Текст книги "Слепой (СИ)"
Автор книги: Yukimi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
День второй. Сочувствие.
Мило, только как-то неправильно. Мир больше не сопротивляется, но эта равнодушная покорность… Гр-р, выбешивает. Он просто приоткрыл рот, позволив мне целовать его, но сам не отвечал. Ни капельки. Я же не могу… не могу сейчас отстраниться, хотя он все еще стискивает тонкими пальцами футболку на моей груди. Просто это притяжение к нему кажется сейчас неразрывным. Блять, Макс, до чего ты докатился? Борешься с желанием разложить парня (парня!) на своей же кухне. А ведь, вроде, я никогда не имел склонностей к педикам…
Не могу думать, чувствуя его горячее дыхание на своих губах. Он учащенно дышит, стараясь успокоиться, словно внушая себе, что все в порядке, когда я прижимаюсь ближе, лизнув языком его небо. Надо же, подрагивает, а я, твою мать, возбуждаюсь. Думаю, в домашних свободных штанах это особенно заметно.
Мир резко ударяет мне кулаком в грудь, заставляя подавиться воздухом и отпрянуть.
– Ты… чего? – спрашиваю я, кашляя.
Он злобно зыркает, упираясь спиной в стол, краснеет, словно только осознавая, что произошло, но от этого не становясь менее разъяренным.
– Не с-с-смей так делать, – прошипел слепой, двигаясь вбок по столу и наконец покидая кухню, цепляясь за стену. Придурок. Как мне, прости, не делать? А что мне, блять, делать?! Как будто это мне нравится…
Со своей проблемой пришлось справляться в одиночку, развалившись на стуле прямо на кухне, ибо – он же все равно слепой, да и сюда точно не зайдет еще часа три-четыре. Зато… вместо приятной сисястой девушки снова всплывало смущенное донельзя лицо этого странного парня. И во что я вляпался? Зачем? Зачем я решил стать волонтером? Я стиснул зубы, кончая и изливаясь в руку, тут же споласкивая ее под краном. Полез в холодильник, доставая всегдашнюю бутылку пива. Кажется, я решил не пить? Я соврал. Себе же. Не пить рядом с Этим я не могу.
Из гостиной доносилось только еле слышное постукивание клавиш пишущей машинки. Завтра же возьму этот алфавит и пару его листов и прочитаю. Надоело оставаться в неведении о том, что же он с таким усердием строчит? Сидеть в тишине было даже приятно, особенно, когда эта тишина нарушалась только постукиванием капель привычного дождя да клавиш. Еще изредка шуршание Мира, который двигался на кровати, и звяканье бутылки, когда я ставил ее на стол. Сигарет не было. Кажется, передо мной уже стояла полная пепельница, когда я докурил последнюю. От такого количества слегка кружилась голова, а может, это от пива, не знаю…
На душе было дерьмово. Словно я делаю что-то совершенно не так. Почему он с таким усердием не дает мне даже заглянуть за свою непроницаемую внутреннюю стену? Вляпался я во все это по самые уши, а вылезти уже нет сил… Совсем. Я не знаю, может, мне это нравится? Что он имеет такую власть надо мной, сам того не подозревая? Я сам не подозреваю, почему так привязался. Ни к кому же в жизни не привязывался. Я мог хоть сейчас встать и уехать в другую страну, потому что меня ничто не держит. А теперь… Теперь я просто заберу его с собой, с его желанием или без. Плевать я на это хотел. Он мне нужен, значит, я заберу его.
Какой я эгоист, да? Ужасный. Пиво в бутылке стремительно закончилось, и я поднялся с места, чуть качнувшись от долгого сидения. Я стал слишком мягкий с ним, а он, кажется, этого даже не чувствует. Моя голова забита этим придурком двадцать четыре часа. Я забросил университет. Я устроился на работу. Я провожу с ним больше времени, чем наедине с самим собой. Я просто не понимаю, что мне делать! Снова злость поднялась во мне, подкрепленная небольшим содержанием алкоголя в крови. Я слишком часто злюсь в последнее время, будто с цепи сорвался. Этот слепой вызывает во мне такую гамму чувств, что порой мне страшно за себя и за него. Это ненормально. Ненормально.
Не может быть все отлично. Рядом с Миром – никогда. Только не знаю пока, во что все выльется. В то, что я изнасилую его? Выгоню из дома? Вл… нет, это исключено. Влюбиться… я же не могу. Это просто глупость – любовь. Ее нет. Только страсть и похоть, и слабое «нравишься». Он мне нравится, это да, я просто его хочу.
Бывает же, думал я, направляясь в гостиную, хочется и все тут. Мне вот хочется, и, кажется, это не пройдет, как бы я не надеялся. Может, ну все к черту? Трахнуть его и дело с концом? Но, глядя сейчас, пока я стоял в дверях, опершись на косяк, как блондин тонкими пальцами скользит по клавишам, прикусив губу от усердия, даже, кажется, не замечая моего присутствия, я не почувствовал злости. Только какую-то жгучую обиду, что я могу лишь наблюдать, но не брать то, что хочется. Это как дорогая игрушка, которую ребенку родители не могут подарить. И хочется – жутко-жутко! – а она вон там, за стеклянной витриной, вроде бы так близко, но в то же время ты ее не получишь. Это же стекло отгораживает и меня от Мира.
– Мир, прости, – возникла необъяснимая потребность извиниться перед ним.
– А если я скажу «нет»? – он даже не поворачивается, хотя вздрогнул от звука моего голоса, да спина ощутимо напряглась.
– Расслабься. Я не собираюсь тебя трогать, – выдыхаю я, подходя и садясь на край дивана подальше от блондина.
– Тебе нельзя верить, я уже понял. Ты не соврал лишь в одном – что, кажется, по какой-то глупой причине вроде «нравишься» не хочешь отпускать меня. Это, между прочим, похищение и насильное удержание. Карается законом, – глухо проговорил он.
– Мир… Я запутался, прости. Просто не могу быть спокойным рядом с тобой, – впервые я говорил с кем-то настолько честно. Кажется, впервые вообще приоткрыл перед кем-то душу. Давно уже, с первой встречи, когда он так запросто заставил меня осознать собственное уродство как личности. Вот только… как же это, оказывается, обидно, когда ты открываешь душу, а туда, пусть не специально, но безжалостно плюют, режут по живому, не оставляя равнодушным. Достало. Жутко заколебало. Я не железный, я просто сорвусь и тогда Миру не поздоровится. Если все это время я терплю, это не значит, что он может поступать так.
– Мне плевать. Я просто хочу уйти обратно в приют. Где меня не будут домогаться всякие наркоманы и пьяницы. Где никто не будет орать на меня и доводить до истерики. Где все знают, как это тяжело – оправиться после нападения на улице и изнасилования, – тихо проговорил он, заставив меня удивленно воззриться на его напряженную спину. – Я прошу тебя, не надо сейчас ничего говорить. Хотел знать – пожалуйста. Нравится? Не правда ли круто – изнасиловать слепого мальчика-сироту, который даже не видит насильников и просто заблудился? Заебись, – он замолк, потому что голос его задрожал и сорвался. Я не стал ничего говорить, как он и попросил. Жалеть его? Не думаю, что он этого хочет.
Мирослав не любит жалости к себе. Кажется, только из-за этого он и сильный. Я – эгоист, потому до сих пор тверд и уверен, а он, он просто до невозможности гордый и несломленный, хотя, кажется, я бы сдался после такого.
Скинуть тапки, забраться к нему, обнимая со спины показалось самым правильным решением. Не знаю, может, я еще не настолько черствый, чтобы не понять, что это больно. Но он же не плачет. Правда, его глаза были все такими же пустыми, когда он оглянулся на меня. Пустыми и абсолютно сухими, словно все слезы за это он уже выплакал. За что он так настрадался? Что, и ты все еще веришь в этого Бога? Того, кто заставил тебя пройти через это? Бред и вздор. Нет его, в очередной раз нахожу подтверждение. Господь не позволил бы такого над сиротой-слепышом. Так что…
Мир не сопротивлялся, когда я обнял его, ничего не сказал, словно сначала надеялся, что я просто уйду сам, а может… Не понимаю его совершенно. Зачем он сказал сейчас? Думал оттолкнуть, когда я начну жалеть? Так я не буду. Мне Не жалко. Я сочувствую. Это разные вещи, особенно, если понять, что он не терпит трепетного и жалостливого отношения к себе. И одновременно, я остро понимаю, насколько он сильный.
Я повалил парня на диван, опираясь спиной на стену, а рукой зарываясь в его пушистые, уже почти сухие волосы. Что, Мир, я совсем не оправдал того, что ты ожидал? Кажется, так даже лучше. Кретин же ты.
День третий. Вина и сигареты.
– Максим? Это ты? – мой сон прервал неожиданный звонок с неизвестного номера. Я с трудом выбрался из-под слепого, вышел на кухню и только потом снял трубку. Голос показался мне смутно знакомым, но спросонья я плохо соображал, потому пришлось спросить, кто это. – Павел Геннадиевич, – я моментально напрягся, прекратив зевать. Все же, когда тебе звонит ректор, это немного настораживает. Словом, сонливость как рукой сняло.
– Да, я Вас слушаю, – сиплым голосом произнес я.
– Никита не с тобой? – может, как отец он и не очень, раз позволил своему сыну докатиться до наркоты, но… он всегда волновался о нем.
– Нет, а… что с ним? Где он? – я нахмурился. И где этот укурыш, что меня даже его отец дергает, когда я наконец спокойно сплю с Миром…
– От него вестей нет два дня, дома он тоже не появлялся. На своей квартире его тоже нет. Друзья не знают, куда делся, – сейчас ректор очень напоминал озабоченную мамашку. Особенно, когда у меня болит голова, а он тут лопочет. Ну, не знаю я же…
– Нет, у меня его не было, – я еле сдержал зевок, силясь уже распрощаться с дорогим Павлом Геннадиевичем.
– Я прошу тебя позвонить мне, если он объявится. Спасибо. И твоя посещаемость в университете очень низкая, – ректор сбросил трубку, а я наконец вволю зазевал. Вот же гад, знает, как испортить настроение. Вернусь сейчас к Миру… Хотя, вроде бы, скоро на работу. Я глянул на телефон, где, к моему изумлению, высветилось около пяти пропущенных за ночь. Никита. Надо звякнуть этому придурку, чтоб его отец меня не нервировал.
Гудок… Никита трубку не брал долго, и я, было, подумал сбрасывать, но тут с той стороны ответили.
– Эй, Никита, укурыш, тебя папашка ищет. Звякни ему, а то он сейчас расплачется, – не дожидаясь слов с той стороны, начал я. Но никто не ответил мне в привычном смешливом стиле.
– Извините, это кто? – тонкий, явно женский голос, чуть сипловатый и дрожащий. Точно не Никитин. Бабу завел?
– Друг его, Макс, скажи этому придурку, чтоб домой топал. Или хоть позвонил бы…
– А… Так этого Никита зовут, – голос задрожал сильнее, – а он… Я мимо проходила по улице, а он тут лежит. Не знаю, жив… – девушка оборвалась на полуслове. Сердце бухнуло вниз, тут же забившись с удвоенной силой.
– Пульс, – скомандовал я, резко поднимаясь и осознавая, что у меня тоже дрожит голос, – пульс есть?
– У него… рука кровоточит… – испуганно произнесла девушка.
– Быстро скорую! Звони в скорую! Где ты находишься? – закричал я, чувствуя, как внутри все холодеет. Только, блять, не это. Только бы жив был, обдолбыш ебучий.
Девушка тут же назвала адрес – переулок какой-то, не так далеко отсюда. Только выслушав нужную информацию, я отключился, летя в комнату и ища одежду. Джинсы, футболка, ключи… Мир. Некогда! Только бы… Блять-блять-блять! Ну какого хуя?! Я с яростью зарычал, воюя со шнурками кроссовок. Сколько он уже там лежит?! А я, придурок, даже не отвечал на звонки, хотя слышал же ночью! А вдруг… мог бы спасти? Блять!
– Макс? – растерянный голос Мирослава донесся из гостиной, но я уже хлопнул дверью, с трудом закрывая ее, и побежал по ступенькам.
* * *
Хорошо, эта девушка собралась и все же все вызвала. На месте, куда я прибыл, нервно сжимая в кармане телефон, уже стояла машина скорой помощи и полиция. А я по пути уже успел позвонить ректору. Мертвым голосом тот сообщил, что будет там через десять минут.
Запыхавшись и еле дыша от быстрого полубега, я остановился около Скорой, но тут же собрался, силясь не думать о худшем. Но…
– Вы родственник? – спросил меня безучастный санитар.
– Лучший друг, – в горле пересохло, а курить захотелось просто жутко.
– Ясно. Распишитесь. Пройдемте на опознавание тела.
– Т-тела? – я аж споткнулся, а подпись получилась скачущей из-за дрожащих рук. Надо собраться, нельзя показывать себя слабаком.
– Тела. Ваш друг умер от передозировки наркотиков до приезда скорой. Скорее всего, это случилось еще вчера…
Дальнейшие слова доносились до меня, как сквозь вату, потому что я просто выпал в осадок. Как это? Был человек, друг, а теперь… Санитар провел меня к телу, накрытому черной тряпкой. Мне осталось лишь кивнуть, подтвердив, что это именно Никита Тараев, мой лучший друг. Теперь это просто «тело». С-сука, ебучий Никита! Чтоб тебя, блять…
Как в тумане я уходил от места происшествия. Мимо меня, толкнув в плечо, пронесся ректор, оставив машину открытой и с включенным мотором. Я же, апатически проводив его взглядом, направился домой.
Странно. Не понимаю, не могу… Просто не верю, что он мертв. Я же… он же звонил вчера. Он же… интересно, что он хотел? Зачем Никита, который наркотой баловался давно, решил ввести себе такую дозу? Он же знал, чем это кончится. Не мог не знать. Что за поступок?
Мне не хотелось рыдать, скорбеть, внутри меня просто образовалась пустота в том месте, которое заполнял своим существованием Никита. Блять…
Я купил сигарет в ближайшем ларьке, сразу три пачки, бездумно скуривая их одну за другой, пока шел. Ноги сами привели меня домой, хотя показываться в таком виде, когда просто больно и гадко на душе, Миру не хотелось.
Ключи? Где мои ключи? Я отпер дверь, скидывая кроссовки в прихожей и опускаясь на пол. Не сняв плащ, не потушив сигарету в руках. Просто было хреново. Мне надо привыкнуть, что моего друга больше нет.
– Макс? – робкий голос позвал меня из гостиной. Я не сдвинулся с места, бездумно пялясь в потолок. Ничего не хотелось.
– Макс, просто скажи, что это ты, – голые пятки зашлепали по полу, и в коридоре появился слепой, держась за стену. Выглядел он озабоченным, брови нахмурены. – Блять, Макс?! – он взорвался, не дождавшись ответа. Я же лениво перевел взгляд на него, снова затягиваясь.
– Я это, – тихо ответил, – я…
– Какого ты вообще так свалил? А что мне прикажешь делать одному? И даже не объяснил, – блондин поджал губы, его неправильное лицо еще больше исказилось, но мне… правда, было плевать. – Да что ты молчишь? Блин! Еще и курит! Да какого! Как я на работу пойду?!
– Друг умер, – почти беззвучно прервал его я. Не хотелось сейчас снова ругаться с этим балбесом. Пусть отвалит. Хоть на час, я хоть приду в себя… Я снова затянулся, коридор медленно заполнялся дымом, которому некуда было уходить.
– Что? – переспросил слепой, даже переставая злиться. Растерялся, моргнув пустыми глазами.
– Друг умер. Никита, – глухо повторил я. И замолчал, сглатывая, надеясь, что Мирослав сейчас все поймет и уйдет в комнату. Так хотелось тишины, потому что сейчас, когда вокруг никого не было, горло сдавили невольные слезы. Не хватало еще разрыдаться перед этим… Мне же, ха, свой образ говнюка нельзя разрушить.
– Отчего? – неожиданно мягко спросил Мир, не шелохнувшись.
– Передозировка. Только что с… с оп-познания. Мир, иди в комнату, – с трудом произнес я, дрожащей рукой поднося дотлевающую сигарету к губам и снова уставившись в стену перед собой. Хорошо, что взял три пачки, хотя вокруг меня уже образовалось облако дыма…
Пол еле слышно скрипнул, а я вздохнул с облегчением, думая, что Мир ушел. Так сложно держать себя в руках сейчас с ним. Не хочу, чтобы меня кто-то видел таким… Слепой неожиданно плюхнулся на пол рядом, доверчиво прижимаясь плечом к моему плечу.
– Хватит уже курить, – произнес он твердым голосом. Окурок послушно выпал из рук на линолеум, вызвав парочку искр, но потом остался дымить. Я даже голову не повернул в сторону него. – Прекрати дрожать, я же чувствую… – я мигом собрался, мельком покосившись в его сторону, но ничего не сказал, позволив слепому болтать. – Никита твой лучший друг был, да?
– Да, – глухим не своим голосом сказал я. – Это я виноват. Я не… я не ответил на его звонок ночью… – я стремительно вываливал Миру все, что накопилось за этот всего лишь час на душе. Одним махом перечеркивая свое внешнее спокойствие, отчего-то доверившись слепому. Тот умел слушать, это я чувствовал. – Если бы… если бы ответил, он бы жив был. Моя вина… – горло снова будто сдавили веревки, перехватывая дыхание.
– Ты не виноват, – прервал меня Мир, неловко накрывая тонкой ладонью мою голову. – Правда, не виноват. Ты бы ничего не сделал, – конечно, я ему не верил. Но эти слова поддержки мне помогли снова сглотнуть от подступавших слез. Я не разрыдаюсь, нет, потому что… просто потому что так надо. – Макс, не держи это в себе. Кого ты стесняешься? Это же я… – он робко улыбнулся, совсем не похожий сейчас на злюку.
– А знаешь ли ты, Мир, что сегодня во мне что-то умерло? И как… как жить с пустотой? У меня больше нет близких друзей. У меня больше никого не осталось…
– По крайней мере, ты усиленно пытаешься заставить меня принять тебя как человека рядом с собой. Ну так… пытайся. Поплачь. Это… это не стыдно сейчас, – блять, не рыдал с детства, когда в последний раз разбил коленку. Не рыдал, когда умерла мать, да она и не была близка со мной. Да мне, парню, это и необычно. Странно.
Я всхлипнул, как-то смешно и неловко, зажимая рот рукой, чтобы сдержать сотрясающие рыдания. Боже, Никита и правда был дорогим для меня человеком, другом, который поможет, несмотря на наши, казалось бы со стороны, легкие взаимоотношения. Скотина ты, Никит, такой кретин…
Мир обнял меня, дыша носом в ухо, мягко поглаживая по голове. Наверное, ему часто приходилось успокаивать детей в приюте. Но я не ребенок. Я резко повзрослевший парень. Надеюсь, мне и правда станет легче. Спасибо, Мир.
День шестой. Идиот.
Похороны были слишком уж тихими, без гостей и толпы родственников – только я, отец Никитин, молодая его жена… Будто бы и не было у парня друзей, будто бы не было никого, кроме нас. Священник долго не хотел отпевать друга, но за деньги… за деньги в нашем мире возможно все. Мой отец тоже заглянул на кладбище, молча пожал руку ректору, постоял над свежей могилой и ушел, лишь мельком взглянув на меня.
Было очень странно. Никогда у меня никто не умирал в сознательном возрасте – мать так давно, что я уже не помню ее лица, приходится смотреть на фотографии. А еще я чувствовал, что скорби как таковой не было. Наверное, это заслуга Мира, что тогда, три дня назад, я рыдал на его плече, не в силах успокоиться. Я благодарен ему за ту молчаливую поддержку, что он мне дал. Потому сейчас я чувствовал лишь светлое чувство печали из-за того, что больше у меня друга нет.
Перед уходом, отстояв свое на похоронах, я лишь сообщил какому-то потерянному, сразу постаревшему на несколько лет Павлу Геннадиевичу, что насчет универа меня можно не ждать. Минимум неделю. Тот лишь кивнул, продолжая стоять, не шевелясь. Страшный момент.
А я поспешил домой. К Миру. Мне, правда, сейчас больше всего хотелось напиться. Жуть, как хотелось, но я лишь достал сигарету из пачки, на ходу прикуривая. У меня уже странная, совершенно непреодолимая тяга к никотину. Я, кажется, никотиновый наркоман, раз без сигареты не могу прожить и часа – сейчас меня чуть ли не трясет от того предвкушения затянуться сизым дымом.
Погода, будто чувствуя, что за день сегодня, серая, унылая; такое вот серое-серое безмятежное небо, которому, как и Господу, абсолютно плевать, что кто-то умер. Плевать, что на душе кошки скребут, а в горле до сих пор першит. Я обещал себе, что больше не буду рыдать, даже перед Мирославом. Напротив – перед ним в первую очередь не могу, потому что он явно видит во мне сильного, волевого человека, хотя… Наверное, я уже разрушил этот образ. Потому что слабак.
Фильтр обжигает губы дымом, а я плотнее запахиваюсь в пальто, ловя такси. Здесь, на окраине города, это довольно сложно, но сегодня, словно в насмешку, быстро останавливается машина, а водитель соглашается подвезти за энную сумму.
Жаль, что покурить и там нельзя. Я запахиваюсь в пальто сильнее, опуская голову и собираясь подремать, пока водитель лавирует по пробкам.
* * *
А я и забыл, что с утра отвел Мира в Центр и теперь, впервые за последнее время, моя квартира пуста. Значит, есть повод прочитать записи Мира, что он усердно печатает каждый день, стуча по клавишам. Забавно – что можно писать так долго и так часто? Дневник ли?..
Меня совершенно не заботило, что я вторгаюсь в чужую личную жизнь, в то место, куда он точно не подпустит меня. Потому что мы друг другу, по сути, пока никто. А хочу ли я стать ближе? Безусловно, он милый, он мне симпатичен, он добрый, он даже простил мне все, что я сделал – я знаю, простил и никогда не вспомнит снова, – но… хочу ли я большего? Это так сложно решить, потому что я не могу его отпустить. Это… это как сигареты – и что-то вроде неважное, но уже не сможешь без этого. Грубоватый пример.
Усмехнувшись, я снова закурил – на этот раз в квартире. Без меня Кантемиров домой не придет, а сейчас только день, а значит, я могу спокойно почитать его записи. М-да, сложно это будет, учитывая, что язык слепых я не вполне знаю. Вернее, не знаю вообще, к счастью, у меня есть алфавит.
Скинув ботинки и куртку в прихожей и зажав зубами сигарету, я прошел в гостиную, которая уже твердо превратилась в комнату Мира. Его записи как всегда были аккуратно сложены стопочкой в ящик комода, печатная машинка стояла на диване поверх незаправленной кровати – с утра я проспал, и пришлось торопиться, а Мир не успел ее застелить. Стопка пустых листов, белизной отсверкивающих на солнце, была вставлена в раствор машинки. Остальные, еще не собранные Мирославом, раскиданы по дивану. Я быстро сгонял за алфавитом, который сделал только для себя, чтобы читать, что там парень пишет.
Уселся на диван, одной рукой держа сигарету, а второй сложенный лист бумаги и ручку. Предстоит много работы, чтобы перевести хотя бы один лист…
* * *
Выдержки из дневника Мирослава, который я перевел, просто беря отдельные листы, начав с тех, что первыми увидел, были… удивительны. Он, я не знаю, как описать свои чувства, но я в смятении… Потому что действительно не знаю, что сказать теперь ему.
«Мой мир перевернулся. Правда. Я не понимаю, отчего так. Зачем я ему? Какой-то парень, которого я даже не знаю, а уже чего-то требует от меня. Не понимаю…
Зачем он тогда притащил меня к себе домой? Мне жутко стыдно и горько из-за ванны, словно я в чем-то виноват перед этим придурком. Ненавижу! Что я ему сделал, чтобы он посмел называть меня «педиком»?
Скотина. Пожил бы слепым хоть денек, никогда бы не бросил человека. Мне просто не нужна его помощь. Подумываю позвонить в Центр, чтобы от меня наконец отвалили…» – совсем ранние записи, но сколько трудов стоило их перевести! Зато я неожиданно осознал, что он и правда меня возненавидел. Сильно, всей душой, за то, что я сделал. Снова накатило жгучее раскаяние за те поступки.
«Все это настолько сводит меня с ума, что я не узнаю самого себя. Неделю ни слуху ни духу от него, да я и привык, что люди бросают меня, только появившись. Не знаю, может быть, это глупо, но я привык ненавидеть его, чуть-чуть поверил, что хоть кому-то от меня что-то нужно. Этому парню, Максу, ему нужна компания отца, а требует помощи от меня. На его бы месте я стал бы трудиться, но не могу. Счастливый он, хотя не осознает этого: у него все есть, и семья, и дом, собственная квартира, и учеба, и… глаза. У него есть зрение, а я лишь гляжу в темноту. Это страшно, правда страшно, понимать, что никогда не увидишь солнца. А какое оно, это солнце? В приюте мне говорили, что оно большое и очень яркое, такое, что на него невозможно смотреть. Но… яркое, это какое? Что такое яркое? Я могу смотреть на солнце сколько влезет, но не видеть его. Идиоты люди, идиот этот парень – вместо того, чтобы смотреть на солнце, он ищет проблем.
* * *
Снова. Это уже какой-то замкнутый круг. Почему он был там? Я, правда, растерялся, я не знал, что мне делать, когда в кабинете директора услышал Максима. Надеявшись, что никогда его не встречу, не рассчитывал, что он заявится и будет работать. Еще и к себе пригласил. Не понимаю, зачем я согласился, но он накормил меня. Нет, правда, он будто изменился. Не вижу его, но чувствую, будто что-то случилось. Но его приставания… Я никогда ни с кем не целовался, дневник, и ты это знаешь. Получается, он попросту украл то, что не принадлежит ему. Он попросил простить его, но как? Моя же душа тоже страдает, и тогда, когда он приставал ко мне, и когда орал на меня ни за что.
Мне надоело рыдать. Я не слабый, зачем Максим вынуждает меня выглядеть слабым? Хорошо хоть не жалеет. Пожалуй, это первый человек в моей жизни, который не чувствует ко мне жалости. Потому что не понимает.
Глупый. Идиот.
* * *
Я писал, что он не жалеет меня. Теперь он еще и пытается завоевать меня. Говорит, что я ему нравлюсь, пытается заставить «признать» себя. Я же уже давно простил его, что еще? За что мне злиться? За то, что он прав? За все те грубые и резкие слова, что другие просто жалеют мне сказать? Да, больно, да, обидно, но… чувствуется это странное единство с миром. Я не изгой же, да? Я не хочу быть один, дневник. Не хочу, это страшно – одиночество. Страшнее только темнота, но она уже у меня есть.
* * *
Порой мне кажется, что лучше бы я не рождался. Зачем я живу? Чтобы проедать государственные деньги? Чтобы сидеть на шее у приюта? Моя жизнь такой и должна была быть. Прошение в переходах служило мне эдаким развлечением, побои – адреналином и эмоциями, что так не хватало, изнасилования… Пожалуй, только это я никогда не смогу простить. Это так больно и так унизительно. Я собирался похоронить это глубоко в себе, но те уличные парни снова всколыхнули воспоминания. А потом Макс. Когда он успел настолько врезаться в мою жизнь? И зачем я только тогда согласился пожить в его квартире…
Гады. Не будь тех парней, не будь дождя, не доведи он меня… Не знаю, наверное, я никогда бы не узнал, как выглядит Макс. И сейчас не слишком знаю. Мои пальцы не запоминают мгновенно, лица – на них у меня особенно плохо. Я различаю людей по голосам и шагам. У кого-то легкий неспешный шаг, у кого-то быстрый, нервный, у кого-то твердая поступь, как у Макса.
Самоуверенный тип, думает, что все его? Что все всегда достанется ему? Дурак. Что ему взять с меня? Тело? Он и так его использует частично, не скажу, что это не нравится, мне приятно целоваться, но… это задевает мою гордость. Это больно бьет по ней, заставляя отступать назад, качаясь от невидимых ударов. Надоело. Я человек, а не вещь, Макс. Если слепой – значит, не имею голоса?
* * *
Домой… Теперь с таким чувством я и правда иду в квартиру Макса. А мне больше и некуда пойти.
Работа мне нравится – учить детей, таких же, кто никогда не сможет увидеть солнца, счастье. Они понимают меня, я понимаю их. Никита тогда, на первом уроке, сказал мне спасибо. Сказал, что ослепнет, но уже почти не боится, потому что он точно сможет стать таким же отличным человеком, как я. Это жутко приятно – слушать похвалы. Меня мало кто хвалил в жизни, а потом еще директор… За что благодарность? Это я должен в ноги падать, что могу работать и зарабатывать САМ.
* * *
Что-то не так. Я проснулся, но Макса не было в квартире. Он сорвался, как с цепи, едва ответив на звонок. Может, что-то случилось? Я сижу перед машинкой, хотя сейчас только утро, и я должен собираться на работу, но без Макса… Я неожиданно осознал, насколько зависим от него, и это мне не понравилось. Какая-то противная беспомощность. Я даже поесть могу с трудом, потому что продукты узнаю лишь на ощупь, да и то лишь готовое. Я не знаю, что это за место, хотя хожу пешком отсюда каждый день, не знаю, кто такой Максим. Никогда не спрашивал, откуда он и как зовут его родителей. Я, собственно, не знаю о нем ничего, кроме фамилии и места работы отца.
Но между тем, привязан ли я к нему? Он же причинил мне столько боли, столько раз довел до слез, но не уверен, что смогу вот сейчас бросить все и уйти. Потому что привык? Привык, что он достает меня, что пытается добиться расположения. Интересно, зачем ему это? Кажется, как только я сдамся, он просто вышвырнет меня на улицу. Так, да? Игрушка, которую можно завоевать? Я зол, сильно зол сейчас, что мне пришлось пропустить работу из-за него. И где он шляется?!
Зависимость? Смех да и только. Это он постоянно твердит, что зависим, что я ему нужен, только я не верю. Но это так странно ощущать себя нужным кому-то, кем-то, без кого никак.
* * *
Хватит. Я сдаюсь. Пусть меня вышвырнут, зато я вижу, что у него и правда есть сердце, есть душа, не гнилая, порченная, как я думал, а… страдающая. Как и моя. Прости, дневник, но мне страшно. Я так не хочу оставаться один. Жутко-жутко. Может, обратно в приют и зажить прежней жизнью? Но смогу ли… Он заботится обо мне, как не заботился никто, но вместе с тем я не чувствую жалости от него.
И… почему я так привык? Ко всему-то подлец-человек привыкает… Я настолько гадкий, педик, да? Горько так, что я не могу поддержать Макса сейчас, когда он лишился друга. Не знаю, какой тот был, наверное, отличный парень, раз Макс переживает. Тот многое для него значил. И это не его вина, а моя. Это я тогда полез со своими рассказами о темных моментах моей черной жизни и слезами. Если бы не я… Наверное, этот Никита был бы жив. Мне следовало держать дистанцию. И я не могу найти оправданий тому, что так расклеился. Я же сильный. Моя вина, значит, я выдержу. Все же выдержал. И зачем я полез к нему тогда? Промолчал бы как обычно, и все было бы на своих местах.
Захотел тепла? Идиот. Сейчас вообще хочется оказаться подальше от него из-за стыда за свое сомнительное поведение. Еще и накричал на Макса по приходу. Я полный придурок. Не следовало позволять себе такое. Был изгоем – им бы и оставался… А ведь, дурак, подумал, что кто-то может привязаться к тебе, и просто все испортил. Гадость. Все же, лучше быть одному. Такому как я, не следует мешать людям жить. Обуза она обузой и останется. Тьма вокруг меня тьмой не перестанет быть.
И д и о т. Забавно, наверное...»
Я не мог переводить дальше, да и времени прошло немало – солнце клонилось к закату, а глаза болели от частого сверяния с алфавитом, зато я его почти выучил. Лучше бы не учил. Что за вулкан творится в этом тихом парне? Что за… Придурок, точно.
Я аккуратно сложил все на место, давно забытая сигарета даже не дымила в пепельнице, а я поспешил забрать своего слепого с работы. А по пути обдумать… Ну что за идиот. Надавать бы ему по ушам…
