Текст книги "Bulletproof boy (СИ)"
Автор книги: ypink
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
Юнги лежит на постели, заботливо укрытый тонким флисовым одеялом. Джин скрашивает его одиночество рассказами о своей учёбе. Оказывается, ему позволили поступить в институт, покрыли все нужды. У него два высших: окончил консерваторию и медицинский университет.
– Я на скрипке играю профессионально, только не практиковал давно, – на лице расцветает грустная улыбка, – полтора года ещё геникологом работал в частной клинике. Потом меня подстрелили, но не серьёзно. С тех пор я уже как пять лет птица в клетке. Но мне вполне комфортно.
До попадания в картель его будто не существует. Джин не говорит о своей жизни вне, о матери, о старом доме. А раз не говорят – не спрашивай.
– Я сам пианист, – Юнги не смотрит на него, боится увидеть лишнего, – и песни свои пишу. Живу музыкой, так сказать. Пару раз мы с Гуком давали концерты в клубе. Меня на частное прослушивание недавно приглашали, только вот облом.
Юноша медленно погружается в сон, убаюкиваемый рассказами Джина. Он не знает: дома ли Намджун?
***
Чонгук приезжает в дом вместе с Тэхёном. Здесь красивый сад, усыпанный цветами от конца до края. Ким бурчит, когда скидывает ботинки в мусорное ведро на входе, приказывает дворецкому занести чемодан в свои апартаменты.
– Простите, – Мин заглушает свои гордость и самодостаточность, чтобы произвести нужное впечатление.
– Ох, зови меня оппой, до поздна в игры не играй, можешь мультики посмотреть. Если что, все вопросы к дворецкому. Обед завтрак и ужин по расписанию. Спим в одной кровати, шмотки разложишь в гардеробной – дверь справа по коридору. Ложись без меня, жди утром.
Чонгук внутри горит от такой наглости. Но он не может сказать что-то. Только смотрит своими большими глазами на своего… хозяина? Это его мало ебёт, поэтому он засовывает руки в карманы брюк и склоняет голову к плечу.
Тэхён переодевается на верхнем, втором этаже, и дарит своей маленькой шлюшке обольстительную улыбку.
– Я не могу, ты слишком милый, – бормочет парень; Тэхёну всего двадцать два.
Он почти мгновенно оказывается рядом с Чонгуком, которому приходится слегка задрать голову, чтобы смотреть в глаза. Ким целуется так, что коленки дрожат. Но не того поля ягодка ему досталась. Юноша кусает его за язык, не позволяя углубиться, проникнуть в чужой рот.
– А кисонька с характером, – усмехается он и уходит.
Юнги совсем не стоит знать, что Чонгук через десять минут дрочит в ванной. Потому что одно только слово Тэхёна с ума сводит. Неловко чувствовать себя извращенцем, но ничего не поделать. Пубертатный период – период беспощадный, несмотря на то, что у Чонгука он вполне себе поздний. Да и стоит, вообще-то, колом.
После душа он пытается позвонить брату. Трубку поднимает мать, поэтому Чонгук сбрасывает почти сразу. Затем пишет короткую СМС Чимину: “Присмотри за Холли”. И отключает телефон, заваливаясь на здоровенную кровать.
После шикарного обеда за длинным столом с резными ножками, юноша отправляется исследовать местность. В саду есть фонтан, мощёные галькой дорожки и куча всяких цветов. А вот внутри дома больше половины комнат заперты на ключ. Но он находит большую гостиную, с десяток гостевых спален, кухню, подсобку со швабрами и ещё море других интересных вещей.
На втором этаже несколько комнат совсем пустые, как будто не обжитые вовсе. Там библиотека рядом с лестницей. Она огромная, почти бескрайняя. Но книги в ней пыльные, нетронутые уже последние пару лет. Конечно, Тэхёну некогда читать, если он вот так вот пропадает всё время.
Чонгука поражает комната с терассой, в которой он проводит несколько часов до ужина. Вся её внешняя часть застеклённая, как в оранжерее. Потолок там тоже застеклённый. Мин пялится в небо на протяжении нескольких часов, пока не начинает темнеть. Потом ужинает. Честно, кусок в горло не лезет. Поэтому он засыпает с книгой в кровати прямо в одежде.
Пробуждение настигает его вместе с рассветом, потому что какой долбоёб ложится в семь вечера? Тэхён спит рядом с ним, по-хозяйски закинув ногу. Но распахивает глаза от копошения под боком.
У Тэхёна кровь на лице и одежде. От него пахнет страхом и порохом, почти как от Юнги.
– Не боишься палача? – слегка сонно спрашивает он, растягивая губы в дерзкой ухмылке.
Чонгук просто качает головой.
– Я же ещё не нарушил запрет, чтобы быть казнённым.
Это как ролевая игра. И это жутко возбуждает абсолютно измотанного даже после сна парня. Но он лишь стирает с лица Кима бурую кровь ребром ладони.
“Палач тоже не бессмертен”
========== III ==========
Комментарий к III
Да найдёт внимательный читатель пасхалку!
Юнги проводит в постели несколько дней. Наутро ему становится плохо, его лихорадит. Джин приходит только к обеду, а потом долго винит себя, что отлучился. Намджун заходит к нему, чтобы нагло искусать чужие губы до крови во время глубокого поцелуя. И нет никаких сил, просто лишняя тысяча проклятий, которыми Мин сыплет неразборчиво, рыча, взрываясь, судорожно глотая яд.
У Джина за воротом алеют следы. Вроде не синяки, но Юнги не спрашивает. Джин бледный, но улыбается, бросая на юношу косые взгляды через плечо. И один раз он даже умудряется вымолить звонок Чонгуку, который на той стороне провода смачно ругается, шумит и тараторит непрерывно. Мин рад слышать, что с братом всё хорошо. Сам он звучит разбито, но расцветает от глухого смеха из трубки.
Юноша, когда Намджун – здесь, в доме, едва с ума не сходит. Потому что Джин, действительно, потакает его просьбам, не имея на это никаких причин.
– Давай на чистоту, – устало бормочет Юнги, едва ворочая вилкой по тарелке, – ты возишься со мной, потому что тряхнуть хочешь?
Лицо Сокджина вытягивается. Он, кажется, удивлён.
– Не выдумывай, Юнги. Ты воображаешь себе слишком много. У меня достаточно причин, чтобы я не мог бросить тебя на произвол судьбы.
Мин совсем не верит его словам. Он с грохотом отодвигается, встает из-за стола. Бросает мрачное “Аппетит пропал” и собирается покинуть комнату.
– Если я отвечу тебе, то что изменится? Ты возненавидишь меня, – он сжимает хрупкое запястье до хруста, потому что юноша упирается, силится пойти прочь.
Юнги пожимает плечами, хмурит брови и дёргается. Хочется разозлиться и ударить, но заботу так просто нахуй не пошлёшь. Он тянет высокого Джина за воротник к себе, чтобы посмотреть в его наглые глаза.
– Возьми то, что тебе нужно и нахуй тебе дорога, – Мин дышит ему в губы тем ядом, которым до кончиков волос пропитан, целует так, что у самого сводит зубы.
Джин в его несильной хватке шарахается назад. У него на губах вкус зубной пасты с зелёным чаем, и волосы на затылке мягкие. Он поддаётся наваждению на несколько секунд, сжимая пальцами бледную талию. А затем пытается оттолкнуть Юнги, вцепившегося в него, будто в спасательный круг.
– Мне это не нужно, – задыхаясь, говорит Сокджин, а в ответ получает “Да неужели?” И упирающийся в ширинку член, – а ты свой язык в чужие рты не суй – никаких сомнений не будет.
Трудно сказать, кто из них ломается больше. Но юноша не хочет излишней привязанности; легче прервать прямо сейчас, расплатиться по счетам. Хотя, честно, ему бы больше забыться в бурном сексе, выбросить из головы все мысли, чтобы не думать о том, что рано или поздно Намджун снова трахнет его.
– Прости, я просто вспылил. Не бери в голову, – Джин растягивает губы в грустной полуулыбке и треплет его по волосам, – можно я снаружи потаскаюсь? Ко мне Чимин приехать должен.
Пак Чимин – сомнительная личность. И Джин совсем не хочет отпускать Юнги. Но этого парня за ворота не пустят даже. Тем более, он просто привёз Мину вещи из дома: держит в руках небольшую коробку, улыбается.
– Вещи возьмёшь только. Тебя вообще выпускать запрещено, – сдаётся Джин.
Он не слушает, о чем говорят два парня. Но в окно смотрит пристально – глаз не спускает. Юнги зачем-то на миг склоняется к машине Чимина. Не разглядеть, чем они заняты. Но возвращается юноша довольный, держит коробку в руках и улыбается.
Они продолжают обед в тишине, нарушаемой лишь стуком посуды. К тому моменту Мин чуть бледнеет, дышит, будто марафон пробежал. Но молчит. А Джину многого и не надо. Поэтому когда юноша запирается у себя в комнате, это ничуть не беспокоит.
Волнение накатывает к ужину.
– Почему сучёныш опаздывает? – грозно спрашивает Намджун.
Его никто к трапезе не ждал. Поэтому Сокджин просит подождать, проявить терпение. Перед ним трудно устоять; у него дипломатический талант, который стоило бы развивать. Он сам идёт проконтролировать Юнги. Но когда открывает дверь комнаты, то застаёт юношу в весьма компрометирующем положении.
– Долго тебе ещё? – абсолютно спокойно спрашивает мужчина у дрочащего Мина.
Он сидит почти спиной, поэтому когда парень поворачивает к нему свою голову, Джин готов провалиться.
– Чимин решил, что наркотик с афродизиаком в конфетке – хорошая шутка. Мне плохо, мне хочется быть трахнутым. Я едва в сознании держусь, от прихода мозг периодически рубит.
У Юнги лицо белое, а щёки и глаза красные. Он мокрый весь, а взмокшая чёлка прилипла ко лбу. Он размазывает смазку по головке большим пальцем, когда узнаёт, что Намджун приехал.
– Меня даже ноги не держат. А жар всё больше и больше с каждой секундой. Я жалею даже, что ты трахнуть меня не хочешь, – Мин облизывает пересохшие губы, – обычно после таких шуток мы с одним моим очень хорошим знакомым замечательно проводили время. Он тоже был жертвой шуток этого долбаёба. И мне сейчас очень не хватает его члена, как бы это не звучало.
– Только вот секс у вас внешний был, я понял. И сколько заходов обычно бывало? – Сокджин на врача отучился, знает, что Юнги помрёт собачьей смертью, если не потрахается, – Жалею, что давал клятву Гиппократа, – говорит он, когда слышит “От пяти”.
Он прижимает Юнги к кровати, держит за плечо. Разводит колени, которые сами разъезжаются от одного касания. Юноша толкается членом в его кулак, закатывая глаза, выгибаясь. У Джина с собой только жидкий бальзам для губ, который придётся использовать в качестве смазки. Мин щурит глаза по-кошачьи и стонет от холодной руки, которая оглаживает внутреннюю сторону бедра.
– Извини, я пока возьму только один заход, Джун глаз мне на жопу натянет, когда узнает, что я тут с тобой вытворяю. Поэтому я вернусь, когда он уедет.
Юнги кивает, приспуская штаны с бельём ниже. Мужчина раскручивает тюбик с косметическим средством, выдавливает себе на пальцы. Джин погружается в нутро человека под ним осторожно, но тот сам толкается бёдрами до упора. Остается лишь надавить на простату и двигать рукой, скользя по стволу, оглаживая головку. И Мин стонет, горячо, громко, развратно. Стонет под хлюпанья собственной задницы, шумно дышит, кончает в чужой кулак.
Сокджин утирает сперму о занавеску, обещает зайти попозже. А Юнги нравится трахать себя пальцами, когда непонятная липкая хрень стекает по ним. Он не смотрит по сторонам, ничего не слышит, только стонет задушенно сквозь зубы. Сердце стучит громко-громко, просто из груди рвётся наружу. Юнги не знает, что происходит, который час. У него подгибаются колени, перед глазами пляшут круги. Что за хуйню Чимин додумался намешать?
Мин запрокидывает голову и дышит шумно, гудяще. Он видит льющиеся рекой блёстки и полустонет от касаний собственной руки к паху. Он просто сжимает свой член и отрубается от реальности.
– Жив пока? – хрипло спрашивает Джин.
Он садится на край кровати, кончиками пальцев щекочет оголённое бедро Юнги. Тот даже толком понять не может, что происходит, когда его губы сминают в поцелуе. После этого, будто очнувшись ото сна, он гулко рычит, жмётся всем телом к Сокджину, трётся пахом о бедро. От этого голову кружит.
– Боже, трахни меня, трахни уже, трахни, – неразборчиво лопочет Юнги, – Хосок-и, ради бога, не тяни.
Мин завтра ничего не вспомнит, если его сейчас вот так накрывает, если он зовёт другого, которого тут и отродясь быть не может. Джин, блять, не может себя остановить. Это его брат единоутробный, а он не может взять яйца в кулак, чтобы его не трахнуть.
– Прости меня, маленький, ты завтра и не вспомнишь ничего.
– Нашёл, кому мозги ебать, Джин. Если меня переглючивает, то я ещё не окончательно обдолбанный. Чимин знает грань.
Джин проталкивает в него два пальца без труда, но разводит их, растягивает, слушая сбитое дыхание. Но он отрывается с воплями о том, что трахнуть своего брата всё-таки не может. Юнги и сам вдруг встаёт, отталкивает руку Джина и хнычет. Его бьёт крупной дрожью. Мин отвешивает себе тяжёлую пощёчину, просит Сокджина уйти.
– Ты не заслужил такого. Прости, чувак, я не в себе.
Юнги спускается на кухню в тонкой здоровенной футболке. Пот катится градом, ноги ватные, спину ломит. Он ищет чай, чтобы хоть немного отпустило. А потом решает, что можно отсидеться в холодной ванной. Вода ледяная, через пару минут таких купаний у юноши губы синие, пальцы дрожат, зубы стучат.
– Это такой новый способ самоубийства? – спрашивает Намджун, стоящий перед ним в одних брюках; в ответ сказать что-либо не выходит, губы просто не слушаются, – если ты решил заработать пневмонию, то у тебя не выйдет, – он выдёргивает Мина из ванной.
В тепле Юнги снова развозит от кайфа. У него под здоровенной футболкой даже трусов нет, поэтому стояк упирается мужчине в бедро. Пацан только закатывает глаза, чувствуя, как своими губами ловит чужие в опьянённом поцелуе. Рецепторы во всем теле на пределе, звёзды сверкают перед глазами. Он не хочет Намджуна, но тело от желания сводит судорогой.
– Ты замечательный, когда послушный, – горячо шепчет ему Ким на ухо, касаясь шеи, оставляя багровую метку.
– Просто у меня острая нужда, не выдумывай, – Юнги злится, рычит, а потом его снова накрывает.
Он скулит, чувствуя, как сильные руки накрывают бёдра. Он почти падает в бездну, потому что толчки быстрые, дырка растянутая, а смазка пачкает ноги. И весь мир вертится перед глазами колесом, большим, цветным, кислотно-ярким.
Намджун не имеет понятия, с чего Юнги так распёрло. Но когда он вот такой податливый, когда его можно целовать, хватать его стоны, поглощать, впитывать в себя, когда он сам подается навстречу, виляет задницей, его таким хочется всего без остатка и каждой клеточкой тела.
На мальчишке мокрая футболка, которая раздражает. Он сам скидывает её через голову, прижимается своей горячей костлявой грудью; только слышно, как сердце бешено колотится внутри. Он кончает под гулкие вздохи-полустоны над ухом и вырубается. Организм отправляется на восстановление, чтобы вывести постороннее вещество. И Юнги рад, что не видит глаза его, уебана этого.
Намджун чувствует себя полностью удовлетворённым. Ему чертовски интересно, как пацан поведёт себя завтра. И если он повторит такой незабываемый секс, то из сучёныша превратится в маленького демона-развратника, которым можно упиваться до потери сознания, до наркотической ломки, до смерти буквально.
Он спит рядом с Юнги, закинув на него руку. К пяти тот размыкает глаза, красные, ёб твою мать, как у сатаны. Он не говорит с ним, но уходит. Выёбываться продолжает, весь такой из себя грозный. Нужно просто найти рычаг давления. А там далеко ходить не надо, ведь Чонгук всегда у Тэхёна под боком. И на что же готов пойти человек ради близких?
***
Чонгук послушный и покладистый. Но в то же время он кажется страшным и пугающим. Тэхён может, не задумываясь, превратить человек в кусок мяса,который даже похоронить толком не выйдет. Но парень перед ним располагает к спокойствию, и это убивает изнутри зверя, который такой вдруг тёплый, мягкий и пушистый, ласковый.
Мин слишком идеальный, кропотливо застёгивает пуговки на рубашке Тэхёна и улыбается. А по ночам целует влажно, глубоко, прогибаясь под ласки. Да боже, ни одна же шлюшка, даже самая дорогая, в кровати Кима не ночевала. А Чонгук спит в ней, как у себя дома, раскинув руки и ноги.
За эту неделю они успели потрахаться даже в библиотеке, порог которой Тэхён последний раз переступал в старшей школе. Дело было в ванной, на кухне, в пыльной подсобке, где блядов Чонгук всю стену обкончал, в машине, а в спальне испытаны на прочность все горизонтальные поверхности.
Чонгук виснет на Тэхёне, трётся бёдрами и ноет, что брата увидеть хочет. У Кима нет настроя кататься к Намджуну, который слишком нервный и агрессивный стал в последнее время. Только парень перед ним буквально на коленях ползает.
– Отсосёшь за поездку к своему хёну? Папочка был бы очень рад, – он манит пальчиком, надеясь оттолкнуть Мина.
Только вот ему стоит помнить, что Чонгук любит трахаться, своего брата – тоже. Поэтому он забирается между ног Тэхёна, трётся щекой о пах, прикусывает кожу у пупка и берёт в рот ровно тогда, когда начинается общий сбор. И хвала небесам, что Тэхёна только по пояс видно. Потому что под столешницей он одной рукой зарывается в чонгуковы волосы, пока тот заглатывает глубоко, до упора. Спасибо выдержке, что лицо не корчится от того, как член упирается пацану в горло. Ох, вышла бы из Чонгука отличная проститутка, потому что Тэхён соглашается.
Правда вместо тёплых слов приветствия в доме Намджуна Джин тычет пистолетом братцу в висок и ворчит. От него пахнет едой и чем-то ещё, чем так же пахнет и от старых вещей Чонгука. От него пахнет Юнги, который спускаться отказывается, пускает к себе только Куки под его заливистое “Хёёёён”.
Намджун в доме куда более психованный, чем на работе. Но у него за воротом рубашки красные пятна, уже багровеющие, а губы искусаны до синих следов в уголках рта. Тэхён спрашивать боится, поэтому потом тянет всё из Сокджина, который почему-то бледнеет от одного только имени старшего брата Чонгука.
А Юнги наверху сдавленно плачет в чонгуково плечо, заботливо подставленное. На него смотреть тошно: сам белый, синяки под глазами почти чёрные, а метки – россыпью по всему телу до самой задницы. Но есть две вещи, которые могут его успокоить: брат и музыка.
Чонгук спускается к Тэхёну. Он подсаживается совсем ненавязчиво, кладёт руку на колено и шепчет горячо на ухо. Джин через три стула от них давится чаем, но виду не подаёт. Слушает, навострив уши, но разобрать может только, что Чонгук говорит “Папочка будет доволен”. И от этого становится хуёво и смешно, потому что он всё это ради брата тут колошматит. Или?
В любом случае, Тэхён возвращается менее, чем через пять минут, улыбается, бормочет что-то. А потом дом заполняет музыка из той самой комнаты. Они все подрываются туда, потому что любопытно. Юнги перебирает клавиши так, как будто он Моцарт. Ловко и быстро, звуки льются – услада для ушей. Юнги не видит ничего и не слышит, а Чонгук у него под боком напевает тихонько, чтобы не сбить. А потом давится словами под суровый рэп брата, который набирает совсем другие ноты, чем миг назад. Он выдаёт такие слова, что у Намджуна в штанах становится тесно, потому что фраза про язык воспринимается не по отношению к читке.
Но Намджун видит, что у Чонгука глаза дьявола. И рычагом давления быстрее станет Тэхён, чем он сам. Парень оставляет Юнги наедине с инструментом, когда все остальные покидают комнату тоже. И у выхода, когда Тэ спешит завести машину, Чонгук оборачивается к нему с улыбкой на лице.
– Я тебе яйца оторву, если ты ещё раз сделаешь что-нибудь с ним. Если он будет плакать, ты дерьмо своё жрать будешь, – и глаза у него, почти как у брата, только вместо стекла на дне море из пистолетов, а в каждом магазин полный.
Да кто он вообще такой? Но Тэхён ничего не говорил, значит, не учил он его таким штучкам. Вот дерьмо! Ярость отпускает тогда, когда он держит Юнги за горло, прижимает его корпусом к фортепьяно и кусает белоснежную кожу на шее. Когда юноша под ним вздрагивает, полувсхлипывает это своё “пошёл нахуй”, мысли о Чонгуке-пидорасе голову покидают. Всё из башки со свистом вылетает, потому что Юнги в его руках не сопротивляется, только смотрит исподлобья.
– Инструмент испортишь, ублюдок.
Намджун отпускает его, взъерошенного, опьянённого опасной близостью.
– Играй мне, – приказывает он.
И Мин помнит ноты реквиема своей юности наизусть. Потому что под эти звуки разбивалась его доверчивость, под эти звуки на него возвела пистолет собственная мать. Под эти звуки он получил от неё первую пулю. В двенадцать, когда в сердцах других детей распускались цветы, у него цвели белые лилии под ноты похоронной мелодии. Потому что та пуля предназначалась Чонгуку.
Пока Юнги жив, своего брата он защитит. Вопрос только в том, нужна ли ему защита?
***
Чонгук раскладывается под Тэхёном, как блядь последняя. Он широко раздвигает ноги, толкаясь навстречу, стонет, а потом влажно и мокро целует в изгиб шеи своего любовника. Ким вскидывает голову, подставляясь под незамысловатую ласку, дышит шумно и надрывно, тыкается носом в ключицу и кончает с громким стоном. Он оставляет алеющие следы на молочной коже, прикусывает выступающую косточку на плече и урчит, как довольный кот.
– Папочка очень доволен, кисонька, – сглатывая, бормочет он, срывая с губ Чонгука вздох, проникая языком, касаясь нёба и зубов.
Поцелуи глубокие, что воздух выбивает из лёгких. Чонгук водит пальцами по набитым на теле любовника татуировкам, обводит языком узоры и давит ухмылку, глядя, как лежащий Тэхён облизывает губы, щурится и закатывает глаза. Он хочет второй заход, но у Чонгук синие следы на бёдрах, взмокшая чёлка прилипает ко лбу. Он, похоже, устал, потому что прикладывается головой к груди тэхёновской и чуть дремлет, горячими ладошками водит по торсу.
Чонгук плечистый, но с ним хорошо проводить время в постели. Он гибкий и податливый, подставляется под ласки и ласкает сам, стонет и срывает стоны с чужих уст. Чонгук – отменный любовник, никому такое сокровище отдавать не хочется.
– Ох, малыш, ты меня с ума сводишь, – бормочет Тэхён.
Мужики для секса с проникновением не заточены, но Чонгук – ёбанная секс-машина. И шальные мысли лезут в голову, только пока рановато.
– Тебе не хватило? – Мин приподнимается на локтях, – у меня ужасно болит спина, но если ты очень хочешь, то я переживу второй заход. Правда, боюсь, завтра не встану.
И Тэхён молча кладёт голову Куки обратно, на свою грудь и укрывает их обоих одеялом. Это нечто сродни заботе. Нельзя, чтобы такая хорошая кукла испортилась.
– Думаю, меня не разорвёт от недотраха, если я скажу “нет”.
У Тэхёна крыша едет, когда он тычет пистолетом в лоб побледневшего Чонгука. “Не играй со мной, – бормочет он, – потому что иногда можешь перейти грань, которую переступать не стоит.” Парень вытягивает шею, берёт дуло пистолета в рот и улыбается, будто демон. Он очерчивает языком ледяное железо, когда Ким вздохнуть боится.
– Да что такое? Может, ты мне его ещё в жопу засунешь? – Чонгука оружие нервирует с тех пор, как Юнги получил свою первую пулю с любовью от мамочки.
И Тэхён убирает ствол. Ему сказать нечего, у него нет причины.
========== IV ==========
Юнги чертовски идёт чёрный костюм. В этом Джин убеждается ещё тогда, когда юноша только надевает рубашку, поправляет воротник и хмурится. Благотворительные вечера проходят чаще, чем хотелось бы. И Мин очень не хочет идти туда, потому что дети – дьявольские отродья, потому что Намджун – сам сатана. В любом случае, Сокджин объясняет доступно последствия отказа, которые совсем не лояльны.
Он тоже приглашён, поэтому забирает пиджак из химчистки и укладывает волосы ещё за час. Он идти туда не хочет, этот фарс надоел ещё лет пять назад, когда мир мафии потерял свою интересность. Сокджину по-хорошему, семью бы и домик на лазурном берегу. Сокджин – домашний мужчина, которому очередная перестрелка стоит поперёк горла. И он тонет во всём этом океане дерьма, вязнет так, что видно только голову, которая не может попросить о помощи. Но оно наследственное, что получаешь по крови.
Джин в завещании прописан как главный наследник, он должен стать новым боссом. Но куда ему до всего этого. Умом понять несложно: внебрачный сын, ублюдок, принят не будет. Мафия чтит чистоту крови. И всё гораздо проще, просто Сокджин – сын от любимой женщины. Дьявольским красивый, обольстительный и беспощадный. И с талантом в дипломатии. Тэхён и Намджун с трудом разбираются во всём этом, когда из старший брат только приказания раздавать успевает.
Формально лицо семьи, глава, – второй сын. Только в его тени Сокджин сверкает глазами, подписывая каждому врагу семьи приговор. И только благодаря ему Юнги ещё не пристрелен и не закопан. Намджун не рискует связываться с тем, кто в этой системе не рос, кто избалован наружним воздухом. Власти у них поровну, только Джин приучен сам по себе выживать. Он, если нужно, голыми руками на части порвёт. Потому что дети из приюта либо нагнут всех вокруг, либо станут чьей-то шлюхой.
Намджун жалеет, что предложил тогда Джину переспать в старшей школе. Он встретил его полупьяный и просто притащил домой. А потом вышло, что собственного брата трахнул. И никогда отец не говорил, кто этого Сокджина родил. С этим идеальным лицом он мог посоревноваться только с Тэхёном, который выглядит как самый богатый сынишка депутата. Только Тэхён – ребёнок, которому десять тогда, а Джину все семнадцать.
Сокджин сам жалеет, что повёлся тогда на красивые глаза и возможность ночевать не на драной койке в приюте. Он тогда серьёзно запал на него, только вот дуло револьвера однажды упёрлось в лоб, и всё внутри сдохло. А со временем они сбратались, будто вместе всю жизнь прожили. И вместо Тэхёна, который был, кажется, чуть выше него самого, под боком всё ещё малыш ТэТэ, который плакал, когда впервые потрахался с девчонкой.
Джину почти тридцать. Руки больше не дрожат. До тех пор, пока Юнги – мальчик с тех фотографий – на стоит в их с Намджуном доме. До тех пор, пока его глаза не сталкиваются с тяжёлым взглядом аметистовых глаз. До тех пор, пока он не находит пацана изнасилованным в ванной. Джин держит пистолет у виска безмятежно спящего брата и не знает, что делать. А потом думается, что никого просто так насильно не трахнут. И он смотрит за гниющим изнутри Юнги, который без брата младшего затухает, как пламя прогоревшей свечи. В свете в семье Минов один сын.
Когда он впервые видит Чонгука, у него сердце в пятки проваливается. Он воспитан Юнги, не забитый и агрессивный. Он место своё знает, знает, что запросто скрошит чужую черепушку. А вот брат его рисковать боится, о нём волнуется. Потому что Чонгук – рычаг давления. Не важно, что с ним знаком только ограниченный круг лиц. Чонгук – малыш Куки, за которым глаз да глаз.
Джин вздыхает, глядя на пацана перед ним, смертельно бледного, нервного и злого. Ведь его мамочка такие мероприятия не пропускает, наводит многочасовой марафет с килограммом штукатурки на лице и сложными причёсками. В ней уже нет былой красоты, осталась только старая кошёлка – госпожа Мин. И ей бы давно в гроб, чтобы не позориться, так нет, лезет везде, где ждут и не очень.
До приёма три часа. Ожидание давит на голову, что Юнги только лежит в своей комнате. Джин уже уехал, он там нужен, видимо, очень. Поэтому скрасить одиночество некому. И юноша валяется, облизывая губы в яблочном гигиеническом блеске. Смотрит в потолок бесцельно, вздыхает, сложив руки на груди. А потом вскакивает с постели и мчится вниз. Фортепьяно – отличная штука, если умеешь играть. И Юнги знает сотни тысяч мелодий, среди которых много знаменитых, а море – его собственных. И клавиши холодные, как сердце его, покрытое ледяной коркой. А внутри прячутся фейерверки и улыбки, за десятками замков, за стеной, за теми шрамами от пулевых ранений, которые кроются под татуировками.
Юноша отвлекается тогда, когда его приобнимают за талию. Он оборачивается, чтобы высказать своё недовольство, но сталкивается губами с довольным Намджуном, который совсем не теряет времени. Юнги позволяет целовать себя настолько глубоко, будто чужой язык пролезет ему внутрь горла. И мужчина гладит его взмокшую грудь, впалый живот и острые плечи. Мин просто позволяет, отдаётся воспоминаниям и старается не ощущать стыда и возбуждения. Так будет меньше боли. Может, если Намджун не получит реакции, ему, вовсе, надоест издеваться?
Киму не нравится, что в его руках просто бревно. Выбешивает до такой степени, что на лице выступает пот.
– Ты либо трахаешься, потому что хочешь, либо я тебя выебу, как подстилку трёхдолларовую и одноразовую, – озлобленно рычит он ему на ухо.
Юнги начинает задыхаться в панике. А потом вспоминает, что из этого можно извлечь свою выгоду. Он ломает себя сам, потому что Намджун – последний человек, с которым он бы отдавался страсти. А, судя по нынешнему раскладу, ещё и единственный, который вообще имеет доступ к телу Юнги. Юноша вздыхает, дрожащими руками зарывается в жёсткие волосы и всё ещё сидит бревном. Страх зарывается под кожу, въедается, выжигается где-то на подкорке мозга чернильным пятном.
Мин отталкивает мужчину от себя, вскакивает, но ноги подкашиваются. К горлу подкатывает комок, который он пытается сглотнуть. Парень ползёт, забивается в угол и смотрит исподлобья. Кожа саднит в тех местах, где ещё только-только сошли следы безграничной человеческой жестокости. У него в кармане тюбик смазки, которую Джин заботливо суёт всюду и пара конфет. Этим даже не отобьёшься толком.
– Ты меня не слушаешься. Одно слово поперёк – я твоего брата покалечу. А, может, даже трахну, он же такой симпатичный.
Юнги дёргается. Чонгука тронуть никто не посмеет, пока он сам не захочет. Он будет ломать себя ради брата столько, сколько потребуется. Сожрёт свои внутренности и не подавится, только не трожь Гуки, не трожь. Юноша щурится так по-лисьи, поднимается и идёт летящей походкой к Намджуну. Не сутулится, не рычит и не куксится, только ненавидит тихо-тихо, бросает молнии из-под чёлки и вздыхает, почти не дыша. Он победил в тот момент, когда понял, куда надавить. Мин чёрств, как застарелый кусок хлеба, со всеми, кроме маленького братишки. И какого-то там Чимина, который непременно получит пулю в лоб.
Мужчина протягивает руку к лицу Юнги, а тот трётся щекой, прикрывает глаза и умирает от отвращения. Неживые куклы не нужны Киму. Только такой дорогой фарфор грех выкидывать. Трудно сказать, что у парня перед глазами звёзды от ярости блистают, что он готов удавиться, лишь бы не видеть этой самодовольной улыбки. Но он лишь целует, сам целует эти треклятые губы, которые бы нахуй в кровь разбить, расколошматить, чтобы зубы раскрошились и улыбка уже не была такой ослепительной.
Мин подставляется под влажные ласки, позволяет кусать себя, свою шею, ключицы и плечи. И в ответ он ласкает, царапает руками торс, рвано дышит на ухо. Ни слова, ни звука. И только прокусив губу до крови, он позволяет себе стон. Тихий настолько, что едва ли слышимый. Хриплый, сипящий, шепелявый, возбуждающий до взрывов в глазах. Намджун касается татуировки под грудью, которая тянет свой длинный узор по рёбрам, торчащим из-под кожи. Под ней шрам от сквозной пули, которая диагонально прошла навылет. И шрамы такие чувствительные под пальцами, что стоит только подобрать правильную ласку, как парня под ним подбрасывает. И его, боже, по-блядски розовый рот хочется целовать до тех пор, пока не задохнёшься.
