Текст книги "Bulletproof boy (СИ)"
Автор книги: ypink
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
И Юнги сам целует, будто он самая развратная на этой планете шлюха, будто трахался уже тысячу раз. Об этом расспросы будут чуть позже, когда голова у сучёныша работать с перебоями будет после оргазма. Намджун горьким опытом научен, что перед смачными трахами дырку у парня стоит растягивать. Потому что секс на сухую – самая болезненная мука. Тем более, порвать парня сейчас совсем никак нельзя. До приёма час, а они ещё даже не одеты.
Мин разводит ноги и, господи, почти трахает себя сам чужими пальцами. На его лице такая какофония, что смотреть невозможно. Он языком проводит по губам, ухмыляется нагло, сводит брови в приступе ярости, которая гаснет за стеной удовольствия. Ему хорошо, когда трахают внутрь, когда именно трахают тебя, а не ты. И от этого становится плохо до тошноты, только из дырки течёт смазка, а от члена внутри распирает до громких вскриков из самого горла.
– Видишь, как приятно, когда ты не выёбываешься, – шумно сглатывая у него над ухом, бормочет Намджун.
Юнги опирается спиной на клавиши фортепьяно. Новое ему никто не купит, если это он сейчас сломает сам. Поэтому он обхватывает крепкий торс ногами, цепляется руками за плечи и прижимается грудью к груди. Так даже лучше, пока он во время толчков трётся членом о чужой живот, упирается головкой почти в пупок и по-блядски откидывает голову, чувствуя на шее чужие губы. Метки россыпью покрывают ключицы и плечи, а губы распухают от каждого глубокого поцелуя, который больше похож на пытку, потому что слюни текут по подбородку и в глазах плывёт, когда одновременно тонут в ласках и задница и рот.
Мин задыхается и гортанно вскрикивает, чувствуя, как член упирается в него по самые яйца, как внутри всё распирает, как все переворачивается, и свет тухнет в глазах от яркого оргазма, сопровождаемого его собственным гортанным рыком, который позже срывается на полустон.
– – Замечательные шрамы.
– Скажи спасибо моей мамочке, блять, – едва может выговорить Юнги, – ты в меня кончил, урод.
Намджун пожимает плечами. Мол, выскребешь как-нибудь, ты же знаешь, где ванная. И это злит, кто знает, может, он какой-нибудь спидозный пидорас? В любом случае, юноша уже через десять минут – именно к тому моменту от крышесносного оргазма перестают трястись ноги – остервенело трёт себя мочалкой, стоя под горячими струями душа. Трёт места, где его посмели касаться ненавистные руки, и воет, разрываемый надвое. Почему всё так сложно?
Юнги злится, злится, злится, а потом на смену ярости приходит апатия. Становится настолько немыслимо похуй, что он даже не утруждает себя избавиться от чужой спермы. Он выходит из ванной, расхаживает в одном полотенце на бёдрах, пока по ногам течёт. Хочет – пускай подавится, сука такая. Юноша упивается, что может водить за нос этого ублюдка. Потому что заебало быть куском дерьма в чужой жизни, она одна, и Юнги один тоже. У него нет второй попытки или запасного сердца, так пусть оно будет спрятано за горой лжи, которая будет ранить всех вокруг, но быть щитом для него самого.
Мин урчит, когда чувствует руки на своих плечах. До выезда осталось совсем немного, а он стоит с влажными волосами, прихлёбывая из чашки отвратительно горький кофе. Он чувствует тёплые губы на своей шее, слабый укус и ленивую ласку. Его целуют во впалую щёку, едва мазнув губами. Так шлюх не целуют, ни за какие деньги так шлюху не поцелуют. Намджун укладывает свою голову ему на плечо, сгибаясь совсем немного. И его жёсткие волосы щекочут кожу. Юноша чувствует, как саднит растёртые в кровь бёдра.
– Тебе нужно собраться, я жду тебя в машине. Пятнадцать минут, сучёныш, – у Юнги просто сердце ухает вниз.
Он на взмокшее тело натягивает безбожно дорогой костюм, а потом гуглит с настольного компьютера Джина. И на странице большими красными буквами написано “Стокгольмский синдром”. Юноша бегло читает текст, ошалелыми глазами бегая по строчкам, закрывает вкладку и чистит историю браузера. Возле двери он поправляет черный галстук с с песочно-золотой полосой посередине, покрепче шнурует ботинки и со смелым и гордым видом дефилирует к огромному лимузину, на котором его сюда привезли более, чем неделю назад.
На улице прохладно, сухой ветер ерошит волосы. В автомобиле влажно и душно до тех пор, пока не включают кондиционер. У Юнги в голове мысли связываются в один огромный клубок из узлов, которые нужно распутать. По причинам, указанным в тексте статьи, совпадает большинство: удержание, физическое и сексуальное насилия, психологический шок на этой почве. Его коробит, но он привычно расставляет ноги и сутулится. Думает, о многом думает. Пока Намджун не притягивает его к себе за шелковый галстук, будто за удавку. Потом мысли вылетают из головы со свистом. Его снова целуют до искр в глазах, глубоко, жарко, кусая за нижнюю губу. Юноша бледный, но ухмыляется своим сучьим ртом, смотрит исподлобья. Только глаза у него не такие, какие обычно приходилось видеть.
Юнги дремлет почти всю дорогу. Его расталкивают минут за пять до прибытия, чтобы привёл себя в порядок. Только вот так ему лучше, чем снова прилизывать волосы в эту новомодную причёску. Да и сам он не горит желанием заниматься такой хернёй. Он выходит на улицу и млеет от роскоши. Гранитные ступени, блестящие и, наверняка, гладкие. Колонны, куча всяких мелочей – тонкости барокко – стенах и крыше. Античные статуи у большого фонтана с подсветкой. И все вокруг такие серьёзные, даже Джин, ждущий их у массивных дверей. Красная ковровая дорожка под ногами кажется вульгарной. Но на фоне огромного декольте молодой девицы, что уже хмельная льнёт к своему папику, она вполне себе стоящее дизайнерское решение в стиле максимального пафоса, как в Голливуде на всяких премиях.
Внутри здания атмосфера сохраняется. Люди перед глазами абсолютно разных возрастов, нет только детей до шестнадцати. И Юнги чувствует себя не в своей тарелке, когда множество взглядов устремляется на него. А из-за одного из столиков на него смотрит Чонгук, сверкая ослепительной улыбкой. И Намджун ведёт его туда, по дороге раздавая приветствия. Мин игнорирует протянутые руки и жмётся к мощному плечу спутника. Гостей невежливый юноша совсем не радует.
– Знаете, ваша прежняя спутница была гораздо лучше, чем этот неприветливый молодой человек, – сообщает мужчина лет тридцати на вид.
– А я вам ничем не обязан, чтобы в ножки кланяться, сэр. – раздраженно шипит Юнги, гордо задрав голову, – вас не должны волновать чужое сопровождение, – слова его пышут ядом, он смотрит снизу вверх своими проклятыми глазами.
Намджун чувствует неровное сердцебиение юноши, потому что пульс отдаётся через всё тело и долбит по венам. Теперь нужно следить за Мином, потому что это могло оказаться достаточно оскорбительным для этого уебана. Только вот, кажется, парня рядом с ним отпускает, он хватает фужер с шампанским с подноса снующего официанта и пьёт залпом, будто воду. Видимо, он ещё многого не знает о Мин Юнги.
Тэхён выглядит взвинченным. И Чонгук рядом с ним взъерошенный, чуть испуганный и усталый. Они говорят, что за ними всю дорогу был хвост – автомобиль с тонированными стёклами и без номеров. Джин уже пробивает, что может, наводит справки. Никаких следов. Тэхён модель и марку транспорта не помнит, поясняет только, что неимоверное крутая тачка. А Чонгук поясняет, что увидел это корыто не впервые. Но он обещает пояснить всё, когда вернётся из уборной. Юнги он тащит с собой, под предлогом того, что тот орёт громко в случае опасности и матерится так – ни с чем не спутаешь.
Их нет почти десять минут, когда Тэхёна накрывает волнение. Он идёт в сторону туалетов, слушая перешёптывания за своей спиной. Они правы, Чонгук выглядит как дальний родственник, он не похож на шлюшку. Не похож на того, кто раздвигает ноги на огромной постели и стонет развязно, стоит только пальчиком поманить. Ким боится, что такая прелесть может принадлежать не только ему. Потому что есть много других людей, которые обладают качествами для соблазнения крошки-Куки.
Дверь в уборную заперта изнутри. Но он слышит это сдавленное Чонгуково “Отпусти” и грохочущий болезненный стон Юнги. Тэхён просто выдёргивает ручку вместе с замком. И открывшаяся картина повергает его сначала в шок, затем в ярость, а потом разочарование оказывает с ног до головы. Чимин целует его маленькую сучку, а тот даже сопротивления не оказывает. Хотя в плечах он шире, в росте выше. Он отдирает Пака и выволакивает его прочь, в коридор. Поднимает Чонгука за грудки, чтобы только в глаза посмотреть. Но он совсем не это ожидает увидеть.
– Нализался, сука? – шипящим голосом спрашивает он.
Чонгук смотрит на него влажными блестящими глазами, показывает на трясущейся руке на синеющий след от инъекции и гортанно вздыхает. Раздаётся крик. И тот самый мужик, что доебался до пацана Намджуна, вываливается с окровавленным лицом из одной кабинки, откуда выползает перепуганный Юнги с разбитым носом и наливающимися гематомами. У него несколько порезов на тонких запястьях и прокушенная губа. И на пальцах чужая кровь. Он едва на ногах держится, полураздетый, цепляется ладонью за рану на рассечённой брови. Он прикрывает глаза, готовый или пиздануться или заплакать. А вместо этого только тяжело опускается на корточки, держась за голову, путая пальцы в волосах.
Когда этот мужик, заляпанный кровью, тычет пушкой Намджуну в лоб с криками, что творит его постельная сучка, тот даже не шелохнулся в ответ. Джин снял его с балкона, попросил секьюрити вынести тело и забеспокоился.
– Где Юнги?
Тэхён стоит возле двери, никого не пуская внутрь. Оттуда доносятся завывания, прерываемые чужой блевотой. И странный подкошенный смех. Парень собирается набрать Джина, но видит его перед собой.
– Они оба в неадеквате, допросить не получится. Но старшего, кажется, пытались вырубить и трахнуть, а он в состоянии шока чуваку глаз выдавил.
Намджун в некотором роде горд за свою сучку. Чувак, в любом случае, уже сдох от рук разозлившегося Сокджина, который просто белеет от ярости.
– Если бы мог, я бы вырвал ему язык и ради бонуса раздавил яйца, – хрипит Юнги, вываливаясь с Чонгуком в коридор, – поехали нахуй отсюда, поехали, блять, поехали!
Джина оставляют здесь, чтобы он, если потребуется, разрулил последствия. Вообще, такие праздники редко обходились мирно. Конфликты просто были ненастолько громкие, как сегодня, например, чтобы взбаламутить толпу в полторы сотни человек. По дороге к машине Чонгуку становится совсем плохо. Его развозит так, что он даже взгляд на ком-то сфокусировать не может.
Юнги вкратце описывает ситуацию, дрожащими руками вцепившись в бутылку воды, которую он опустошил за пару минут. Наркоту кололи ещё при нём, но Чонгук сопротивляться не мог. Трое мужчин держали его в лицо, хотя на тот момент парня уже приложили головой и он через предложение добавлял глухое “Я не совсем уверен”. Чимин явился тогда, когда парня конкретно распидарасило, когда он опирался на раковину и старался дышать ровно. Старшего брата же загнали в кабинку, приставили в башке пушку, и пошло-поехало. В процессе описания произошедшего юноша то бледнел, то синел, то вздыхал, судорожно скрипя зубами, то начинал трястись как припадочный.
Мин надеялся, что здесь не будет симптомов стокгольмского синдрома. Может, он и сочувствующий, но чувак, возжелавший его задницы, просто порядком охреневший зажравшийся хам. И злой Намджун подтверждал его догадки. Хвоста не было, зато Чонгук под волной прихода нёс такую окалесицу, как будто на протяжении семи лет болел шизофазией. И после слов “лампочки цветут после десятого февраля” стало не очень смешно. Это, действительно, выглядело малоприятно, устрашающе. Было решено остановиться у Тэхёна; и дом ближе, и путей отступления больше. Да и к бункеру, в котором можно перекантоваться и запросить помощь союзных семей, тоже недалече.
Особняк Тэхёна не менее роскошен, про себя подмечает Юнги. Намджун отводит его в первую попавшуюся комнату, потом показывает, где ванная. И, чёрт возьми, по ногам вдруг течь начинает снова. Юноша корит себя за это, пряча влажное пятно на штанах. Вернее, пытаясь спрятать, чтобы так стыдно отчего-то не было.
–Ты серьёзно? – Ким выгибает бровь, глядя на него, – тебе было похуй или просто лень? Или просто понравилось?
Юнги пожал плечами, махнул рукой, мол, отъебись уже, а, и выскользнул в душ. Нужно было дождаться его и снять стресс. Секс у Тэхёна в ванной – борьба на выживание. Поскользнёшься и расшибёшь себе всё, что вообще только в теле человеческом бывает. Поэтому Намджун разваливается на постели, расстёгивая верхние пуговицы на рубашке, скидывая галстук на пол. Он только прикрывает на секунду глаза, а умудряется уснуть. И из дремоты вырывает только прикладывающийся под бок Юнги, который кладёт голову ему на плечо и сопит тут же совсем по-детски. В любом случае, можно немного прикорнуть перед поздним ужином, который наступит только по окончанию кайфа Чонгука.
И пока они спят, Тэхён нарезает круги по библиотеке, где тихо и спокойно, где не слышно это проклятое “папочка”. Он хочет его до треска в черепушке, но не такого, которого от наркоты развозит, который не может никому отказать, который перед всяким ноги раздвинет, кажется. Только Чонгук пробовал много всякого дерьма,после которого его штырило сутками, поэтому от какой-то синтетической жижи его отпускает постепенно. Он уже почти адекватный, когда просит подойти его своим спокойным голосом.
– Тэхён, – впервые за всё то время, что они провели вместе, он зовёт его по имени, – знаешь, я, похоже, в тебя влюбился.
Кима распирает на смех. Он говорит “такого не может быть”, “ты под кайфом”, “да тебя же плющит, и слову не верю”. И Чонгук просто смотрит на него своими чёрными глубокими глазами, одними губами шепчет “не верь”, целует в острые костяшки руки, шею, щёку. И плачет? Мин просто понимает, что если не решится, то до завтра может не дожить. Больно чувствовать себя отвергнутым.
– Лампочки больше не цветут в конце февраля? – парень отрицательно мотает головой.
– Это не шутка, не шутка, Тэхён, – он просто пожимает плечами, будто не в любви признаётся, а говорит, что школу прогулял, – просто завтра может не настать, я на краю пропасти. Я знаю, что ты никогда не полюбишь меня в ответ, ты бессердечный, сам говорил.
Ким ему не отвечает, только целует в уголок губ, ожидая, когда наркотическое опьянение сойдёт на нет. На часах полвторого ночи, а пустой желудок распирает от голода. Повар давно отправлен домой, приедет не раньше, чем к шести. Зато в дверь уже минут пять ломится Джин, держащий в руках продукты. Иногда, когда нет возможности вызвать к себе персонал, когда нужно залечь на дно, Сокджин раскрывает свой кулинарный талант в кругу семьи. И последний раз он брался за нож не с целью убить полгода назад. Обычно, он старается следить за прислугой, чтобы не пришлось делать самому. Поэтому ему несколько неловко, когда сонный и взъерошенный Юнги стоит рядом с ним у плиты, отгоняя Чонгука, которому помочь невтерпёж.
– Сервировка! – Мин уже зол, если честно, – ты и кухня – вещи несовместимые.
А ему и так тоже нравится. Он ловко раскладывает ложки и вилки, напевает под нос. К четырём вместо позднего ужина у них ранний завтрак. А к шести все расходятся спать, выслушав скомканную историю Чонгука о том, что же всё-таки произошло в туалете. Юнги спит крепко, иногда даже храпит, отдавливает руку Намджуна и выглядит таким сексуальным – хоть вешайся. И будить ведь, сука, бесполезно. Обматерит и продолжит своё дело, пуская слюни на чужое плечо. Совсем, как ребёнок.
Намджун чувствует себя неуютно, когда Мин не сторонится его, отвечая агрессией на любое действие. Но он не смирился со своей судьбой, это нечто совсем другое, которое даже осмыслить не выходит. В любом случае, морфей всё равно накрывает тяжёлой волной, заставляя сомкнуть веки. Всё нахуй, всё потом, всё не сейчас. И даже храп возле уха не мешает совсем спать.
Джин будит всех в двенадцать, достаёт кейс с пистолетами и раздаёт по одному на человека. Чонгук щёлкает предохранителем, проверяет магазин так, как будто полжизни этим занимается. Тэхён присвистывает, когда Юнги достает холостые, запросто расстреливает банку из-под арахисового масла, которая стояла метрах в десяти. И у всех отлегло. Братья Мин, конечно, людей не расстреливали, но на адреналине и не такое делать начнёшь.
Юнги не имеет никакого представления о чём говорит Сокджин, когда они садятся в машину.
– Общий сбор – мероприятие, когда даже враждующие дома собираются вместе, чтобы избавиться от одной большой проблемы. Сейчас на нас плотно налёг Пентагон. Понятия не имею, чем мы им не угодили, тусовались бы в своей европе дальше, мешали бы итальянцам и всяким прочим. Но сейчас у нас огромная такая беда, а наши с ними, – он кивнул на братьев, – головы – самая главная цель любого врага. И где-то в наших рядах прячется крыса, которая с блядским Пентагоном сотрудничает.
Чонгук хмурится. Они в пизде.
========== V ==========
В машине ветер гуляет, залетает внутрь сквозь приоткрытые окна, ерошит волосы и мысли вместе с ними. Юнги переваривает полученную информацию, хмурится, щёлкает предохранителем пистолета. Волнение накатывает, копится, почти преодолевая грань, когда начинается истерика. И Чонгук держит его за руку, переплетает костлявые пальцы со своими, невообразимо горячими. Прикладывает голову к братскому плечу, бледный невыносимо, как будто из могилы достали.
Они едут совсем недолго, минут десять или пятнадцать. У Юнги нет часов, а спрашивать не хочется совсем. Ужасно болит голова от того, сколько он думает-думает-думает. Кажется, черепушка уже вслух трещит от того, что места в ней не хватает для мыслей. Мин цепляется за руку брата, сжимает до хруста, мешая Чонгуку мирно дремать. Чонгук тоже на взводе. Потому что обычно весь из себя такой дурачок-Тэхён вдруг становится серьёзным, опасным, действительно властным. И юноша бросает взгляды из-под полуопущенных ресниц на его широкие напряжённые плечи.
Машина тормозит возле неприметной многоэтажки с зеркальными стенами. Таких в Сеуле на каждом углу по десять штук. Джин достаёт пластиковую карту, прикладывает её к распознавающему устройству. Как в отеле совсем. И их встречают высокие люди в чёрных костюмах. Провожают до лифта, называют этаж. Юнги страшно до дрожи в коленях, до кругов перед глазами. Это гораздо страшнее, чем всё, что он пережил за последние почти десять дней.
Чонгук старается не отходить далеко, продолжает держать за руку. Его эта ситуация пугает абсолютно посредственно. Скорее просто с непривычки, что в этом и его брат замешан. Будь у него ещё хоть полгода до “выбора”, он бы закончил всё, и Юнги был бы свободен. Но переворот случился раньше, глава картеля сменился, всё пошло совсем не по плану. А теперь у него нет возможности.
Чонгук не может избавиться от Тэхёна, потому что любит его. Не может подстроить несчастный случай или что-то ещё. Он смотрит в глаза Сокджина, который на нервах едва седеть не начинает, и видит себя на дне его глаз. Жизнь уже растоптала, смолола кости в труху; Чонгук зрительные контакты не любит. Ему бы сейчас попрыгать на члене тэхёновском, стресс сбросить. Только Тэхён выглядит чудовищно опасным, поэтому юноша стискивает зубы, глядя на него издали, на расстоянии пяти шагов.
Дальше стоит огромная дверь. Зеркальная, толстая, наверное, пуленепробиваемая. Намджун использует свой палец, чтобы нажать на кнопку. Тэхён поясняет по телефону, что дальше путь для них закрыт, пройти не получится, когда всё закрывается пряму у Юнги перед носом. По ту сторону стекла он смотрит на свою шлюшку, этот взгляд кожей чувствуется, а по спине бегут мурашки. Чонгук спокойно нажимает на кнопку, ждёт, пока дверь распахнётся, и затягивает брата внутрь.
– Я, может, и сопля на палочке, но то, что ты ни разу меня там не видел не аргумент, – выдавливает Мин сквозь ухмылку.
Юнги просто подпирает стену. Ему не хочется идти дальше, совсем не хочется. Там может сидеть тот, кого он видеть хочет только на улице, чтобы по-человечески общаться, видеть улыбку. Но Джин подталкивает его за плечо, заставляет двигаться вперёд.
В большой светло-синей комнате около тридцати человек. И среди них Юнги всё-таки видит лицо своего бывшего – Хосока. И бунтарский красный сошёл с его волос, они давно не виделись. Последняя их встреча закончилась бурной дрочкой на пьяную голову, а потом Чон исчез, как в воду канул. Они встречались три года. Три года Юнги тайно от матери выпрыгивал в окно по ночам, чтобы забыться в жарких объятиях парня и алкоголя. На своём восемнадцатом дне рождения он видел Хосока в последний раз.
Намджун напрягается, глядя на блестящие глаза своего лучшего друга. И взгляд Чона направлен на искусанные в кровь губы Юнги, который дарит такой же взгляд в ответ, облизываясь. А потом его лицо делается серьёзным, глаза стекленеют. Он теперь чужая шлюха, а у Хосока обручальное кольцо на пальце. Хоби двадцать семь, а Юнги скоро будет двадцать один. У Чона уже ребёнок есть: из под рукава рубашки торчат цветастые браслетики, а в нагрудном кармане мелкие блестящие цветы. Дочурка, видимо. Как раз лет трёх, совсем маленькая – именно в этом возрасте хочешь жениться на папочке? Иногда об этом говорили по телевизору, а Мин как-то вот невзначай и запомнил. Пригодилось теперь, чтобы не угодить в капкан не до конца остывшей любви. Он многое может перетерпеть, если действительно будет дорожить. Кроме другой пары на стороне, которой тоже клянутся в верности и пудрят мозги.
Всё гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Потому что брошенное чувство, застарелое, но живое ещё, туманит голову, заставляет сердце судорожно сжиматься. Юнги думает, что Хоби, его милый Хоби, может спасти его. Может хотя бы что-нибудь сделать с необъяснимостью поведения. Может заставить Намджуна отпустить его? В такой ситуации он не сможет откупиться помощью даже такого важного в преступной сфере человека. И чем больше об этому думаешь, тем тяжелее становится смотреть на него.
Он помнит того Хосока, которого в двадцать пять раскладывало перед ним на кровати от двух бутылок виски на пустой желудок. Помнит Хосока, который шутил, что его за совращение несовершеннолетних посадят в тюрягу. Помнил Хосока, который говорил ему слова любви на каждом шагу. И волосы у него были красные, как старая кофта Юнги, которую он порвал, зацепившись за забор возле алкомаркета на своё совершеннолетие. А теперь в этой комнате нет больше Хоби. Здесь он Джей-Хоуп, надежда подполья и преступности, главное проклятье пентагона. Но всё ещё, блять, Хосок – первая и единственная любовь Юнги.
Чон скупо приветствует Чонгука, который чувствует себя уже куда более вальяжно, чем у дверей, жмёт руки Тэхёна и Намджуна. А вот Юнги он выводит за дверь под усталые взгляды. И только лишь сердцем чувствует, что сделав это, по самые уши в дерьме увяз. Мин маленький и податливый в чужих объятиях, кабинет заперт на замок изнутри. Слишком много вопросов задаёт Хоби, который продолжает отзываться на эту кличку, как ручной котёнок. У него, и правда, ребёнок есть. Только нежданный, нежеланный, как и брак по залёту. Притом ещё и навязанный, тогда Хосока с наркоты развозило, притом подсыпали её в стакан с мутно-зелёной текилой в дешёвом баре на окраине, в котором они с Юнги встречались часто, оставляя семьи и долг перед всеми снаружи. Он уже такой взрослый и улыбчивый, вытянулся, стал шире в плечах, возмужал, можно сказать. Мин перед ним казался зачахшим цветком в горшке, который поливать забывают.
Теперь не возникает вопросов, куда провалился человек, ежесекундно клявшийся в вечной любви. Только смотрит он в его глаза и ни слову не верит. Потому что не носят такие штуки от нежеланных детей, Юнги по себе знает. С ними говорят только из острой нужды, содержат, как мебель. И Хосок больше не говорит своё мрачно-затянутое “люблю” в перерывах между затяжками тлеющей сигареты. Чувства Хоби умерли тем же вечером, когда Мин заикнулся о своём предписанном будущем. Потому что дружба в мафии ценилась на вес золота, а любовь была предательской, глухой и пустой бочкой с дерьмом. Так воспитывали отцы, пока матерей сажали увядать в затхлые квартиры за сотни миль от собственных детей.
Юнги не хочет возвращаться внутрь большой комнаты с вытянутым столом. Не хочет знать, почему Чонгук может туда войти. Он просто запирается в кабинке туалета двумя этажами ниже и плачет, потому что видеть Хосока – всё равно, что вскрывать себе грудь тупым ржавым ножом. И он даже предположить не может, кто причинил ему в этой жизни больше боли. Но вторая привязанность нездоровая, ему бы просто психолога выбить, чтобы вывалить дерьмо из башки на врачебную голову, и продолжать ненавидеть Намджуна болезненно, медленно разрушая себя от самого скелета до тонких тёмных ресниц.
Время тянется бесконечно медленно. Трудно сказать: несколько часов прошло, или просто юноше плохо настолько, что он собственным ядом захлёбывается. И это невыносимо-невыносимо-невыносимо, глубокими царапинами и ранами въедается под кожу и вспарывает внутренности. Уже нет сил рыдать, остаются только глухие хриплые стоны, похожие на скулёж. Юнги сломан и мёртв, он сам себя не помнит, только щёлкает предохранителем пистолета, сидя на крышке унитаза. Он выходит к зеркалу, вглядывается в своё развороченное, красное, влажное, разбитое лицо. И от самого себя тошнит. Он приставляет пистолет к виску, когда раскрывается дверь. Он жмёт на курок и раздаётся только скрипящий металлический щелчок. У него в пистолете нет патронов.
Намджун обошёл уже всё здание, когда приспичило отлить. Сил кипеть от ярости не оставалось, когда очередной пенсионер, пышущий своим многогранным опытом и десятками килограммов, которые, к слову, были уж очень лишними, заливал ему в уши дерьмо. Хосок не слушал, отвечал на вопросы невпопад, просто записывал на полях чёрного ежедневника то, что зацеплялось за мозг. Его вообще мало ебало происходящее, потому что ему хочется домой, чтобы снять все эти маскировочные побрякушки. У Джей-Хоупа нет никакой семьи, он не пропадает часами с маленькой дочерью. Он пытается протянуть хоть на годик подольше с блядской лейкемией, которую вылечить почти невозможно. И курс химиотерапии, после которого вылезли все волосы, три года назад даже не облегчил ничего. Он бросил Юнги, чтобы было не так больно. Чтобы не смотреть на то, как он ляжет в гроб вместе с ним, чтобы не отдавать в чужие руки. Потому что у Хоби, любимого одним парнем Хоби, врагов неисчислимое количество. А теперь он видит, что лучше бы был рядом с Мином, который теперь просто вещь его единственного лучшего друга – с Тэхёном они не очень поладили, а Джин вечно занят был; с Чимином общались только из-за обоюдной скуки, с появлением Юнги нужда в Паке отпала.
И юноша, носивший железки во всех проколах, сбривающий волосы, набивающий татуировки поверх шрамов въелся под кожу до наркотической ломки. И первые полгода его можно было едва ли не внутривенно вводить, пока Хосок метался по постели в приступах болезненной истерики. Потом после курса химиотерапии волосы вылезли, оставив воспоминания о ярко-красных блядских губах Мина позади. Потом умер отец, который об отпрыске не особенно-то и беспокоился, в деньгах не отказывал, но на все просьбы, которые стоили хотя бы одной минуты, отвечал категоричным отказом.А теперь тем более никого к себе привязывать нельзя. И даже старые связи лучше порвать, потому что даже у бессердечных пидорасов проёбы бывают.
Намджун застывает посреди туалета, глядя на парня с пистолетом у виска. Естественно, он не заряжен. Обойма была пуста с самого начала. Только вот с чего вдруг он решил всем на радость подохнуть? У Джина были какие-то опасения, раз он поступил так предусмотрительно. А потом Юнги стоял на расстоянии десяти шагов и смотрел в глаза. И лицо у него раскосоёбившееся, и руки дрожат. Он проплакал здесь всё то время, все те два с половиной часа, пока шло собрание. И ещё около пятнадцати минут, пока по зданию рыскали в поисках, между прочим, его персоны.
Мин больше не гордый. Он опускает руку, разжимает пальцы, позволяя оружию шарахнуться об кафельный пол уборной. Он шагает, шатаясь, его плечи дрожат. Он цепляется за мужчину, просто закрывает глаза. И его голосом ломающимся можно резать по стеклу, потому что никто сексуальнее в предистеричном состоянии не разговаривает. Его просто хочется трахнуть, чтобы он забылся и перестал быть таким. Чтобы сучий характер возродился из пепла. Но Джин уже ждёт в машине, бледнеет, глядя на разбитого Юнги, которого нужно держать за руку, чтобы ноги у него не разъезжались в пьяную походку.
Чонгук оставляет свой номер телефона Сокджину, просит передать брату, меж тем гладит разозлённого до кругов перед глазами Тэхёна по коленке. И ведь палач постепенно расслабляется от незатейливой ласки. И это всё так тяжело, что словами не передать. Куки, действительно, воспитан Юнги, цену себе знает, а одним своим движеньем ещё и набить её может, только языком по розовым губам проведёт. Это по-своему опасно, но внутреннее чутьё заставляет верить большим чёрным глазам.
***
Юнги просто сидит, не двигается, почти не дышит. К нему подходить страшно даже Киму, который сносит головы врагам направо-налево. Потому что разбитых людей трогать боишься; они рассыпаются в пепел от прикосновения не тех людей. И Намджун ждёт, надеясь, что его приотпустит, что снова будет жалить словами в самую глубь, вести себя, будто самая стервозная сеульская сучка. Только юноша молчит, податливо кивает на любую просьбу. Он ничего не предпринимает, смотрит в одну точку, изредка моргает. Приходит вдруг осознание: добился своего, сломал, разрушил, почти сожрал по кусочкам. Только не он, а самобичевание, питающееся от чувств к кому-то другому.
– Убирайся вон из моего дома. В тебе больше нет нужды, ты – просто дерьма кусок, – мужчина равнодушен, когда пытается избавиться от наскучившей игрушки.
Юнги поднимается, своими стеклянными глазами смотрит в глубину человека перед ним, раскурочивает остатки души горькой ухмылкой и показывает средний палец. Он не говорит, просто потому что устал. Серьёзно, это просто затяжная депрессия, ему нужен врач. Такие вещи, обычно, заканчиваются так плохо, что только плачь и стони в унисон со своими внутренними демонами.
– Знаешь, я бы с радостью. Но если я выйду, я помчусь трахаться со своей первой любовью, – имя Хосока он предусмотрительно не называет; голос почти беззвучный, похож на сиплый шёпот, – а тогда ты пристрелишь его, чего я хочу в последнюю очередь.
