Текст книги "Уличный целитель Якоб, или Твой выбор (СИ)"

Автор книги: Windboy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

– Дин, почему паруса стали чёрными?

– Это его родные паруса, проросшие из сердца.

Да, из моего бы сейчас выросли и распустились такие же. Ветра не было, но паруса надулись, а Летучий так и остался на месте.

– Якоб, сосредоточься на Вике, вспомни его, каким он был, и с этими парусами мы тут же перенесёмся сквозь пространство к острову души.

Но все мои мысли были сейчас о Веле. Я не мог думать ни о ком другом. Ко мне подошли и окружили матросы. Я глянул на Дина: тот делал вид, что это не его рук дело. Вик, которому я отдал сердце, механически обнял меня. Я понимал, что он лишь выполняет команду, но я узнал эти руки и прикосновения, я вспомнил его. И, поймав не узнающий меня взгляд, позвал: «Вик…»

Летучий вздрогнул… и завис над бескрайним заснеженным лесом, что тонул в пелене густых хлопьев снега, летящих из низко нависшей тучи. В отдалении виднелась чёрная громада замка.

– Прости, Якоб, но его душу мы с Дином нашли раньше, – произнесла девочка в простом белом сарафане, вертя в руках красивый чёрный кристалл с алыми прожилками.

Я глянул на Дина, что подошёл и встал за её спиной.

– У нас никак не получалось материализовать сердце Вика, все подопытные паршивцы гибли от одного соприкосновения с ним, сколько бы стихийных духов мы в них предварительно ни подселяли для тренировки. Я поняла, что нам нужен не простой паршивец, а особенный, и привела Олега в Мир Спокойствия. Он не погиб, но потерял память и стал Велем. Его душу надо было подлечить, прежде чем пробовать снова, и тогда я вспомнила о тебе, мой дорогой братец Якоб и беглец Крид. Кто как ни его отражение смог бы его поправить своей безусловной любовью?

Я закрыл глаза, меня трясло от ярости, но я видел кристалл в её руках и не мог не спросить:

– Почему его душа так похожа на кристалл из древа Гран?

– Якоб, ты меня разочаровываешь. Неужели ты думал, что такой корабль мог получиться из обычного мальчишки? Ты никогда не спрашивал себя, почему он видит монстров и смог занять место одного из них в паутине? Якоб, Якоб, это поспешное перерождение не пошло на пользу твоему интеллекту. Наша безликая матушка создала и вырастила его для своих нужд специально. Кто же знал, что он начнёт охоту на братьев своих меньших?

Ярость во мне была готова вырваться на волю в любую секунду, но я скручивал, уплотнял её, не позволял выплеснуться, желал усилить и потому спросил:

– Зачем тебе Летучий?

– На нём я вернусь в прошлое и помогу Чёрному Богу победить детей. Заберу себе шар власти и войду изнутри в каждое из сердец.

– Вот значит как… Дин, ответь мне, каково это, быть предателем?

– Он не предатель, – ответила за него Жестокость, – всегда и везде он служил только мне.

– Дин, ты ведь и правда жил в Доме, неужели ты забыл всех своих друзей и меня?

– Нет! Тебя, Крид, я прекрасно помню!

Я зацепился сознанием за его взгляд и, используя память Дина как прицел, ударил всей яростью в стену, отделявшую меня нынешнего от меня прежнего. Стена рухнула, и я улыбнулся.

«Города, в чёрной копоти стены.

Города разбивают сердца.

Города, бритвой вспороты вены.

Города – как зрачки мертвеца».

Как же сладко было смотреть в ничего не понимающие округлившиеся глазёнки Дина и сжимать в пальцах его ещё бьющееся сердце, прежде чем раздавить. Он упал мне под ноги, из развёрстой в груди раны текла кровь.

Малышка смеялась. Я повернулся, притянул хохотушку и вытер руку о её белоснежное платье. Такая чистюля!

– Кристалл! – приказал я.

Она вложила его мне ладонь, продолжая улыбаться. Я подошёл к матросу с сердцем и вдавил кристалл ему в лоб. Тот погрузился без остатка, и глаза Вика сначала прояснились, а затем наполнились узнаванием.

– Якоб, – вымолвил он, – беги!

Но я не успел сделать и шага, как энергетическая паутина мира монстров опутала, спеленала меня.

– Ах, Крид, ты такой милашка, когда перестаёшь придуриваться добрячком! Ты так меня повеселил, что я решила тебя оставить. Ну, что ты улыбаешься и сияешь, как мерзкое солнышко?

– Я рад, что мы наконец-то вернёмся домой, в родное Зазеркалье. Ты пойдёшь со мной, мой Зверь, моё Безумие. Поднять паруса!

– Не-е-ет! – заверещала девчонка и остановила корабль у самого Зеркала, бесконечная поверхность которого уходила вверх и в стороны. В покрывавшей её у подножия вязкой слизи копошились и вскрикивали от боли дети. Из них королева черпала силы. А по ту сторону Зеркала спал Снежный лес и ждал запорошенный снегом ледяной трон её тюрьмы.

– Домой, родная, домой…

Летучий медленно двинулся вперёд, преодолевая вязкую волю.

– Значит, таков твой выбор? – спросила королева, став на носу корабля, глядя на приближающуюся зеркальную гладь, которую отделяло от бушприта лишь несколько метров пустоты.

– Да, это мой выбор, – ответил я, яростно понукая Летучий.

– Человеческая жестокость не знает границ! – сказала королева и, стремительно пробежав, оттолкнулась от бушприта, прыгнула вперёд и разбила Зеркало.

И ВСЁ ПОГЛОТИЛА ТЬМА

Я кричу, а из глотки моей безграничной ночи тишина,

Шелест свежей травы да сверчков трескотня.

А из глотки моей только слёзы без слёз,

Только стоны без муки да нервный психоз.

Я кричу, тишиной разрывая себя.

Я кричу, а во мне безнадёжности тьма.

Я кричу, а в ответ лишь глухая тоска.

Я кричу и не ведаю крику конца…

Маленькая королева обнимала меня, пришедшего побеждать. Детская безусловная любовь дала трещину от боли потери Веля, и обезумевшим эхом звучали слова: «Человеческая жестокость не знает границ». Её руки обагрены кровью, изрезанные осколками Зеркала. Я плакал, превращаясь в маленького мальчика, и понимал, что не справляюсь с ней. Безграничное безумие захлёстывало страдающее сознание и волнами подкатывало к горлу. Я замерзал, словно навсегда. А королева баюкала меня, как собственного ребёнка, и выглядела семнадцатилетней. Она больше не смеялась, будто вовсе разучилась это делать.

Детские игры кончились…

Безысходность.

Из четырёх стен, потолка и пола выхода нет.

Безумие мягкой поступью истерических лап, дрожащих от ярости, что внутри, входит в душу и пьёт молоко моего существа.

Я плачу, и слёзы срываются вниз, и земля заходится в крике, не выдержав горя потерь.

И мир расплавленной темницей души содрогается в смерти.

Небо: чёрное, голубое, любое – молчит, смеётся, плачет дождём, задыхается зноем.

Я знаю: моя безысходность всегда со мною.

Из четырёх стен, потолка и пола выхода нет!