Текст книги "Bulletproof boy (СИ)"
Автор книги: ypink
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Его просто трахнули, это не беда вовсе. Так думает Джин, пока Юнги не седеет за ту ёбанную ночь. Он отпускает его, прощальным подарком о Чонгуке обещает позаботиться и пускает в ход всё актёрское мастерство. Мин Юнги умер у него на глазах, когда держал чонгукову руку, ловил его озвученные взгляды своими глазами и рассыпался. Когда от него ничего не осталось, кроме прокуренных лёгких и вязкой горячей боли в груди, когда смотреть на него было невозможно. Единственной просьбой Чонгука было: пусть уйдёт.
Ким Сокджин умер тем же вечером. Опал на пол сотней кусков, что по старым шрамам и швам разошлись с мерзким звуком. Он выпустил наружу своё чудовище. Чудовище, которое весь блядский Сеул заберёт вместе с собой в ад. За Тэхёна и Юнги. За детей, чьи судьбы он так хотел спасти. И сам сатана ему в ноги падает, лишь бы не видеть гнева. Эта та грань, где человеческая душа стирается в огромное кровавое пятно.
Знаешь, пап, в моей груди больше не цветут лилии.
Пусть это будут последние слёзы в жизни. А месть он смоет кровью вместе с Чонгуком, который понесёт апокалипсис, словно падший ангел. Намджун – пешка в их игре. Возможно. Только вот сам Сокджин становится пешкой в руках их общего врага. А у них врагов много, гораздо больше, чем кажется.
Знаешь, пап, лучше бы я умер тогда.
Могила у их отца красивая. Джин тоже такую хочет, чтобы из серого гранита плиты.
Знаешь, пап, я так люблю тебя.
Знаешь, пап, я сдаюсь.
Комментарий к IX. Old wound two. Seokjin’s story
Я R.I.P
ОСТАЛОСЬ НЕДОЛГО, ЖИВИТЕ РЕЬЯТ
Очень хочу отзывов, но их нет *плак*
========== X ==========
***
Юнги хорошо жил в Америке. Через три дня психотерапевт позволил посещать учёбу. Университет оказался довольно скучным местом. Высокие своды стен, широкие двери, плазменная панель в гостиной. Конечно, в технологическом плане это всё уступало Сеулу. Но приходилось довольствоваться тем, что есть.
Свой золотой кабриолет юноша облюбовал сразу же. Стоило только блеснуть наполированным капотом под окнами, все сразу высунулись в двери и окна. Даже ректор приоткрыл жалюзи, заслышав восхищённые визги девушек – парни предпочитали просто хлопать. Америка – страна толерантная, поэтому к тому, что Шуга – азиат, отнеслись спокойно. Многие пытались даже флиртовать с ним. Всё-таки, он не уступал в красоте даже самым ухоженным девушкам.
В группе он оставил свои контакты только старосте. Он чувствовал себя некомфортно в обществе из людей, которые вели себя слишком непринуждённо. Это было непривычно для парня, выросшего в достаточно враждебной среде. Убей или умри, никак иначе.
Хёнйоль был, наверное, единственным соратником Шуги за пределами Кореи. Рядом с ним было… Привычно? Он напоминал своим поведением Чимина, который хоть и был не прочь пораспускать руки, делал это исключительно в проявлении своей большой любви. Он никогда не переходил грань, хотя Чонгук жаловался, что Пак слишком настойчивый и везде суёт свои руки.
У Хёнйоля возникало много вопросов по поводу прошлой жизни Юнги за пределами США. Тот предпочитал говорить только о своём младшем брате, но делал это неохотно. И только алкоголь развязывал Шуге язык. Но из-за приёма антидепрессантов от сомнительных развлечений пришлось отказаться.
За пределами Кореи Мин чувствовал себя абсолютно асексуальным. Ему не хотелось ни с кем и нигде. Не считая тех моментов, когда после мокрых снов с участием Хосока приходилось полночи дрочить. Но это мелочи, в основном. Юнги пытались соблазнить, неоднократно пытались. Это делали мужчины, женщины, трансгендеры. Но ответ оставался один – нет. Не хотелось даже банального перепихона на один раз. Ни морально, ни физически организм удовлетворения почти не требовал. Скорее всего, это было одним из побочных действий лекарства. В любом случае, на либидо не приходилось жаловаться.
Жизнь, казалось, оскуднела. Занять себя было совсем нечем. К концу первой недели Юнги обратился к Хёнйолю с вопросом о поиске ночных клубов – мест, где можно выступить со своей музыкой. Ему было достаточно хотя бы одного названия. Договориться удавалось без проблем – Шуга обладал несоизмеримым музыкальным талантом и довольно привлекательной внешностью. Поэтому одного прослушивания хватило, чтобы следующим же вечером он уже стоял на подиуме, зачитывая строчки, что искрили депрессией, горем и матом. Людям он нравился.
– Почему ты не пробьёшься в мировые звёзды? – спросили однажды.
Юнги не ответил. Это было очевидно – тогда его найдут. Первая неделя заканчивалась, а от мании преследования никак не удавалось избавиться. И если со своим лицом не хотелось расставаться, то волосы были слишком заметной деталью во внешности. Они белые, белее только-только выпавшего снега. Такие невозможно в салоне выкрасить. Поэтому юноша хватает с полки первую попавшуюся коробку, даже не смотрит на цвет. Сам себе дома устраивает парикмахерскую, красит волосы. Теперь они лазурные. Главное – следить за корнями, чтобы не выглядеть, как идиот.
И даже тут Юнги приключений найдёт. Потому что Хёнйоль – бандит. И он тянет в это его самого, который только спокойно дышать начал. Всё тут уже знают: кто он такой, откуда, и какая награда будет за него. Его ещё не выдали исключительно по доброте душевной. Хотя нет, Шуга – инструмент, которым можно избавиться не только от Хосока, но и от Намджуна.
Мин от таких мыслей буквально трясёт, выворачивает наизнанку. Тут никто не пытает, ничего не требует. Просто и ясно сказали, что так и так, что вот теперь ты – оружие в чужих руках. Блять. У Юнги не больше никаких сил, он отрывается на полную катушку.
Завтра жизнь может закончиться. Завтра он может сдохнуть. Завтра его могут трахнуть. Завтра – всё, что угодно. Не будущее, а сплошной туман с запахом пиздеца, который будто разъедает кости. Ну-ну, Мин Юнги умер, назад пути нет.
Сука.
***
Тэхёну стало плохо посреди ночи. Чонгук пообещал вернуться к обеду и привезти чего-нибудь интересного. Рука тянулась к кнопке вызова врача, но она отчего-то не сработала. В глазах плясали тёмные пятна, уши закладывало. Парень свалил капельницу, вырвал тонкую иглу из предплечья, разрывая кожу. Боль проходила сквозь тело, будто били подушкой через слой пенопласта. Ким сощурился, чувствуя, как не слушаются руки. Он нашарил телефон на прикроватной тумбочке; ярлык вызова Чонгука был вынесен на рабочий стол, поэтому, приложив усилие, Тэхён смог попасть по зелёной иконке. Юноша звучал совсем не сонно, видимо, был занят. Тэхён прохрипел в трубку, что ему очень нехорошо, что он будто на грани смерти и кнопка не работает. Дальше его голос пропал, осталось только сдавленное дыхание, которое становилось всё тише и прерывистее. Чонгук только успел сорваться с места, как поднял на уши всю клинику. Он пролетел мимо Намджуна, который, только заслышав имя брата, вскочил тоже, пулей.
– Состояние крайне тяжёлое, – сообщил врач, – его организм отторгает донорскую кровь, хотя группа и резус-фактор подходящие. Мы вынуждены ввести его в искусственную кому, пока не найдём причину такой реакции.
Чонгук хватает мужчину с поросячьим лицом и крысиными глазами за грудки, выжидающе смотрит на него, а потом шипит раненым зверем. Он изучил медицинскую карту своего “папочки” от и до.
– У него такая реакция на потерю крови, блять, – взрывается Чонгук.
– Но мы уже три дня не вводили ему фрагмин, – пропищал врач, – немедленно на операционный стол его, струйное переливание пяти процентного раствора глюкозы. У него внутреннее кровотечение, перед сном он жаловался на странный привкус во рту и недомогание. – Мужчина обращается к сестре, – кто-то желает ему смерти, притом настолько мучительной.
Чонгук белеет, отпускает доктора и прислоняется к стене, сумасшедшим взглядом бегает по стене. Теперь нет нужды вводить его в искусственную кому, он сам может отправиться в неё. Юноша мчится к палате, смотрит на бледное лицо своего любимого сквозь толстый слой стекла. Глаза у Тэхёна пустые, но он видит Мина, стоящего в коридоре. А затем роняет голову и снова теряет сознание. У Чонгука будто сердце вырвали. Он не слышит собственный голос, не слышит, как зовет его. Он оседает на колени, упирается лбом в гипсокартоновую стену и понимает, что ничего не может сделать, не может помочь страдания облегчить. Боль чувствуется буквально физически. Она острыми когтями вспарывает грудь, чтобы посмотреть на цветущую душу, растоптать её в пыль. И Чонгук осыпается пеплом в ноги любым богам, в которых только может поверить. Просто спасите его, он даже готов продать душу дьяволу.
В любом случае, он решает начать расследование, чтобы не рвать себя изнутри на лоскутки из плоти. Он просит позвонить при любом изменении состояния Тэхёна. Зарывается в бумагах, видеозаписях. И становится временно недоступен для всех своих проблем, для боли. Сердце сжимается болезненно при каждом вздохе, при каждой шальной мысли о том, как плохо там Тэхёну. И Чонгук злится, потому что он близок к раскрытию той суки, что сотворил такое с его личным сортом наркотика. Но всё никак и никак, его следы такие заметные, но видно только его спину. Буквально на пятки ему наступаешь, а он умудряется улизнуть. Юноша откидывается на спинку стула, чтобы перевести дух. Его жизнь – сплошное бешенство.
Снаружи раздаётся грохот, но затем слышится брань Намджуна, и Чонгук расслабляет плечи. Он устал от этого и очень хочет увидеть Юнги. Но тот недоступен, будто совсем исчез, будто ничего от него не осталось. А Джин пожимает плечами на вопросы, когда он вернётся.
Намджун бесится настолько, что ярость буквально не даёт дышать. Этот сучёныш, Мин Юнги, свалил в другую страну и остался незамеченным. Чёрт знает, что за крыса ему фото с координатами сливала, хочется отблагодарить её. У этого ублюдка волосы теперь лазурные, кепка андерграудного рэпера и куча фанаток, которые бросают в него своими трусами. Прошло всего пару недель, но он обжился там, будто никогда прежде не был Мин Юнги.
Намджун злится, а потом приказывает привести его живым. У мужчины зубы сводит от подобного и он просто сжимает кулаки, чувствуя, как по телу ярость разливается, окутывает до кончиков пальцев тяжёлым полотном с яркими красными узорами. Эти узоры – сосуды, которые он из Юнги голыми руками вырвет, по косточкам его тело разберёт и в рамочку выставит, чтобы в спальне своей повесить. Возможно, это просто на эмоциях, в состоянии аффекта и бешенства. Но Ким, в самом деле, хочет из своей сучки чучело сделать, чтобы этой красотой вечность любоваться.
И эти несколько часов до встречи буквально изнуряют разум, разжигают попытки оправдать побег. И Джин пока ещё ничего не знает, он вокруг Тэхёна скачет, лишь бы что-нибудь сделать, пока Чонгук свою боль растворяет в концентрированной мести, которая пахнет адом и пламенем, что всполохами прожигает его горячее сердце. Пока все заняты, Намджун имеет возможность наказать слишком своевольного ублюдка. Его отпускать не хочется, но и особенно калечить – тоже. За это время, что он провёл без него, крыша начала съезжать. И скольких шлюх не приводили в дом, ни одна далеко удовлетворить нормально не смогла. Но если бы дело было только в сексе, то уже через несколько дней Мин Юнги бы исчез из мыслей так же, как и из жизни. Но он продолжал раздражать, находясь настолько далеко, что трудно представить.
Его волочат в дом под громкую брань. У него разбита губа, и пугающий взгляд сумасшедшего. Намджун спускается в тот самый подвал, откуда всё началось. Юнги стоит, прикованный на цепь к одной из бетонных колонн, поддерживающих потолок. Он смотрит исподлобья, блять, тем самым взглядом, который буквально отправляет в ад, душу крошит на сотни тысяч мелких осколков, сердце обращает в пепел безжизненный. И ухмыляется так, будто у него за спиной крылья, будто он может снова сбежать и даже не побеспокоиться.
Намджун сжимает рукой его подбородок; целовать хочется. Но он наотмашь по лицу бьёт, да так, что у парня из под ног земля уходит. Он чувствует, как подгибаются колени, как тот теряет равновесие и виснет на его руке. Мужчина ударяет коленом в живот, локтём в солнечное сплетение, только слышится хруст юнгиевых ребёр. Он стонет от боли, сплёвывает кровь, но она всё равно тонким узором лицо его белое оплетает, вытекая из разбитого носа. У него заляпана лоб в алые пятна, и синие волосы пестрят багровыми пятнами.
Намджун достаёт тонкий складной нож, который успевает только сверкнуть в тусклом свете, а потом оказывается вонзён в хрупкую ладонь. Юнги срывается на беззвучный крик, чувствуя, как нестерпимо болит. Лезвие проходит насквозь, оставляет рану, из которой всё хлещет и хлещет красным. Он бьёт его по лицу, не давая потерять сознание, а потом ножом рассекает плоть на бедре. Там выходит неглубоко, но не менее больно. Ким душит его, поднимая над землёй, а юноша только слабо болтает ногами, надеясь достать до пола, который под ним адской пучиной расходится.
Мужчина разжимает пальцы, глядя на синеющее лицо его маленькой сучки. А затем впивается в его обескровленные губы, пробует на вкус то, из чего состоит Мин. Оно буквально язык режет, когда тот касается ряда ровных зубов, нёба. И эмоции шквалом обрушиваются, тяжёлой волной, что даже уши закладывает. Юнги почти ничего не чувствует, только лишь жар чужого рта, который уже буквально его. Юноша склоняет голову и даже смотреть не может; а Намджун укурен и ему похуй почти на всё.
Нож – неактуальное орудие для пыток. Поэтому мужчина достаёт пистолет, звонко щёлкает предохранителем и простреливает парню вторую ладонь. Его от болевого шока подбрасывает, сотрясает, руки и ноги ему до хруста выворачивает.
Юнги отвозят в клинику тут же, стоит только махнуть головой. Врач его молча по кускам собирает, накладывает швы, обрабатывает раны, щупает кости, делает рентген. Говорит, что крепкий пацан попался, даже кости не сломаны. Разве что шрамы некрасивые останутся на руках, но это, мол, всего лишь мелочи. Мин со всех сторон ледокаином обколот, вообще ничего не чувствует, пустыми глазами-омутами смотрит вокруг, только не видно ничегошеньки. А когда Намджун к нему тянется, то получает в ответ громкое и истеричное “иди нахуй”.
Больше ничего Юнги не говорит. Дышит глубоко и разбито, медленно себя чинит, ржавой отвёрткой на шурупы закручивает свои обломки, лишь бы не развалиться на куски, лишь бы не сдохнуть прямо в этой проклятой машине. Джин встречает их у ворот, смотрит ошарашенно на побитого Мина, тянет к себе, чтобы к груди придать и в Намджуна метать молнии глазами.
– Будь добр, захлопни ебальник, – нервно рычит мужчина, обходя старшего брата.
Сокджин осторожно гладит юношу по щеке, ведёт за руку в дом, оставляет в своей комнате и уходит. Но он обещает вернуться через несколько минут. Юнги заглатывает очередную таблетку, ловит волну апатии и разваливается на джиновой постели. Ему глухо и пусто, но где-то внутри боль царапает всё со скрипом, воет и ломает. И этот крик её отражается в глубине его антрацитовых глаз, плещется адской содомией в море горьких горячих слёз, которые хуже кислоты серной разъедают всё.
Он будто деревянный солдатик, и этого не видит только слепой. Через две недели это очевидно заметно. Поэтому Джин подменяет таблетки на витамины. Жизнь Юнги обращается в ад медленно и мучительно, потому что без седативных стресс накатывает и давит, заставляет творить нехорошие вещи, необдуманные.
Хосок заезжает к нему, отдаёт подвеску с гильзой и просит заглянуть только в самом крайнем случае. Его Мин слушает, потому что его любимый Хоби не сделает больно, и он такой один. Джин помочь хочет, но делает только хуже, воротит всё вверх тормашками, потому что не знает, как бы извернуться. У Юнги больше нет сил.
Он, честно, не помнит, как схватился за бритву в ванной, как провёл по коже, глядя на тонкую линию пореза. Он рассекает руки и ноги до той степени, что больно даже от касаний одежды, что не выходит лечь на постели так, чтобы кожу не саднило.
Хосок одним вечером, когда заезжает передать что-то Намджуну, зажимает его у стены в коридоре, пока никто не видит, задирает рукава и смотрит на раны. Он оставляет поцелуй на сухих холодных губах, проникает языком в его рот, мажет по шее и просит беречь себя, своё тело и сердце. На его лице расцветает полувымученная улыбка. Чон стирает горячие слёзы с щёк парня своей большой ладонью, трепет бирюзовую чёлку и целует опять. Он не может перестать это делать, отпустить не может.
Хосок в могиле одной ногой. Ему больше года не дают, говорят, что можно даже не бороться – всё решено. У него злокачественная опухоль мозга. И она настолько глубоко, что даже пытаться что-то делать бессмысленно. С каждым днём всё хуже и хуже, болезнь обостряется. И в один прекрасный день его госпитализируют с острой анемией. Кровотечения буквально постоянно настигают его. Чон с трудом встаёт с постели, не хочет есть, только воду пьёт и терпит бесконечные капельницы, уколы, таблетки. Мужчина меркнет, буквально сливается с больничной койкой. Ничего не хочется. Хочется тёплых худых рук Юнги на своём лице ощутить, отдохнуть от жалости, почувствовать любовь?
В любом случае, Мин уже, наверняка, знает. Поэтому Хосок просит Джина остановить его, спасти, вытянуть. Когда тот отпирает дверь в комнату парня, держа в руке телефон, то видит, как тот готов уронить из-под ног стул и повиснуть в петле. Сокджин включает громкую связь, просит мужчину на той стороне сделать хоть что-то. Они успевают буквально из могилы юношу вытащить, отсчёт шёл на секунды.
После этого они, наконец, позволили Чонгуку увидеться с братом. Тот был в бешенстве, когда смотрел на своего исиощённого разбитого хёна, клялся затолкать Намджуну пистолет в задницу и даже почти кричал. Юнги жался к нему, будто новорождённый котёнок, смотрел глазами своими вокруг, переплетая пальцы. Их оставили наедине почти сразу. Чонгук ждал объяснений, но получил только море лжи, в котором его брат утопает, уже не доставая до дна.
Куки правды знать не должен. Потому что Юнги сам пробежался где-то, наверняка, дело рук Хёнйоля. Этот мудак казался подозрительный с самого начала, но больше никто не рисковал соваться к Шуге – живому выражению искусства и пафоса в теле чертовски красивого парня.
Чонгук не бахвалится новой должностью перед братом. Этого вообще не стоит знать никому, кроме него и Намджуна. Тэхён, знаете, не в счёт. От него ничего не скроешь, пока он цепляется исхудавшей ладонью за шею и просит наклониться. Он дарит опьяняющий поцелуй со вкусом таблеток, от него пахнет взрывом и больницей. Ким приходит в себя, по кускам собирается в одну натянутую струну. У него каждый инстинкт обострён. И один из них за Чонгука тревогу бьёт трелью сотни звонков.
– Чонгук, ради всего святого, не суйся, – слова даются тяжело.
Тэхён чувствует себя лучше, но всё ещё не может смириться с фактом: он инвалид. Мысли о том, нужен ли он своему любовнику такой, сломанный, развороченный, ни на что не годный и уродливый, посещают голову всё чаще и чаще. Ими буквально живёшь, потому что ничего не знаешь, все молчат, будто немые, будто рыбы. Тэхён себя от прошлой жизни отрезал, или его отрезал кто-то другой. Но он чувствует себя лишним в том мирном обороте, где нет перестрелок и кровавых рек, где мученики не кричат его имя, содрогаясь от боли.
Чонгук видит это, но рот держит на замке. Так безопаснее. Он обещает позвонить, как появится свободная минутка. Сегодня церемония. Сегодня тот самый день, когда палача представят на всеобщее обозрение других кланов. Когда каждый сможет убедиться в правильности выбора одного из глав великих кланов. Когда каждый будет визжать, поджав хвост, от страха. Так было на тэхёновой церемонии.
Чонгук собирается не спеша. Красная рубашка под чёрным строгим костюмом смотрится достаточно вульгарно, но изысканно. Будто вишенка на шоколадном торте. Он завязывает шёлковый галстук. Нет ни капли волнения, сомнений, что что-то пойдёт не так. Потому что Чонгук страшнее Тэхёна, страшнее того палача, который казнь видит жестокой игрой. Для него это инструмент вымещения своей злости.
Он Тэхёна любит, потому исполняет его предназначение, будто своё. Мин не создан для той жизни, к которой его существование сводится. Он кровь не любит, потому что столько раз видел её на Юнги. Она растекалась ёбаным вальсом по его коже, по ранам, и по чонгукову сердцу, которое час от часу становилось черствее, умирало с каждым ударом, всё больнее и больнее делало, проклятым камнем в груди оседая.
Юноша поправляет пиджак и спускается. Его уже давно ждёт чудесный спорткар винного цвета. Который в руках нового хозяина покорно рычит, хоть Чонгук и водить начал совсем недавно. Двигатель шумит так приятно, самая стоящая услада для ушей. Он едет в тот самый дом, где Чимин целовал его, опьянённого наркотиком, где Юнги выдавил мужику глаз. Где всё зарождалось, где чувства медленно открывались. Наверное, он влюбился заново тогда, когда его приревновали. Когда о нем заботились, когда относились бережно и выслушивали всю правду, заглушая противную душевную боль.
Намджун уже ждёт его. Люди вокруг смотрят недоверчиво, недоумённо, презрительно.
– Что, мистер Ким, поменялись шлюхой со своим братом?
Чонгук дёрнулся, с остервенением поправил галстук, принимая бутоньерку из рук дворецкого. Красную розу с чёрными прожилками. Очевидно, её держали в окрашенной индийскими чернилами воде.
Женщина, до этого задавшая неприятный вопрос, вздёрнула брови.
– Ну у тебя, мальчик, и карьерный рост. Вчера подставлял Тэхёну задницу, а теперь занял его место, – злобно прошипела она, взглядом впиваясь в антрацитовые глаза Мина.
Чонгук поджал губы. Произошедшее в их семье во время поездки в Норвегию умалчивали,поэтому всё выглядело так, что шлюху просто отправили поработать не только ртом. Он побелел от ярости, сжал фужер с шампанским до такой степени, что тот лопнул, осколками в ладонь врезаясь.
– И вам приятного вечера, – с ядовитой улыбкой ответил юноша, надеясь, что эта тётка сдохнет в канаве следующей ночью.
Проклятия сыпались со всех сторон. Определённо, выбором Намджуна никто доволен не был. Никто не мог сказать этого ему в лицо, но шепотки прокатились по залу, оглашая вердикт. Каждый считал, что высказаться насчёт Чонгука – его цель на сегодняшний вечер. Но от одного взгляда маслянисто-чёрных глаз кровь стыла в жилах.
Намджун хмурится, бегая глазами по толпе. Здесь нет Чимина, того самого пацана, который вечно в дерьме крутился вместе с его сучёнышем. Он казался сомнительной личностью с самого начала. Вопросов не убавилось, только на них некому ответить.
Чонгук бесится долго. Ему не нравится такое к себе отношение, поэтому он просто сообщает, что Тэхёну одному в больнице плохо и грустно. Естественно, это оказывается хорошим предлогом, чтобы покинуть вечер. Его провожают презренными взглядами в спину. Сколько раз уже пожелали смерти? Юноша сбился со счёта, спокойно принимая оскорбления в свою сторону. О, они все сдохнут, кровью своей захлебнутся.
Чонгук своё место знает, знает себе цену. И отлично знает, что Намджун прикажет грохнуть кого-нибудь красиво и со вкусом, чтобы труп по стене размазало в футуричном стиле, чтобы всех от одного взгляда только выворачивало.
Может, Тэхён поделится своей неприязнью к кому-то, чтобы Мин его прикончил, принося голову на блюде своему любимому прямо в палату. Только вот его папочка больше не хочет играть с чужими жизнями, он тухнет, будто сальная свеча в мраке подвальном. У него будто кислород из груди выбивают, сердце растаптывают. Потому что Чонгук уже не тот Чонгук, который скажет это свое блядское “папочка”, который будет дарить улыбки.
На часах почти полночь, когда в палату распахивается дверь. Тэхён смотрит на него, как на кретина, который себе носок на голову надел. Смотрит и понять не может: что не так? Чонгук опускается перед его кроватью, будто задыхается. Он сплетает пальцы, держит за руку, оставляет поцелуи на коже, от которых горит где-то внутри всё, будто лава раскалённая вокруг костей течёт, ластится.
– Я без тебя не могу. Мне без тебя плохо, – полузадушенно в техёновы ладонь он бормочет.
А Ким ворошит его волосы второй, свободной, рукой, смотрит-пронизывает насквозь всё тело, тянет выше к себе его голову, чтобы оставить поцелуй на губах. На языке оседает привкус ярости чонгуковой, которая внутри кипит, взрывается, бросается всполохами искр и пламени.
– Я тебя люблю, – устало вздыхает Мин, глаза прикрывает, присаживаясь возле постели.
– Я тобой одержим, – полусмеётся Тэхён, снова целуя.
А кто по кому с ума сходит больше – похуй. Они друг для друга почти как воздух, от которого вроде горит всё внутри, окисляется, а без него один путь – могила. К чертям всё, они и так тем занимаются, что нормальным людям не дано. Они решают, кому жить, а кому умереть. Но разве это решает не Судьба или Смерть? Блять, нет.
Сегодня они короли. Друг для друга, для ночи, для их общей любви и мученичества с металлическом привкусом крови. Чонгук сжимает его руку до боли. Шрамы крест-накрест его сердце рассекают. А Тэхён на нём ставит заплатки, только лишь бы оно билось дальше ради него.
========== XI ==========
Спустя полгода.
Мир катился в бездну, откуда не было выхода. Внутренние чудовища выли от каждого чуждого разуму шороха. Опасность вилась рядом, буквально в затылок дышала, кожи касалась своими, блять, пальцами. Это было почти невозможно терпеть. Юнги почти с ума сходит от каждого вздоха, хотя, кажется, куда дальше? Он и так чокнутый настолько, что грани между жизнью и смертью уже не видит, мечтает отправиться в ад и там гореть. Потому что ни один дьявол не сравнится к Намджуном, который от проклятий уже подохнуть должен. Прошёл почти год. Что от старого Юнги осталось? Пепел, притом настолько жалкий, что его даже родной брат увидеть не может, не может спасти и вылечить.
День ото дня становилось с одной стороны легче, с другой – тяжелее. Жизнь превращалась в постоянный кошмар, который душил цепко, опьянял мечущейся на задворках сознания гибелью. Настало то время, когда юноша сам себя узнавать перестал, превратился в пустой кусок плоти, рассыпался трещинами под ноги своего, сука, мучителя, обливаясь кровью. Он смотрит на своё отражение и не поймёт никак: когда волосы такие длинные стали. Они опускаются до плеч цветным каскадом лазурного и почти кипельно-белого, сливаются в одно большое светлое пятно вместе с выгоревшим лицом. Он касается рукой стекла, а потом бьёт; осколки неровным шумным дождём опускаются под ноги.
От Юнги, и впрямь, ничегошеньки не осталось. Не спасти его жалкие остатки ни Хосоку, ни Чонгуку, которые своими делами заняты, им не до чужого саморазрушения. За полгода шрамы на теле зажили, оставляя на теле белые нежные полосы шрамов, тонкие-тонкие, будто ниткой обхватывают его руки и ноги, сжимают, оставляя следы, затягивают путы, перекрывая доступ крови к конечностям.
Ему дышать нечем, когда Джин стоит перед ним, подпирая плечом резной дверной косяк, не поднимая глаз. Он просто умер вместе со своим Хоби, опустился в самую глубокую и тёмную пучину Чистилища, где воздух пропитан ядом, что на вкус – раскалённое железо, обжигает глотку до кровоточащих ран. Впервые за несколько месяцев парень снова бьётся в истерике, разбивая своё новоприобретённое самообладание в щепки. У него нет сил даже кричать, просто смотрит на Сокджина полусломанного, который едва за собой ноги волочит, пустыми глазами, на дне которых чёрное море проклятое.
– Он всё тебе оставил, и своё сердце – тоже, – у мужчины всхрипший голос, тяжёлый взгляд и лицо бледное, бледнее, чем у самого Юнги.
Мин опускается на колени, прямо в осколки от разбитого зеркала, смотрит на своё расколоченное отражение в сотне маленьких стёклышек, которые в приглушённом свете тихо и ненавязчиво блещут, ловят своей гладкой поверхностью проскользающие в комнату лучи солнца. Ему от одной мысли дурно, что Хосок теперь лежит в гробу, что он больше никогда не поцелует, своими глазами-солнышками на него не посмотрит. Комок подкатывает к горлу, и юноша всё-таки испускает настолько болезненный вдох, будто каждое биение сердца кости ему крошит. А оно почти так и есть, что только руки не трясутся. Слёзы уже выплаканы, дела переделаны, а единственный любимый – мёртв. И Юнги чувствует, как разбивается, как не может больше собирать того себя, который я.
Намджун смотрит на него из-за джинового плеча, перенимая на себя весь тот яд. Он смирился, давно смирился, что от обычного влечения и бешенства так себя не ведут. Он к нему не притронулся ни разу за те полгода, даже не целовал. Мужчина рукой ворошит свои волосы, думая, что он из чудовища превращается во влюблённую школьницу. Он любит, но совсем не так, как в книжках написано. Это даже не одержимость, просто какая-то ебанутая болезнь, которую у психиатра бы вылечить и спокойно жить. Так нет же, он ждёт, пока эта зараза в его сердце корни пустит, чтобы навсегда и насовсем. И ему, знаете. совсем Хосока не жаль, который, скорее всего, был единственным препятствием на его пути, не считая юнгиевой гордости.
Это просто ебанутость какая-то, потому что нормальные люди так не делают. Не держат за руку, предлагая нажраться до полусмерти, выпасть в алкогольную кому, забыться. Мин не знает: можно ли верить? Отметка мечется на той нейтрально грани, когда похуй уже совсем. И в своей глубочайшей истерике он совсем не против напиться, чтобы выбросить такие мысли из своей башки, чтобы наутро горе было где-то за стеной вакуума.
Чонгук на такого своего брата смотреть не может попросту, задыхается, рассыпается, слышит хруст рёбер, что ломаются под напором кривокосо бьющегося сердца. Он забивается под бок Тэхёна, который осторожно гладит его по щеке. Тэхён чувствует, но почти не ходит – ноги попросту не держат. Врачи говорят, что такое чудо они видят впервые. Потому что при его травмах возможность восстановления почти нулевая, один на миллион просто.
Чонгук на него смотрит, а потом переводит взгляд на руку, лежащую на его бедре. Один только вопрос: ты что дурак? Ким качает головой, тянется за поцелуем.
– А если у тебя откажет что? Совсем с катушек слетел? – юноша отодвигается от его лица, но затылком упирается в стену.
– Я спрашивал у врача, он всё разрешил. Я же почти здоров, не считая некоторой мышечной дистрофии и остаточного нарушения координации, – он всё же прижимается своими губами к его, проникает языком в его рот, встречая слабое сопротивление; оно скорее для приличия, – что ты ворчишь, как старушонка привокзальная?
