Текст книги "Охотничьи были (Рассказы об охотниках и рыбаках)"
Автор книги: А. Волков
Соавторы: В. Астафьев,А. Зырянов,В. Рачков,С. Мухин,А. Домнин,И. Богданов,И. Тепикин,П. Жуков,А. Спешилов,А. Толстиков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
А. Толстиков
НА ПОДКОВЕ
Проснулся я от холода задолго до рассвета. Вечер накануне был теплый, и я прилег у основания стога, прижавшись к нему спиной, чуть прикрыв себя, как тонким одеялом, слоем душистого свежего сена. Тяжелый туман, поднявшийся ночью с озера, пропитал сено, мою легкую одежду, студил тело. Холодновато бывает перед рассветом в конце августа. Передергивая плечами, вылез из своей норы, потопал плохо гнущимися ногами, помахал руками, стараясь шлепнуть правой ладонью по левой лопатке, а левой ладонью по правой лопатке. Немного согрелся, сбегал до ближайшего куста, набрал там сухих веток и развел маленький костерчик. Костерчик мой в пригоршни взять бы можно, и все-таки тепло от него ощутимое и веселее с ним. Подкармливаю огонек хрустящими ветками ивняка, жду рассвета. Над головой в непроглядном тумане изредка просвистят утиные крылья, с озера донесется спокойное «кря-кря…» Сердце от этих звуков начинает биться как-то по особому – вкрадчиво.
Озеро согнулось огромной подковой. Его так и называют. Между концами ее – километр. Я в центре этой подковы, в кустах. Она – рядом, но ее не видно.
Становится светло, хочется взять ружье и пойти на берег, где щетинятся густые заросли хвоща. Сдерживаю себя, знаю – бесполезно начинать охоту, когда луга будто молоком залиты вровень с верхушками деревьев. До стога вот пять шагов, а он выглядит серой размытой тенью. Уток не увидишь, только распугаешь.
Ветерок бы поднялся, что ли, разодрал бы туман в клочья и унес подальше. Но ветра нет. Остается ждать солнца. Оно поднимется и растопит эту белую пелену.
Вот и солнце наконец-то выкатилось из-за невидимого горизонта, расплывчатым ярким пятном просвечивает сквозь белую муть. Выше, выше стало взбираться на небо. Редеет туман. Пора!..
Затоптал костер. Иду бесшумными шагами возле озера, руки не ощущают тяжести двустволки. Что же тут удивительного? Человек не ощущает ведь тяжести своих рук. Вдоль берега метров на двадцать в ширину – щетка остроконечного хвоща и осоки. За ней – зеркало озера. Утки – на кромке зарослей или снуют в них, бесшумно раздвигая гибкие стебли. Видимость еще плохая, колебания задетых ими растений заметить невозможно. Время от времени, насколько мне позволяют сапоги, захожу в заросль, надеясь поднять на крыло крякушку или чирка. Вот счастье улыбнулось мне – с небольшого оконца тяжело поднялась, громко хлопая крыльями, ржаво-серая утка. После выстрела она кувыркнулась в осоку. Пришлось разуваться и снимать штаны. Минут пять, а может, и десять, не чувствовал холодного ила, в котором ноги вязли до колен, холода воды, в которой бродил почти до пояса. Приминал осоку, присматривался, прислушивался. Здесь вот утка упала, вот выбитые дробью перья. А где она сама? Попробуй найди ее, если она коснулась воды хотя бы чуть живая. Окоченевший вылез на берег и долго растирал замерзшие ноги. Н-да! Бывает… Собачку бы тут, хоть немудрененькую. Собачки нет – иди дальше.
За последние два часа я еще пять раз снимал штаны и принимал холодные грязи, старательно мял осоку и хвощ, но ничего, кроме нескольких пушинок, не нашел. Шесть уток, шесть крякушей загубил, «полревматизма» себе добыл – и вот хоть уходи от озера не солоно хлебавши.
«Да, надо уйти с этого озера. Есть же другие, более удобные. Там уток меньше, но каждую подбитую достать можно. Довольно птиц калечить. Пошли», – сказал я себе. Только шагнул – опять утка вылетела. И близко. Ружье само выстрелило. И эта сунулась в камыш. Отпустить бы ее до чистой воды, не торопиться бы. Может, найду… Снова штаны снял. Долго бродил, много хвоща примял. Закоченел совсем, руки уж ружье не держат. Вдруг слышу над головой посвистывание. Глянул вверх – пара свиязей летит. Высоко… Ударил дуплетом. Это уже со злости. И сбил обоих. Одна упала метрах в пяти-десяти на чистую воду, а другая – в доброй сотне. Лежат, не шелохнутся. Выскочил я на берег, попрыгал, погрелся. А свиязи на озере белыми брюшками посвечивают, манят.
– Эх, сплаваем. Где наша не пропадала!
Снял патронташ, сбросил кепку, рубаху и майку, полез в озеро. Широкие листья кувшинок, как чьи-то холодные ладони, гладят по груди, по животу, ноги и руки оплетает мягкая щучья трава. Чем дальше, тем водоросли гуще. Барахтаюсь в них, как муха в остывших щах. До ближней утки – рукой подать, но ведь надо еще обратно выбраться. Главное теперь не утка, а выбраться обратно, на берег. Не повернуть ли сейчас же? Каждый лишний взмах руки может оказаться нужным, самым нужным в жизни… Ну, нет! Сил хватит. Это было бы смешно – убить утку, подплыть к ней и оставить. Нет! Вот она. Хватай зубами. Пошли обратно. Ох, ты чертова трава! Как неприятны ее прикосновения. Работай! Держись! Ага, вот и дно. На берег!
На берег я вылез на четвереньках. Вконец обессиленный, швырнул утку к ружью. Все тело онемело от холода. И все-таки заставил себя сделать пробежку, растерся портянкой, как полотенцем, затем оделся, сплясал вприсядку – это хорошо греет – и ушел на другое озеро.
А насморка не было.
И. Тепикин
ПРИЗВАНИЕ
«Охота пуще неволи», – гласит народная пословица. «Вот она, охота, до чего доводит человека», – приходится слышать от людей, когда они видят усталого запыленного человека, который, с трудом передвигая ноги, плетется домой.
До охотника долетают эти слова, он слышит их, но они его не тревожат и, больше того, ни капельки не смущают. Охотник невозмутим. Бывает так, что дома ворчливая жена начинает попрекать: вот, дескать, ты не как другие добрые, порядочные люди – те сидят в выходной день дома, отдыхают… А он (извольте радоваться!) почти сутки пропадал в лесу и ничего не принес (либо «почти ничего»).
Но и тут охотник не теряет присутствия духа. Он молча стягивает с себя всю амуницию, рюкзак, терпеливо ждет, когда ему принесут обед, а между тем, находясь под впечатлением пережитого, вспоминает чуть горьковатый запах хвои, трепетное пламя охотничьего костра, которое, кажется, вот-вот оторвется от поленьев и взлетит в небо, звонкие птичьи голоса.
Охота настолько въедается в плоть и кровь человека, что он нередко во сне переживает охотничьи приключения: неизвестно почему начинает звать собаку, кричать «пиль», «ату его, ату». Жена, конечно, пугается…
Это все похоже на шутку, в которой есть известная доля правды.
Что же такое охотник? Думается, что назвать себя им может только тот, кто любит природу, тонко подмечает происходящие в ней перемены, понимает повадки зверей. И охотится он не потому, что ему нужно непременно убить птицу или зверя, а прежде всего из спортивного интереса.
Лес, он, как магнит, тянет к себе. Когда войдешь на опушку, вздохнешь полной грудью свежий аромат трав – так и кажется: помолодел лет на десять. Во все тело влилась новая чудодейственная сила, в ногах появилось ощущение неожиданной бодрости. Не приходится удивляться, что охотник, как говорят в народе, «глотает километры», расстояния ему нипочем.
…А как хорошо бывает в лесу, когда настанет ранняя уральская осень, когда желтые листья шуршат под ногами и ковром покрывают землю, когда наступают первые утренние заморозки… Красив Урал в эту пору! Посмотришь, бывало, на темные хребты гор, из-за которых выплывает солнце, на необъятные лесные массивы и не можешь не сказать себе: «Какая красота, какой простор!»
Это восторженное отношение к природе никогда не погасить у настоящих охотников. Не зря, находясь в лесу, они часто сетуют, что нет фотоаппарата, что известный живописец Шишкин не может уже все это видеть.
Красоту уральской природы можно заметить и прочувствовать везде. Она глубоко своеобразна. Возьмем хотя бы Бассегские горы. Когда подходишь к ним, невольно начинает, сказываться на настроении их угрюмый вид, нависшие камни.
Карабкаясь наверх, то и дело думаешь: вот-вот сорвешься, упадешь. Здесь не в диковинку глубокая щель. Породы, образующие горы, за миллионы лет перетерпели немало изменений, тепло и холод, вода и ветер сделали свое дело. Камни так сильно выветрились, что поверхность их стала белой, зернистой. Вот почему кажется: вершины Бассега покрыты снегом.
Восхождение на гору вознаграждается сторицей, когда достигнешь вершины. Ничего, что там нет растительности, неважно, что устал: стоит посмотреть вниз – и это состояние проходит. Точно гигантский зеленый ковер, расстилается уральская тайга, пересеченная балками. И тогда появляется мысль, что ты, охотник, – хозяин этих зеленых пространств, где бродит безобидный и быстроногий лось, где высматривает себе добычу косолапый медведь, где забился, спрятавшись под выступивший на поверхность огромный узловатый корень, косоглазый заяц.
Охотник, идя сюда, на Бассегские горы, видит многое. Зорким, внимательным взглядом заметит он белку с ее лакомством – еловыми шишками, птичку кедровку, деловито летающую от дерева к дереву. Он поймет каждый птичий голос и не спутает тоненький голосок рябчика с писком других пернатых лесных жителей.
Любитель природы не оставит без внимания то обстоятельство, что по мере подъема на гору вид деревьев постепенно меняется: они становятся все ниже и ниже, стволы изгибаются, делаются все причудливее. Порой так и кажется, что кто-то взял и исковеркал деревья.
Словом, не опишешь всего, что можно наблюдать по пути к Бассегу. И наконец все это вместе открывается внизу, у подножья гор.
Есть люди, которым не нравится Урал. Они его, не скупясь на эпитеты, называют «горбатым», «суровым», «скупым», «седым». Эти слова ничуть не характеризуют уральской природы, которая и не скупа и не неприглядна. Нужно только уметь смотреть и понимать то, что видишь.
Возьмем незаметную речку Усьву. Разве не красивы ее воды, с неуловимой быстротой срывающиеся с порогов и перекатов? Ее замечательные зеленые поймы, острова, заостровки, возле которых любит отсиживаться щука?
А разве скалы, обросшие мхом и ягодниками, нависшие над водой, – не красивы? Разве они хуже, чем в Швейцарии, о природе которой так любят говорить?
Не о бедности, а о богатстве, о великом изобилии свидетельствует это. Возле реки водится множество зверей, птиц. В нее впадают не один десяток мелких речушек, в которых водится хариус. А мало исследованные недра наверняка таят неисчислимые сокровища. Таят до поры до времени. Много видела на своем веку эта уральская река – и крепостных сплавщиков времен Демидовых и Строгановых, видела и концессионеров-французов. Немало барж и плотов разбилось о пороги. Их обломки истлели. Просеки заросли. А на местах, где был когда-то демидовский тракт, шумят советские трелевочные трактора.
На берегах Усьвы летом можно встретить самых различных людей: горняков, строителей, просто охотников, рыбаков-пенсионеров. Сколько историй можно услышать от них, завернув на огонек охотничьего костра!
И вот однажды, когда пылал костер и люди тесно сидели вокруг него, ожидая, когда же вскипит в ведре вода, зашел разговор об охоте.
«Охотиться – это призвание», – сказал кто-то.
И пусть иным эта мысль показалась спорной, никто не стал возражать, потому что большинство присутствовавших были охотники – по влечению сердца, по своему призванию.
И. Тепикин
НА МЕДВЕДЯ
I
В Гремячинске, да и на Баской, в поселке железнодорожной станции, что находится в семи километрах от города, многие знают старого охотника Александра Константиновича Азанова. На вид это как будто ни чем не примечательный человек – небольшого роста, сгорбленный, седой старичок. А вот поди ж ты, знаменитый охотник. Несмотря на свои восемьдесят пять лет, он и сейчас не прочь взяться за ружье. Надо видеть, как меняется Александр Константинович, выйдя в лес. Его сгорбленная спина распрямляется, глаза молодеют – и он идет вперед походкой неустающего человека.
А переходы в тайге надо делать большие.
Говорят, что о способностях мастера судят по его работе. С этой целью небезынтересно сообщить, что старик застрелил на своем веку 36 медведей.
Вообще вся семья Азановых – охотники-медвежатники. Евдокия Семеновна – жена Александра Константиновича – убила шесть медведей.
– Пошли мы со стариком в лес на рябчиков поохотиться, – рассказывает она. – Я в ту пору тяжела была, Евгением, значит, ходила… Были у нас два незавидных ружьишка и пульки самодельные.
Идем мы по лесу – присматриваемся и слушаем. Доходим до того места, где теперь мост стоит. В то время тут великое множество всякого зверья было… Мой старик стал к себе на манок рябчика подманивать, а тот оглядывается, но не подлетает. Хитрая пичужка.
Ну, не летишь – не надо, сами найдем! Идем это мы, значит, раздвигая кусты, к речке. Шагнули, а перед нами медведь. Стоит он на задних лапах, пригнул к себе рябину и объедает ягоды.
Мой старик, не раздумывая долго, вскинул ружье, выстрелил. Взвизгнула пуля и умчалась в чащу.
Ну, медведь бросился на старика…
– Было такое дело, – подтверждает Александр Константинович. – Зверь кинулся на меня. Еще один миг – и подмял бы. Очень метко супруга моя выстрелила, наповал лесного хозяина убила.
– Все это просто рассказывать, – продолжает Евдокия Семеновна. Она говорит не торопясь, напирая на «о». – А что пережито было тогда! Немудрено, что сын появился раньше времени и медвежатником стал.
– По наследству перешел! – смеется Азанов.
Да, Евгений Азанов, шофер по специальности, многому научился у отца. Потому так хорошо ходить с ним на охоту. Взглянув на сырую тропинку, где отпечатались лапы зверя, он сразу может определить: кто пробежал. Никто лучше его не знает, где находится токовище.
Знакомы ему и повадки самого «лесного хозяина».
Вот, например, что он рассказывает.
– Не думайте, что медведь выбирает себе зимовнюю лежку где попало и как попало, – объяснял он мне. – Нет, он готовится к ней очень тщательно.
Он выбирает удаленные от всяческих тропинок и дорог возвышенные места. И неспроста. Зверь заботится о том, чтобы его не беспокоили, чтобы не было сырости. Он строит себе хижину как настоящий мастер.
Медведь не сбрасывает ветки пихты как попало. Каждая пихточка укладывается одна к другой, вершинка к вершинке, и все вершинки в одном направлении.
Постель получается мягкая, удобная… Хорошо будет отдыхать на ней зимой, во время долгой лежки.
Потолок делает медведь не только для удобства, но и для того, чтобы не попала дождевая вода. Это очень неприятно, когда она каплет, а потом застывает на шкуре сосульками.
Зверь ложится в берлогу до снега, чтобы своевременно укрыться от ветра, от сырости, от преследователей. А перед этим делает нагул, накапливает запас жира. Ведь одной рябинкой сыт не будешь.
Вот почему осенью медведи охотятся за добычей более «питательной» – за рогатым скотом, за лосями. Очень нахальны бывают звери в эти дни.
Рассказывал мне это Евгений в пору листобоя – холодного северо-восточного ветра. Мы шли по лесу, по засыхающей траве, по опавшим листьям. Наши шаги были далеко слышны. Словно перины – мхи под ногами. А на них черничник и брусничник, пурпуровая толокнянка, фиолетовая лизун-трава, а поодаль – крупные вянущие листья папоротника.
Я думал, что Евгений кончил, но оказалось, что это лишь начало – присказка, а главное впереди. Для того, чтобы показать, насколько коварны бывают медведи осенью, он поведал о действительном происшествии, случившемся в наших местах.
Как-то таежный медведь забрался на лесном хуторе во двор одного из домов. Хозяйка в это время готовила на кухне обед. Она услышала шум.
«Наверняка буренка сломала изгородь», – подумала женщина. Не торопясь, она вытерла руки о полотенце, надела калоши и, прихватив в сенях палку, отправилась во двор.
Очевидно, она плохо видела… Только подойдя близко, женщина разглядела, что буренку подмял под себя медведь и вырвал у нее вымя. Не давая себе отчета в том, что делает, хозяйка ударила зверя палкой по голове.
Медведь оставил корову, бросился на хозяйку, сбил ее с ног.
Не поздоровилось бы женщине, если бы не возвратился из лесу хозяин. Он выхватил из-за пояса топор, кинулся к медведю.
Зверь струхнул. Он, рыча, скрылся в лесу…
– Да, хищник остается хищником, – задумчиво произнес Евгений.
Мы шли по лесу. Над нами тусклым золотом отливали вершины берез. Травы не уступали по яркости цветам. Такова осень в наших местах, прекрасная, наделенная необыкновенно яркими красками.
II
Хищник, конечно, остается хищником. Евгений тут совершенно прав. Но есть в медвежьем быте много такого, что достойно внимания, что невольно заставляет уважать этого зверя.
Очень интересно следить за медведями изо дня в день, подавив в себе всяческий инстинкт охотника.
Думается, переломить себя не так уж трудно, ибо в настоящем охотнике всегда живет любитель природы.
В течение длительного времени я, пользуясь всяческими ухищрениями, наблюдал за медведицей и ее потомством. Вот что мне довелось видеть.
Огорчения и заботы выпадают на долю не только людей, но и медведей. Старой медведице, жившей в окрестностях Вильвы, немало досады доставляли ее дети – пятимесячные медвежата.
Как известно, и человеческие детеныши бывают очень любопытны. Молодость любознательна, жадна к впечатлениям. Большой мир открывается вокруг и хочется узнать, понять его.
Но медвежонок куда непоседливее и неуемнее ребенка. Сопровождая мамашу в ее странствиях по лесу, медвежата не могли спокойно пройти мимо всего, что попадалось им на дороге. То их заинтересуют квакающие в болоте лягушки, и мохнатые звереныши в погоне за ними заберутся в топь, то подбегут к капкану и, блестя глазами, уставятся на приманку. Словом, медведице все время приходилось выручать свое потомство.
Так было и в тот день. Трава еще серебрилась от ночной росы, но маленькие пострелята, совершая утреннюю прогулку, уже три раза взывали о помощи. Обоим им строгая мамаша задала основательную трепку.
Бьюсь об заклад, что из озорных глаз малышей в этот момент текли самые настоящие слезы! После наказания медвежата как будто присмирели и брели, что называется, тише воды, ниже травы.
Но детское горе коротко, слезы высыхают быстро. Один из медвежат увидел в камнях небольшое темное отверстие. Он тотчас забыл про только что полученную трепку. Сгорая от любопытства, он стал карабкаться вверх по откосу, а достигнув дыры, сунул в нее мордочку. Что ж удивляться, если медвежонок, засунув морду в дыру, не обратил внимания на то, что камень, на который он опирается передними лапами, держится непрочно. Медвежонок пододвинулся еще немного вперед, камень полетел в дыру, увлекая вместе с собой косматого озорника. Как же поступила мамаша? Услыхав грохот и визг, она бросилась на выручку, но оказалась в затруднительном положении – дыра была слишком узкой, чтобы в нее пролезть, лапой же нельзя было достать дна.
Медведица призадумалась. Это было заметно по всему ее виду. И тут я поразился сообразительности зверя. Косматая мамаша поняла, что камни около дыры не держатся прочно и она может их раскидать.
Через несколько минут медвежонок был извлечен из ловушки. Мамаша-спасительница оказалась весьма суровой особой и, как видно, полагала, что глупость – такой порок, который непременно надо наказывать.
От ее шлепка медвежонок, взвизгнув, кубарем отлетел в траву.
Медведица что-то проворчала. Наверняка, на ее медвежьем языке это означало:
– Вот тебе, негодник этакий! Будешь теперь знать, что нельзя совать нос, куда не положено!
И снова косматая мамаша продолжает путь, а за ней плетутся медвежата. Первый бежит весело, второй всхлипывает: столько страху пришлось испытать, да еще и обидели.
В другой раз мне довелось видеть медвежье купанье. Один из зверенышей упал с бревна на середине реки и не мог справиться с быстриной. Медведица тоже задала ему солидную трепку, вдобавок, бесцеремонно схватив его, несколько раз окунула в воду.
Может быть, мамаша хотела охладить чересчур горячую голову своего сынка, может, показать, что «с водой не шути – утонуть можно». Кто знает…
III
Не раз я уговаривал Александра Константиновича поохотиться вместе на медведя. Он все отказывался:
– Куда уж мне. Восемьдесят пять лет – не шутка.
Но вот однажды возвращаюсь домой во второй половине дня и вижу: мой старый знакомый сидит на скамеечке возле калитки.
– Так и так, – говорит, – пришел к вам по случаю того, что мишка напоролся на капкан, уволок его с собой. Нужно организовать погоню. Может, примете участие?
Я, разумеется, согласился, выпросил у соседа ГАЗ-67, заехал за Евгением, за Александром Константиновичем. Захватили с собой собак и поехали в тайгу.
Найти медведя было, в сущности, не очень трудно. На всем пути зверь пытался освободиться, ударяя двадцатикилограммовым стальным браслетом, сжавшим лапу, по стволам деревьев, оставляя отметины.
Хорошо в тайге! От бесчисленных цветов пестрит в глазах. Тропка карабкается вверх. Настороженное ухо улавливает каждый звук. Вокруг шумят ели. Звенят мухи, жужжат своими крохотными моторчиками шмели.
Мы шли, не разговаривая, все вперед и вперед, и вдруг за бугром увидели уши. Да, да, самые обыкновенные уши, похожие на собачьи, но только больше. Никто не думал, что тут медведь, но он сам выдал себя – пошел навстречу, размахивая лапой, на которой болтался капкан.
Я вскинул ружье.
– Не стреляйте, – сказал Александр Константинович, – возьмем живьем.
Я подумал: уж не ослышался ли? Разве можно такого зверя взять живьем? Это же не заяц!
Тут подбежали собаки и подняли такой гам, что, кажется, на другом конце тайги его было слышно.
А тем временем Александр Константинович вырубил шест, заострил и, прицелившись, вогнал его через кольцо капкана в землю.
– Держите, – приказал он.
Мы с Евгением стали держать, а дед тем временем вырубал другой точно такой же шест.
Медведь в это время, разумеется, рвался. Во всяком случае, его было очень трудно удержать.
Закончив работу, Александр Константинович подошел к зверю ближе, занес шест выше его головы, с силой вбил в землю. Шея медведя была прижата к земле.
Теперь можно было связать зверя, надеть на него намордник, снять капкан. Словом, часа через два наш пленник сидел в машине, угрюмо посматривал на шофера, вертевшего «баранку».
Мы приехали уже поздним вечером. Александр Константинович решил не освобождать зверя от пут, а пока положить его в сарае.
Утром выяснилось, что наш гость не стал дожидаться, когда его развяжут, а освободился сам, но не убежал.
Перед ним поставили деревянное корыто с едой. Зверь взял его двумя лапами и стал утолять голод.
Мы много думали, как же быть с больной лапой, ведь рану нужно промыть, перебинтовать, полечить. Пришли день спустя посмотреть на медведя – а он распорядился по-своему: начисто отгрыз лапу.
