Текст книги "Число и культура"
Автор книги: А. Степанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 79 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]
ЧИСЛО И КУЛЬТУРА.
Рациональное бессознательное в языке, литературе, науке, современной политике, философии, истории.
© Степанов А.И., 2001
[ В 2002 г. на издание этой книги был получен грант Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ, проект 02-06-87085), и в 2004 она вышла в издательстве «Языки славянской культуры», Москва (в отредактированном виде, т.е. несколько отличном от варианта на сайте). ]
ОГЛАВЛЕНИЕ1.4.2.1 СССР и СНГ
[Закрыть] 1.4.2.2 Территориально-политическая структура новейшей Европы
[Закрыть]П.1. Вывод и решение уравнения из первой главы
[Закрыть] П.1.2 Как мы узнаем об общих решениях основного уравнения из первой главы?
[Закрыть]П.2. Системы со значимым порядком расположения элементов. Золотое сечение: западная и восточная парадигмы
[Закрыть] П.3. Германия в послеялтинскую эпоху и ныне
[Закрыть] АННОТАЦИЯ
Понятия под– и бессознательного, в частности коллективного бессознательного, известны, кажется, всем, как и толкования с помощью них ряда феноменов культуры, социально-политической жизни. Сны, мифы, сказки, организация первобытных племен, иные иррациональные проявления становились инструментом познания человеческого поведения, культурологических закономерностей, включая и современные. В отличие от подобных подходов, в книге формулируется понятие рационального бессознательного. Что стоит за этим сочетанием слов? – Вещи, собственно, общеизвестные и предельно простые.
Во-первых, мы, гордясь нашей разумностью, в конечном счете не знаем первоистоков рациональности. Например, какие силы ответственны за умение совершать тривиальные логические действия наподобие счета, элементарных комбинаторных манипуляций (сюда же и классификаций), за чувство меры, пропорциональности и т.п.? Мы постоянно пользуемся такими разумными способностями – и в повседневности, и в науках. Исчерпывающих же объяснений им, вероятно, не удастся дать никогда, поскольку всякое исследование так или иначе использует упомянутые операции, тем самым сводя объяснения к тавтологии, порочному кругу. Зато известно, что зачатками счета обладают не только первобытные люди, но и животные. Простейшая логика обладает дочеловеческими корнями и опирается на сферу неосознанного, бессознательного.
Во-вторых, для нас интересней развитие рациональных способностей. Для обществ современного типа характерна всеобщность школьного обучения. Что прежде всего изучается в школах? – Арифметика и письмо. Первая – то, о чем непосредственно речь, но и в письме задействованы операции разложения на элементы (буквы, слова, предложения), последующего соединения, подчинение обязательным правилам. В старших классах удельный вес математических и математикоподобных дисциплин (физика, химия) отнюдь не снижается. Не лишенная грандиозности картина – из поколения в поколение, в разных странах независимо от языка, идеологии, социальной и религиозной принадлежности на протяжении лет, вдобавок в самом нежном и восприимчивом возрасте, мы осваиваем в сущности одни и те же предметы, тем самым вырабатывая устойчивую привычку к элементарным логическим действиям. Но это пол-дела.
Что далее происходит с обилием аксиом, теорем, приемов и формул, которые были пройдены в школе? – Большинство из них забывается, вытесняясь в полу– или полностью бессознательную сферу. Но прошли ли школьные годы бесследно? – Ответ "нет" нареканий, полагаю, не вызовет. Независимо от профессии, склонностей нам не удается уйти от стереотипов, от наработанных в детстве стандартов мышления. Вкупе мы все таковы, и элементарно-математическое становится тем, что всех нас роднит – помимо, поверх или, наоборот, "из-под низа" реального многообразия. В частности на таком основании и предложено понятие нового бессознательного – рационального и коллективного по природе. Указанная особенность общественной психики, согласно гипотезе, ответственна за множество черт как культуры (особенно массовой), так и социально-политической жизни. Те же резоны наделяют нас правом изучать целый ряд культурологических инвариантов, форм социальной организации и т.д. с помощью элементарно-математических методов, что, собственно, и оказывается главным предметом книги.
В первой главе исследуются предпосылки широкоизвестных представлений, в которых задействованы целые числа. Имеются в виду те числа, которые обладают не случайной, а внутренне необходимой природой, без которых немыслим смысл упомянутых представлений, – так сказать, имманентные, культурообразующие числа. Почему, например, в языке и в грамматике мы предпочитаем придерживаться модели трех лиц местоимений: Я – Ты – (Он, Она, Оно), – трех родов (мужского – женского – среднего), трех времен (прошлое – настоящее – будущее)? Почему та же цифра фигурирует и в других, не менее внутренне обязательных и целостных представлениях: трехмерность пространства в классической физике, три класса современных западных обществ (богатый, средний и бедный), три ветви власти (законодательная, исполнительная и судебная)? В других случаях аналогичную структурообразующую роль берет на себя число "четыре" – скажем, размерность пространства-времени в теории относительности. Список примеров см. в Оглавлении. Характерная культурная роль принадлежит, конечно, не только двум названным числам, и в настоящей главе объясняется их генезис.
Тема второй главы – закономерности политического состояния массовых социумов в результате революций под соответствующими номерами. Что общее есть у стран, прошедших через одну политическую революцию, через две, через три, четыре и т.д. – каковы их политические достижения? Очевидно, что каждая из крупных политических революций рано или поздно заканчивается и ей на смену приходит относительно стабильное состояние. Следовательно, у нас есть право исследовать всякий массовый социум с той точки зрения, как будто его революции – уже за спиной (вплоть до следующей). В этот период поведение социума, его самосознание подчиняются неким стабильным, самосогласованным правилам, поскольку же социум – массовый, постольку данные законы и правила не могут быть иными, кроме наипростейших (массовое сознание – хрестоматийный образец примитивности). Область прошлого выступает в форме ярких пятен, поп-знаний о пережитых революциях, и это общее знание – мощнейший формообразующий фактор.
К примеру, у США до сих пор за спиной две основные революции: война за независимость (одновременно и антифеодальная революция) и Гражданская война (в рамках которой решался вопрос политического будущего). В Англии – то же количество: Великая английская и Славная революции. США и Британия – традиционные образцы либеральных режимов. Февральская революция 1917 г. в России (также вторая по номеру – после 1905-07 гг.), аналогично, принесла с собой социально-политическое освобождение, но вскоре произошедшая третья, Великая Октябрьская, заложила фундамент тоталитаризма. "Национальная революция" 1932-33 гг. в Германии – тоже третья по номеру (после революций 1848 и ноября 1918), с в принципе схожим, тоталитарным итогом (напротив, после ноября 1918 г. в Германии – Веймарская республика, отличавшаяся вполне либеральными в целом чертами). Поскольку закономерности, выявленные на историческом материале множества стран, оказываются достаточно четкими, а их объяснения – довольно простыми, постольку выводы возможно использовать и для прогнозов: что следует ожидать от той или другой страны после очередной революции.
В третьей главе изучаются различные социально-политические пропорции и причины их появления. При этом больше всего внимания уделяется электоральным процессам. Почему одна партия (один кандидат в президенты, в губернаторы) получает на выборах такой-то процент голосов, а другая – отличный? Какие силы ответственны за фактические достижения? – На данном этапе исследования автор отказывается от известных электоральных теорий, предлагая собственную, кардинально более простую. Расчеты проводятся без привлечения результатов социальных опросов, без цифр о социальной, национальной, религиозной структуре социума, а опираясь на характерные признаки общественного сознания в процессе предвыборной гонки. Сравнение с эмпирическими данными показывает хорошую работоспособность предложенной модели, а также ее пригодность для описания выборов в весьма различных, казалось бы, странах: как издавна демократических, так и посттоталитарных. Общей чертой двух типов стран является образованность населения и, значит, подведомственность законам рационального бессознательного.
ЧИСЛО И КУЛЬТУРА.
Рациональное бессознательное в языке, литературе, науке, современной политике, философии, истории.
© Степанов А.И., 2001
[ В 2002 г. на издание этой книги был получен грант Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ, проект 02-06-87085), и в 2004 она вышла в издательстве «Языки славянской культуры», Москва (в отредактированном виде, т.е. несколько отличном от варианта на сайте). ]
ОГЛАВЛЕНИЕ
Вместо Предисловия, или Новое бессознательное
[Закрыть]
Глава 1. Число и культура, или Симплексы в языке, науке, литературе, политике, философии
[Закрыть]
1.2 Теоретическая модель
[Закрыть]
1.3 Тройственные структуры
[Закрыть]
(лица местоимений; род: "мужской – женский – средний"; "прошлое – настоящее – будущее"; трехчастное членение времени у Конфуция, зороастрийцев; система грамматических времен в немецком языке; степени сравнения прилагательных и наречий: "положительная – сравнительная – превосходная"; артикли: "определенный – неопределенный – значимое отсутствие"; два главных и второстепенные члены предложения; "небо – земля – преисподняя" (рай – земля – ад); "тело – душа – дух"; "геосфера – биосфера – ноосфера"; "разум – чувство – воля"; три уровня "Я" у К.Ясперса; "больше – меньше – равно"; "числа рациональные – алгебраические иррациональные – трансцендентные"; "действительные числа – комплексные – кватернионы"; богатый – средний – бедный классы современного общества; дворянство – духовенство – третье сословие абсолютистской Франции; идеальное устройство в "Государстве" Платона: "правители – стражи – третье сословие"; сословное деление в царской России; три вида государственной службы: "военная – статская – придворная"; три ветви государственной власти: "законодательная – исполнительная – судебная"; институт трипартизма: "бизнес – профсоюзы – правительство"; суд: "обвинение (прокурор) – защита (адвокат) – судья (с заседателями или присяжными)"; образы правления: "автократия – олигархия – демократия"; типы законной власти по М.Веберу; стандартная классификация политических течений: "либерализм – консерватизм – радикализм" (варианты: "либерализм – консерватизм – марксизм", "либерализм – марксизм – национализм"); "правые – левые – центр"; Запад – Восток – "третий мир"; идеологема "третьего пути"; мир-системный анализ: "экономическое ядро – полупериферия – периферия"; русская идеологема ХIХ в.: "православие – самодержавие – народность"; государственная идеология Таиланда и кхмерского Сангнума: "нация – религия – монархия"; А.Фергюссон: "эпохи дикости – варварства – цивилизации"; К.Ю.Томсен: "каменный – бронзовый – железный века"; "палеолит – мезолит – неолит"; "Древность – Средневековье – Новое время"; "Москва – Третий Рим"; "Третий рейх"; "Третье Откровение"; классическая система литературных родов: "лирика – эпос – драма"; "трагедия – комедия – драма"; литературный процесс: "автор – читатель – критик"; ингредиенты эстетического объекта по М.М.Бахтину: "автор – герой – слушатель"; треугольник Фреге: "действительный предмет – имя – смысл" (денотат – знак – десигнат); Ф. де Соссюр: "langage – langue – parole" (нем.: "Rede – Sprache – das Sprechen" или "Sprache – Sprachtum – Sprechart"); психическая структура личности по З.Фрейду: "подсознание – сознание – сверх-Я"; "вера – надежда – любовь"; сферы морального закона у Фомы Аквинского: "естественный закон – позитивный – божественный"; Агриппа фон Неттесхайм, миры, окружающие человека: "естественное царство стихий – небесный мир звездного свода – интеллигибельный мир"; тройки Я.Бёме; "истина – добро – красота"; высшие познавательные способности по Канту: "рассудок – разум – способность суждения"; "наука – искусство – философия"; Гегель: "всеобщее – особенное – единичное", "бытие – ничто – становление", "качество – количество – мера", "сущность – явление – действительность", "право – мораль – нравственность", "семья – гражданское общество – государство", "тезис – антитезис – синтезис"; стили жизни по С.Кьеркегору: "эстетический – этический – религиозный"; три основные парадигмы философии Нового времени у А.Н.Уайтхеда: "идеализм – материализм – дуализм"; большие человеческие расы: "белая – желтая – черная" (европеоидная – монголоидная – негроидная); этническое ядро американской нации: "англичане – ирландцы – немцы"; основные группы европейских народов: "романская – германская – славянская"; наиболее крупные мировые религии: "христианство – ислам – буддизм"; главные монотеистические религии: "христианство – ислам – иудаизм"; три ведущие ветви христианства: "католичество – православие – протестантизм"; ключевые религиозно-философские компоненты культуры традиционного Китая: "конфуцианство – даосизм – буддизм"; тройки героев народных сказок; пифагорейская классификация живых разумных существ: "бог – человек – существо, подобное Пифагору"; Паскаль: "Бог Авраама, Исаака, Иакова, а не бог философов"; римское право: "tres facuint collegium" (трое составляют коллегию); число три у протоиранцев, китайцев, первобытных народов; структура моногамной семьи: "муж – жена – дети"; трехмерное физическое пространство; резюме)
1.4 Кватерниорные структуры
[Закрыть]
1.4.1 Предварительный список примеров
[Закрыть]
(четырехмерное релятивистское физическое пространство; агрегатные состояния вещества: "твердое тело – жидкость – газ – плазма"; фундаментальные физические взаимодействия: "сильное – электромагнитное – слабое – гравитационное"; "золотой век – серебряный – бронзовый – железный"; первоэлементы натурфилософии: "земля – вода – воздух – огонь"; четыре канонические Евангелия; четверки у А.Шопенгауэра, А.Бергсона; четырехмерное время у М.Хайдеггера; "Древность – Средневековье – Новое время – Новейшее"; общественно-экономические формации в марксизме: "рабовладение – феодализм – капитализм – коммунизм"; четвертый тип политических течений: большевики; "Три мушкетера" А.Дюма: "Атос – Портос – Арамис – д'Артаньян"; "Братья Карамазовы" Достоевского: три законных сына и один незаконный; "Золотой теленок" Ильфа, Петрова: "Козлевич – Балаганов – Паниковский – Бендер"; годовой цикл: "весна – лето – осень – зима"; страны света: "восток – юг – запад – север"; суточный цикл: "утро – день – вечер – ночь"; деление суток в немецком языке; четвертый литературный род; кватернионы К. Юнга; "рай – чистилище – ад – земля"; учение о Софии в русской религиозной философии; тетрады масскульта; "Трое в лодке, не считая собаки" Дж.К.Джерома; Beatles; симплексы)
1.4.2 Политические симплексы
[Закрыть]
1.4.2.2 Территориально-политическая структура новейшей Европы
[Закрыть]
1.4.3 Другие разновидности тетрад
[Закрыть]
1.5 Системы с иной логической структурой
[Закрыть]
1.6 Итоги первой главы
[Закрыть]
Глава 2. Революции, «революции», общество. Логические циклы новейшей политической истории
[Закрыть]
Глава 3. Золотое сечение и другие пропорции в политике
[Закрыть]
3.1 Теоретическая модель. Послевоенное мировое сообщество: США и СССР
[Закрыть]
3.2 Российская Федерация в СССР. Англия в Соединенном королевстве Великобритании и Северной Ирландии. Чехия в Чехословакии
[Закрыть]
3.3 Краткая историческая справка
[Закрыть]
3.4 Биполярные партийные системы
[Закрыть]
3.5 Особые случаи биполярных систем: партийная система послевоенной Италии, процент участвующих в голосовании
[Закрыть]
3.6 Кватерниорные партийно-политические системы
[Закрыть]
3.7 Президентские и губернаторские выборы, иные сопутствующие отношения
[Закрыть]
3.8 Национальные большинство и меньшинство, национальные автономии и т.д.
[Закрыть]
3.9 Несколько чуть более сложных случаев. Варианты кватерниорных систем
[Закрыть]
3.10 Выборы в Государственную Думу России 19 декабря 1999 г. Замечания о Европе.
[Закрыть]
П.1. Вывод и решение уравнения из первой главы
[Закрыть]
П.1.1 Несколько иной вывод основного уравнения из главы 1
[Закрыть]
П.1.2 Как мы узнаем об общих решениях основного уравнения из первой главы?
[Закрыть]
П.2. Системы со значимым порядком расположения элементов. Золотое сечение: западная и восточная парадигмы
[Закрыть]
П.3. Германия в послеялтинскую эпоху и ныне
[Закрыть]
Начало формы
Конец формы
Посвящается моей школе №30 в С.-Петербурге и особенно учительнице математики Г.С. Климовицкой.
Вместо Предисловия, или Новое бессознательное
Способность забывать, по заверениям врачей и психологов, – счастливая наша способность. Особый случай – почти специальное, намеренное забывание, когда из здравой памяти и дневного сознания вытесняется и сам акт забвения. Блокировка. По словам поэта: «Я забыл, что я забыл. Я забыл, ЧТО я забыл».(1) Психоаналитики в терапевтических целях помогают пациенту обнаружить скрытое в глубокой и темной пещере, вынести его на свет, по сю сторону порога сознания. Аналитическая психология, что важнее для нас, терапией не ограничивается. С первых стадий своего развития она выдвинула гипотезы не только о строении и механизмах психики, но и применила их к исcледованию культуры, социума. Индивидуальное подсознание влияет на сознание человека, его мышление, язык, поведение, с его решающим участием протекают процессы творчества, интуиции, воображения, рождаются религиозные, художественные и даже научные образы. Бессознательное обладает как индивидуальной, так и коллективной природой (версия К. Юнга) и по-прежнему управляет культурой, ответственно за исторические феномены, регулирует здоровые и болезненные состояния, будучи своего рода прочной и питательной почвой, в которой прячутся корни как личной, так и общественной жизни. Таким образом, за генезис и формообразующую, креативную силу человеческой деятельности в значительной мере отвечают, согласно фрейдистской и юнгианской теориям, факторы под– и бессознательного.
С другой стороны, современные общество и культура идентифицируют себя в качестве рациональных ("слишком рациональных", по мнению многих). Применительно к науке и технике данное утверждение – общее место. Но и в отношении к экономическому, а также политическому устройству мы гордимся его целесообразной разумностью (а не, скажем, традиционностью, священностью) или сетуем на дефицит таковой. Даже нынешнее искусство понимается и санкционируется с помощью декларативных манифестов, интеллектуальной критики, искусствоведения; концептуальные схемы непосредственно вторгаются в саму плоть художественных произведений. Если и возникает намерение оградить какую-то область от экспансии чрезмерно рациональных методов, мы считаем долгом это систематически обосновать, построить теорию, вступив на ристалище, где судят в основном по рациональным же правилам. Так произошло, в частности, с порывами Шопенгауэра, Ницше, Риккерта отстоять свободу «иррациональной» и/или неповторимой человеческой воли в истории и науке о ней.
Рассудочная активность продолжается как минимум десятки тысяч лет. Она не только обладает долгой историей, но и прошла через множество ключевых этапов, образовала целый ряд относительно обособленных друг от друга, послойных "отложений" – "археологических", "геологических" пластов – разных типов рациональности. Правдоподобно, что рациональность последних веков, т.е. Нового и Новейшего времени, оказалась беспрецедентно тотальной, превзойдя по своим интенсивным (накал) и экстенсивным (широта охвата) параметрам предшествующие периоды. Она, эта новая рациональность, качественно отличается от предыдущих и своим историзмом, и позитивным (позитивистским) уклоном. Что стало при этом со старым рациональным? Всё ли сохранилось в нашей ясной и твердой памяти, в нашем сознательном оперативно-логическом, мыслительном инструментарии?
Это в традициях нынешнего рационального, тронутого одновременно скептицизмом и прожектерством, по-шпенглеровски "фаустовского" человека – не только искать причины, надежные основы всего, но и не удовлетворяться ни одним из конечных найденных объяснений. Каждое из них всякий раз вновь подвергается критическому "кантовскому" анализу, рефлексии и ревизии; и мы спускаемся по лестнице дурной бесконечности от первичных наблюдаемых фактов к их основам, основам основ и т.д. Здесь не могли остаться не поставленными и вопросы о фундаменте и корнях самого рационального мышления, современного рационально организованного социума. Один из кажущихся естественным ответов ХХ в.: истоки рациональности следует искать в до– и внерациональном, эволюционные первопредпосылки институтов модернистского общества – в организации и верованиях первобытных родов и племен. Так сказать, причина бытия рациональности – в его не– или добытии. Помимо Фрейда и Юнга, лепта в такой подход внесена классиками культурологии, антропологии: Морганом, Тейлором, Леви-Брюлем, Леви-Стросом, Фрезером, Голосовкером и рядом других.(2)
Подобный ответ обладает одним неподдельным достоинством: он позволяет – хотя бы пока – оборвать лестницу названной дурной бесконечности, вручает право претендовать на специфическую окончательность объяснений. Действительно, наука современного типа не только считает себя продуктом исторического развития, – она включает время, развитие (прогресс или, реже, регресс) в свой собственный метод, состав; она сама продуцирует изменчивость, не будучи в состоянии надолго остановиться, как сказано, и в перетекании от следствий к причинам, причинам причин… Древняя статика после Галилея, Декарта, Ньютона превращается в частный – и «бедный» – случай динамики. История становится эмпирической, позитивной наукой, последовательно изживая из собственного трактующего инструментария следы всяческого ахронизма в форме мифов, Священной истории, преданий или телеологии, извечных законов. «Начало» истории либо не существует, либо недостижимо, ее нижний предел последовательно отодвигается во все более далекое прошлое. Из философии и наук выброшена дискредитированная «вечная» метафизика (Кант, неокантианцы и, скажем, Карл Поппер). Эволюционный и даже прогрессистский подходы завоевали биологию, науки о культуре и обществе. Если отвлечься от идеологической заинтересованности и инвективной заостренности Рене Генона (что сам он, правда, навряд ли бы одобрил), то в его работах довольно точно схвачены характеристические черты современного образа мысли (см., напр., [95]
[Закрыть]).
В отличие от позитивных наук, психоанализ, этнология (3) обращаются к ахроническим субстанциям: к мифу (сначала древнегреческому), как Зигмунд Фрейд, к герметическому или религиозно-философскому знанию (алхимии, йоге, тибетским доктринам), подобно Карлу Юнгу, или к принципиально непрогрессивной, зиждущейся на всегда древних верованиях и представлениях первобытной общине, как, скажем, у Леви-Строса. Апелляция к сущностно вневременным, вернее, к идентифицирующим себя в качестве таковых, стихиям для обоснования современного динамичного, пребывающего в постоянном становлении и обновлении сознания, нынешнего исторического, прогрессистского социума приносит определенное удовлетворение модернистскому человеку, как бы останавливает и успокаивает беспрестанный бег его мыслей и чувств. Названные концепции разжигают наше воображение, несомненно впечатляют, но вот убеждают ли?
Что здесь настораживает? Во-первых, тот же Фрейд оперирует не столько самим греческим мифом, сколько его современной, адаптированной интерпретацией, преломленной сквозь современный же рассудок (А.Ф.Лосев в "Диалектике мифа" по аналогичному поводу отмечал: греческая мифология, пантеон выдуманы последующими исследователями, см. [190]
[Закрыть].(4)) Не только аналитики, но и массы обычных людей, входя в жизнь, воспитывая свой ум, память, воображение, знакомятся c мифами, сказками или былинами во вполне осовремененной версии, а нынешние дети и вовсе смотрят рекламные ролики, черепашек-ниндзя, Вольтронов, трансформеров или гоняют Змея Горыныча по дисплею компьютера. Аналогично, Юнг, конечно, не из цеха алхимиков и использует не столько их собственные, аутентично-невнятные категории, сколько транскрибированные современным же пониманием. Не иначе обстоит и с культур-антропологами, в связи с чем можно напомнить замечание Теодора Адорно в работе «К логике социальных наук» о роковой опасности для социологии: впасть в несоответствие методов и предмета исследования (в картине как примитивных общин, с одной стороны, так и индустриального общества, с другой), вызвать противоречие между структурой и объектом социологии [417, S. 598]
[Закрыть]. Таким образом, непросто избавиться от впечатления, что в имплицитных указанным концепциям объяснениях генезиса и природы современной рациональности (в культуре ли, в социуме) мы встречаемся с незаметно или искусно вмонтированной тавтологией, idem per idem, когда в процессе доказательства используется то, что еще предстоит доказать, и модернистская рациональность объясняется в конечном счете через нее саму. Вопрос о первичности яйца или курицы оставлен неразрешенным. Ситуация напоминает ту, которую в начале века Эдмунд Гуссерль [115]
[Закрыть] подверг нелицеприятной критике (напомним, что в ответ на тогдашние претензии психологии занять место некоей сверхнауки, матери всех наук, не исключая и логику, Гуссерль остроумно заметил: а не использует ли заведомо психология, как наука, ту самую логику, происхождение и природу которой она силится объяснить?).
Во-вторых, истолкование рационального (эмпирического, теоретического) с привлечением вне– и иррациональных феноменов не вполне безобидно. Внесение в аппарат рациональной науки мифологических, религиозных, герметических образов и категорий, глубоко инородных ей, нарушает ее чистоту, размывает конститутивную критериальную строгость. С одной стороны, психоанализ, структурная антропология действительно привлекают своей "объемностью", "полнотой", т.е. смешанным статусом – на стыке науки, искусства, религии, – будоража воображение и по-своему убеждая. Но такое убеждение в конечном счете оказывается скорее софистическим, чем настоящей доказательной строгостью наук рациональных. Поэтому, с другой стороны, здесь должны быть отмечены и явственные черты, роднящие их с паранауками (это не осуждение, лишь констатация). Кстати, сам Юнг не стеснялся открыто называть собственную аналитическую психологию то "западной йогой", то "алхимией ХХ века" [391, с. 20]
[Закрыть].
Каков же выход? Остаться ли вместе с позитивистскими социологией, культурологией и в конце концов отказаться от объяснений многих действительно реальных вещей? Или привлекать-таки методы упомянутых "художников от науки", разрабатывая ниву имагинации, герменевтической искусности, изощренности, но, увы, не последовательно строгого рассудка читателя? Из двух возможностей более обещающей кажется третья. Объяснения рациональных моментов в сознании, языке, социуме, в их формах и структурах возможны и без выхода за границы рационального мышления. Специфически современная рациональность может исследоваться с помощью рациональности принципиально иного, более древнего, типа, – но с таким расчетом, чтобы не впасть в вышеупомянутое противоречие между предметом и методом исследования. Т.е. из всего состава старо-рационального должно быть отобрано и использовано только то, что не противоречит новой рациональности, подразумевается последней, на что получены ее санкции.
В чем плюсы предлагаемого подхода? Во-первых, старо-рациональное не менее "статично", сущностно ахронично, чем перечисленные миф, герметические учения или первобытный социум. Поэтому упоминавшееся достоинство играющей с "иррациональностью" культурологии, социологии: прерывание дурной бесконечности в поисках оснований современной изменчивой, открытой рациональности, а также преодоление антиметафизического духа, соответствующей "нищеты" позитивистских наук, – в данном случае сохраняется. В математической сфере к примерам типологически древнего, "фундаменталистского" знания могут быть отнесены, скажем, счет и комбинаторика, арифметические и геометрические пропорции, теоремы пифагорейского цикла (о прямоугольном треугольнике, об иррациональности ряда радикалов, первоначально √2), свойства треугольников, многоугольников, многогранников, диофантовы уравнения и др. Во-вторых, мы не покидаем в данном случае пределов рациональности как таковой, избегаем ее эрозии под воздействием атакующей паранаучности или эмпатической художественной образности.
Да, нам по-прежнему не удается избавиться от модернизации типологически старого знания: наше понимание Фалеса Милетского, Пифагора, Эвклида, Герона, математических построений халдейских магов, египетских и индийских жрецов, китайских даосов, разумеется, отлично от аутентичного. Однако оно обладает как минимум не меньшей, а иногда и большей точностью и обязательностью. Мы не контаминируем, не наносим ущерба ни старому знанию (неадекватной современной интерпретацией), ни рациональности новой (привнесением в нее давно или исходно чуждых ей категорий). Обе стороны: и объясняющее, и объясняемое, – в данном случае синхронно упрочиваются, выигрывают, а значит, в выигрыше и их общее дело. Несмотря на модернизацию языка описания, обозначений, инструментальных методик, здесь, несомненно, сохраняется и преумножается главное: логическая чистота и критериальная строгость. Старое знание – и в историческом, и в систематическом планах – было и остается основанием рациональности современного, позитивного типа, мало того – оно сосуществует с последней по настоящий период. Если рационализированная интерпретация мифа, герметизма или первобытного социума является искажением их собственной ментальности, стержневой самоидентификации,(5) то применительно к архаической рациональности такого, к счастью, не происходит: к примеру, как и тысячелетия назад, мы загибаем пальцы при счете. Она, эта древняя рациональность, никогда, собственно, не умирала (скажем, геометрию Эвклида изучали и в Древних Греции, Риме, и в средневековье, и ныне), традиция – не прерывалась.
Совсем иначе, понятно, обстоит с той же греческой мифологией. С чего бы это мне, современному русскому или китайцу, мыслить в категориях Эдипа, Электры или Одиссея и полагать, будто Эдип – это я в отношениях с собственным отцом или "отцом народов" Сталиным, Мао Цзэдуном? Почему мне непременно считать, что некое нигредо средневековых алхимиков отражает момент трансформации моей личной или социально-политической жизни? Если так полагал кажущийся мне полоумным алхимик, это его личное дело; разве это основание, чтобы я отождествлял себя с прячущимся за толстыми стенами мрачного замка затворником? В отличие от древнего рационального, в частности математического, знания, в таких процедурах присутствует очевидная произвольность, факультативность, апелляция к ярким, но внутренне не обязательным примерам и феноменам. Метафора становится едва ли не главным инструментом познания. Санкции со стороны современного разума на подобную процедуру могут быть как получены, так и может быть отказано в них – в зависимости от субъективных вкусов и предпочтений. Да и не требуется ли для того, чтобы всерьез сравнить себя с чуждой личностью, предварительно стать шизофреником; чем в принципе отличается мнение о себе как об Эдипе от убеждения, что я – Наполеон или Навуходоносор?
