Текст книги "Охотничьи были (Рассказы об охотниках и рыбаках)"
Автор книги: А. Волков
Соавторы: В. Астафьев,А. Зырянов,В. Рачков,С. Мухин,А. Домнин,И. Богданов,И. Тепикин,П. Жуков,А. Спешилов,А. Толстиков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
В. Рачков
СЕВЕРНЫЙ ВЕТЕР
Я возвращался с рыбной ловли, прикрыв пустую корзину ветками и травой от любопытного взора прохожих. Шел, выбирая наиболее пустынные тропинки, избегая всяких встреч, чтобы незаметно проникнуть в дом. Там-то можно было чувствовать себя совершенно спокойно, ибо мои домашние привыкли к такого рода «уловам». Неожиданно я услышал за спиной голос:
– Ну, как дела, рыбачок?
Оглядываюсь – и вижу своего приятеля из села Малиновки. Он подошел и бесцеремонно поднял ветки, обнажив пустое дно корзины.
– Веточки козе несешь? – ехидно спросил он.
Я начал объяснять ему причину неудачи, ссылаясь на известный мне из рыболовного календаря «северный ветер», – когда рыба не клюет даже на самую лучшую приманку.
– Значит, виноват ветер? Жаль, жаль! – сокрушенно произнес приятель, с лукавством поглядывая на окружающие тропинку деревья, листья которых едва шевелились от легкого теплого ветерка.
– Знаешь что, дорогой, приезжай-ка завтра к нам в Малиновку хариуса половить, у нас в речке его страсть как много. Может быть, эта рыба и в северный ветер клевать будет. Да мух налови побольше, до них он больно охочий. Ну, до встречи, мне на мельницу зайти надо, – сказал он, сворачивая с тропинки. – Так приезжай обязательно, ждать будем!
Забыв про неудачу, я поспешил домой.
Весь остаток дня провел за ловлей мух.
Успокоился я только тогда, когда две спичечных коробки были заполнены ими до отказа. Я подносил коробок к уху, но вместо отчаянного жужжанья слышал только слабый шелест – тесно.
Проснувшись рано утром, закидываю рюкзак за плечи, спускаюсь с сеновала, плотно привязываю к велосипеду удилище, вскакиваю в седло и быстро выезжаю за околицу.
День обещал быть чудесным. Небо синее, безоблачное. Капельки росы на траве сверкают так, что подчас больно глазам.
Возле мельницы делаю небольшой привал. Раздеваюсь и бросаюсь с деревянного мостика в пруд. Утренняя вода приятно холодит тело. Хочется плавать, двигаться – и не вылезать. Но пора. После купания появляется какая-то легкость, которая, кажется, передается и велосипеду, так как я почти не ощущаю сопротивления педалей. Приятно ехать по узкой тропинке, окруженной со всех сторон стеной ржи, колышущейся, как море.
Но вот дорожка начинает подниматься в гору, покрытую густым ельником. Тропинка на подъеме пересечена корнями деревьев и выбоинами. Приходится слезть. Зато как хорошо нестись вниз по пологому склону, когда свежий ветер обдувает лицо и упирается в грудь!
Через час я приехал в Малиновку. Оставив велосипед у знакомого, сразу же отправился с его сынишкой к заветной реке. В воображении она рисовалась широкой, быстрой, с прозрачной холодной водой, окаймленной густым вековым лесом. Мой проводник вел меня куда-то под гору, в самую чащу леса. Вскоре среди хвойных деревьев стали попадаться ива, ольха. Мы прошли еще с полкилометра сквозь чащу, когда идущий впереди парнишка раздвинул кусты и, повернув ко мне веснушчатое, с облупленным от солнца носом лицо, торжественно сказал:
– Ну, дяденька, вот и река!
Я невольно подался вперед, забыв об осторожности, за что получил удар веткой по носу. Вместо ожидаемой реки я увидел впереди еще более густые кусты.
С недоумением спрашиваю:
– Где же река?
Парнишка смеется заливистым, звонким смехом и указывает себе под ноги:
– Вот она!
Под ногами небольшой ручеек шириной метра полтора. Он проложил себе путь среди густых зарослей ивняка и ольхи. Глубина его не больше полутора метров. Сквозь кристально чистую воду на дне четко видны галька и плитки песчаника, а между ними замысловатые трубочки ручейника.
– Скажи, пожалуйста, а здесь, кроме ручейников, есть еще какая-нибудь рыба? – осторожно, но не без ехидства, спрашиваю я мальчишку.
Оставив вопрос без ответа, «проводник» сворачивает в сторону и направляется по течению речки. Я следую за ним.
Метров через двести ольховник поредел, и мы вышли на край небольшого обрыва. Здесь ширина речки была около шести метров; на этом месте образовался небольшой, но довольно глубокий омут. Ниже, метрах в двадцати, речка опять суживалась и круто поворачивала вправо, встретив на своем пути крутой каменистый обрыв, живописно поросший на вершине молодыми елками. Я взглянул вниз. Несмотря на приличную глубину, на дне можно было различить любой предмет.
– Смотри, дяденька, хариус!
Какая-то рыба стрелой пронеслась и исчезла в корнях лежавшей на дне ели. Темные, поросшие водорослями, они напоминали щупальцы большого осьминога, медленно покачивающиеся от пробегающих по ним струй. Я внимательно присмотрелся – и почувствовал, как по телу пробежала нервная дрожь. Между плитами песчаника, на дне, под обрывом стояло несколько крупных рыб. Сверху они казались темными, хорошо был виден большой красивый спинной плавник, грудные, коричневатого цвета, едва-едва шевелились.
Быстро сняв с плеча рюкзак, достал коробок с мухами. Размотал леску, водрузил на крючок одну из пленниц, сделал замах – и вдруг почувствовал, как кто-то сзади крепко схватил леску. Оказывается, крючок зацепился за ближайшую ветку. Мой спутник взглянул на меня и рассмеялся. Проклиная все на свете, с большим трудом я нагнул деревце и освободил крючок. Нет, не надо нервничать. Иначе ловля пропала.
Как назло, мальчишка, очевидно, решил, будто я вообще не умею забрасывать, и начал меня инструктировать, да так подробно, что у меня кулаки сжались. Все же я его выслушал. Делаю заброс – все, кажется, в порядке. Но оказывается, пока он давал мне «урок» по технике заброса, рыбы куда-то исчезли. И только один хариус, видимо, наиболее любопытный, стоял около небольшого камня на дне водоема. Муха быстро плыла в его направлении, сердце у меня тревожно сжималось. Сейчас… сейчас стремительный бросок, резкая поклевка, подсечка – и первый хариус будет трепетать в корзине с мокрой травой. Муха, гонимая течением, подплыла к самому носу рыбы, скользнула по ее спине и поплыла дальше. Стоя на краю водоема, я десятки раз закидывал леску, но всякий раз упрямец отказывался взять наживу. Мы решили, что этот экземпляр или страдает заболеванием желудка, или слишком уж церемонный.
Мой проводник, посидев со мной час-полтора, сладко зевнул и, сказав, что ему нужно идти домой «пособить маме полить в огороде», исчез. Оставшись один, я еще несколько раз испытал терпение – свое и рыбы, – пока хариус, которому, должно быть, надоело дразнить меня, не скрылся под корнями в глубине омута. Долго я ломал голову над вопросом: почему рыба не берет муху?
Вдруг что-то больно ужалило меня в шею. Судорожно схватив рукой место укуса, я поймал небольшого овода. Безжалостно оторвал ему голову и бросил его в воду, бесцельно провожая взглядом. Овод проплыл уже метров десять и казался маленьким пятнышком, как вдруг я услышал плеск и большой круг разошелся по воде. Овода не было. Повторить опыт! Беру муху и бросаю ее в воду. И опять почти в том же месте разошлись круги, блеснула серебристая чешуя крупной рыбы. Значит, мухи съедобны и рыба хватает их жадно! Так в чем же причина неудачи?
Отцепив грузило и поплавок, насаживаю большую муху на крючок и пускаю ее плавом. Не клюет.
Жара становилась нестерпимой, клева не было; начинало сосать под ложечкой. Ныла рука, утомленная частыми забросами удочки. Терпению приходил конец. Спустившись вниз к ручью, умылся до пояса, зачерпнул в котелок чистой воды (в тот самый котелок, где должна была вариться жирная уха), расположился на краю обрыва, начал подкрепляться. Подкрепившись, я почувствовал усталость, накопившуюся за целое утро. Положил голову на телогрейку и, вероятно, уснул, так как пришел в себя от ударов в лицо тяжелых капель. Капли сбегали за ворот. Это было неприятно. Небо закрыла черная туча, лил дружный дождь. Над головой полоснула ослепительная молния, прокатился мощный раскат грома.
Первой мыслью было – бежать в деревню, но, взглянув на взрябленную брызгами дождя воду, я вдруг увидел, как по ней расходится большой круг. «А не попробовать ли?» – Делаю заброс – и не успело насекомое коснуться поверхности, пенящейся пузырями, как из глубины вылетела рыба и, буквально на лету поймав муху, подсеклась на крючке. Я дернул на себя удилище с такой силой, будто на крючке висел пудовый сом. Леса с визгом устремилась вверх, рыба оторвалась от крючка и, взлетев высоко в воздух, упала в кусты. Бросаюсь туда. После коротких поисков нахожу в мокрой траве небольшую серебристую рыбку, беспомощно бьющую хвостом по земле. Как реликвию бережно укладываю добычу в корзину. «Добыча» была чуть побольше указательного пальца.
Но вот муха насажена снова. Заброс. Поклевка. На этот раз уже более осторожно вывожу крупного хариуса.
Дождь льет как из ведра, в нескольких шагах едва различаешь предметы. Поклевку чувствуешь по характерному рывку, передающемуся от удилища на руку. Молнии прорезают небо, гремит гром. Одежда промокла до нитки, но я ничего не замечаю.
Клюет!
Этого достаточно, чтобы забыть обо всем. Сейчас никакая сила не сможет заставить меня уйти от речки.
Но вот дождь стих, небо быстро очистилось, выглянуло солнце.
И клев почему-то сразу прекратился. Я ждал новых поклевок, но безуспешно.
За время грозы мне удалось выудить пятнадцать довольно крупных рыб.
Обдумывая причину жадного клева во время дождя, прихожу к выводу, что хариус, по-видимому, очень осторожная рыба. Увидев на берегу рыболова, она перестает хватать «подозрительных» насекомых. А в дождь, когда поверхность воды рябит от падающих капель, рыба не может увидеть берега; к тому же с каплями дождя в воду часто падают насекомые.
Решив проверить свою догадку, спускаюсь к другому омуту. На берегу не показываюсь. Леску закидываю осторожно из-за кустов. И почти сейчас же чувствую резкий рывок. Еще один красавец отправляется в корзину.
Секрет рыбы разгадан.
Когда вечером перед отъездом домой я показал приятелю свой улов, он улыбнулся, взвесил на руке корзину и сказал:
– Ну, вот видишь, сегодня не помешал тебе северный ветер?
Жалею, что домой пришлось ехать уже в темноте. Ехать с хорошим уловом это не то, что пробираться домой «задами», с пустой корзиной, прикрытой для «маскировки» травой, чтобы только не встретиться со знакомыми и не услышать обидного вопроса: «Ну, как улов?»
Но сейчас этот вопрос казался вполне уместным, и в скромном ответе: «Ничего, клевало», – звучал бы огромный, скрытый смысл, понятный только неугомонному племени рыболовов.
В. Рачков
НЕУДАЧА
Машина, груженная йодобромной водой, возвращалась из санатория Усть-Качка в город. Перед глазами пробегали веселые перелески, позолоченные желтыми лучами сентябрьского солнца. Стояли на редкость погожие дни «бабьего лета». Казалось, что лето не хочет уступить место суровой, дождливой уральской осени. За машиной поднимались клубы сухой пыли. Вдруг мотор начал чихать, шофер резко затормозил, вышел из кабины, поднял капот и стал внимательно изучать причину «заболевания» мотора. Я вышел вслед за ним. Осмотревшись, я увидел с левой стороны тракта сквозь ветви деревьев сверкающее зеркало пруда.
«А не попробовать ли?» Рука машинально тянется к карману, где лежит коробка с Сатурном и мормышками.
– Долго ли машину исправлять будем?
– Минут тридцать, пожалуй, потратить придется, – неохотно ответил шофер.
– Ну тогда я до мельницы сбегаю, попробую рыболовное счастье.
Я и завхоз Иван Иванович бегом направились к мельничной плотине. В крутом берегу выкопали несколько червей. Я привязал к леске мормышку, наживил червя, потом осторожно, по полупрогнившим сваям зашел на ледорез и забросил удочку. Блесна еще не успела опуститься на дно, как рука ощутила легкий толчок. Извлекаю из воды приличных размеров окунька.
– Лови, Иван Иванович, принимай в хозяйство!
Через несколько минут клюнул второй, за ним третий.
– А не попробовать ли ниже мельницы? – предложил Иван Иванович.
По срубу слезаю на бревенчатый мост. Мельница работает, из-под сруба с шумом хлещет вода. Закидываю на струю и почти сразу – сильный рывок и подсечка. Начинаю подводить хорошего окуня; он отчаянно сопротивляется. Высота моста от воды метра полтора. В воздухе окунь делает неожиданное сальто и, сорвавшись с крючка, падает в воду. Плеск заглушается шумом мельничного колеса и глубоким вздохом Ивана Ивановича.
К сожалению, времени для рыбалки больше не остается. На берегу стоит помывшийся шофер, он сочувственно разводит руками и дает понять, что пора ехать. Неохотно сматываю сатурн. Ничего, это разведка боем. В воскресенье мы обязательно сюда приедем и возьмем за жабры свое рыболовное счастье.
В субботу я уговорил своего приятеля, обладателя «Москвича», съездить на мельницу. Он не относился к числу заядлых рыболовов, но и не был совсем равнодушным. Красочное описание рыбных богатств этой отдаленной от города мельницы явно поколебало его. После некоторых обоюдных усилий было испрошено разрешение у его супруги (что иногда играет в рыбалке важную роль). К нашим рассказам она отнеслась скептически:
– Хоть кошке-то привезите, где уж вам на уху наловить.
Выехали мы под вечер. Было тепло, безветренно, но солнце на горизонте опускалось в серую тучу.
Заночевали в селе Култаево. За ночь погода переменилась – небо стало хмурым, осенним; печально стояли среди темных пихтовых перелесков красноватые осины. Дул северный ветер.
Но рыбаки народ настойчивый. Минут через сорок мы стояли на мельничном мосту и закоченевшими руками насаживали на мормышки червей. Мельничный омут казался холодным, безжизненным. Мельница не работала. Мы забросили удочки, начали играть мормышками, но клева не было. Я успокаивал приятеля:
– Подожди, заработает мельница, пойдут буруны, окунь из ямы на струю выйдет. Вот тогда отбою не будет, только успевай таскать…
Но сам я, по правде говоря, не очень верил своим словам…
Через полчаса подъехали две подводы: колхозники привезли молоть зерно. Мельник поднял накладку, скрипнуло колесо, забурлила вода. Но клева не последовало. Напрасно мы забрасывали на струю блестящие мормышки самых различных цветов – от серебристой «нержавейки» до черного и даже зеленого жучка. С моста спустились на берег. В траве я нашел несколько чуть живых кузнечиков. Насадил одного на крючок, закинул удочку и вдруг поплавок резко пошел ко дну. «Голавль!» – мелькнула мысль. Подсекаю и, к моему удивлению, на крючке оказался окунек. Делаю еще несколько забросов, насадив кузнечиков. Но поклевок нет.
– Последнего могиканина выловили, – язвит приятель.
Я предлагаю попробовать порыбачить на «прыгунка». Связываем две лески от катушечного удилища, в середине на двухметровый поводок привязываем тяжелую блесну. Я перехожу на один берег, приятель стоит на другом. Начинаю накручивать сатурн на катушку, блесна бежит по воде на мой берег, затем крутим в противоположную сторону. Коченеют руки. Блесна бегает от берега к берегу, но все напрасно. Наконец приятель категорически заявляет:
– Хватит!
Я соглашаюсь. Комментарии излишни. И все-таки будущим летом, в погожий денек, я опять поеду на эту мельницу. Рыба там есть, это точно. Но, должно быть, резкая смена погоды в тот день расстроила рыбий аппетит.
В. Рачков
ОСТРЫЕ МОМЕНТЫ
Страстный рыбак, изредка только берущийся за ружье в период перелета утки, я имел самое смутное представление об охоте на боровую дичь, почерпнутое из охотничьих рассказов. Рассказы эти, насыщенные ярким описанием природы и остротой переживаний, вызывали безграничное желание испытать счастье лесной охоты. Их можно было читать и слушать часами. В воображении сменялись десятки картин: снежные фонтаны и громкое хлопанье тетеревиных крыльев, когда испуганные тетерева вырываются из снежных лунок, где они прятались от ночного мороза, уступали место волнующей охоте на вальдшнепа в период тяги; ее сменяли сцены захватывающей охоты на рябчика. Но все эти рассказы имеют один общий момент: в самом интересном месте рассказчик вскакивает, глаза его сверкают, он забыл о присутствующих – громкое «бах! бах!», сопровождаемое дуплетом ладоней, вырывается из его рта.
В один из теплых весенних вечеров ко мне зашел мой старый приятель, заядлый охотник, хорошо знающий лес и повадки его обитателей. Он поздоровался, сел на стул, свернул «козью ножку» и несколько минут молча, сосредоточенно наблюдал, как я распутываю лески и меняю поводки на переметах. Потом, крепко затянувшись, окутал свое лицо клубами махорочного дыма и произнес:
– Ну, что, доктор, рыбачить собираешься?
– А как же? Сам видишь, весна какая: лягушка концерт задает, значит, самый жор налима, только успевай ловить. Пройдет неделя, полторы – и клеву конец.
– Оно, конечно, верно, налима только теперь и половить. Но все-таки скучное это занятие – рыбалка на переметы: надел червей на крючки, бросил шнур в воду, а утром ходи снимай рыбу, если попалась. Понятий больших не нужно – мудреная ли вещь рыбу выудить? Вот дичь или зверь – тут другая статья! Здесь большую сноровку да смекалку иметь надо!
Со всей страстью, на которую только способен обиженный в лучших чувствах рыбак, я стал рассказывать ему о хитрости рыбы, о ее капризном клеве, часто зависящем от погоды и времени года. Как трудно бывает найти подходящую приманку, сколько труда приходится положить на это дело даже опытному и наблюдательному рыболову! Рассказал ему о силе рыбы и борьбе с нею, стараясь доказать, что не так уж просто поймать рыбу, как кажется на первый взгляд. Он внимательно слушал, а потом, почесав затылок, удивленно сказал:
– Вот ведь как вы ее, рыбу-то, знаете, а я думал, простая вещь. Накопал червей, взял удочки, сиди и рыбачь. Есть про вас, рыболовов, пословица: «На одном конце – червяк, а на другом – дурак». А оно вон как оборачивается, даже интересно стало. Ну, а все-таки, обижайтесь вы на меня или не обижайтесь, а охота серьезней рыбалки, и впечатлений больше, и, как вы это там называли, «острых моментов», что ли, хоть отбавляй. Да что говорить понапрасну! Лучше вместо спора поедем со мною в лес, на тока сходим, а тогда и станем разбираться, чье ремесло лучше.
В другое время я отказался бы от такого предложения, но сегодня было задето мое рыбацкое самолюбие. Я согласился.
В субботу вечером мы, двое охотников и один рыболов, в полном «боевом снаряжении» тряслись по тракту в кузове грузовой машины, сидя на каких-то мешках. Километрах в тридцати от города начался густой лес. Плотной стеной он стоял по обеим сторонам тракта. Мы въехали на высокую гору – и перед нами открылась чудесная панорама: вдаль, насколько хватал глаз, видны были Уральские горы, покрытые густым лесом; далеко-далеко на горизонте они исчезали в тумане, сливаясь с голубизной неба.
Проехали еще километров сорок, когда Герасим Иванович (так звали моего спутника) энергично забарабанил кулаком по крыше кабины. Машина остановилась. Мы спрыгнули, расплатились с шофером и, вскинув на плечи ружья, свернули с тракта на лесную тропинку. Через полчаса пришли к небольшой лесной деревушке, где жила мать Герасима Ивановича. Старушка встретила нас радушно. На столе кипел большой пузатый самовар, а в сахарнице лежали, словно дожидаясь нас, аппетитные ломтики сотового меда. После дорожной встряски мы дружно навалились на съестное.
После ужина Герасим Иванович многозначительно сказал:
– Ну, теперь, гости дорогие, спать пора ложиться, вставать ведь рано придется.
Мы с моим товарищем Левицким удобно устроились на полу, хозяин забрался на полати. Старушка погасила свет, в комнате воцарились мрак и тишина. Мне показалось, что я проспал совсем недолго, когда над моим ухом раздался голос Герасима Ивановича:
– Вставать пора!
Открываю глаза. Сквозь окно пробивается тусклый лунный свет. Осторожно бужу Левицкого, он мычит что-то невнятное, пробует сопротивляться и только через несколько минут окончательно приходит в себя.
Выходим из дому и через поскотину направляемся к лесу. Поле залито лунным светом, на траве сверкает иней; лес на горе кажется черным, загадочным. Идем низиной. Где-то совсем рядом шумит река.
В лесу не слышно звуков и, как бы поддаваясь этой тишине, Герасим Иванович шепотом объясняет нам повадки глухаря:
– В охоте на эту птицу особую осторожность соблюдать надо: запел глухарь – беги к нему прыжками, след вдавливай плотно и замирай – поет недолго; хрустнет под ногой ветка или снег, когда глухарь играть перестанет, – только и услышишь, как крыльями захлопает: поминай как звали. Очень уж чуткая птица, а вот когда поет – хоть из ружья пали, не услышит. Если и пропуделяешь – не беда. Сейчас через реку переправляться будем.
Спускаемся к реке. Вода ее кажется черной, бездонной; на сердце становится немного жутковато. Пробуем подыскать подходящее дерево для мостика, но вскоре убеждаемся, что даже самая высокая ольха, упав, не достанет другого берега.
Приходится подняться километром выше – там река распадается на два рукава. Первое срубленное дерево с шумом падает в воду. Его стаскивает течением и прижимает к нашему берегу. Валим на него другое. Ломая сучья, оно с треском падает, ложится и застревает между ветвей первого, упираясь вершиной в противоположный берег. Вырубаем шест; я вступаю на шаткую переправу и опускаю его в воду. Шест не достает дна, течение вырывает его из рук. Начинаю, перехватываясь за сучья и балансируя, перебираться без его помощи. Следом за мной переправляются спутники. Все благополучно. Так же форсируем второй рукав.
На востоке начинает бледнеть горизонт.
– Ну, нажимай, ребята, – шепчет Герасим Иванович. – Подзадержались с переправой. Поспешить надо!
Убыстряем шаги. И кажется, что с каждым пройденным десятком метров лес становится все светлей и светлей. Почти бегом пересекаем большую поляну. И вдруг лес как бы оживает: сперва засвистели какие-то маленькие птички, недалеко пискнул рябчик. Лес становится выше, попадается больше берез и вывороченных с корнем деревьев. Под ногами хлюпает вода, похрустывает тонкая корочка льда, затянувшего за ночь лужи; иногда встречаются довольно большие сугробы. Все чаще останавливаемся и слушаем. Слышно, как вдали на поляне, которую мы только что пересекли, играют косачи. Но глухариной песни не слышно. Проходим еще метров триста. Герасим Иванович останавливается, потом, повернувшись к нам, тихо шепчет:
– Вот здесь и было их токовище, я его с сорок шестого года знаю. Неужели сменили?
В его голосе слышатся тревожные нотки. Я уже хочу ехидно прошептать: «С полем вас, Герасим Иванович», – но вдруг вижу, как, мелькая между деревьями, в нашем направлении летит какая-то большая птица.
– Глухарь! – шепчу я, едва шевеля губами.
Птица садится в густом ельнике, метров за сто от нас. Минуты кажутся часами, слух напряжен до предела. Вдруг оттуда, куда села птица, раздаются странные звуки: будто кто-то ударяет деревянной ложкой об ложку. Потом все стихает. Через минуту раздается глухое хлопанье крыльев: глухарь взлетел и сел на вершину высокой ели. Он долго оглядывается по сторонам, вытягивая длинную шею, слушает. На фоне голубого утреннего неба птица видна хорошо: большая, почти черная. Проходит еще немного времени, глухарь распускает веером хвост, расправляет крылья, несколько раз щелкает клювом, издав сухой звук «тэк-тэк-тэк». Заиграл!
– Ну, кто пойдет? – спрашивает Герасим Иванович. Идти, конечно, хотелось каждому, но, новички в охоте на боровую дичь, мы боимся испугать птицу и предлагаем ему сделать первый выстрел. Герасим Иванович не спешит. Он пропускает несколько песен: пусть разыграется. И когда глухарь «разыгрался», Герасим Иванович делает несколько гигантских прыжков в сторону ели и останавливается как вкопанный. Почти тотчас же обрывается песня. Под новую песню Герасим Иванович делает еще несколько прыжков и исчезает в густом ельнике. Отсюда до птицы не более пятидесяти метров. Глухарь опять прерывает песню. Проходит несколько минут, которые нам кажутся вечностью. Птица прислушивается к чему-то, вот-вот улетит… Но нет, снова звучит глухариная песня. Мы ждем, что сейчас грянет выстрел. «Что же он медлит, – думаю я, – стреляй же, стреляй!» Но Герасим Иванович, видимо, испытывает наши нервы. Он пропускает еще одну песню.
Глухарь широким веером раскрывает хвост, вытягивает шею. Снова запел! Я вздрагиваю от неожиданного выстрела; по лесу катится эхо.
Пение оборвалось; глухарь камнем рухнул вниз, а по воздуху, гонимые легким утренним ветром, поплыли перья. Забыв про всякую осторожность, мы бросились к ели, где только что сидела птица. Герасим Иванович стоял под елью, держа красавца-глухаря за шею. Минут десять мы рассматривали трофей.
– Ну, хватит, полюбовались. Пора и вам счастье охотничье испытать, – говорит Герасим Иванович.
Но судьба, должно быть, решила посмеяться над новичками: глухари здесь в это утро больше не токовали. Мы думали, что их испугал выстрел, но Герасим Иванович объяснил нам, что птицы, наверное, сменили ток, а этот глухарь залетел сюда по старой привычке.
Несмотря на постигшую нас неудачу, мы возвращались домой счастливые. Приближались к поляне, которую пересекли утром. Где-то совсем рядом, в мелкой поросли березняка бормотали тетерева-косачи. Вдруг Герасим Иванович остановился и громко произнес:
– Чу-фыш!
Мне показалось, что он хочет спугнуть птиц и выстрелить влет, но каково было мое удивление, когда с поляны донеслось в ответ злобное:
– Чу-фыш!
– Ишь какой сердитый, – тихо сказал Герасим Иванович и снова «чуфышкнул». Тетерев отозвался где-то еще ближе.
– Драться идет, как бы не заклевал вас, охотничков, – подмигнул Герасим Иванович и опять издал тетеревиный крик.
– Чу-фыш! – ответное шипение где-то совсем рядом. Недалеко от елочек, за которыми мы стояли, из кустов на поляну вышел большой тетерев. Распустив лирообразный хвост и ударяя крыльями о землю, он злыми глазками, сверкавшими из-под красных бровей, осмотрел поляну, отыскивая соперника, и злобно зашипел:
– Чу-фыш!
Мы с Левицким выстрелили одновременно. Раздалось хлопанье крыльев, и птица с шумом взлетела в воздух. Стреляем влет, но снова мажем: уж очень сильно волнение. Герасим Иванович спокойно вскидывает к плечу ружье, гремит выстрел – и птица, как бы запнувшись, замедляет полет, а потом как-то боком падает в траву.
Мы стоим растерянные; от волнения дрожат руки, слышны удары собственного сердца.
– Ну, как, достаточно ли острый момент? – коварно спрашивает Герасим Иванович. – К лесной дичи большую привычку иметь надо. Я тоже сначала пуделял: руки от волнения дрожали, как только хлопанье крыльев услышу. Бывало, осенью из-под ног тетерев вылетит. Выстрелишь – и мимо, только духом перья вышибет. С тем и уйдешь. А вот теперь привык. Отпустишь немного подальше и бьешь наверняка. Ну, не горюйте, завтра попробуйте в косачей из шалаша пострелять на токовище. Вот где острых моментов много! Порой на их бои залюбуешься и стрелять позабудешь! А до чего зло бьются между собою… Ну, да сами увидите. Пошли теперь домой поспим, а с обеда шалаш строить пойдем.
