Текст книги "Число и культура"

Автор книги: А. Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 79 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]

В наши задачи не входит включаться в подобное обсуждение, в котором аргументы различной валентности сплетены как в гордиевом узле. В настоящем контексте становится куда более значимым факт живого интереса населения СНГ к проблеме, а также то, что на волне демократизации, восприятия нынешнего состояния как переходного рождается тот самый коллективный политический актор, активный политический субъект, о котором недавно шла речь. В складывающуюся "объективную" политическую реальность встроен дееспособный "субъект", и формирование тетрарной структуры на данном пространстве тогда в конце концов неизбежно. Евразийскому населению есть и кому подражать: кватерниорности вне СНГ, своему собственному прошлому, ибо за 70 лет СССР указанный стереотип буквально "въелся" в коллективное сознание и отказ от коммунизма – это отказ лишь от одной конкретной разновидности, а не от логического паттерна вообще, значительно более широкого по значению. Поэтому по окончании кризиса идентичности ответ на вопрос "кто мы и что" волей-неволей обопрется на тот же рационально-бессознательный, логико-числовой фундамент. "Собирание земель" в таком случае дело не только России, и вопрос вовсе не в "империализме" (русском или восточно-славянском)(18) – без "собирания" в конечном счете не удастся добиться идентичности никому, и, значит, поиск будет продолжаться, пока не будет достигнуто устойчивое, самосогласованное состояние.

Кто или что в состоянии этому помешать? Хаос в душах, умах (главный враг не только отдельных людей, но и народов – они сами)? – Он рано или поздно заканчивается. Могущественные внешние силы? – Но и сами они проникнуты тетрарным стереотипом, так, в частности, идентичность "индустриального Севера" базируется на той же структуре, требующей наличия (воссоздания) на евразийских просторах полноценного геополитического элемента (об этом шла уже речь). Единственное, что, не нарушая данный паттерн, могло бы послужить адекватной заменой интеграции СНГ, – это укрепление России в отдельности при маргинализации остальных. Но это, мягко говоря, нонсенс, ибо сильная Россия тем более добилась бы того, в чем нуждается ее рациональное бессознательное, и подъем России – автоматически подъем СНГ в целом (экономический, политический или культурный – всего того, что обеспечивает "значительность" четвертого элемента). Запад, не перестав быть таковым, ни логически, ни психологически не в состоянии долго обходиться без весомой России, СНГ – в каком бы виде последние ни представали: вирулентном и/или в ипостаси партнера. Способен ли Запад в обозримый период отказаться от своего самосознания в форме "богатого Севера", и значит, М = 4 ? Насколько актуален механизм рационального бессознательного в образованных странах, насколько их население принимает существенное участие в политике (демократия), настолько можно быть уверенным в высказанных прогнозах, ибо это даже не прогнозы, а элементарный анализ констелляции реалий общественного сознания, его внутренней логики.

Обсуждение ситуации в СНГ еще не завершено. Ранее указывалось, что работоспособность СНГ как структурированной системы опирается на семантическое равноправие всех ее основных элементов: России, Украины, Беларуси, Средней Азии и Кавказа. Это, в частности, означает преодоление стереотипного представления о России как о метрополии – так как, независимо от того, насколько подобный стереотип отвечает современным фактическим реалиям, он тавтологически актуален в качестве компонента общественного сознания: как частично в самой России, так и в постсоветских национальных республиках. В таком случае "парад суверенитетов" играет не только деструктивную для интеграции, но и конструктивную роль, поскольку избавляет от укоренившихся предрассудков, расчищая почву для надлежащего будущего. При этом наиболее важной, похоже, оказывается модель отношений между Россией и Украиной – как вследствие места, занимаемого славянской тройкой в системе СНГ, так и из-за того, что названная модель становится своего рода "пробным камнем", олицетворением – pars pro toto, часть вместо целого – отношений России с остальными членами СНГ.(19)

Отнюдь не случайно, конечно, именно Украине выпадает подобная роль. По европейским меркам весьма крупное, 50-милионное государство, второе по величине в СНГ, лишь Украина в состоянии противостоять реальным или мнимым "имперским" поползновениям России, т.е. послужить материальным залогом новых – блоковых, а не унитарных – политических отношений внутри СНГ. Поэтому несмотря на то, что большинство украинского населения "русифицировано" и националистические антироссийские настроения свойственны лишь меньшинству (в основном в западной части), в переходный период Украина занимает подчеркнуто "самостийную" позицию. Определенный вклад привносят, разумеется, и постсоциалистические иллюзии о волшебной палочке Запада и, значит, выгодности разрушения евразийской "империи" – сквозь подобный розовый период проходят все постсоветские страны, не исключая России. Этот этап оказывается неизбежно транзитным и исторически недолгим, т.к. вскоре с очевидностью выясняется, что идти навстречу паразитическим настроениям в широких масштабах богатый Запад не готов и внутренние проблемы необходимо решать за счет прежде всего собственных ресурсов – экономических, политических.(20) Как бы там ни было, нас интересуют не акциденциальные, преходящие обстоятельства, а логика СНГ. В этом случае Украине, я бы сказал естественно, принадлежит роль залога "неимпериалистичности" СНГ, роль знаменосца и гаранта суверенитетов.

Очень многое из происходящего ныне обязано складывающейся структуре СНГ, но это потребовало бы слишком обстоятельного обсуждения. При этом любопытно, что даже на переходном этапе возникают монтажные варианты, напоминающие о силе числовых паттернов. Не дожидаясь изменения позиции Украины, несколько стран СНГ прокладывают более скоростную дорогу к интеграции: Россия, Беларусь, Казахстан, Киргизстан заключают в 1996 г. Таможенный союз, М = 4.(21) В свою очередь, Украина, возглавляя партию "скептиков", формирует в рамках СНГ самостоятельную подсистему, заключив вместе с Грузией, Азербайджаном, Молдовой договор о более тесном сотрудничестве – ГУАМ [18]

[Закрыть], т.е. воспроизводит тот же самый паттерн.(22) Хотя, по справедливому замечанию Ив. Ильина, одинаковые цели, интересы еще не означают общих целей и интересов [138, с. 39]

[Закрыть], но первые являются необходимой предпосылкой вторых и мы фиксируем именно сходство, инвариантность структур.

Поскольку наша книга – не чисто политологическая (пока мы работаем, оставаясь в рамках единственного частного математического метода), не станем высказывать предположений, что конкретно может представлять из себя будущее СНГ. Сошлемся лишь, как на один из вариантов, на мнение директора Центра Восток – Запад университета имени братьев Дьюк и старшего научного сотрудника Brooking Institution Джерри Ф.Хау, опубликованное в русскоязычной "Нью-Йорк таймс" за июль 6 – 19, 1993 в статье "Ключ от нефтяной скважины": СНГ, по всей видимости, ожидает судьба мягкой конфедерации (на манер ЕС), или конфедерации со свободной структурой.

Я отдаю себе полный отчет в том, что предложенный концептуальный подход столкнется с серьезными возражениями, в том числе методологическими. Прежде всего, на каких предпосылках базируется уверенность, что столь многофакторно сложные, преисполненные противоречий переходные процессы, в которых переплелись разнонаправленные амбиции и предрассудки множества национальных политических элит, партий, недавно обретших независимость и пришедших в движение народов, найдут разрешение в столь простых и логичных формах? Не правдоподобнее ли распространенное мнение, что исход в таких случаях непредсказуем? Ведь моменты политических бифуркаций – а историческая трансформация СССР в новый политико-экономический блок, несомненно, относится к таковым – суть источник неустранимой неопределенности. В психологической проекции – в такие периоды коллективные страсти, экспрессивное поведение берут верх над рациональными мотивами, и где гарантия того, что тестируемый механизм рационального бессознательного в конечном счете возобладает над разгоревшейся иррациональной стихией?

Такие сомнения и выводы – естественный результат аналитических методов, на которых они основываются, а именно позитивистски-каузального кредо. Если полагать, что политическое будущее определяется исключительно "материальными" реалиями прошлого и настоящего, что на него не влияют постоянно действующие ("ахронические") инварианты общественного сознания – речь опять о коллективном рациональном бессознательном, неотрывном от социума и до начала бифуркации, и во время нее, и по ее завершении, – то действительно невозможно избежать впечатления непредсказуемости. Сквозь мутный политический хаос ("агрегатное состояние", по терминологии американского исследователя Адамса), в который погружены пространства СНГ, тогда в самом деле затруднительно рассмотреть определенные горизонты. В главе 2 мы обратимся к специальному анализу подобных вопросов, пока же ограничимся элементарными соображениями.

Тривиальным свойством политических бифуркаций является то, что они рано или поздно заканчиваются (согласно афоризму Аббы Эбана, после того, как исчерпаны все другие возможности, нации и правительства начинают вести себя разумно). Разбушевавшаяся пассионарная стихия спадает, как волна половодья. Выход из бифуркации означает, что верх снова берут рациональные общественные начала. Поэтому процесс политической трансформации в целом не только терминален, но и его результаты в конечном счете интеллигибельны, подчинены рациональным закономерностям. Мало того, последние должны быть простейшими, поскольку новое состояние опять-таки конституировано по-школьному образованным социумом.

Итак, вместо того, чтобы вдаваться в разнородные идеологизированные цели и в динамически изменчивые, в деталях непредсказуемые политические перипетии, сопутствующие бифуркации, т.е. нынешнему положению СНГ, мы берем два устойчивых политических состояния: предшествующее началу бифуркации (в данном случае это СССР, обладавший логически ясной структурой) и наступающее по ее завершении, т.е. вновь относительно стабильное. Исторический отрезок, на который приходится бифуркация, играет роль "черного ящика", вдаваться во внутреннее устройство которого нет нужды. К счастью, отсутствует и необходимость задаваться вопросом о сравнительной энергетике иррациональной пассионарной стихии, с одной стороны, и рационального бессознательного, с другой, – какой из двух факторов в переходный период влиятельнее. На входе и выходе "черного ящика" превалируют вполне рациональные формы организации.

При подобном подходе естественно оказывается, что рациональные начала в политике в конце концов (вплоть до следующей революции) берут верх над иррациональными, как сквозная, постоянно действующая сила – над импульсным историческим возмущением. Р.Якобсон некогда утверждал, что "социализированные части духовной культуры подвержены более строгим и единообразным законам, чем области, где господствует индивидуальное творчество".(23) Например, в фольклорной поэтике отбираются общие схемы; все, что не функционально, коллективом отвергается [134, c. 9]

[Закрыть]. Не следует ли распространить эти выводы и на такую область коллективного творчества как политика, точнее – на порождаемые ею наиболее общие и устойчивые формы? Коммунистический режим на евразийской территории, как нигде, действовал на протяжении жизни трех поколений (полный цикл непосредственно передаваемого опыта). Вместе с ним укоренялся кватерниорный политический стереотип, который шире и глубже коммунизма как такового, да и в самой России он привился задолго до 1917 г. (об этом ниже). Поэтому, на наш взгляд, небезосновательна уверенность, что и система-наследник СССР должна подчиняться тем же конструктивно-логическим принципам, стремительно распространяющимся в ХХ в. в самых разных областях политики и культуры.

Насколько политические процессы управляются механизмом рационального (сознательного и бессознательного), настолько правомочна и гипотеза об их терминальности на каждом логически завершенном историческом отрезке. Такова аутентичная установка рационального бессознательного, т.е. старо-рационального по характеру, а вовсе не "модернистская", или "декадентская", модель бифуркации с принципиально открытым, непредсказуемым исходом. В главе 2

[Закрыть], повторяю, аналогичные явления будут изучены на более широком предметном материале – разных стран, мирового сообщества в целом. Всякий раз логико-числовые закономерности оказываются весьма характерными, действующими поверх национальных и межцивилизационных границ. СНГ, представляется, не должно составлять исключения.

Самовозведение политических симплексов – вовсе не "бездушный" процесс, каковым порой принято считать все связанное с математикой и числом. За конечную кристаллизацию кватернионов ответствен не столько механизм теоретического и/или практического коллективного знания, сколько узнавания (чего-то знакомого), объединяющего и эмпатические, и рациональные стороны. Процесс протекает главным образом по бессознательным, имагинативным каналам, в которых узнавание более важно, чем знание. По сходному поводу М.М.Бахтин утверждал, что знание превращается в "узнание" в искусстве [342, c. 118]

[Закрыть], «становится ответственно обязующим меня „узнанием“» [там же, с. 119]

[Закрыть]. В свою очередь, разве в политике не значим эстетический аспект?

Если что и заслуживает поэтического наименования психической родины современного человека, общества, то прежде всего элементарная разумность – в обоих ее компонентах: простейшей рациональности и "детском" (школьном) онтогенетическом источнике, см. Предисловие

[Закрыть]. Тогда историческое стремление масс – так или иначе «дорога домой», едва ли не по-улиссовски. С единственным, вероятно, отличием: у Одиссея родина была далеко, у социума она ближе, чем самое близкое, ибо находится внутри. Что, разумеется, не означает: второй путь менее драматичен. Не хочу быть неправильно понятым, речь в данном случае не о пресловутой ностальгии по СССР, хотя и в нем, как мы помним, запечатлены кватернионы, и значит, на худой конец в дело идет и ностальгия. Она, однако, не столько ориентирует, сколько дезориентирует: как всякое прошлое, СССР безвозвратен, иной теперь и «строительный материал» (общество в целом, отсутствие в СНГ места Прибалтике). Мы же имеем в виду дорогу не к исторической, тем более канувшей в Лету, родине, а к внеисторической – так как в принципе «ахронической», – к устойчивому психо-логическому инварианту, «идеалу». Конкретный облик «родины» изменяется, но для отмены структурного костяка идеала потребовались бы более глубокие перемены – в самой парадигме сознания, мирочувствия, присущей не одному СНГ.

И еще одно: иррациональная аффективная стихия в политике ни в какой из моментов не становится исчезающе малой, в переходные периоды она играет главную роль. Бесперспективно пытаться воздействовать на сошедшие с рельсов народы и политиков с помощью логических аргументов, рациональных увещеваний. Разум и эмоции вращаются на разных орбитах, и первому никогда не справиться со вторыми. Поэтому политические симплексы, неразрывные с бессознательным и эстетическим началами, суть практически единственный инструмент, который в состоянии решить данную задачу. Архетипы числа дислоцируются рядом с иррациональными архетипами, в смежной психологической области, они родственны образным архетипам. В Новейшее время архетипы числа, вернее, сопряженные с ними психо-логические комплексы, берут на себя "неомифологическую", имагинативную и, следовательно, регулирующую функцию. Именно на этом основании, а не на голых абстрактно-логических выкладках, зиждутся наши прогнозы. Число оказывается социально-политически, экзистенциально значимым, ибо современная социальная инициация включает соответствующую обязательную подготовку сознания.

Основной недостаток используемого логико-числового подхода – в том же, в чем и достоинство, – в "ахроничности". Оставаясь в рамках модели, не удается обосновать точные сроки предсказанных состояний. О хронологической протяженности исторической трансформации остается судить исходя из косвенных соображений. Поэтому воздержимся в настоящем контексте от определенных суждений, ограничившись предположением, что для преодоления центробежных тенденций на пространстве СНГ, для завершения политического строительства потребуется несколько десятилетий (ср. сходные процессы в Европе). Не менее существенным недостатком метода следует считать то, что, говоря о конечных результатах, он умалчивает о конкретных путях их достижения. Так, автор, которому уже в 1994 г. была известна приведенная схема семантического строения СНГ, однозначно оценил как ошибку начало военных действий в Чечне: согласно теории, поражение было неизбежным. При этом, однако, оставалось неясным, как именно огромная Россия сумеет проиграть войну одному из своих крохотных субъектов. Аналогично, лишь в гадательном облике выступает конкретный сценарий утверждения СНГ в качестве правомочного элемента системы "богатого Севера" (опять же, казалось бы, вопреки наличному положению), интеграции СНГ согласно тетрарному образцу.

Продолжая ряд иллюстраций кватерниорных структур, имеет смысл обратиться и к сопряженной региональной системе, частично выходящей за границы СНГ, но попадающей в зону его ментально-политического влияния. С феноменом подобного – прямого или косвенного – "заражения" мы уже знакомы на примере Афганистана (см. выше: три основные военно-политические группировки "Северного альянса" и радикально-фундаменталистское движение "Талибан" в роли "четвертого"). Теперь обратимся к соседней области – району Каспийского моря.

Его самостоятельное экономико-политическое значение в качестве мировой энергетической, нефтегазовой кладовой, второй по запасам после Персидского залива, в последние годы интенсивно возрастает; скачкообразно возросла и степень самосознания населяющих его народов. В связи с распадом СССР в этом регионе произошли кардинальные политические перемены. В Каспийский бассейн входят следующие государства: Азербайджан, Казахстан, Россия, Туркменистан, а также Иран, – т.е. номинально пять элементов. Однако мы помним, что Туркменистан официально провозгласил нейтралитет и последовательно придерживается объявленной линии в отношениях со всеми соседями. Такова его позиция в постсоветской Средней Азии, подчеркнутое невмешательство демонстрируется по афганскому азимуту. Туркменистан соблюдает твердую политику нейтралитета и в Каспийском бассейне, поэтому и здесь, как и в Центральноазиатском ансамбле, им сознательно избрана неактивистская роль "остальных".

Оставшиеся четыре страны: три постсоветских и никогда не входивший ни в Российскую империю, ни в СССР Иран, – образуют структуру 3 + 1. С учетом Туркменистана, общая формула – 3 + 1 и "остальные":

Азербайджан – Казахстан – Россия ¦ Иран +

"остальные"

(Туркменистан)

Если оставаться в евразийских географических рамках, резонен вопрос, в какой исторический момент политическая кватерниорность превращается здесь в актуальную. О том, что она является таковой с первой четверти ХХ века (большевизм, СССР, затем СНГ), мы уже знаем, но действительно ли это первые прецеденты? Вопрос о хронологических границах означенной схемы не менее важен, чем о территориальных. Если, скажем, во Франции выход коллективного политического актора ("народа") на политическую арену состоялся вместе с Великой революцией, что заложило основу будущей кватерниорности, то в России до революций было еще далеко. Тем не менее и до нее докатилась взрывная волна от событий во Франции. Война с Наполеоном, ставшая для России Отечественной войной, разбудила инициативу широких масс и вселила надежды на последующие социально-политические перемены. Надеждам, как известно, не суждено было сбыться, властям удалось «подморозить» страну. Потребовался еще один внешний толчок, чтобы сдвинуть ее с мертвой точки. Пользуясь случаем, выдвинем гипотезу о том рубеже русской истории, начиная с которого структура 3 + 1 приобрела определяющее формообразующее значение в сфере политики и культуры. Речь о Крымской войне 1853 – 56 гг.

Ее главными участниками были четыре империи: Британская, Французская, Османская, с одной стороны, и Российская, с другой. Конфликт обладал, таким образом, отчетливым строением 3 + 1, а с учетом крошечного Сардинского королевства, присоединившегося к союзникам в 1855 г., 3 + 1 и «остальные» (24). Несмотря на локальный характер конфликта, поражение вызвало в России исключительно глубокое потрясение, всколыхнувшее общество от самых верхних до нижних слоев. События произошли непосредственно вслед за европейскими революциями 1848 г., которые повсюду – в чем будет возможность убедиться в главе 2

[Закрыть] – особенно во Франции, законодательнице революционных мод, радикально гальванизировали социумы в духе политической и, шире, ментальной кватерниорности. Россия не устраивала собственной революции, и соответствующие перемены пришли к ней извне.

По единогласному мнению историков, именно итогам Крымской войны Россия обязана завершением предшествующего большого этапа, называемого "феодально-абсолютистской, николаевской реакцией" или "эпохой чести и рыцарства", в зависимости от ценностных предпочтений. Отмена крепостного права в 1861 г., земская, судебная, военная, школьная и др. реформы ознаменовали период коренных преобразований, российской "перестройки" (самоназвание того процесса) ХIХ в. в социальной, экономической областях, привели к решительным переменам в политической и культурной обстановке, развязыванию личной инициативы, затем к бурному индустриальному росту и внутренне-политическому размежеванию. Драматическая инициация России в функции "четвертого" продемонстрировала неадекватность аграрно-помещичьих, полицейских порядков новой исторической и политической обстановке, наступающей новой эпохе, разрушила статический ("бюрократически-мертвенный") дух, внесла деятельный динамизм в развитие российского государства. Хотя на главной, европейской сцене Россия с тех пор долго придерживалась сдержанной политики ("Россия сосредоточивается", – слова тогдашнего канцлера А.М.Горчакова), в смежных областях обстояло иначе. Вскоре были не только ликвидированы унизительные для России последствия Крымской войны, но и осуществлены значительные территориальные приобретения. Именно при Александре II завершается присоединение к России Кавказа (1864), Казахстана (1865), большей части Средней Азии (1865 – 81), расширяются дальневосточные пределы (включение Уссурийского и Амурского краев, 1858 – 60).

Культурные процессы не менее знаменательны. В самый канун и во время Крымской войны выходит на литературную арену Лев Толстой (в том числе с "Севастопольскими рассказами" 1855 г.). В 1859 г. возвращается из ссылки Достоевский, создающий свои гениальные романы: "Преступление и наказание" (1866), "Идиот" (1868), "Бесы" (1871" 72), "Подросток" (1875), "Братья Карамазовы" (1879 – 80). Что касается ранее упоминавшегося французского писателя – А.Дюма, автора трилогии о трех (вернее о четырех) мушкетерах (1844 – 50), то в 1858 г., спустя всего два года по окончании Крымской войны, он приезжает в Россию, принимается повсюду с восторгом, выпускает проникнутые теплой симпатией к русским путевые очерки "Из Парижа в Астрахань" (тт. 1 – 5, 1858). Культурный взрыв происходит и в музыке: П.И.Чайковский, "Могучая кучка". В науке Россия практически впервые выходит на передовые мировые рубежи: П.Л.Чебышев, Д.И.Менделеев (периодический закон открыт в 1869 г.). В том же году появляется труд Н.Я.Данилевского "Россия и Европа", в котором обосновывается не раз и нами использованная современная концепция цивилизаций ("культурно-исторических типов").

Россия не просто изменилась, она, похоже, стала совершенно другой. Спустя полвека на новом пути ее поджидали неслыханные испытания. Уже в совсем иной обстановке, в условиях не горячей, но холодной войны, преемник России, СССР, проигрывал соревнование с западным блоком, в котором к восьмидесятым годам ХХ столетия наметилось явственное деление на три составных элемента: наряду со США – интегрирующийся Европейский cоюз и накопившая значительный экономический потенциал Япония (и другие восточные "страны-драконы"). Прямые исторические аналогии, разумеется, неуместны, но задать вопрос: что же в конечном счете инициировало современную "перестройку" в России? – в данном контексте, по-видимому, допустимо.(25)

С судьбами евразийского региона тесно связаны и другие политические четверки. Так, в разделе 1.3 упоминалась каноническая система трех образов правления: автократии, олигархии, демократии, – но что представлял собой в этой проекции советский режим? Автократию, со ссылкой на огромную власть генеральных секретарей? Однако последние большей частью не занимали высших государственных постов, а в годы так называемого "коллективного руководства" (Л.И.Брежнев) генсек в силу недееспособности и вовсе исполнял декоративные функции. В таком случае, вероятно, должна иметься в виду олигархия: Политбюро, ЦК, – но в чистом виде и эта версия не проходит, поскольку тут выступают партийные, а не государственные органы. Ленин же занимал пост Председателя СНК ("премьер-министра"), оставив высшие партийные должности соратникам. Остается вариант демократии: советы разных уровней, хотя и формировались на основе безальтернативных выборов, но при этом в самом деле располагали широким социальным представительством. Впрочем, только у записных коммунистов повернется язык назвать демократической советскую форму правления. На чередующихся исторических отрезках система власти в СССР поворачивалась то своей резко автократической ("культ личности"), то олигархической ("коллективное руководство"), то демократизированной (М.С.Горбачев, отчасти Н.С.Хрущев) стороной, но при этом никогда не происходило ее отождествления ни с одной из перечисленных разновидностей. Рискну высказать предположение, что советская политическая практика осуществила подлинную новацию, изобретя четвертую форму правления, беспрецедентную по многим параметрам. В свою очередь, и современные исследователи, изучая сопряженные исторические феномены, предпочитают оперировать четырехсоставными схемами – см., например, четыре концентрических круга организации социалистического лагеря: "внутренний" (РСФСР с вкраплениями автономий), "средний" ("союзные республики"), "внешний" ("страны народной демократии" – затем "соцстраны") и периферия ("страны соцориентации" плюс экстерриториальные элементы типа зарубежных компартий) [284, c. 18]

[Закрыть]. Не обязательно ограничиваться одиозными примерами, в частности образцом «ложного» (ср. деспотия, тимократия, охлократия) четвертого типа, обратимся к менее эпатирующим иллюстрациям.

Вопреки ожиданиям многих, в постсоветской России коммунисты не сошли с политической сцены. На выборах в Государственную Думу в 1995 г. пятипроцентный барьер удалось преодолеть четырем партиям и избирательным объединениям: КПРФ, "Нашему дому – России", ЛДПР и "Яблоку". Заимствуя фразеологию из реалий ЕС, их называли "большою четверкой". Дело не столько в точном соответствии действительности цифры М = 4, опытному читателю не составит труда разнести упомянутые политические единицы по типам. КПРФ, наследница КПСС, попадает в графу ранее означенного четвертого логического типа (см. большевики); проправительственный "Наш дом – Россия" В.С.Черномырдина был сторонником экономических и политических реформ, так или иначе напоминающих либеральные; националистическая ЛДПР В.В.Жириновского тяготела к традиционной ячейке консерватизма (национализма); характер "Яблока" аналитики определяли как близкий к социал-демократии (см., напр., [21]

[Закрыть]). К следующим выборам может измениться конкретный перечень крупных политических партий, не исключены перемены и в их количестве, однако представленность в реальном политическом спектре всех четырех типов, или «кластеров», – факт, которому, по-видимому, существовать еще долго.(26) Указанное партийно-политическое состояние логично не только по признаку кватерниорности, но и в более тонком математическом аспекте (относительные размеры электоратов), но обсуждать это предстоит в третьей главе. Здесь же отметим, что журналистский термин «большая четверка» применялся в России и к регулярно проводившимся встречам президента, председателя правительства, председателей Совета Федерации и Государственной Думы. Идеологема М = 4 оказывается исключительно цепкой и внедряется в общественное сознание по различным радиусам политической жизни. В процессе разработки законодательства и выбора линии правительства по отношению к религиям неоднократно назывались следующие признанные традиционными для России конфессии: православие, ислам, иудаизм и буддизм. Приведем еще один пример актуализирующейся политической тетрады.(27)

Классическая – постлокковская и постгоббсовская – теория разделения властей предполагает наличие трех ветвей государственной власти: законодательной, исполнительной, судебной. В России после октября – декабря 1993 г. исполнительная власть – в нарушение требуемого канонического баланса – резко повысила свой удельный вес. Затем стал наблюдаться процесс постепенного перераспределения исполнительных полномочий между президентом и премьер-министром (в итоге – 4). Вообще для Европы, в отличие от США, скорее правило, чем исключение, – разделение фигур главы государства (президента или монарха) и главы правительства. В большинстве европейских стран, да и в Японии, роль главы государства сводится к представительским функциям и моральному-интегрирующему влиянию. Однако во Франции со времен де Голля, перехода к V республике президент обладает решающими властными полномочиями. Президент Португалии, король постфранкистской Испании также являются фигурами не номинальными. Возможно, не покажется слишком смелой гипотеза, что мы являемся свидетелями процесса постепенного формирования еще одной структуры М = 4, сочетающей достоинства и, в меру способностей, купирующей недостатки как демократического, так и личного правления.

В одних случаях это происходит за счет компромисса между "реликтовыми" (монархия) и "новыми" (республиканское элементы) чертами, в других – см. V республика во Франции, современная Россия – в качестве феномена наиновейших, поставангардистских конструктов. О том, что авангард пребывает в интимном родстве с архаикой, впрочем, давно известно. Например, Р.Арон описывает упомянутый режим французской V республики следующим образом: "Это не парламентское правление (чистейшим образцом которого служит Великобритания) и не правление президентское (наиболее частый пример – США); это возвращение парламентской империи – избираемый на семь лет на основе всеобщего избирательного права император обладает прерогативами главы исполнительной власти и чрезвычайно свободно прибегает к референдумам" [26, c. 13]

[Закрыть], – и чуть ниже по существу признает наличие четырех ветвей власти, говоря о «возможном соперничестве между обеими главами исполнительной власти» [там же, с. 14]

[Закрыть], т.е. между президентом и премьером. Независимо от конкретных разновидностей и исторических источников, вероятно, есть смысл ввести коррективы в классически-либеральную теорию, зарезервировав места для законодательной, исполнительной, судебной, но также и личной, общегосударственной власти. Ю.С.Пивоваров, размышляя над книгой Ив. Ильина «О монархии и республике», приводит слова последнего: "Cущность права имеет природу сверх-юридическую", – и указание на необходимость «не выходя из пределов науки, выйти за пределы юриспруденции» [249, c. 82]

[Закрыть]. «Надо, не порывая с научным материалом государственных законов, политических явлений и исторических фактов, проникнуть в их философский, религиозный, нравственный и художественный смысл и постигнуть их как состояния человеческой души и человеческого духа» [137, c. 109]

[Закрыть].