Текст книги "Bulletproof boy (СИ)"
Автор книги: ypink
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
Такая рутина для Мина в новинку. Он не может свыкнуться с тем, что мафия позади. Но там остался Чонгук, которого нужно держать под присмотром. Потому что гиперопека душит, блять. Потому что он помешан на нём, потому что защитить – самое ценное, самое важное. Юнги этим жил, а теперь бежит от раздирающей боли. Пока Тэхён жив, его главное сокровище в безопасности. Только у палачей срок короток, а малыш Кукки и сам голыми руками человеческие кости крошит. Только брат его об этом не имеет никакого представления, иначе бы не ушёл.
Юнги понимает, что с собой и своим прошлым он попрощался. Поэтому сглатывает колючий комок в горле и собирается пообедать в кофейне. Мысленно прикидывает, во сколько ему обойдутся седативные, и сможет ли он учиться в университете. Психотерапевт – удовольствие недешёвое. Юноша думает, что если не будет сильно разбрасываться деньгами, то сможет протянуть год или побольше. А дальше придётся выкручиваться.
***
Хосок лежит в кровати, утирает впитавшиеся кровавые пятна с рубашки. У него лицо белое, как снег. Оно опять обострилось. И всё из-за Юнги. Сердце колотится бешено, и в ушах шумит. Ужасное чувство. Его изнутри рвёт по кускам, а ошмётки внутри в кипящей крови варятся. Он не может отпустить, будто отдал кусок души, будто вшил под кожу зависимость от этого пацана, забитого татуировками и шрамами вдоль и поперёк.
Улыбка на губах расцветает, такая горько-ядовитая с привкусом одиночества. Чон берёт телефон, набирает наизусть заученный номер. Гудки бесят до дрожи в коленях.
– Намджун, – мужчина чувствует себя неловко, – прости, что отрываю от дел, но это важно. – Он делает глубокий вздох, сжимает угловатый корпус мобильного и сглатывает неожиданно вязкую слюну, – мне осталось от силы год, я болен смертельно. Нужно документально утвердить, что будет с моим картелем.
По ту сторону провода разбивается что-то. И внутри у Хосока тоже бьётся с таким треском всё нахуй. Грудь распирает от воздуха, который не получается выдохнуть. И всё тело горит в болезненной истоме, но чётко обговариваются пункты договора. Ты какого хрена раньше молчал? Это хочет сказать Намджун, когда слух улавливает неправильные вдохи, похожие на свист осеннего ветра. Но Юнги он бы не отдал и при таких обстоятельствах. Хосок это знает, поэтому и спускает с рук блядский побег. Но он не поддерживает связи даже с Чонгуком, которому морочат голову. Они врут ему, и это настолько очевидно, что хочется скрипеть зубами. Потому что Чон Чонгук – самый страшный и кровожадный человек в его жизни – слепо верит с улыбкой на губах. Но недееспособность Тэхёна его сильно подкосила, он не видит дальше своего носа, крутится вокруг, поднимает на ноги. Чудес не бывает, это бессмысленная трата времени. Только кого ебёт это, когда в глазах звёзды от того, что за руку держут. Хосок даже завидует.
Мин Юнги стёр себя, изничтожил. Он мёртв. И Чон найдёт того, кто когда-то им был, кого он любил до потери пульса, да и сейчас, наверное, тоже от него с ума сходит. Оно буквально на грани ненависти внутри бьётся, через край чаши терпения льёт кипящей смолой, которая прежде была сердцем в железных доспехах. А теперь у него нет сердца. Оно вместе с Юнги пропало, стёрлось. Его сожрали стервятники, разодрали в клочья и разбросали по невыносимо горячей пустыне, где только солнце палит своими лучами на людские головы. Это ад, в котором Хосок испечётся без него; ад, где самые страшные демоны – разбитые чувства. И пытают они ножом ржавым в грудь, который крутят, разрывая плоть.
Мин Юнги исчез прошлой ночью, будто никогда не существовал. Будто этот пацан приснился, въелся под кожу своим хрипло-шепелявым голосом, красивым телом. И глазами безумными, чьи взгляды трепетно хранит мужчина в воспоминаниях. Это одержимость, зависимость. В девяносто процентах случаев наркоманов отучить не удаётся. И Чон знает, что до самой смерти в этом застрял. Он своё сердце юноше под ноги бросил, а тот под давлением рушащейся психики почти растоптал его. Хосок думает, что лучше бы умер. И завещает власть в картеле Юнги. У Намджуна на парня другие планы, но он предусмотрительно умалчивает об этом. У них один наркотик на двоих, и следующая доза станет спасительной. Никто не хочет делиться.
Комментарий к VIII
Так, следующую делать из линейки флешбэков или продолжить гнуть основную линию?
========== IX. Old wound two. Seokjin’s story ==========
Сокджин судорожно сжимает кружку с кофе, когда думает об этом. Он сын госпожи Мин. По крайней мере, биологический. По рассказам его отца, уломать такую выёбистую барышню на ребёнка было почти невозможно. Её желание шляться, прыгать по чужим членам, лишь бы получить внимания, вымораживало взрослого состоятельного человека. Он влюбился в её красоту, будто мальчишка. Не ходил у неё на поводу, но был готов исполнить любой каприз. И официально Ким был уже помолвлен, но сына буквально на коленях вымаливал. Пока мог. Эта сука отказывалась рожать, говорила, что беременность испортит фигуру. Это начинало злить настолько невыносимо, что стоило бы найти компромисс. Она ждала ребёнка, но настаивала на аборте. Она была почти никем в своей семье, только лишь расходный товар, поэтому старалась действовать поперёк родительской воли, делала всё наоборот. Доводила до ручки даже дворовых собак и охрану – огромных лысых бугаев.
Жизнь Сокджина непросто вымаливали. Её выкупили, будто дитя в утробе – очень дорогая фарфоровая кукла. Его мать получила конвенцию о неприкосновенности, отца своего прикончила, а мать упекла в психиатрическую лечебницу. Там она скончалась к рождению своего первого внука, но об этом никто и не позаботился. Первый сын, которого никто так и не получил, – очень дорогое удовольствие. На Кима долго насаждало семейство с многочисленными родственниками. До первой беременности жены. Во всяком случае, Джин знал: его искали. Это грело душу, но лучше бы спасли сразу.
Стоило только госпоже Мин выносить здорового младенца, она подписала отказ и увезла его к границе государства. В документах подделали дату и место рождения, оставили в графе “родители” прочерк и отправили в приют. Она имела полную неприкосновенность по договору, поэтому информацию о сыне одного из самых влиятельных мужчин в Корее никто не мог добыть. Начался переполох. А через два года жена забеременела. Стало совсем не до ребёнка, который мог быть уже мёртв.
Джин своих родителей до одного судьбоносного случая не знал. Там, где он прожил первые шестнадцать лет, было плохо. Вокруг пахло затхлостью, кажется, это был подвал. На таких угрюмых и несимпатичных детей не было мест. Их не могли финансировать, ведь большинство приютских денег расходились по рукам. Но Джин среди других был достаточно миловидный мальчик. Просто заведующей приставили пушку ко лбу и заявили, что лучше бы этому ребёнку сдохнуть как можно скорее. Лучше прямо сейчас, как только хлопнет входная дверь.
Женщина оказалась слишком мягкосердечной. И невинный взгляд карих глаз из пелёнок пленил её, наверное, навсегда. Но из-за давления ей приходилось держать Джина в подвале с теми детьми, который оказались абсолютно безнадёжны. Им доставались объедки с общего стола, обноски тех, кого забирали наружу, вещи, не удостоившиеся общего внимания. За кусок хлеба, сухую булку, коробку с несвежим молоком приходилось драться. Когда младенца только спустили к ним, о нём позаботиться решили дружно. Все там были старше и намного. От десяти до шестнадцати лет. Естественно, были девочки, рожавшие по глупости. Детей отбирали на верхний этаж, и поделать с этим было нечего. Поэтому грудного ребёнка вырастить было несложно. Начались проблемы, когда он начал ходить и лазить везде. Сокджин ронял на себя старые зеркала, ветхие столики, рушил кладку в углу сырой комнаты.
Подвальных детей не водили в школы, не отправляли их к воспитателям и врачам. Поэтому до трёх лет Джин не умел разговаривать. Сверх меры он никогда не просил, из-за чего, несмотря на бои на выживание, каждый побеждавший всегда делился, чем мог. Но его очень опекал Кихо – парень лет на семь постарше. Он учил его хангылю, числам, вещам первой необходимости. Кихо был достаточно умён, перескочил через два года обучения. Ребёнка воспитывали все вместе. Джин был единственным, кто рос вполне полноценным в холодных стенах подвала.
Но там надолго не задерживались. Либо умирали, либо сбегали. И в итоге ты мог стать: трупом, шлюхой, бандитом. Поэтому все, кто в своё время приложил руку к воспитанию Джина, к его пятилетию из жизни приюта исчезли. Остался только Кихо, неведомым образом державшийся на плаву. Но он был слишком слаб и худ, чтобы участвовать в драках за еду. И мальчишка сам занимался этим до тех пор, пока ему не выбили первые зубы. После этого был наложен неподъемный запрет, неоспоримый никоим образом. Кихо уходил по ночам, иногда днём. Без причины над малолетним глупым Сокджином не издевались. А он предпочитал лишний раз не открывать рот, чтобы не быть избитым.
Это продолжалось десять лет. Джин знал больше, чем многие другие, жившие рядом с ним. Он умел подслушивать, лгать, притворяться дураком. Но к девяти годам он не отставал в развитии от других детей. Но выбраться из столь затруднительного положения всё равно не получалось. Руководство сменилось. Оказалось, что Сокджин не указан ни в одном из документов. Поэтому от него хотели избавиться, но Кихо буквально на коленях молил о пощаде. Это было странно, но его послушали. И теперь он пропадал сутками, неделями. Возвращался хромой и измученный, едва мог говорить. У него всё время болело что нибудь, поэтому он отлёживался подолгу и плохо ел. Синяков на его тонких руках было столько, что трудно было представить: откуда они берутся.
Джин узнал об этом абсолютно случайно. И это было настолько больно, что ради него кто-то вытворяет подобное. Заведующий приютом трахал Кихо до хруста в его хрупких костях. В тот день он впервые плакал, давился рыданиями и проклятьями. Впервые поклялся себе убить кого-то. Потому что у Кихо, у тонкого больного Кихо, была любимая. Она странным образом умудрилась попасть в семью. Она назвала его Сокджином. Джильсон. И короткие кадры воспоминаний, как Кихо целовал её короткие пальцы на прощание в грязном сыром подвале мелькали перед глазами всю ночь.
Сокджин заявил, что не может отягощать других и готов умереть. А утром Кихо повесился, глотая горькие слёзы. Так маленький ребёнок начинал познавать взрослую жизнь. Так Джин лишился единственной опоры. И жил, иногда принимая подачи особо жалостливых. Он же псих, жалко, такой крошка. Когда через три года Джильсон вернулась, чтобы забрать уже свободного возлюбленного, он так и не смог посмотреть ей в глаза. А она сказала тогда самые важные слова в его жизни:
– Знаешь, что его погубило? Твоя блядская жалость.
Он больше никогда не видел её. И себя тоже не видел. Внутренние демоны жрали изнутри покалеченный разум, разбитое сердце, пылкую альтруистическую душу. Кихо закопали на собачьем кладбище. Это он узнал, когда подслушал разговор заведующего с одной из воспитательниц, которая хранила подвальный ключ. План побега Джин вынашивал больше трёх лет: добывал ресурсы, копил деньги, договаривался с теми и другими, искал место, где сможет схорониться. В запасе было ещё пару месяцев, но предложение “потрахаться за хорошую жизнь” послужило спусковым крючком.
Так как Джин выбился из запланированного графика, то полгода он прожил сам по себе. Постепенно, короткими перебежками, попутками добрался до Сеула, где можно было неофициально работать. Всё пошло по пизде, потому что в Сеуле у него не было даже косвенных знакомых. Ему было негде ночевать, потому что сдать комнату ему не хотел даже наркоман. И первые деньги ушли на задрипанную комнатку в общаге, где он с трудом мог спать, где его грызли клопы, живущие в драном матрасе.
Через пять месяцев деньги закончились, и Джин отправился на улицу. Он несколько недель ночевал в парках, под машинами на парковках. И в какой-то момент стало настолько тяжело, что хотелось сдохнуть. Хотелось сна в мягкой постели, нормальной еды, любви, отдыха, спокойствия. Они встретились на улице возле клуба: худой костлявый Сокджин и расслабленный Намджун. Они смотрели друг на друга на расстоянии вытянутой руки, наблюдали молча, глубоко дыша. Ким тянет к нему руку, думая, что этот незнакомец похож на его отца слишком сильно.
Джин настолько заебался, что ему лишь бы в кровати поспать. И он сейчас именно в том возрасте, когда хочется трахаться, обжиматься, когда организм требует комфорта и спокойствия. И всего этого нет, совсем нет, не было толком никогда и, видимо, не будет. Он прищуривается в свете фонаря, опускает глаза и сильнее кутается в слишком тонкую кофту. На улице октябрь, поэтому ветер промозглый насквозь продувает, что только кости трещат под его напором. Парень понимает: ему пневмония светит такими темпами. И похоронят его рядом с Кихо на собачьем кладбище, думается.
Обычно у клуба тусуются шлюшки на одну ночь. И Намджун впервые видит здесь юношу, наверное, почти своего ровесника. Вот так он ещё не пробовал, поэтому заиграет, подмигивает бледному зашуганному молодому человеку. А Джин решает, что всё ненастолько и плохо. Что лучше подставить задницу и временно прогнуться, чем канючить, упираться и, в конце концов, сдохнуть на улице. Он принимает широкую протянутую руку на своём плече. Джин достаточно взрослый, но у него прежде секса никогда не было. В такой ситуации ему и передёрнуть некогда, что говорить о настоящем контакте.
Намджун ещё в авто понимает, что сорвал куш. Когда целует, но они сталкиваются зубами. И парень перед ним отправляется, тянется, чтобы попробовать снова. Он не неуверенный, он чистый, как монахиня. Поэтому целуется со странно возбуждающим причмокиванием своими пухлыми сухими губами. Он насквозь прозябший, пахнет листвой и бетонные стенами парковки. По нему видно, что он бездомный и ничей. Что никто не будет искать. И кожа под изношенной одеждой у него чертовски тонкая, что косточки просвечивают.
Намджун кусает его в изгиб шеи, принуждает откинуть голову. У этого парня странно кривые пальцы. Откуда ему знать, сколько раз они были сломаны? Верно, неоткуда. Поэтому Ким этим голову не забивает, наслаждается девственным телом, буквально лижет чужой рот, проталкивает туда свой язык, посасывает и кусает. Сокджину дышать нечем. Он глядит из-под полуопущенных ресниц, чувствует, как с головой кроет от вожделения, что только руки дрожат. Ему нравится чувство, которое он смакует после поцелуев, когда парень, жаждущий его трахнуть, отрывается перевести дух. Его трудно охарактеризовать, но оно трепещет где-то над диафрагмой, поднимается выше, давит на рёбра и лёгкие. Голову вскруживает от прикосновений к хрупко-широким плечам, животу. Джин силится втягивать воздух потише, а не сквозь стиснутые зубы задыхаться. Каждый глоток воздуха настолько обжигающе-холодный, что грудь вздымается прерывисто, замирает.
Намджун с парнями никогда не пробовал. Видел, как его знакомые многократно делали подобное перед ним, как стонали от узости чужой дырки. Те, что были снизу, довольны оказывались далеко не всегда. По крайней мере, иногда это даже заканчивалось госпитализацией. И единственное, что хорошо запомнилось, – смазка. Её должно быть много, больше, чем требуется для секса с женщиной. Иногда для того, чтобы нагнуть очередную девку, стоило только чуть возбудить её, и в трусах под короткой юбкой сразу становилось скользко и мокро. Поэтому парень набирает СМС прислуге, чтобы всё необходимое через десять минут уже было в его комнате. До дома остаётся не особенно много, но Ким силится не начать раздевать будущего любовника прямо здесь.
Джин кусает распухшие от поцелуев губы, когда думает о том, ради чего он готов запрыгнуть в койку к незнакомцу. Мысли путаются в огромный клубок из “если…” и “потом… “. Стать шлюхой ненастолько плохо. Если всё пойдёт хорошо, то даже напрягаться не придётся. Его обеспечат, если он понравится. А ради этого стоит хлопать глазами, поменьше болтать и стонать погромче. Желательно так, чтобы к концу голос сорвался на болезненные хрипы. Но его и так передёргивает, когда касание горячего языка к шее перерастает в укус, оставляющий красный след. Будь Сокджин девкой, потёк бы уже Ниагарским водопадом, что только отжимай трусы. Но его, в самом деле, ведёт от каждой ласки, которая ощущается совсем не так, как по чужим рассказам. Это лавина, а не пожар, цветущий под кожей языками яркого пламени.
Машина тормозит у огромного дома. Джин такой видит впервые, поэтому стоит и смотрит. Даже возбуждение на секунду затухает. Но оно вскипает вновь, стоит чужим пальцам коснуться острого плеча. Его почти волокут по дому, щёлкает дверь комнаты, и юноша падает на огромную кровать, которая не скрипит под его весом, как это всегда было. Он теряется при ощущении мягкого матраса под телом, но собирается, берёт себя в руки и понимает, что со временем это пройдёт и он станет независим. Но он плавится под напором ласк, подставляет для поцелуев острый кадык и кусает себя за ладонь, удерживая стоны.
Намджун стаскивает с него подобие одежды и оценивающим взглядом проходится по фигуре. Кости выпирают везде, где можно. И особенно ему нравятся узкие бёдра, которые, вроде бы, на женские не похожи совсем. Но ноги у этого чувака вне конкуренции со всеми теми, которые Джун в этой жизни видел. Ему даже немного завидно, на долю секунды. Джин обнажённым чувствует себя неуютно. Поэтому пытается стащить с партнёра хотя бы рубашку, но боится хоть пуговку оторвать. Ким сжимает его, блять, боже, кривые пальцы одной рукой, а другой отрывает все кнопки и защёлки на своей одежде, которые со звоном осыпаются на пол. У него таких сотня, ни одну не жалко.
Сокджин судорожно сглатывает, оказавшись прижатым к широкой груди, жар которой сжигает его заживо, печёт внутренние органы, будто в духовке. Его член обхватывают чужие пальцы, и юноша не успевает вовремя заглушить стон, разрезающий глухой раскалённый вакуум, который кипятком на кожу секунду назад опускался. Теперь накрывает стыд. Джин укладывает голову на татуированное плечо, чтобы в глаза не смотреть, и тихо скулит, подбрасывая навстречу кольцу пальцев бёдра. Под веками, только глаза закрой, искры пляшут, во все стороны всполохами пламени бросаются. Когда смущение медленно умирает где-то на задворках сознания, парень прогибается в спине, чтобы прижаться сильнее, чтобы касаться кожа к коже и сгорать. В ответ он получает поцелуй в губы, который больше похож на секс ртами. Джин хлюпает, пытаясь ласкать глубже и сильнее, чем может и умеет.
– Ох, а ты та ещё сучка, да? Скажу тебе своё имя, чтобы ты мог его стонать: Намджун, – парень руками гладит впалый живот, щекой трётся о плечо и припадает к груди.
Он неоднократно видел подобную ласку, но боится переборщить, потому тонкую кожу ореола втягивает, перекатывает сосок между зубами и слушает, как Джин даже с закрытым ртом не может удержать похабные звуки. Воздух накаляется от каждого движения. Джин мечется, пытаясь извернуться от ошеломляющей ласки. По всему телу будто ток расходится от полумягких прикосновений горячих, чуть грубых пальцев. Кожа будто по швам расходится, падает тонкими лоскутками на шёлковые простыни и вздувается от жара.
От Джина пахнет уличной пылью и дождём. Его нужно отправить отмокать в душ, отпоить тёплым чаем и обнимать. Намджун вместо этого трахает его пальцами, пытаясь сдержать восхищённый вздох. Он видел много девственниц, которые за брендовые шмотки раздвигали ноги. Но этот… В душе не ебёшь, чем он руководствуется, когда готов подставить свою задницу. Он не знает его имени и семьи. Возможно, он собирается засадить до искр из глаз вражескому шпиону – похуй. Где-то внутри головы копошится предчувствие, что это неправильно, что этого никак нельзя совершать прямо сейчас. Ким показывает судьбе средний палец, когда одним резким движением проникает в ненормально узкую дырку. Джин поджимает на ногах пальцы и рычит в подушку, сглатывает поступающие слёзы. Боль разносится по телу трепещущей волной и он хнычет, сводя ноги, чем делает только хуже.
Намджун держит его за бедро, мажет влажными гуюами по шее. Хочется сказать что-нибудь, но голос пропал. Всё внутри сжимается в тугой комок.
Намджун замирает, не решается вздохнуть, чувствуя, как прямо сейчас готов кончить. Внутри настолько туго и горячо, что первое движение выходит болезненным для обоих. Сокджин ловит воздух распухшими губами, стараясь удержать в себе рвущуюся наружу истерику. Он чувствует хватку на своих бёдрах. И неловкость рассекает лёгкий шлепок по ягодице. Красный след расползается по коже ярким пятном, и юноша инстинктивно чуть подаётся назад, принимая член глубже в себя. Ощущения выходят двоякие. Боль постепенно утихает, сливается с остальными ощущениями, которые исчезают. Голова взрывается, когда Джин задирает копчик, а подбородок опускает на подушку и дышит сквозь стиснутые зубы.
– О, блять, какой же ты узкий, – бормочет Ким в припадке эйфории, которая внутренние органы выкручивает, сжигает.
Юноша под ним упирается локтями в кровать, чтобы не сойти с ума. Намджун притягивает его за одну руку, заставляя прогнуться в спине, и толкается, до упора вгоняя себя в оцепеневшее тело. Он сжимает острое запястье, направляет. И всё глубже и глубже проникает с каждым разом. Джину кажется, что член скоро пронзит его насквозь, вылезет через горло. Он пытается, пытается, пытается, а потом сам навстречу подбрасывает бёдра и срывается на полуплач. Это настолько возбуждает, что Намджун буквально теряет голову, втрахивает обессиленного парня в кровать, вцепляясь в плечо зубами.
Джин срывает голос на первом заходе. И сознание теряет, содрогается от оргазма, пока темнеет в глазах. Он вырубается, когда чужие пальцы вплетены в волосы, тянут затылок назад, заставляют вынуть спину, как в самой мейнстримной порнухе. Намджун знает, какую купит ему квартиру, какую даст кредитку, в какой поведёт магазин и сколько времени уделит на совместный душ. Но юноша к утру не просыпается, а расталкивать его нет никакого желания. Тэхён смотрит на него из дверного проёма одним глазком, пока старший брат пьёт кофе в гостиной, выпрашивая квартиру.
Джин чувствует на себе чужой взгляд, распахивает глаза и смотрит в ответ. У него глаза – тёмный смог, который впечатлительного Тэ укутывает с головой до самых пят. Он ничего не рассказывает отцу, но легонько толкает намджуново плечо своим, будто сообщает: я знаю.
Родство раскрывается случайно. Через почти год, когда господин Ким уже прекрасно осведомлён о том, кого его сын регулярно так потрахивает, кого бережёт. Этот Сокджин – мутная личность: ни документов, ни семьи, ни школы. Его обустраивают в социуме, он оказывается старше Намджуна на два года. Дата рождения совпадает вплоть до дня и погоды. А надежда, как говорится, умирает последней. Анализ ДНК шокирует результатами.
– Он ваш сын, – коротко подытоживает врач – женщина с узким острым лицом, – никаких сомнений.
А Намджуну как-то неловко трахать собственного, да и, между прочим, старшего брата. Джин просит забыть об этом, будто это ошибка. Но больше ничто не заходит дальше банальных “привет-пока”. Напряжение разбивает Тэхён, которого этот инцидент ничуть не смущает. Потому что ему двенадцать, когда мир кажется проще и понятнее.
Джина держат под наблюдением почти десяток врачей. Ему нельзя того, другого, пока покалеченная психика медленно восстанавливается. Ему составляют диету, расписание упражнений, сна, прописывают витамины. Нанимают учителя, и парень учится на дому, нагоняет программу, пропущенную за всё время, за несколько месяцев. Он работает на износ, но видит улыбающиеся взгляды отца и думает, что оно того стоит.
Сокджин рождается как чей-то сын. Медленно набирает вес, харизму, по-настоящему живёт. Его больше не мучают ночные кошмары, он спокойно может размазалась чужие мозги по стене. Намджун думает, что его брат – страшный человек. Тэхён думает, что Сокджин-хёна нужно защищать, ведь он такой нежный цветок. И он прав настолько, что буквально с ума сходит от злости, когда его хён идёт в школу. Он же симпатичный старшеклассник с кучей денег, с личным шофёром. Суон крутит им как хочет, пока сама только рада ноги раздвинуть перед Намджуном ради новенького телефона. И из-за этого они ссорятся настолько сильно, что дерутся. Джин влюблён в Суон, но дальше собственного носа не видит. Он ухаживает за ней, несмотря на измены. Она меняет по пять партнёров за ночь, иногда со всеми вместе, иногда раздельно. В конце концов, Сокджин не всепрощающий. Он отвешивает ей смачную пощёчину посреди улицы, прямо перед её домом, когда приезжает за ней на пьянку. Он при её отце громко называет её шлюхой, пока она заливает слезами порог своего коттеджа. Суон – плохая актриса, и мягкосердечный юноша решает стереть её из своей жизни. Пока может. Поэтому через неделю её объявляют безвести пропавшей. Она стала первой, кто пал от его рук.
И Джин живёт полной жизнью:школа, вечеринки, магазины, полноценные обеды, завтраки, ужины, спокойный сон. Он становится частью семьи, он любит своих “тупоголовых” братьев, серьёзного отца. Живёт и наслаждается, пока не узнаёт: кто его мать. И что у неё растут ещё дети. Он хочет спасти их, но не может. Убивается в учёбе и женщинах, с отличием заканчивает школу и университет. Занимается, чем попало. Отец в эту семью запрещает лезть. И неоднократно повышает голос, что госпожа Мин – психопатка законченная. Джин суёт свой нос туда до тех пор, пока его папа не сообщает ему, что не имеет никакой власти над ней. “Она убьёт тебя, – устало говорит мужчина и трёт виски пальцами, – я боюсь, что не успею тебя спасти. Ты мне очень дорог, даже не представляешь. Поэтому, будь добр, сиди ровно, тише воды, ниже травы. Если она узнает, что ты жив, разворотит весь Сеул.”
И Сокджин, послушный сын, не лезет. Не лезет ровно до тех пор, пока отцовская смерть не развязывает ему руки. На второй день после похорон он уже перелопачивает всё, что только может найти. И второго ребёнка там держат подпольно для мафии. Судьба стать шлюхой его брата устрашающая, но он не подаёт виду – не время. И если за мальчишку, который будет с Тэхёном, он не особенно-то и волнуется, то вот за второго – очень даже. Ведь сколько бы Хосок не заметал следы, очевидно, что они трахались. И не просто трахались. Они сходили с ума друг от друга настолько, что целовались под пулями, когда пара шальных оставила шрамы на их телах. И Джин волнуется, что он не сможет отпустить. Потому что он знает, чем Чон болен. И что ему осталось не особенно долго, ради этого уехал.
Перед ним не зажравшийся подросток. Он забитый, глаза взрослые. Он видит себя в нём, чувствует, как сердце разрывается от одного взгляда из-под смольных волос. Впервые за всю жизнь плачет в тот день, потому что, сука, не уберёг. Он ненавидит себя за это настолько, что с трудом удаётся дышать без боли. Хочется вспороть себе грудь, чтобы это внутреннее давление пропало, перестало ломать острым копьём кости. Он себя изо дня в день по кускам собирает после той новости. А теперь…?
Юнги кусается, будто дикий пёс. Он не ручной хорёк, и это настолько очевидно, что Намджун выглядит как придурок. Ровно до того момента, как не начинает применять насилие. Они отделяют работу и семью. Поэтому Джин может принять, что его родной брат самого близкого застрелит и не поморщится. Но всё внутри предательски сдавливает, когда он его тогда в ванной находит. Он не думает, когда тычет пушкой в намджуново брюхо. Совсем не думает, только слышит сдавленный всхлип, который Юнги обронил в своей комнате. И слышит, как сердце в груди колотится гулко и быстро, со скоростью автоматной очереди. И ведь его действительно боятся. Но Намджун не испытывает угрызения совести никакого, когда заглядывает в комнату своей шлюшки утром. Тот едва может встать, наверное. Второй раз за всю жизнь Джин хочет ударить его и бьёт без промаха. Потому что настоящий убийца, действительно безжалостный, здесь только один. И Джин не просто страшный человек, он чудовище, воспитанное кошмаром, ничтожностью одиночества. Он не цепляется за маму и папу, но его бесконечный альтруизм реверсирует его в настоящего монстра, который черепушки врагов крошит в пыль голыми руками.
Джин понимает, что его милый брат Юнги тащит его в пропасть. Он понимает это, когда хочет его трахнуть, когда растягивает пальцами тугую дырку и сходит с ума. Юнги красивый, привлекательный. Его хочется поиметь, но кровные узы петлёй давят на горло. Он не предпринимает ничего стоящего, хотя член больно упирается в жёсткую ширинку брюк. Впервые за всю жизнь Ким Сокджин – серьёзный, между прочим, человек – мастурбирует, как подросток. И никак насытится не может, только рано дышит под ледяным душем и старается унять бешеный пульс. И после этого он становится окончательно асексуальным.
Знакомство с Чонгуком не менее шокирующее. Он, если не страшнее Джина, то опаснее. Он взрощенное в ненависти дитя, он упивается чужой кровью, готовый за своего хёна дьяволу душу продать. А ещё он влюблён в Тэхёна, который старательно отрицал свою бисексуальную натуру до восемнадцати. Сам виноват, что пиздел слишком много. Ему и устроили многочасовую лекцию о бисексуальности с показом гей-порно. И больше Тэхён не зарекался говорить об этом. Но Джину даже завидно, что не ему досталось такое сокровище. Что эта маленькая чёрная роза принадлежит до кончиков волос другому. Но Чимин обращает на него слишком много внимания. Настолько много, что откровенно пытался склеить, затащить в постель, распускал свои руки. Только Чонгук подпольный нагибатор, тот самый, который целое здание головорезов превратил в кровавый театр и скрылся. Он опасный.
Джин не боится прикосновений холодного металла оружия к коже. У него нет страха смерти и инстинкта самосохранения. Но правда и родстве с семьёй Мин выбивает из колеи Юнги, Чонгука и Намджуна. И уже после того, как он отпускает покалеченного мальчишку, встречается с его любимым макнэ. Он одержим своим младшим братом настолько, что, не раздумывая, голову сложит. И Чонгук сам это понимает. Его условия сделки довольно выгодные.
– Защити Юнги, – буквально кричит он ему своими глазами.
Сокджин клянётся. Потому что знает, когда ляжет на холодную землю, думая, какого цвета могильную плиту он хочет. Это не трагический конец. Приютские дети навсегда останутся без семьи. Джин понимает, что не хочет привязываться ни к кому. Потому что из-за Юнги он готов не просто уничтожить своего брата. Он его прах по ветру развеет, упиваясь пеплом, оседающим в лёгких. И он готов ударить его снова, только вот виновник его ярости подставляет своё лицо. Мужчина тем вечером до крови кожу стирает на кривых пальцах, лишь бы не осталось ощущения того удара на коже, пусть смоется. Джин проклинает себя, битым стеклом к его ногам осыпается и прощения просит. А у его брата другие дела, другой брат и расшатанная психика.
