Текст книги "Уличный целитель Якоб, или Твой выбор (СИ)"

Автор книги: Windboy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

И фото:

Тропа – https://pp.userapi.com/c639127/v639127117/50362/aFbiiUPR8RA.jpg

Гагары – https://pp.userapi.com/c639127/v639127117/50373/NhqLscST0ks.jpg

Туча – https://pp.userapi.com/c639127/v639127117/503a7/4aunI-BmPac.jpg

========== 18. Буря ==========

– Вель, Якоб, заходите в каюту, я на стол накрыл, поговорим.

Откусив пару раз хлеба и сказав, что не голоден, Вель забрался с ногами в кресло и сжался в нём, обхватив руками колени. Его ещё мучила боль после пыточной. Я съел яблоко и пару ломтиков копчёного мяса.

– А я боялся, что мало провизии запас, – расхохотался Дин, наливая вина. – Якоб?

– Нет, я не пью, – отказался я.

– Так и я тоже, – произнёс Дин и осушил бокал, – но в честь знакомства…

Он отставил бутылку и посмотрел на меня, улыбка покинула его лицо.

– Ты мне не веришь, Якоб. Отчего?

Я неопределённо повёл плечом. Мне было не до него. Я не смотрел, но все мои мысли сосредоточились на скрючившемся в кресле Веле.

– Дин, мне бы Веля уложить, он совсем измучился, а потом и поговорить можно.

Мужчина глянул на парня, закрывшего глаза и склонившего на колени голову.

– Идёмте, – сказал он, вставая.

Я растормошил Веля и проводил в каюту по соседству, уложил на узкую койку. В борт с другой стороны били волны, но корабль почти не качало. Лишь изредка по нему пробегала дрожь, как по шкуре стряхивающего воду зверя. Я погладил уснувшего или притворившегося спящим Веля по голове и вернулся с капитаном за стол.

– Якоб, с вами что-то случилось в городе? Карл ничего не успел мне рассказать, лишь написал, что ты тот человек, кого мы так долго искали.

– Это не важно. – Я опустился в покинутое Велем кресло и почувствовал, как наваливается усталость. – Как вы с ним познакомились?

– С Карлом-то? Я его с детства знаю. Он как-то заплутал в Заповедном лесу, а я его вывел, колючку ещё у его пони из ноги вытащил, тот меня при этом чуть не лягнул, еле увернулся.

Я резко выпрямился, потёр руками лицо, в голове прояснилось.

– А ты что там делал? – спросил я, пристально всматриваясь в его глаза.

– Клад искал, – ответил он и улыбнулся, словно стыдясь собственных слов. – Бедно мы с мамкой жили, отца-то вампиры убили, а пацаны болтали, что в башне магов спрятаны несметные сокровища, вот я, как дурак, и попёрся.

– И нашёл?

– Да, но не сокровища, а карту, и то случайно. Хотели мы с Карлом в подземелье спуститься, да испугались, стоим на ступеньках, дрожим, а тут шаги. Глядим, а там хмырь какой-то за ступенькой тайник открыл и свиток в него сунул. Он ушёл, а мы карту стащили – и бежать. Хорошо, что пони на поляне пастись оставили, а так бы сцапал он нас.

Я сидел, сдавив руками виски.

– А ты Игната случайно не знал?

– Какого Игната?

– Он в приюте в то время работал.

– Нет, не слыхал о таком, а что?

– Да нет, ничего. И по той карте вы нашли Летучий?

– Да, но много позже, когда выросли. Смотри.

Дин выдвинул ящик стола и достал свиток, бережно развернул, придавил углы.

– Та самая карта?

– Да. Видишь эти три острова? Мы нашли первый и пещеру на побережье, а в ней Летучий. Но двух других островов в виде сердца и ромба будто бы нет. Мы опросили местных моряков да рыбаков и узнали, что давным-давно острова были, но их поглотила тьма, и якобы только истинно любящее и видящее сердце способно их разглядеть.

Я саркастически хмыкнул.

– Знаю, как наивно это звучит…

– И с чего вы взяли, что у меня именно такое сердце? – спросил я.

– Это тебе у Карла спросить надо было, – ответил Дин, в свою очередь, вглядываясь в меня.

– А почему никто не наткнулся на Летучего до вас?

– Пещеру скрывал магический покров, маг, что был с нами, погиб, снимая его. До островов пара дней пути, если шторм нас не нагонит, а он, чую, нагонит и помотает нас… Но пока не накрыл, иди вздремни, а то, гляжу, ты тоже еле в сознании держишься.

Я кивнул и поднялся.

– Гальюн тут, как обычно, на носу?

– Да, где ж ему ещё быть?

– Да мало ли, местной команде он ведь не нужен.

– И то верно.

Справив нужду, я оглянулся. Надвигающаяся тьма пожрала треть небосклона, размывая горизонт. А надо мной по-прежнему синело глубокое небо с редкими белыми облаками и сияло перевалившее через зенит солнце. Крепкий ветер гнал Летучий на северо-восток. Чёрных матросов видно не было, лишь один недвижной статуей застыл у штурвала.

Я вернулся в каюту к Велю. Тот спал, вжавшись в тёплый борт корабля. Я лёг на краешек рядом и обнял друга. Вель застонал во сне. Я прижался губами к его затылку, забирая боль из его тела и стараясь извлечь шип, глубоко вонзившийся в сердце. Вель заметался во сне, и я крепче обнял его, гладя взмокший лоб. Из глаз моих покатились слёзы. Чёрные пальцы легко коснулись щеки, вытирая их. Вздрогнув, я повернул голову. У койки стоял безликий матрос, но я мог поклясться, что он смотрит на меня. И взгляд его проникал в самую душу. Безликий юноша наклонился, наши лбы соприкоснулись, и я услышал:

Ветер в клочья рвёт душу,

И болит моё сердце

В этом мире, озябшем

От жестокости дней.

С миром в мир приходящий

Предаётся забвению,

Погружаясь в пучину

Бесконечной войны.

Шаг к свободе.

«Ты наш, мы тебя не отпустим!»

Усмехаюсь:

«Я сильный, я всё могу сам».

Кабы то, что сулите,

Не мешало дышать мне.

Кабы то, за что платите,

Не мешало мне спать.

Вырываюсь.

Ни слова упрёка.

Ухожу.

Прощаться? Зачем?

Только друга рука

Согревает мне руку.

Только в сердце

Взгляда его теплота.

Я написал эти строки незадолго до исчезновения Вика. Не помню, что я хотел ими сказать, но они ему очень понравились, и он всё подбивал меня ещё что-нибудь сочинить, а я только отмахивался.

Безликий скользнул лбом ниже, потёрся об мою щёку и плечо. Прикосновения не были неприятными, он ластился ко мне, и я уже поднял руку, чтобы погладить его, но он дёрнулся, словно окликнутый невидимым надзирателем, и бесшумно выскочил за дверь. В подростковом теле и движениях было что-то очень знакомое. Я попытался ухватиться за нить узнавания, но она выскользнула из уставших пальцев разума, и я ухнул в сон, как Летучий в очередную яму между волнами.

Тёмно-серый свет дня, закопчённые стены полуразрушенных домов, шеренги ссутуленных, механически переставляющих ноги людей. Чёрные снежинки, стремительно падающие из серой бездны неба и проходящие насквозь через детей и взрослых. Мой взгляд скользит мимо них, он рыщет, вынюхивает, выглядывает, проникает, он голоден, но нет света, чтобы поглотить, переродить во тьму. Холодное, переполненное липким страхом и тошнотворным ужасом здание, ряды парт, уткнувшиеся в тетради головы. «Здесь!» – кричит голод. Я несусь, нанизывая на себя их пустые сердца, и замираю перед неподобающим этому месту сиянием. Мальчик в таком живом, сладком и лакомом для меня страхе поднимает голову, я разеваю бездонную пасть, чтобы сожрать его, и встречаюсь со взглядом голубых глаз Веля. Но я спящий не узнаю его, и челюсти смыкаются, отрывая нежный, сочащийся тёплыми каплями света кусок его сердца. «Нет!» – кричу я и просыпаюсь, свалившись с края койки на пол. Заспанный Вель встревоженно смотрит на меня сверху, а мне хочется выбежать из каюты и кинуться за борт, чтобы никогда, никогда… Я опускаю взгляд и сжимаю руки в кулаки, меня трясёт. Нет, трясёт весь корабль.

– Якоб, – позвал друг.

Я поднял взгляд и притворно улыбнулся.

– Вот это тряхнуло, аж с кровати свалился. Видать, шторм всё-таки настиг нас.

Собственная ложь едкой дрянью разъедала сердце. Я скривился, отворачиваясь, поднялся на ноги.

– Якоб?

– Пойду гляну, что там творится, – сказал я и, не оборачиваясь, покинул каюту.

Вскарабкался по мокрым ступенькам на палубу. Ноги слушались плохо. Паруса были убраны. Взгляд застилали слёзы и брызги, несомые ветром. Я открывал кривящийся в рыданиях рот и кричал в ярящуюся тьму тучи. Упал на колени. Меня накрыло огромной волной и понесло к борту. «Вот и хорошо», – подумал я, отдаваясь на волю стихии. Но цепкие пальцы и сильные руки схватили меня за ногу, спасая от удара о фальшборт, стянули в трюм, стиснули, обнимая со всех сторон, впитывая боль и гася содрогания тела.

– О, Якоб! Вышел полюбоваться бурей?! – во всю глотку проорал Дин, но его всё равно почти не было слышно за воем ветра и грохотом обрушивающихся на Летучий водяных валов.

Я выбираюсь из-под груды мокрых голых тел матросов.

– Ага, поглядишь тут! Шагу не дают ступить!

Дин расхохотался и подал мне руку, помогая встать на ноги.

– Не бойся, не потонем, это ж Летучий. Бери Веля и приходи ко мне, самое время для страшной сказки.

«Хоть бы кто что-нибудь доброе рассказал, а то всё страшное да страшное», – мысленно вздохнул я и пошёл за Велем по уходящей из-под ног палубе.

Зайдя в каюту, стянул мокрую одежду. Обнажённый, почувствовал взгляд Веля и, не желая того, возбудился. Зная, что ему сейчас будет больно, поднял жаждущий взор. Он тут же поймал его, сел и призывно протянул ко мне руку. Я подошёл, он обхватил меня, утыкаясь лбом в живот, его мягкая шерсть щекотала кожу, губы касались головки. Корабль швырнуло на волнах, и я чуть не упал. Вель уложил меня на кровать и склонился надо мной, опустившись на колени. Море, Летучий и Вель унесли меня за грань естества, раскачивая на качелях блаженства, словно стараясь зашвырнуть как можно дальше. Но я возвращался, всё время возвращался и проклинал себя за это.

– Что-то вы долго, – проворчал Дин, потягивая вино.

– Переодевался, – сказал я, а какой-то чрезмерно довольный Вель невзначай коснулся губ тыльной стороной кисти.

– Да-да, – кивнул Дин. – Ну, располагайтесь поудобнее. Проголодались?

Он указал на подвешенные над столом сетки с едой.

– Есть немного, – согласился я, а Вель, облизываясь, как объевшийся стыренной сметаны кот, вновь потёр губы и улыбнулся.

Я хоть и был в себе, но, видимо, не до конца, потому что нисколечко не стыдился ни за него, ни за себя. Намазав горчицей ржаной хлеб, уложил сверху сыр и тонкие кругляшки копчёной колбасы. Рот наполнился слюной. Из-за плеча в нетерпении выглядывал Вель. Протянул ему бутерброд, и он, радостно рыча, впился в него зубами, прыгая в полюбившееся кресло. Я соорудил бутерброд себе и сел в другое, расставив ноги, чтобы не перекувыркнуться от качки.

– Вы сейчас напомнили мне набегавшихся и вернувшихся домой после долгого летнего дня мальчишек. Довольных и уставших.

– У тебя есть дети, Дин? – спросил я, прожевав и проглотив.

– Нет, но я жил в таком доме.

– В каком – таком?

– В таком, где много детей.

– Ты тоже приютский?

– Нет, – усмехнулся он. – Пару лет я с друзьями счастливо прожил в Доме безвременья, что в Заповедном лесу. А потом пришла она… – Лицо его потемнело, а взгляд сделался сумрачным. – Надорвала нам души бестрепетными пальцами и проникла в сердца, до локтей обагряя руки кровью невинной, искренней. – Дин судорожно глотнул воздух и замолчал, но, справившись с собой, продолжил. – Друзья мои остались биться за Дом – вечно юное сердце Мира Спокойствия, а я сбежал, предал их и предаю сейчас.

– Кто – она?

– Жестокость, что вьёт пустые гнёзда в душах наших, что растлевает сердца болью и безнадёжностью, даруя сиюминутную сладость, любовь обречённых на вечное страдание. – Дин сжал пальцы правой руки в кулак и ударил им по столу, а левой держался за сердце и будто снова задыхался. – Давно, на заре мира, в него пришла безликая Тьма, стала его частью и создала мир преддверия смерти, наполненный ужасом, как мертвец личинками мух. Личинками, что рано или поздно становятся монстрами, пьющими злобу из сердец человеческих. Но Тьма не всегда была безликой: до рождения нашего в ином мире она стала матерью Любви, но её ребёнок умер. И, обезумев от горя, Ло создала зеркало, отразила в нём мёртвую Любовь, и ожила та в Зазеркалье, переродившись в Крида.

Я вздрогнул всем телом, словно пробуждаясь ото сна, и впился взглядом в лицо Дина. Что-то накатывало, поднимаясь из тёмных глубин моего существа. Я судорожно вздохнул и прорычал:

– Замолчи…

Тяжёлый душащий взгляд капитана схлестнулся с моей яростью.

– Используя силу Крида, она оживила сына, но не вернула – или вернула, но не только его. В мальчике поселился Зверь. И тогда Тёмный – его отец – создал наш мир. Он перенёс в него сына и извлёк Зверя, превратившегося в Жестокость, заключил её в холодных чертогах Снежного леса. Но Жестокость сумела вырваться на волю, обхитрив ставшего прежним доброго и любящего ветреного мальчишку, что в итоге выпустил её из заточения. Тогда она пришла в Мир Спокойствия, чтобы завладеть им и не только им.

– А Крид? – спросил я.

– Воспользовавшись другим мальчиком, Тинком, как дверью, тоже пришёл из Зазеркалья в Мир Спокойствия.

– Откуда ты всё это знаешь?

– Тинк мне сам рассказал, когда я жил в Доме. Но это ещё не конец. Сражаясь с Жестокостью, Крид погиб, но сумел вновь воплотиться в круге Гран. Я лично вынес его из Заповедного леса и оставил на перекрёстке дорог, а затем убежал, стараясь сбить со следа Тучу, пожирающую души, что сейчас беснуется над нами. И вот мы вновь встретились, Крид. – Я вцепился в подлокотники кресла, меня мутило. – И тебе, сын Тёмного, я тоже рад, – произнёс он, поворачиваясь к Велю.

Бедняга Вель аж подавился, закашлялся, на глазах выступили слёзы.

– Чего? – прохрипел он. – Не знаю никакого Тёмного, что за чушь?!

А я вспомнил, как липли к нему пацаны на площади, Ник, да и я сам в жажде любви – его самого. Его, чьим отражением я являлся.

«Что, сразу поверил?» – спросил внутренний голос.

«Я трахал своё отражение, точнее оригинал».

«Ах вот что тебя беспокоит. Считай это разновидностью мастурбации».

Довольно извращённая, но эта точка зрения меня немного успокоила. Хоть я и понимал, что сам себе вешаю лапшу на уши.

«Ох уж эта братская любовь», – вздохнул голос и заткнулся.

Я чувствовал взгляд Веля и боялся посмотреть ему прямо в глаза, но, осознав, что страшусь оказаться отвергнутым, поднял голову и увидел в друге точно такой же страх. В этой жизни я был старше и мудрее, и я улыбнулся ему – моей Любви.

– Из далёкого будущего, – продолжил неугомонный Дин, – Тьма похитила мальчика, что убивал её созданий, и создала из него прекрасный корабль, способный бороздить просторы времени. Плоть и кости преобразились в корпус; сердце и лёгкие – в аккумулирующую силу систему с парусами, ловящими солнечный ветер; душа – в магический кристалл самосознания. Говорят, что на Летучем она путешествовала в глубины Бездны Мира, что за пределами познаваемого, а вернувшись, разобрала и спрятала его, нарисовала карту…

– Этим похищенным мальчиком был Вик? – спросил я, чувствуя, как перехватывает горло.

Дин кивнул. Теперь я точно знал, кого напомнил мне чёрный матрос, – Вика.

– С тех пор Безликую никто не видел. Поговаривают, что она покинула наш мир, а маленькая королева стремится занять её место, взять монстров под свой контроль и захватить власть над всем сущим.

– Зачем вам Летучий?

– С Карлом мы соберём лучших воинов и вернёмся в прошлое, чтобы помешать Жестокости завладеть Домом и проникнуть в сердца жителей мира.

– А потом, что будет потом?

Дин непонимающе посмотрел на меня.

– Потом вы отдадите мне Летучий, – сказал я, – и я исцелю Вика, верну ему человеческую форму.

– Хорошо, – согласился Дин и поднял бокал. – За победу! Слышите? Кажется, буря стихает.

========== 19. На краю ==========

Койка была узкой для двоих, но я всё равно лёг спать с Велем. Закрыл глаза, убаюканный притворно ровным дыханием, и тут кончик его языка обогнул по краю моё ухо и поиграл с мочкой. Никогда не понимал тяги некоторых девушек к моим ушам, а тут ещё и Вель. Я-то после откровений Дина хотел предложить ему разнообразить нашу братскую любовь, даже задницу на всякий случай тщательно помыл так глубоко, как смог. Поэтому лежал не шевелясь в надежде, что он оставит моё ухо в покое и заинтересуется засовыванием… для начала языка в другое место, но он упорно продолжал вылизывать ушную раковину, а я – стоически молчать.

– А-а! Щекотно! – не выдержал я.

Он напоследок цапнул ухо зубами и, отпустив, произнёс:

– Знаешь, давно хотел тебе признаться, – начал он и многозначительно замолчал.

– Так признавайся, только не замолкай на полуслове, не буди во мне желание дать тебе хорошего пинка для ускорения.

– Пинка? А как же любовь и внимание?

– А я со всей любовью и вниманием.

– Вот все вы такие…

– Кто это – все?

– Мужики…

– Видимо, без пинка не обойтись?

– Видишь ли, я давно хотел сказать, что я девушка.

Я распахнул глаза и медленно-медленно повернул голову. Он смущённо и чуть виновато смотрел на меня.

– Это как понимать? – выдавил я, начиная замечать в чертах его лица что-то девчачье: хитрый блеск глаз и затаённую в уголках губ довольную улыбку.

– Прости, что сразу не сказал, заигрался в гомоеблю.

С виду он был всё тот же Вель, но внутри меня что-то оборвалось и похолодело. Я сел, спустив ноги на пол. Он обвил меня руками, прижался к спине.

– На самом деле я даже не человек, а порнобогиня-девственница. Мы творим себя словами и питаемся сладостью грёз.

– Что за бред! – Я не понимал, что происходит, но поверил, как и Дину, когда тот назвал меня Кридом. Как я сразу не догадался, что очарование Веля чисто девчоночьей природы. А потому не догадался, что между ног у него был член! – Зачем ты притворялся?

– Понимаешь, мы все здесь богини. А доказывать, что ты не дура и чего-то стоишь, в женском коллективе так утомительно. Проще прикинуться богом и избежать естественного отбора с конкуренцией. Это маскировка такая, мимикрия, а иначе никто тебя всерьёз не воспринимает. Я бы и хотела кому-нибудь отдаться по-настоящему, но страшно.

– И у вас совсем нет богов-мужиков?

– Ну, какой нормальный мужик, пусть даже бог, будет сидеть на небе и творить, если можно трахаться в реале? Но в семье, как говорится, не без урода, поэтому есть здесь пара старых пидоров – отъявленных творцов. Самое страшное, что именно на них мы в выдуманных мирах и натыкаемся, когда сами парнями притворяемся, ведь они такие, блядь, умные, интеллигентные, внимательные и проницательные. Благовоспитанные, и даже если и ругаются матом, то к месту и остроумно. Слушай, а ты случайно не один из них? Уж слишком ты хорош. Ты же не хочешь, чтобы я тебя трахнула? А то ведь я это только на словах умею.

Мне стало так горько и обидно, но я ничем себя не выдал.

– Сука, я теперь уже и сам не знаю, кто я и чего хочу.

Но кого я обманывал? Да кого угодно, но не своё тело. Оно точно знало, чего хотело, и было пиздец как разочаровано надувательством Веля. Эх, не зря мне казалось, что таких эмоциональных и тонко чувствующих парней не бывает.

«Да признайся уже себе, что тебе девчонки нравятся, – сказал наблюдатель, ставший внутренним голосом, и добавил: – Вот только тело у них должно быть мужское».

«А у меня, какое тело должно быть у меня?» – взмолился я.

«У тебя не должно быть тела, ты же бог-пи…»

«Нет! Нет! – закричал я. – Только не пидор, не пидор!» – и проснулся.

– Пирог будешь? Вкус божественный!

– Чего? – ошалело спросил я, воззрившись на…

– Ты чё, спишь ещё?

– Вель, ну-ка иди сюда, надо кое-что у тебя проверить, убедиться наверняка.

Вель встал с табурета и отступил на шаг, округлив глаза. Я протянул вперёд руку, будто приманивая котёнка, и ненатурально захихикал.

– Да ты чего, Вель, не бойся, иди ко мне.

– Нет, – сказал он, пятясь, – ты какой-то сегодня странный, больше обычного.

– Ай! – воскликнул я, хватаясь за грудь. – Ай! – начал задыхаться. – Проклятье, Вель, живой воды, скорее.

Вель бросился к мешку, достал бутылку и подскочил ко мне, тут-то я его и сцапал. Он пытался вырваться, но куда там: штаны я стащил с него в мгновение ока и, обхватив, прикусил головку. Он тут же перестал трепыхаться. И это, как ничто иное, доказало мне, что он парень, а никакая не девица. Слава тебе господи, кем бы ты ни был! Спустя пару движений языком я скинул штаны сам и сел на него, даже боль в заднице меня не остановила. Надо было ловить момент, пока Вель со мной и доступен. Я немного посидел, привыкая, но зная, что затягивать нельзя, а то ещё обмякнет и выскользнет; задвигался, нахлобучиваясь полнее и чувствуя, как он каменеет внутри. Эх, родные рефлексы, что бы мы без них делали? Им-то всё равно, собственная рука, девушка или жопа друга. Главное – трение скольжения, физика, мать её.

Трение, конечно, было, а вот скольжения явно не хватало. Вель кривился, когда я насаживался до отказа. Бедный мальчик. Я плюнул на ладонь и сделал всё, что мог. Уже собирался вытереть руку о тюфяк, как он, приподнявшись на локте, перехватил её и тоже плюнул.

«Какой всё-таки славный у меня мальчишка!» – подумал я, добавляя порцию смазки, и дело пошло как надо.

Вель откинулся на спину, запрокидывая голову. В его порывистых движениях чувствовалось желание двигаться побыстрее, но ноги у меня уже отнимались, а икры грозила свести судорога. Начать, что ли, по утрам зарядку делать? Я лёг на него, приподнял таз и велел:

– Работай!

И он заработал. Да так, что все ощущения слились в одно нарастающее наслаждение, требующее разрядки, но не получающее её.

– На бок, на бок, – простонал я, поворачиваясь к нему спиной. Он тут же влетел в меня, а я взял его руку и опустил на свой готовый взорваться, как гриб-хлопушка, член, задавая темп. В скором времени мы созрели и взорвались, сначала я, а потом и он от моих сокращений.

– У меня дым из ушей не идёт? – спросил я.

– Идёт, только из другого места, – парировал он, всё ещё пульсируя, но постепенно затихая и продолжая оставаться внутри. И это было хорошо, правильно. Пусть он навсегда останется во мне, не хочу его отпускать, не могу.

– Как чудесно, что ты всё-таки парень, а не богиня.

– А может, я бог? Или мы оба боги?

«Ага, два бога-пидора, – съязвил внутренний голос или взгляд, я сейчас не до конца понимал, через какой орган восприятия он доносит информацию. – Я бы тебе сказал, через какой именно, но ты и сам всё прекрасно чувствуешь».

– Мне всё равно, кто ты, – ответил я. – Мне всё равно, кто я.

– Главное, ты мой, – произнесли мы хором; обнявшись, засмеялись и ещё долго лежали, хихикая и целуя друг друга, если нам того хотелось.

Когда душа чужая и чужое тело роднее и желаннее своих,

Когда одно лишь чувство на двоих, и никаких не надо больше.

Как можно тоньше струны, под кожею звучащие, нагого тела.

Мечта али судьба созрела и ядом страсти растеклась по венам.

Я счастлив умереть и оборвать мученье, невыносимое томленье,

Волнение. Пусть лицо его мне станет ликом рая. От края и до края

Жизнь моя, блуждая в пустоте и темноте, искала суть свою и не нашла,

Пока тоска его мне сердце не зажгла любовью, и в жаре том расплавилось оно,

Слилось в одно с его душой и утонуло в ней. Как бы мне хотелось

Остаться светом в тишине его ночей. И обречённо падать в объятия

И глубину очей весёлых иль печальных, безначальных, как мир наш.

Мы застыли на краю, над бездною, и бесполезно плакать…

========== 20. Остров Сердца ==========

Зелёный остров, кокосовые пальмы побережья, сохнущие койры и смуглые белозубые улыбчивые дети, такие же открытые и простые, как стаи тощих собак, всюду следующие за ними по пятам. Кокосовое молоко и копра, застревающая в зубах. Песок на коже и в спутанных волосах Веля. Шум прибоя и шелест сетей на ветру в густой темноте ночи. Сердце, кровоточащее любовью, но не умирающее, а пьющее его обнажённое тело и звуки ночи, как чистейшую родниковую воду с древних ледников.

Что там, за этой гранью, над этой вершиной чувств, какие ветра тишины? Что родится из нашей любви? Я задаю вопросы своему сердцу, а оно отвечает призывом: «Шагай! Без оглядки на себя, на него. Шагай – и узнаешь». Тайна. Она ждёт там, за порогом, в бездне неведомого и навсегда непознаваемого, если остаться на этом берегу жизни. Я искал счастье, я открывал двери-сердца людей, заглядывал, заходил, находил или терял, но не обретал ничего настолько незыблемого… Моё вечное одиночество, я забыл о тебе, но ты всё ещё здесь, ты всё ещё надеешься вернуть, отвоевать своё место, ты мой страх, страх, что я вновь стану тобою или пойму, что не в силах быть кем-то иным.

– Я чувствую Ника, он на острове Сердца. Нам надо найти его!

– Не заманивают ли нас в ловушку?

– Какая разница, я всё равно пойду!

– Я знаю, Вель, но давай действовать осторожно и продуманно.

– Он страдает, Якоб! Его боль тянет душу и сердце вросшей в них нитью. Я веду по ней корабль и пройду, пробью все заслоны и барьеры, стены и преграды, никакая магия не скроет его от моей любви.

– Я боюсь за тебя.

– Не ври мне, я всё вижу. Ты боишься потерять меня, утратить, а значит, ты боишься за себя…

Остров возник внезапно. Чёрные неприступные скалы, белая пена разбивающихся волн, острые зубья рифов и пляшущий между ними Летучий, чудом не угодивший в жадную пасть прибоя.

Мы вошли в бухту в верхней части острова-сердца, как его рисуют дети. Только у детей он никогда не бывает таким гнетущим и безжизненным. Огромные голые плиты пристани, никаких водорослей или моллюсков – чистый гладкий камень и ступени великанской лестницы, уходящей в расщелину между скал.

Дин остался следить за Летучим, а мы отправились в путь. Забираться на трёхметровые ступени было неудобно, приходилось подсаживать друг друга, а затем подавать руку, помогая подтянуться. На это уходило время, а двигаться хотелось как можно быстрее, чтобы поскорее вернуться обратно и уплыть из столь унылого места, где даже ветра не было, только мёртвая тишина и окаменевшие, похороненные на дне души чувства. Несколько раз мы останавливались, чтобы попить воды и отдышаться. Звуки тяжёлого дыхания, глотков воды, шорох каменной крошки под ногами затихали, чуть зародившись, и казалось, что навсегда.

Изрядно устав, мы поднялись на каменистое плато из разноуровневых базальтовых шестигранных столбов. С прикрытыми глазами Вель вёл меня вперёд, огибая непроходимые участки, но неизменно придерживаясь одного направления. Всё чаще и чаще закладывало уши, дыхание становилось странно громким, звуча в голове, как скрежет когтей по барабанной перепонке.

Чёрный шестигранник, состоявший из шестигранников поменьше, возвышался на дне чаши или, скорее, амфитеатра, на край которого мы вышли. Чашу наполняла прозрачная вода, лишь немного не доходившая до поверхности алтаря. Обнажённый Ник в позе зародыша лежал в его центре. Вель бросился вперёд, но я схватил его за руку.

– Пусти меня!

– Присмотрись! Он же прозрачный!

Вель пригляделся и медленно пошёл вниз. Призрак Ника был достаточно плотным, чтобы узнать его, но не настолько, чтобы сквозь него не просвечивали стыки шестигранников стола. Ветра не было, но по кристально чистой воде то и дело прокатывались волны, исходящие из центра, как от ударов сердца: сначала высокие, потом чуть меньше.

– Вель, родной, это не вода, а время.

Истинным зрением я видел переливы вариантов событий и блики выбора. Хор голосов в голове превратился в оглушительный рёв, из-за которого хотелось говорить громче. Призрачное тело Ника являлось переплетением, узлом неведомых сил, а сердце в нём – сердцем Вика, что мы искали. И я понимал, что если заберу сердце друга, то всё, что осталось от Ника, растает и развеется, как утренний туман под лучами солнца.

– Ты не отступишь? – спросил я без всякой надежды, ибо прекрасно знал, что он хочет спасти друга так же, как я сам желал вернуть Вика.

Он лишь отрицательно качнул головой. Я взял его за руку, крича внутри громче, чем все голоса мира. Мы ступили в невесомую воду времён и пошли к алтарю, что не соединит, а разлучит нас. Субстанция времени пронизала наши тела, и когда она коснулась сердец, я увидел.

– Кончай ржать, конь тыгыдымский, – сказал я и протянул Игорю руку, чтобы помочь подняться.

Я видел, как он смотрит на столь желанный объект своих мечтаний, обтянутый тканью. Принюхивается, решаясь, и протягивает руки, собираясь стащить с меня трусы.

– Ням-ням, – сказал он, облизываясь.*

Сердце Вика сделало удар, и волна иной жизни или столь живого сна, что казался абсолютно реальным, прошла сквозь меня.

– Живот болит? – спросил я.

Он окинул меня взглядом, будто решая, стоит отвечать или нет.

– На футболе мячом врезали, – сказал он, продолжая смотреть и ожидая ответной реакции.

Я понятия не имел, что ещё сказать.

– Макс, – представился я и протянул руку.

– Роман, – сказал он, пожимая её. – Я видел, как вы по утрам бегаете.

Я действительно несколько раз в неделю выходил перед работой на пробежку, чтобы держать себя в форме.

– Мне бы тоже побегать не помешало, – сказал он.

– Так присоединяйся.

– А можно?

– Конечно, вдвоём веселее будет.**

Вель вздрогнул и сжал мне руку.

Мы забрались на алтарь. Вель лёг, копируя позу Ника, и тот оказался внутри его тела. Сердца Вика и Веля совпали.

– Ты ведь сделаешь это для меня? – с мольбой в голосе спросил он.

Я чувствовал себя не целителем, а магом-хирургом, пересаживающим сердце, переключающим энергетические каналы и перенаправляющим потоки сил. Я заменил сердце Вика в призрачном Нике на живое сердце Веля и, держа за руку, почувствовал, как плоть его теряет материальность, а сердце Вика обретает плоть.

– Я люблю тебя. – Сердце моё сжималось от боли.

А Вель молча смотрел мне в глаза. Весь мой мир был в них и вся моя боль. Лишь когда я проник руками в его бесплотное тело и вынул скользкое, горячее и пульсирующее сердце Вика, он беззвучно шевельнул губами: «Спасибо». А затем сделал усилие, смещая око духа в иную грань-жизнь кристалла души, и вместе с Ником исчез из Мира Спокойствия.

Один в нахлынувшей со всех сторон тишине, не ощущая внутри больше никакого наблюдателя, я сидел на алтаре, а из глаз капали бесполезные слёзы. Я встал и, прижимая к груди сердце друга, направился в обратный путь.

– Вы нашли его?! – обрадованно спросил Дин, сбегая по сходням.

– Да.

– А где Вель?

Я весь внутренне сжался, чтобы вновь не расплакаться.

– Надеюсь, там, где он будет счастлив.

– Не понимаю…

– Дин, позже. Что мне делать с сердцем? – спросил я, поднимаясь на борт.

Но не успел Дин ответить, как один из матросов подошёл ко мне и протянул руки. Осторожно я передал ему сердце. Взяв, он погрузил его в раскрывшуюся грудь. Под гладью пустого лика началось движение, проступили знакомые черты, и оно превратилось в лицо Вика. Лицо без всякого выражения.

– Вик, – я взял его за плечи и встряхнул, – Вик, очнись!

– Якоб, это бесполезно, у него ещё нет души, она на третьем острове.

– Но он приходил ко мне в каюту, он узнал меня!

– Иногда у него бывают похожие на человеческие позывы, – пожал плечами Дин. – Мы ждём Веля?

– Нет, – холодно бросил я. – Отправляемся.

Обретший лицо, но оставшийся куклой в руках Дина, Вик вместе с другими копиями бросился готовить корабль к отплытию.