355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Зануда 60 » Дура » Текст книги (страница 15)
Дура
  • Текст добавлен: 19 декабря 2020, 07:30

Текст книги "Дура"


Автор книги: Зануда 60



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– Да, Сев. Конечно, сейчас позову.

– Что, так и сказал: будет ночевать в коридоре? Прямо у ног нашей очаровательной толстушки-привратницы?

– Да, так и сказал. И ведь будет, ты знаешь. Ты уж выйди к нему на минуту, Лили. Пожалуйста…

– Вот дурачок слизеринский!.. Ну, раз ты меня просишь, подружка…

Лили запахнула халатик, нырнула изящными маленькими ножками в мохнатые тапочки, на ходу заплетая на ночь тяжёлую огненную косу, просеменила к дверям. Чтобы через пять минут ещё вернее отвергнуть тебя, раздавить, разорвать всё, что вас ещё связывало…

Но это твоя история, которую ты волен написать так, как хочешь. Вот только зачем ты решил показать её кому-то ещё? Неужели ты, сам неоднократно отверженный, не понимаешь, как невыносимо чувствовать себя вычеркнутой из твоей жизни? Даже не вычеркнутой, а стёртой грубым маггловским ластиком ошибкой в конспекте?»

– Прости меня!..

Глубокий, чуть дрогнувший голос отчётливо прозвучал в её сознании. Любимый голос, такой узнаваемый и такой… тёплый?

«А по своей ли воле ты мне это сказал? Или это ещё одна издевательская шутка «проклятия последнего прикосновения», самообман переполненного видениями мозга, который изо всех сил противится помешательству?»

Но голос продолжал попытки прорыва в её взбаламученное сознание, словно пытаясь достучаться до самой души. Упрямое эхо повторяло на одной ноте, слабея и становясь почти неразличимым:

– Прости… Прости… Прости…

Мгновение спустя голос истаял окончательно. С последним произнесённым словом время будто повернуло вспять. Зловещий темно-красный поток схлынул, и из него вырвался светящийся голубоватый шарик, позволяя Мэри вновь осознать себя живой.

Он быстро увеличивался в размере, пульсируя, меняя цвет и приобретая глубокие ультрамариновые оттенки, пока, наконец, не заполнил собой всё вокруг. В палату словно ворвалось летнее небо, глубокое и сияющее, как после грозового ливня. Опрокинулось куполом, закрыло собой, прогнало морок.

Взгляд Северуса изменился, и в пустоте чёрных глаз появилось едва заметное потустороннее движение, которое невозможно было поймать, удержать, заставить вернуться.

Взгляд проходил сквозь неё, как сквозь стекло, рвался наружу – за стены больничной палаты, утекая в те потаённые, недоступные разуму области, куда лежал последний путь умирающего.

Она услышала долгий, запредельно усталый выдох, за которым больше не последовало вдоха…

Несколько минут Мэри сидела в оцепенении, всё ещё сжимая пальцы Северуса и пытаясь постичь случившее. Затем отпустила безвольно упавшую на одеяло руку и провела ладонью по его запавшим векам, закрывая глаза. Словно спящему, пригладила волосы бережным, ласкающим движением.

Он до своей последней минуты принадлежал другой женщине, слишком рано ушедшей и оставившей в его сердце рану, которую время так и не смогло залечить. И она, осознав это, ничем не осквернила ни его любви, ни памяти.

Но теперь, когда Северуса не стало, когда его душа уже неслась куда-то далеко-далеко – должно быть, на встречу с Лили, – ей хотелось сделать то, о чём она мечтала ещё девочкой. То ничтожно малое и невероятно огромное, что будет принадлежать только ей одной и, может быть, даст силы жить дальше.

Она снова склонилась над ним. Едва коснувшись, скользнула губами по сомкнутым тонким губам, слабое тепло которых ещё сохраняло иллюзию жизни.

«Ведь теперь я имею на это право? Имею же?..»

Потом потянула руками за уголки простыни, поднимая её вверх, желая накрыть умершего, как велит обычай. И не смогла.

Голова бессильно упала ничком в душную белизну высокой подушки. Лимонный чепец сбился набок, строгая причёска рассыпалась, и тусклая медь каштановых волос волной укрыла лицо её Северуса от ворвавшегося в отмытое до хрустальной прозрачности больничное окно жестокого луча.

Над городом вставало солнце.

* * *

02.05.1998. Госпиталь св. Мунго

…Трупное окоченение становится заметным в период от двух до шести часов после смерти человека. Первыми застывают мышцы лица и кисти рук, потом оно медленно переходит на шею и спускается вниз. Захватывает грудную клетку и живот, превращая в камень имеющие гладкую мускулатуру внутренние органы, и неотвратимо ползёт дальше, пока полностью не завладеет телом.

Однако до того момента умерший хотя и неподвижен, но полностью расслаблен. Его суставы так же гибки, как и при жизни, а кожа всё ещё тёплая. Хотя при некоторых болезнях, отравлениях и большой кровопотере снижение температуры тела происходит значительно быстрее…

Неискушённый человек, который впервые видит смерть своего родственника на домашней или больничной койке, легко может принять её за оцепенение, присущее глубокому сну: подобный бывает у людей, выработавших ресурс сил тяжёлой работой или мощным эмоциональным потрясением.

В работе целителей чудес не бывает. То, что мы обычно называем чудом, лишь воспринимается нами таковым, а на деле всегда имеет логичное объяснение. Отдав колдомедицине много лет, я научилась воспринимать смерть как неизбежную часть своей профессии. Так почему же во мне сейчас всё восстаёт против её объективных и неотменяемых законов?

Мне ли ждать чуда? Я видела, как ты умер, Северус, слышала твой последний вздох, собственными руками закрыла твои глаза. И твой взгляд в момент ухода мне уже не забыть никогда…

Я боюсь прикасаться к молчащей артерии на твоей израненной шее и вместо этого до головокружения вслушиваюсь в тишину в покрытой бинтами груди, надеясь разобрать внутри тихий стук. Один раз я принимаю биение собственного пульса за звук твоего сердца. Дёрнувшись, крепко стискиваю твою уцелевшую руку, смотрю в неподвижное, любимое лицо. Надежда, владеющая мной в этот миг, похожа на безумие.

Разумеется, самообман тут же развеивается, и ему на смену приходит осознание полнейшего бессилия. Как бы ни старалась я оттолкнуть от себя очевидное, мне нужно поверить твою смерть, Северус.

Руперт прав. Наверное, мы могли бы тебя спасти, но ты сам не захотел помочь нам в этом. Столь могучий разум, который ты, несмотря на боль, контролировал до своей последней минуты, мог приказать телу выжить. После увиденного сегодня я знаю это абсолютно точно. Кроме того, в практике коллег и моей собственной бывали поразительные случаи исцеления. Когда люди настолько хотели остаться, что выбирались из самых, казалось бы, безнадёжных ситуаций. Выдержка, личное мужество, стремление пойти до конца, несмотря на пессимистичные прогнозы, упрямство, а также любовь родных давали им невероятный стимул к выздоровлению. И если чудо происходило, они совершали его самостоятельно.

Вот только ты счёл, что тебя в этом мире больше ничто не держит. Ты заранее знал, что не переживёшь эту ночь, и хорошо подготовился к своему последнему выходу. Стальная воля, которая так долго поддерживала тебя, иссякла, как только ты выполнил всё, что запланировал. Ты не видел смысла в дальнейшем существовании после того, как спас сына Лили и Джеймса и помог мальчику окончательно уничтожить Тёмного Лорда. Но о твоём вкладе в победу не знают даже представители аврората, иначе мракоборцы не вились бы здесь коршунами в попытках поживиться свежей кровью.

Здравый смысл призывает меня покориться обстоятельствам. Нужно принять твоё желание уйти, как бы ни бунтовали против него врачебный опыт и естественное желание спасти пациента. Мне необходимо смириться и с тем, что, будь на моём месте Лили, помани она тебя за собой, ты не сумел бы ей отказать. И она без усилий сделала бы то, перед чем спасовал весь мой профессионализм.

Вот только её здесь нет, Северус. Как и тебя. Есть только твоя опустевшая оболочка, в которой ещё недавно жило и боролось то, что я в тебе так любила…

Так странно… У тебя постоянно были холодные руки, когда мне случайно доводилось к ним прикасаться. В школьном ли коридоре, когда я попыталась уберечь тебя от отчаяния и совершила непоправимую глупость, признавшись в не имеющей для тебя никакого значения любви…

Или в тот вечер, когда ты появился перед гостиной Гриффиндора и умолял вызвать Эванс для разговора. Ты был тогда словно в горячке, тебя трясло, а пальцы, которыми ты обхватил мои запястья, были холодны как лёд…

Наконец, здесь, в больнице, когда я взяла твою ладонь в свою и не отпускала её до тех пор, пока твоя настрадавшаяся душа не отлетела в лучший мир…

Я не могу заставить себя посмотреть на твоё лицо, которое скоро исказит посмертная гримаса: потерявшая тонус кожа щёк опустится вниз, заострится нос, рот приоткроется, и потемневшие губы изогнутся в зловещей, чужой ухмылке.

Нет! Пусть смерть насмехается надо мной сколько угодно, но я не поддамся её играм с моим разумом. Она способна до неузнаваемости изуродовать твои черты, но ей не под силу изменить образ, отпечатавшийся в моей памяти. Для меня ты навечно останешься таким, каким был при жизни.

Я кладу голову к тебе на грудь и прижимаю к своей щеке твои тонкие прохладные пальцы. Ничего роднее и естественнее этого прикосновения я ещё не испытывала. От него всё переворачивается внутри. Это похоже на горящее в кромешной темноте окно дома, где меня любят и ждут, и куда я хочу вернуться после долгой, изматывающей дороги… Но я чувствую себя напуганным и потерявшимся в ночи ребёнком, потому что окно, надёжно служившее ориентиром в моих скитаниях и одиночестве, сегодня погасло.

Всё моё существо содрогается от безмолвных рыданий. Но глаза сухи.

Прости, Сев, что я даже не в состоянии тебя как следует оплакать: слёз больше не осталось. Я скулила бы и выла побитой собакой, если бы с твоим уходом во мне не исчезло то, что отвечает за бурное проявление горя.

Моя скорбь по тебе – это маленькая смерть.

Я всё ещё дышу, способна воспринимать звуки, но я совсем не чувствую своего тела. Так бывает, когда в состоянии нервного перенапряжения не спишь несколько суток подряд и, чтобы не отключиться прямо на ходу, пьёшь слишком много крепкого кофе. От этого я ощущаю себя хрупкой, словно мои кости сделаны из тонкого, звенящего стекла, и теперь я могу разлететься на осколки от любого неловкого движения.

На стене, рядом с кроватью, виднеется свежее бурое пятнышко с неровными краями. Я фокусирую на нём взгляд, и моё истерзанное сознание плывёт, когда я понимаю, что это твоя кровь.

Весь мир сходится для меня в одной точке. Пятно на стене растёт, расползается в стороны, меняет свой цвет на чёрный, манит к себе, становится осязаемым, глубоким. И вот уже это не пятно, а вход, куда я проваливаюсь, словно в кроличью нору.

…Я лечу в гулкой пустоте, у которой нет ни начала, ни конца. Она необъятная, как космос, и столь же безучастная. Однако она разумна и ждёт от меня выбора: останусь я здесь или поверну обратно, пока ещё не поздно. Но я не хочу возвращаться туда, где меня ждёт новая боль. Пусть лучше я перестану существовать, распадусь на атомы в этом холодном беззвёздном пространстве.

Возникает мысль о дочери: мои земные обязанности пытаются меня настичь, чтобы убедить вернуться. Но я отстранённо думаю о том, что о Натали позаботится любящий отец, который сможет дать ей гораздо больше, чем непутёвая мать.

Последняя нить, связывающая меня с прежней жизнью, натягивается до предела и обрывается. Меня больше ничто не держит среди людей. Я понимаю это без удивления и угрызений совести.

Узкие белые линии появляются из ниоткуда. От них темнота рябит и рвётся старой киноплёнкой. Светящиеся полосы перекрещиваются, складываются в геометрические узоры, наползают друг на друга, раскрываются веерами, превращаются в подвесные мосты, которые никуда не ведут. Я пролетаю под ними, и меня швыряет из стороны в сторону, вертит волчком…

И только твоя ладонь на моей щеке, Северус, и твоё незримое присутствие рядом всё ещё позволяют мне осознавать себя живой. Надолго ли?..

Мне хочется верить, что там, куда устремлён мой бесконечный полёт в пустоте, я снова смогу тебя увидеть.

Я лицемерила, когда пыталась убедить себя в том, что мне было бы достаточно только твоей дружбы. Но лгать тебе я не могу и не хочу.

Ты – недостающий фрагмент моего идеального мира, без которого я уже не буду полностью собой. Только вместе мы могли стать единым целым, дополнять друг друга, не боясь разочарования или пресыщения…

Но лишь сейчас, Северус, я произношу слова, которые нужно было сказать уже давно, когда ещё был мизерный шанс до тебя достучаться.

И пусть ты сам уже не услышишь их, но, возможно, они сумеют достичь твоей души, неприкаянно несущейся где-то в пространстве?..

Семена любви жили во мне с рождения и ждали только момента нашей встречи. Ты был предназначен мне судьбой. Единственный, кому я хотела стать не просто близкой, а равной – во всём.

Это был ты и только ты. Вопреки неприятию, раздражению, непониманию. И каждый миг моей несбывшейся жизни был наполнен тобой.

Это ты встречал меня из опасных экспедиций и не осуждал за риск. А я знала, что со мной ничего плохого не случится, пока ты рядом…

Это построенный нами большой, гостеприимный, тёплый дом был всегда открыт для друзей. И туда каждому хотелось возвращаться, потому что он был наполнен любовью.

Это наши с тобой дети были весёлыми и смышлёными не по годам непоседами, а ты ни разу не ругал их за шалости…

Это на твоей груди я засыпала счастливой каждую ночь, а по утрам пробуждалась от твоего настойчивого поцелуя...

Это был ты и только ты.

Всегда.

…Я слышу встревоженные голоса. Они звучат где-то далеко-далеко, как будто за плотно натянутой пеленой беспокойного сна, от которого всё никак не удаётся пробудиться.

Внезапно темноту пронзает яркая белая вспышка, от которой больно режет глаза. Я зажмуриваюсь, а когда вновь поднимаю веки, то вижу перед собой родные места – окрестности бабушкиной деревни, которые я изучила, как свои пять пальцев.

Присмотревшись, я замечаю внизу, у подножья холма, на вершине которого стою, твою высокую прямую фигуру. Ты впервые идёшь не привычной стремительной походкой, а медленным шагом, и полы твоей чёрной мантии скользят по цветущим зарослям вереска.

Ты умер ярким майским утром, но здесь уже конец августа. Однако скачок во времени не кажется мне чем-то странным: если я снова вижу тебя живым, значит, в этом мире больше нет ничего невозможного.

Меня даже не удивляет, что ты хорошо знаешь мой холмистый край, уверенно движешься вперёд, в сторону побережья, как будто ранее исходил тут каждую тропинку. Я следую за тобой, отставая всего на несколько ярдов. Мне очень хочется догнать, остановить и обнять тебя. Задыхаясь, я почти бегу, но, как ни стараюсь, разрыв между нами сократить не удаётся. Ты постоянно оказываешься впереди, хотя не увеличиваешь скорость.

Дойдя почти до самого края отвесных скал, ты внезапно оборачиваешься. Мне кажется, что я вот-вот поравняюсь с тобой, и облегчённо перевожу дыхание. Но когда нас разделяет всего пара шагов, мои ноги вдруг прирастают к земле.

Мне страшно от того, что я не могу пошевелиться, и не понимаю, что происходит. Я хочу закричать, но голос не слушается, и с губ срывается лишь жалкий, прерывистый шёпот:

– Не уходи, Сев! Не бросай меня одну!

Ты медленно качаешь головой и смотришь на меня с глубокой печалью. Мне нельзя отправиться туда, куда лежит твой путь. И я понимаю, что таким образом ты пытаешься меня защитить.

– Пожалуйста, не прогоняй меня!

Какие мне ещё найти слова, чтобы объяснить, что я не в силах расстаться с тобой после событий последних часов? После того, как я прожила ещё одну жизнь в больничной палате, в последнем прикосновении соединив наши руки и решившись обречь свою память на запредельную пытку? Я пропустила через себя твои чувства, открылась в ответ и позволила тебе увидеть то, что обо мне больше не знает ни один человек на этой планете…

Я слилась в одно целое с самым лучшим и самым болезненным, что было в тебе, Северус. Нет, даже больше – на короткое время я стала тобой.

Как мне отпустить тебя – после того, как я впервые почувствовала радость обретения? Узнала о схожести наших судеб и характеров – до степени полного смешения?..

Пожалуйста, не препятствуй мне в желании отправиться вслед за тобой! Почему ты не хочешь дать мне право решать самостоятельно, что делать со своей жизнью? Уйти за тем, кого любишь, это не проклятие, а избавление. Я всё равно не смогу жить рассечённой надвое…

– Я люблю тебя, Северус! – мой голос обретает прежнюю силу. – Забери меня с собой, потому что всё бессмысленно – без тебя!

Ты вздрагиваешь. Ветер развевает твои волосы и одежду.

Тёмный, безмолвный судия, которому предстоит стать моим спасителем или палачом.

В тебе происходит тяжёлая внутренняя борьба. Ты кусаешь губы, сражаясь со своими сомнениями. Но я вижу, что ты впервые готов сдаться и уступить моей мольбе. Не из жалости, а потому что сам хочешь забрать меня с собой.

Ты делаешь шаг в мою сторону. В выражении тёмных глаз больше нет привычной холодности и отчуждения, а только кружащая мне голову горькая, бесконечная нежность.

Твоя рука чуть дёргается и несмело тянется к моей. Кажется, ещё чуть-чуть, и она прорвёт выросшую между нами невидимую преграду. Но потом, словно очнувшись и победив чудовищный соблазн, ты снова её опускаешь.

Неожиданно твоё тело выгибается дугой, будто под действием злого заклятья.

В одно мгновение ты превращаешься в прах, который подхватывает и уносит в сторону моря налетевший ветер…

Я слышу собственный крик, и меня накрывает темнота.

* * *

02.05.1998. Хогвартс

Гарри стоял посреди зала с двумя волшебными палочками в одной руке.

На каменной мозаике у его ног распростёрлось мёртвое тело его врага. Лорд Волдеморт, урождённый Томас Марволо Риддл, уже не представлял собой никакой угрозы миру. Жалкий уродливый кадавр, искусственная оболочка, созданная в ходе сложного темномагического ритуала взамен некогда утраченной в Годриковой впадине смертной плоти, отпустила несчастную, искажённую, неоднократно расколотую душу – уже навсегда.

Гарри глядел на поверженного злодея и не чувствовал победы. Зал вокруг грохотал восторженными возгласами, ослепительное солнце заливало окна. А победитель ощущал только опустошённость и безмерную усталость, которой не было ни конца ни края…

Он не очнулся даже тогда, когда друзья кинулись его поздравлять и едва не задушили в объятиях. Рон, Гермиона, Джинни, Невилл, Хагрид, Перси… Потом – учителя: Макгонагалл, Флитвик, Спраут, Трелони, Слагхорн, шатающийся от кровопотери кентавр Файренс. Далее – чета Уизли, чуть ли не весь уцелевший состав Ордена Феникса и добрая половина аврората с ошалелым от недавнего оглушения Кингсли Шеклболтом во главе…

Гарри потерял счёт рукопожатиям, похлопываниям по плечу, взъерошиваниям волос. Он не мог разобрать ни слова из того, что ему говорили. Потом настал черед утешения родных и друзей тех, кто погиб. Снова объятия, но уже со слезами, снова не отпечатывающиеся в сознании слова, только на сей раз – скорбные, горькие, нужные оставшимся в живых гораздо более, нежели мёртвым.

– Мечтаешь о тишине?.. – тихий голос Луны Лавгуд вырвал его из оцепенения, словно сбросив с конвейера непрекращающихся обязанностей Избранного, который теперь не только выжил, но и победил.

– Мечтаю, – честно признался он. – Сейчас бы закрыться в дортуаре и подрыхнуть хотя бы часа три…

– Сейчас я это устрою, – Луна качнула своими нелепыми серьгами из сушёных слив-дирижаблей. – А ты надевай свою невидимку и драпай наверх – спать.

– Да как их отвлечь-то?

– Гляди!

Она легко перебежала в левую половину зала, где два мракоборца левитировали для досмотра и опознания тело какого-то пожирателя смерти, уже закутанного в чёрную мантию с головой, и, уставившись куда-то поверх голов в распахнутое окно, громко воскликнула:

– Ой, ребята, смотрите – морщерогий кизляк!

Гарри закутался в отцовскую мантию-невидимку и бросился к выходу, едва не сбив с ног у дверей обнимавшего жену и сына Люциуса Малфоя. Тот отшатнулся, крепче притянув к себе Драко, но так и не понял, откуда к нему прилетело смущённое:

– Извините, сэр!

А вот Рон с Гермионой, сидевшие с краю на стоящей у стены скамье – те поняли.

– Гарри? Ты куда?

– Пойдемте со мной!

Мраморная лестница была выщерблена, перила обвалились, белый мрамор там и сям пятнала кровь.

– Много наших легло… – вздохнул Рон. – Честное слово, не знаю, как мама переживёт смерть Фреда…

– А у Тонкс с Люпином сынишка остался. Ему и месяца нет ещё, а уже сирота. Как ты, Гарри… – эхом отозвалась притихшая Гермиона.

– Всех нашли? – Гарри стянул с головы мантию.

– Всех. 54 человека…

– И Снейпа?

– Чего это ты о нем спросил? – Рон удивлённо вытаращил глаза.

– Есть причина. Извини, объяснять не буду, с ног валюсь… Если хотите, поднимитесь в директорский кабинет. Там открыто, какая-то тварь горгулью бомбардой покалечила, думаю, пароль не понадобится. Посмотрите в Омуте Памяти…

– Там – то, что ты в Воющей хижине собрал?

– Да.

– Должно быть, Снейп в хижине до сих пор валяется, – почесал затылок Рон, – надо Шеклболту сказать…

– Он знает. Я ему уже сказала, – Гермиона потеребила прядь волос. – Он мракоборцев за телом посылал… Сгорела хижина! И внутри никого не было. По крайней мере, никаких следов мертвеца не нашли, ни костей, ничего…

Гарри замер. Сонливое состояние как рукой сняло.

– И где тогда Снейп?..

– Дался он тебе…

– Погоди, Рон. Мама Малфоя сказала: «Не беспокойся об учителе, ему обязательно помогут».

– Ага… Покойнику, да? Он же у нас на глазах преставился, упырь слизеринский!!!

– Ребята, отдых отменяется. Вы пока в директорский кабинет, к Омуту. Поглядите – всё сами

поймёте. Если кто обо мне спросит… Ну, соврите что-нибудь. Скажите, спать пошёл, попросил не будить. А мне… Мне надо кое-что проверить!

«Надеюсь, противоаппарационные чары полностью улетели вместе со щитом Гранд-протего, который пробили пожиратели»…

– Ты безумец! – ахнула Гермиона.

– Всего лишь гриффиндорец…

Гарри резким движением перебросил мантию-невидимку на плечо Рона, выхватил палочку – как назло, под руку подвернулась Бузинная – и исчез в серебряно-голубой аппарационной воронке. С чмокающим звуком схлопывающегося пространственного портала в уши одноклассникам обрушились слова:

– Госпиталь святого Мунго!..

Часть 7

02.05.1998. Лондон.

Старое кирпичное здание с облупившейся вывеской «Чист и Лозоход лимитед». Картонная табличка на дверях «Осторожно! Идут ремонтные работы. Просим извинений за доставленные неудобства». Облезлый фасад в высокой клетке строительных лесов, глупоглазые пластмассовые манекены в давно вышедших из моды одеяниях за пыльным стеклом некогда роскошной витрины…

«Где-то здесь надо найти куклу-девушку, почти нагую, в одном только нейлоновом фартуке светло-зелёного цвета. Вот она, где стояла два года назад, там и стоит. Уже неплохо!»

Любопытно, почему Министерство все-таки решило придать самому лучшему магическому госпиталю облик разорившегося магазина на реконструкции? И как это магглы до сих пор не удивляются тому, что ремонт старого здания затянулся, как им кажется, на десятилетия?

Гарри наклонился к почти непрозрачному от грязи стеклу – так, чтобы оно слегка запотело от его дыхания.

«Как там делала Тонкс? Сказать пароль, назвать имя пациента или целителя, с которым хочешь встретиться… Тогда пароль был какой-то смешной… «Стрём», кажется… И как войти, если он сменился? Не может же два года на одном и том же портале стоять один и тот же пароль?»

– Стрём, – тихо пробормотал он. – Северус Снейп…

Фарфорово-голубые, лишённые ресниц глаза манекена вздрогнули, кукольные веки едва заметно моргнули. И… больше ничего не случилось.

– Но мне очень нужно войти! Очень-очень!

Собственный голос показался Гарри каким-то слишком детским, канючащим… Манекен в витрине продолжал пребывать в молчаливой неподвижности.

«Что делать?.. Гермиона, наверное, уже догадалась бы… Тролль побери! Если я не могу попасть в больницу как посетитель, может, смогу проникнуть туда в качестве пациента? А там – разберёмся!»

Свежих синяков и шишек он за минувшие сутки набил себе предостаточно. Но не настолько, чтобы требовалась немедленная помощь колдоврачей. Да, конечно, несколько часов назад, дважды с небольшим интервалом по времени, его крепко прокляли. Самой страшной магической формулой, какая ни есть… Но ведь у Тома не получилось! И Круциатус на него тоже, по большому счету, не подействовал… Здоров, хоть тресни! А симулянта дракклова кукла, пожалуй, распознает в один момент…

«Что там колдовала Гермиона, когда мы попались егерям? Глаз тогда напрочь заплыл – за секунду! Если явиться к витрине в таком виде – точно пропустят! Но уж очень больно было, чуть сознание не потерял, да и не видно потом этим глазом ни смеркута... Не годится!.. Или все-таки пойдёт? Просто колдовать надо не в глаз, а в руку!»

Он осторожно отошел за угол, где в глухом переулке не было прохожих, только отчаянно смердела переполненная окурками урна. Присел на бордюр, медленно закатал рукав. Вынул палочку.

– Рaenitet vespa!

На предплечье мгновенно вздулось горячее алое пятно, жгучая боль взорвалась, прокатившись от локтя к запястью, по руке пополз плотный, тугой отек…

…Он сразу вспомнил, где уже видел точно такой же след. Хогвартс, кабинет учителя зельеварения в подземелье, первый урок окклюменции…

– Встаньте, Поттер, и возьмите вашу волшебную палочку. Можете пытаться обезоружить меня или защититься каким угодно иным способом, – профессор Снейп смотрел, не моргая, темными провалами неподвижных глаз.

– А что вы собираетесь делать?

Гарри тогда беспокойно косился на его палочку и с тщательно скрываемым ужасом ожидал удара.

– Буду ломиться в ваше сознание… Если оно у вас есть, – тихо, с усмешкой, прошипел Снейп. – Ладно, шутки в сторону, посмотрим, способны ли вы оказать сопротивление моему вторжению. Я слышал, что на уроке ЗОТИ в прошлом году вы пытались одолеть даже Империус. Не верится!.. Соберитесь… Легилименс!

Кабинет поплыл перед глазами, стены растворились в сером мороке, и в ту же секунду видения прошлого заполонили разум, замелькали перед глазами безумным калейдоскопом, как в кино, когда плёнку случайно поставят на ускоренную перемотку.

Ему пять лет. Кузен Дадли катается на новом красном велосипеде. Пухлые ноги лихо крутят педали, струйка тонкой летней пыли взвивается из-под колёс. Зависть. Чёрная, как и положено, зависть, сжимающая сердце невидимыми обручами. Двоюродный брат так и не дал тогда покататься…

Ему девять. Любимый пёс тётушки Марджори, Злыдень, загнал его на дерево. Дадли стоит внизу, держит поводок и в голос ржёт, подзуживая заходящуюся в лае собаку. Обида. Горечь и соль детских слез, от которых щекотно в носу. И – злость! Вот так бы сейчас и врезал братцу, но пёс, чёртов пёс!..

Ему одиннадцать. Он сидит на высоком табурете под искусственным небом с плывущими по нему свечами. На голове – Распределяющая Шляпа. Каркающий голос рокочет в ушах:

– Вы преуспели бы на Слизерине, молодой человек!

– Только не Слизерин, Шляпа, милая, ну, пожалуйста, только не Слизерин!..

– Ладно… Мерлин с вами, Гриффиндор!!!

И – жёсткий, холодный взгляд темных глаз, пристально уставившихся на него из-за профессорского стола, пульсирующая боль в шраме.

– Ребята, кто это там, рядом с профессором Квирреллом?

– Снейп. Зелья преподаёт. В темных искусствах здорово «шарит»… Декан Слизерина. Строгий – жуть! Чуть что не так – будешь у него неделю котлы драить!..

Страх. Безотчётный страх, липким холодным червяком завозившийся под диафрагмой…

Ему двенадцать. Школьный лазарет, Гермиона на узкой коечке. Все лицо у неё покрыто густой чёрной шерстью...

– Оборотное зелье возвращает человеку обычный облик через час, но волос, который я подцепила с мантии Милисенты, оказался от её кота…

– Ну, Макгонагалл у нас тоже иногда бывает кошкой… Не страшно! Держись, мадам Помфри обещала, что через неделю будешь в порядке!

Сочувствие. Тёплое, ласковое. Внезапное нелепое желание погладить одноклассницу по плечу, утешить, обнять, поцеловать, как сестрёнку, в обросшую кошачьим волосом щёчку… Наверное, такой и бывает любовь?..

Ему тринадцать. Чёрная стая дементоров кружит над Зачарованным озером. Сириус навзничь лежит на берегу – безучастный, неподвижный. Снова страх. Но уже не за себя – за только что обретённого друга, которого так жутко и больно сразу же потерять.

– Экспекто Патронум!

Серебряная струйка энергии стекает с кончика волшебной палочки и … гаснет, не коснувшись острой озёрной осоки. Пустота. Безнадёжность… А откуда-то справа, из зарослей прибрежного ивняка, размашистым аллюром вырывается рослый призрачный олень в сияющем ореоле осыпавшихся с неба звёзд…

Ему пятнадцать. В школьном саду под омелой он стоит лицом к лицу с Чжоу Чанг...

«Нет, этого ты, упырь противный, точно не увидишь!!! Это – только моё!»

Гарри открывает глаза, и понимает, что только что рухнул на холодный каменный пол в слизеринском подземелье. Над ним чёрной тенью дементора нависает Снейп. Морщится от боли, потирает руку. На тощем запястье повыше крупного угловатого сустава алеет здоровенное, раздувшееся пятно, рука стремительно отекает…

– Вы хотели защититься при помощи жалящего заклятия? – голос его спокоен и невозмутим.

– Нет, – честно признается Гарри. – Я только… хотел вас не пустить дальше. Я не знаю, что это было, само так получилось!

– Я так и подумал! – Снейп криво усмехается. В тихом голосе – отчётливое презрение. – Дать оппоненту сознательный отпор – это вам, Поттер, не по силам… Вы впустили меня слишком далеко.

– Я... стараюсь... сопротивляться, как вы сказали. Любым способом!

– А не пробовали для начала освободиться от лишних эмоций?

– Не находите ли, профессор, что сейчас это затруднительно?

Страх? Нет, это уже гнев. Пока – на уровне невинного ответного ехидства...

– Значит, вы станете лёгкой добычей для Тёмного Лорда! Дураки, у которых душа нараспашку, которые не владеют своими чувствами, упиваются грустными воспоминаниями и так легко позволяют себя спровоцировать – одним словом, слабые люди, – у них нет никаких шансов противостоять ему! Он войдёт в ваш слабенький разум, Поттер, как нож в масло!

– Я… не слабый!

Гнев разливается в висках горячим, алым ядом.

– Докажите это, Поттер!.. Легилименс!

Дядя Вернон заколачивает здоровенным молотком почтовый ящик. Под усами – веер мелких гвоздиков в зубах…

Стая дементоров вьётся над чёрной холодной озёрной водой…

Гермиона в голубом платье танцует с Виктором Крамом из Дурмстранга на Рождественском балу…

По длинному гулкому коридору без окон он бежит за мистером Уизли. Чёрная дверь маячит впереди…

– Я знаю. Знаю! ЗНАЮ!!! – Он опять корчится на полу в кабинете Снейпа. Сжимая в правой руке волшебную палочку, поднимается с колен.

– Вы знаете? И что случилось, Поттер?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю