Текст книги "Уличный целитель Якоб, или Твой выбор (СИ)"

Автор книги: Windboy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– И всегда раскачивается? – Труп, скрипя верёвкой, всё ещё покачивался туда-сюда, усиливая этим бесстыдство своего положения, хотя куда уж дальше?

К нам подбежали и стали крутиться вокруг уличные мальчишки. И откуда столько ранних пташек налетело?

– Кач-кач, – повторял один из них, – кач-кач.

Но было ощущение, что их больше привлекает Вель, нежели маг. Озираясь, парень жался ко мне, то и дело поправлял повязку, а круги скачущих оборванцев сужались, и это начинало нервировать.

– Кач-кач, кач-кач…

– Ну-ка брысь! – гаркнул я, отчего стражи вытянулись по стойке смирно, а пацанва разлетелась во все стороны, уносимая ветром.

Тишина. Даже труп с воробьями замерли.

– Так как, всегда он раскачивается при появлении? – повторил я вопрос.

– Так точно, – ответил стражник, чуть замявшись, вспоминая, – раскачивается.

– Вот стыдоба-то, – прошамкала, подковыляв, сгорбленная старушенция и остановилась, потирая поясницу и пялясь на труп мага.

– А почему решили, что это труп мага? – спросил я.

– Ну дык является же…

– Ложка есть?

– Никак нет!

– У меня есть, – обрадовался молодой страж, видимо, тому, что может хоть чем-то быть полезен.

Нырнул за голенище и достал деревянную ложку с резной ручкой – сам, небось, вырезал, – любовно протёр и протянул мне. Я развернулся к трупу. С самого начала была у меня мысль, что руку он в жопу не просто так засунул.

– Тебя как звать? – спросил я подателя ложки.

– Вацлав, господин Якоб.

– А меня Джозеф, – сказал второй.

Уж лучше б я вас безымянными оставил.

– Один – держи, чтобы не качался, другой – вынимай руку.

Джозеф толкнул Вацлава ко мне, а сам ухватил покойника за ноги. Брезгливо кривясь, молодой потянул так называемого мага за левую руку. Та с хлюпом и звуком вылетающей из бутылки с игристым вином пробки извлеклась. Самая беспардонная трель зловонных газов огласила округу.

– Что ж вы делаете, ироды окаянные! – подняла клюку старуха, а я плюнул на ложку и, пока её хозяина не хватил удар, нырнул ею в открывшиеся магические недра.

– А-а-а! – простонал над ухом Вацлав, будто решив озвучить переживания покойника.

Держа ложку уже за самый кончик, я что-то нащупал, подцепил и потянул.

«Если это опять будет мизинец, – подумал я, – повешусь рядом с магом».

К счастью, это оказался не мизинец.

– Что там? – спросил, заглядывая через плечо, Вель.

– Про «глаз на жопу натяну» я слышал, – сказал Джозеф, – но чтобы «в» – никогда.

Рядом что-то упало и затарахтело по мостовой.

– Помоги бабушке, – велел я Вацлаву, а сам разглядывал выколупанный из задницы глаз.

Тот был изумрудно-зелёный. Я оглянулся на Веля. Парень смотрел на меня, приоткрыв рот.

Нет, его глаз, я думаю, на месте, прячется под безобидными ромашками. Чей же этот тогда? Повинуясь интуитивному импульсу, я вышел из тени дерева. Солнечные лучи упали на глаз в ложке, и его зрачок сузился. Каких волевых усилий и скольких лет жизни мне стоило не заорать и не отбросить ложку с живым глазом, знает только Детское Божество. Аккуратно положив его на ступеньку, я сделал шаг назад и выдохнул. Вдохнул и ещё раз выдохнул. Ну почему мне так везёт на чёрное колдовство? Ничем другим происходящее объяснить было никак нельзя. Я вновь склонился над глазом.

– Можно я? – спросил Вель.

Со стыдным облегчением я пропустил его вперёд и уже через секунду пожалел об этом. Мазнув глазом о рукав новой рубахи, он кинул его себе в рот и, катая под языком, уставился на плывущие в вышине облака, как какой-нибудь дегустатор изысканных вин. Ох, не скоро я теперь смогу с тобой целоваться, Вель, не скоро.

– Флю, фля, фли, – эмоционально жестикулируя, начал он, не вынимая глаза.

Недоумение на моём лице и восторженные взгляды стражей были ему ответом. Тогда Вель выплюнул глаз на ладонь и сказал:

– Проклинающий глаз паршивца, бывшего в употреблении, лет семнадцати от роду.

– Во даёт! – восхитился Вацлав.

Я кое-что начинал понимать. Какой-нибудь извращенец в отместку за проклятие мог вырезать паршивцу глаз или вообще убить его.

– О чём говорит то, что глаз реагирует на свет? – спросил я у Веля.

– Паршивец ещё жив, – сказал он.

– Чей труп на дереве? – размышлял я вслух. – Хозяина? Нет, член на месте. Исполнителя наказания? Поставщика паршивцев или действительно мага из Чёрного Замка? Нет, маг бы в такую передрягу никогда не попал. Они хоть твари и бессердечные, но не глупые. – Мои слушатели дружно закивали. – Значит, либо это тот, кто вырезал глаз, либо сутенёр. И на что он указывает, раскачиваясь? – Мои юные слушатели в жажде дедуктивного откровения подались вперёд. – На то, что тот, кто его трахал, работает в городской управе. Осталось найти служащего без хера, и дело раскрыто!

– Во даёт! – повторился Вацлав и испортил концовку речи.

– Можете снимать, – кивнул я стражам.

– И куда его?

– А куда обычно?

– В крематорий, студентам-медикам, рыбам на корм… – начал перечислять Джозеф.

– Давай опять в бестиарий отнесём, я ещё не всех чудищ посмотрел, – воодушевился Вацлав.

– Нет, – сказал я, – несите медикам, пусть тренируются, наше царство остро нуждается в подданных с развитым интеллектом и твёрдой рукой.

Вацлав сразу сник, а я спросил у Веля:

– Ты сказал, что это проклинающий глаз. Я думал, что проклинает пятно.

– Пятно – это снаряд, а глаз его метает.

– А что это вообще за пятна, какая в них сила?

– Маги экспериментируют со стихийными духами, вживляя их в младенцев. Пятна – это показатель, что дух прижился. Духи защищают людей.

– А почему таким странным образом?

Я сделал рубящее движение ниже пояса и тут же сплюнул через левое плечо.

– Бьют по самому больному.

– Чёрт возьми, а в этом есть своя логика. А какой в тебе дух? Нет, стой! – Я вспомнил лёгкий тёплый ветер, пронизавший тело. – В тебе дух ветра! Ты ветреный!

– Да, – сказал Вель и улыбнулся.

Мне тут же захотелось его поцеловать, но, вспомнив про глаз, я передумал.

Пока стражи снимали тело, я подозвал проходившую мимо молочницу и купил у неё крынку молока.

– Я тоже хочу, – сказал Вель. Мы с ним ещё не завтракали.

– После меня, – сказал я и выпил свою половину.

Молоко пахло коровой, было тёплым и жирным. Вель приложился следующим. Он так спешил, что молоко побежало по уголкам рта и закапало с подбородка.

«Вот же свинтус», – подумал я, но смотреть почему-то было приятно.

Вытирая рукавом рот, он протянул посудину.

– Спасибо!

– Глаз в неё кидай, – сказал я.

Он разжал ладонь, и глаз шлёпнулся на дно.

– Если поторопимся, успеем домой до отъезда Генри. Доложимся, позавтракаем и решим, как действовать дальше.

– Хорошо.

– Вацлав, ты ложку заберёшь? – спросил я, поднимая её со ступеньки.

Он с сомнением на меня посмотрел.

– А, давай, – махнул он рукой, – помою…

Ну, хоть не оближу…

Мы вернулись, когда Мари только накрывала на стол, и успели обо всём переговорить с Генри.

– Ума не приложу, как собрать всех служащих в одном месте и заставить раздеться догола.

– Я знаю, я, – подхватил Вель, – надо сказать, что в здании совета завелись магические клопы-кровососы и всем надо пройти санитарную обработку.

– А такие бывают? – удивился я.

– В Чёрном Замке их полно, нас постоянно так в главный зал созывали, потом, правда, оргии устраивали…

– Может, сразу начать со второго? – предложил я. – Быстрее соберутся.

Генри хмыкнул в усы. Видимо, он что-то знал, а мои, да что там мои, народные предположения насчёт членов совета оказались верны.

– Но идея с болезнью хороша. И ты, Якоб, поможешь её реализовать.

– Мне уже не нравится.

– Я поговорю с головой, мы объявим, что приехал всемирно известный целитель мужских заболеваний и осмотрит всех на бесплатной основе.

– Теперь я знаю, что конкретно мне не нравится.

– Якоб, щупать будет необязательно.

– Это, конечно, меняет дело, но у меня есть предложение получше, давайте объявим бесплатный банный день. Пусть голова раскошелится. Отвезём всех к мадам Агусте…

– Всё-таки идея с оргией запала тебе в душу? Ладно, давайте выбирать…

========== 15. Карл Густав тридцать девятый ==========

– Нет, нет, нет и ещё раз нет! – вопил, брызгая слюной и возмущённо тряся тройным подбородком, голова города. – Мы вам не малые дети, чтобы голышом бегать! Это ж надо было додуматься! Карантин под предлогом выдуманных магических клопов, медосмотр, как у каких-нибудь школяров, мнимая дезинфекция, а в завершение всего баня за счёт государственной казны! Генри, вы там у себя в отделе совсем с ума сошли, или вас эти самые клопы покусали?!

– Карл Густав тридцать девятый… – краснея и потея, начал Генри.

– Не сметь! – вскочил голова и стал ниже, чем сидя на стуле. Ростом он был с гнома, весь круглый и лоснящийся, как масляный колобок. – Сколько раз я говорил вам не добавлять «тридцать девятый»?! – сузил он и без того заплывшие свиные глазки. – Забыли, с кем разговариваете? Так я вам напомню. Если завтра этот позор под моими окнами повторится, считайте себя разжалованным, а ваш особый отдел – упразднённым! Прочь, Коренев, не могу больше видеть вашу наглую потную лысину.

Скрипя зубами, Генри развернулся и покинул приёмный зал. Я с Велем ждал его в коридоре, но он пролетел мимо, даже не взглянув в нашу сторону. Основной посыл головы мы разобрали, поэтому вскакивать и бежать за Генри поостереглись.

– А почему ему не нравится быть тридцать девятым? – спросил Вель шёпотом.

В коридоре с высокими расписными потолками было очень тихо, и говорить вслух казалось неправильным.

– Потому что хочет быть юбилейным, – ответил я.

Вель продолжал непонимающе смотреть на меня, тогда я взял его за руку и кивнул на выход. Покинув прохладные коридоры городской управы, мы отошли в сторону и присели на ступеньки.

– Ходят слухи, что в детстве нашего голову лягнул любимый пони и всё, что разбилось, пришлось отрезать, поэтому он последний в своём роду. Хоть наше государство и называется Царство Людей, настоящего царя у нас нет, а делами страны ведает Совет. Но в дань уважения традициям потомки последнего царя Густава, что был убит в древней войне между взрослыми и детьми, наследуют должность головы Коргоса вместе с именем Карл Густав. И быть последним, да ещё и с таким незвучным номером, нашему голове не по нутру. Он жаждет славы и величия, а тут голые повешенные маги под окнами дрочат, будто насмехаясь над его потугами. Да почтальонши нагие по ночам бегают, стучат в окна и спать не дают. Плюс гномы наседают, угрожая прекращением поставок руды, обвиняя в попустительстве и препятствованию расследования обстоятельств окаменения сородича.

Вель сочувственно вздохнул. А я размышлял о судьбе нашей страны, пришедшей в полный упадок после древней войны. Мир наступил, но люди на каком-то коллективном бессознательном уровне боялись заводить детей. Рождаемость упала, крупные города, не считая Коргоса, опустели, их облюбовала всевозможная нежить и нечисть, остались только небольшие крестьянские поселения в окружении полей да дремучих лесов с обитающими в них вампирами. Правда, с уменьшением численности населения между вампирами и селянами сложился некий симбиоз. Вампиры защищали не способных к обороне крестьян от бандитов, магических бестий и нежити, а те позволяли собою кормиться, составляя списки очерёдности и следя, чтобы все успевали восстановиться после укусов. Маги жили в своих башнях и замках, гномы – в подземельях, меняя полезные ископаемые и изделия из оных на продукты питания и дерево. Сами копаться в земле и что-то выращивать они брезговали. А на востоке процветала Страна Детей. Её юные жители, выбравшие вечное детство, выглядели максимум на семнадцать, растили сады, питались одними фруктами и плодились без всяких комплексов. Только благодаря миграции из Страны Детей Царство Людей продолжало оставаться на плаву. Большинство подростков покидали свою родину, выбирая путь взросления, потому что иначе им бы пришлось жить в очень жёсткой и строгой воинской системе, подвергая жизнь ежедневной опасности, ибо все жители Страны Детей несли воинскую повинность. Только так можно было обеспечить своё выживание и держать земли под полным контролем. Гномы трудились у них за плату, нежить и нечисть были уничтожены, а маги – отправлены восвояси. На границах же всевозможные битвы кипели не переставая.

– Смотри, – сказал Вель, указывая на знакомых стражей, что несли большую двуручную пилу, подгоняемые злым Генри.

Подойдя к дубу, они поплевали на руки, и пила со скрипом вонзилась в древнюю деревянную плоть. Как по волшебству из-за дуба тут же появилась старуха, подняла крик и стала тыкать в них клюкой, желая лишить то ли невинности, то ли возможности лишать её других. Во избежание членовредительства подчинённых Генри оттеснил бабку в сторону, но к ней на помощь поспешили прохожие, уличные торговцы и прочий праздный люд. Поднялся невообразимый гвалт с требованиями прекратить надругательство над священным дубом.

– Бедный Генри, – вздохнул сердобольный Вель.

Но жители зря переживали, пила застряла в каменной древесине, и её еле-еле удалось извлечь из пропила.

– Лезьте на дерево и пилите ветку! – взревел Генри, из последних сил сдерживая натиск разъярённой толпы.

В забравшихся на дерево стражей полетели яйца, помидоры и мелкие камни, но, несмотря ни на что, через полчаса ветка, на которой появлялся повешенный, была отпилена и вместе с сидевшим на ней Вацлавом рухнула на мостовую. Джозеф с пилой остался на суку.

– Такой заработок пропал, – в сердцах сказал, присаживаясь рядом, разгорячённый бучей пожилой интеллигентного вида мужчина, похожий на отставного учителя. – Я ведь даже гномов водил на него посмотреть. Если ещё почтальоншу поймают да гнома сковырнут, чем жить будем? Опять только храм Детского Божества и останется из достопримечательностей. А его и так уже все по сто раз видели.

Отдышавшись, мужчина поднялся и ушёл к галдящей общественности обсуждать случившееся.

– Чоки-чок, чоки-чок! – услышал я за спиной.

Увлечённый действом на дубе, я не заметил, как они подобрались к нам так близко. Ступени в здание совета буквально кишели мелкими паразитами. Одни играли в монетки, другие разглядывали и чесали разбитые и ободранные коленки, третьи затеяли возню, проверяя, кто больнее ударит приятеля в плечо. У щуплого испытуемого в глазах блестели слёзы, но стоило ребятам постарше отвлечься, как он тут же сам их задирал, и экзекуция повторялась. Пацану было больно, но в то же время он млел от внимания старших. Вечное садо-мазо пацанской любви и привязанности, прояви которую иначе, и тебе тут же расквасят нос. Ещё одна стайка носилась вокруг прочих, играя в пятнашки, но все они незаметно стягивались к нам с Велем. Тот, правда, ещё продолжал наблюдать, как стражи оттаскивают ветку, преследуемые бранящейся толпой. Генри прикрывал отход.

– Чоки-чок, чоки-чок! – Чумазый мальчишка скакал на правой ноге по ступенькам вверх, а на левой спрыгивал вниз.

Часы показывали без двадцати девять. Скоро начнут собираться служащие управы и члены совета. При взгляде на пацанов в моей голове созрел очередной безумный в своём извращённом непотребстве план.

– Вель, – позвал я. Улыбаясь, тот повернулся ко мне и увидел оборванцев. Улыбка тут же погасла. – Ты ведь владеешь какими-то чарами обольщения или очарования?

– А котята ими владеют? – задал он встречный вопрос.

– Хочешь сказать, твоя привлекательность и желанность имеют некую естественную природную основу? Так чего ты их боишься? – кивнул я на подкрадывающуюся детвору.

– А что бывает с котятами, когда они попадают в лапы к таким монстрам?

– Ну, видимо, их немного тискают.

– Немного?! Я в прошлый раз еле вырвался! Меня привязали за ногу!

И он выставил вперёд левую ногу. Абсолютно безупречную, гладкую, с лёгким загаром, уходящую под задравшиеся шорты, открывая складочку между пахом и нежной кожей внутренней поверхности бедра, такую…

Я с трудом отвёл взгляд и с дрожью в груди выдохнул.

– Эй, прыгун, – позвал я, – иди-ка сюда, дело есть.

Мальчишка будто только и ждал моего приглашения, мигом оказавшись рядом, но смотрел не на меня, а на Веля; большие карие глаза блестели, и я не мог разобрать плещущихся в них чувств. Ну не любовь же в них с безграничным обожанием и преданностью, в самом-то деле?

– Если ты с друзьями мне поможешь, я разрешу вам его погладить.

– Нет! – возмутился Вель.

– Но только погладить, никаких зажиманий и тисканья!

Мелко подрагивая, будто снедаемый безумным нетерпением, мальчишка закивал. Я взял его за руку и привлёк к себе.

– Сейчас в здание совета начнут подтягиваться служащие, и со всеми мужчинами вам надо будет сделать так, – сказал я и облапил его мелкое хозяйство.

В следующее мгновение у меня из глаз посыпались искры, а из разбитого мальчишеской коленкой носа закапала кровь. Вывернувшись, он кинулся прочь, но был пойман Велем и тут же затих, обхватив его руками и зарывшись лицом тому в живот. Запрокидывая голову, я услышал, как он с наслаждением втянул носом воздух и, вертя головой, попытался забраться к Велю под рубаху. Тот засмеялся от щекотки.

– Я же сказал, никаких зажиманий! – яростно прогундосил я, ощущая уколы разгорающейся ревности от вида их невинной возни.

Вель расположился на середине лестницы, приспустил шорты, оголяя низ живота и косточки таза, расставил в стороны ноги, максимально оголив нежные бёдра, задрал рубаху так, чтобы выглядывали соски, откинул голову, открывая шею. Он якобы загорал на солнышке, но так эротично и развратно, что на него было больно и стыдно смотреть. Я мучился, но глазел.

– Вот так щупать? – уточнил прыгун и хлопнул меня ладонью.

Я согнулся пополам, втягивая сквозь стиснутые зубы воздух.

– Нет, нежнее, – простонал я.

– А чё его щупать, если и так всё видно, – заржали пацаны постарше.

– Для уверенности, – сказал я, опускаясь на ступеньки и пережидая боль. – Вместо обнимашек с Велем могу вам заплатить.

Те на мгновение задумались.

– Не-ет, уговор дороже денег.

Почему-то эта простая, всем известная поговорка меня встревожила.

Замечая Веля, спешащие на работу служащие застывали, как вкопанные, будто налетали на невидимую стену. А играющие в догонялки мальчишки «нечаянно» сталкивались с ними и оглаживали ладошками, выясняя интимные подробности. Те даже толком ничего сообразить не успевали и, теряя дар речи или краснея до кончиков волос, спешили укрыться в здании. Пролетая мимо меня, укрывшегося в тени дуба, ребята раз за разом отрицательно крутили головой. Вместе с иссякающим потоком людей таяли и мои надежды на успех операции. Я приуныл и даже немного ушёл в себя.

– Стойте, этих не надо! – крикнул я, но было поздно: передовая тройка облапила Генри и его верных стражей.

– Вы чё творите, мелкие засранцы? – Те кинулись за ними, но куда им было угнаться за ржущими босоногими летунами.

Грозно сверкая не только лысиной, но и глазами, Генри взирал на оправившего рубаху и потупившегося Веля, что разглядывал скромно сведённые коленки. На ступеньке между ними, поплёвывая, обкусывая заусенцы и выковыривая острыми ножиками грязь из-под ногтей, выстроилась шеренга скучающих подростков, и всё в них предупреждало: «Лучше с нами не связывайся».

Я поспешил к ним, пока не случилось чего-нибудь непоправимого.

– Якоб, ты что, твою мать, здесь устроил?!

И как он догадался, что это именно я устроил? Да, не зря он следователь.

– Генри, не кипишуй, спиливание ветки ничего не даст. Если труп вернётся – она вернётся вместе с ним.

Генри уже хотел что-то возразить, но осознав, что я прав, устало опустил плечи.

– Мы проверили мужчин, что здесь работают, у всех хозяйство на месте. Хотя, может, кто-то не пришёл.

– Ты их считал?

– Да, сто семьдесят три человека.

– Плюс тридцать четыре женщины. Получается… двести семь человек. К сожалению, Якоб, это все. Если только… – Глаза Генри зло блеснули, и меня осенило.

– Карл Густав тридцать, сука, девятый! – сказал я, и следователь ухмыльнулся. О, таким Генри мне нравился! – И как нам его пощупать?

– Попробую устроить, давно хотел проверить кой-какие слухи, но ты будь наготове, – сказал Генри и вошёл в здание, оставив стражей топтаться под дверью.

Я с Велем и шпана сгрудились под дубом. Выстроившись в очередь, пацаны по одному подходили и обнимали моего паршивца, некоторые прикасались к пятну под повязкой, а мелкота так и вовсе, представьте себе, целовала – для этого Велю приходилось вставать на колени. Они утыкались ему в грудь или живот, а он гладил их по спине, голове. Плечи мальчиков вздрагивали, а на рубахе Веля частенько оставались мокрые пятна от слёз. Вель улыбался, но я видел, как за этой улыбкой проходят картины жизней, горя и боли детей. И с каждым новым объятием сохранять улыбку ему становилось всё труднее и труднее. Тогда, протолкавшись через плотное кольцо ребятни, я подошёл, взял его за руку и, без всякого сомнения, распахнулся в небо. И небо буквально обрушилось на меня безжалостным запредельным сиянием, а приливная волна мальчишек, разом обнявших нас и друг друга, поглотила собою. Пустота в их сердцах и тоска по теплу были столь велики, что свет выжег мне душу, унёс пепел, но я был счастлив, видя, как светлеют, разглаживаются их лица, и ни о чём не жалел.

Когда вернулся Генри, мальчишки уже разбежались, а мы со стражами сидели под деревом вчетвером. Стражей, оказывается, тоже затянуло в наш водоворот, и дикими, но радостными глазами они таращились на нас, когда всё закончилось. Вацлав рассказал, что они с Джозефом родились и жили у самой границы в Стране Детей. В одну из ночей на их лагерь тайно напали краги – хищные демоны, способные оборачиваться людьми, и утащили их в плен. Но на обратном пути наткнулись на отряд Генри, что ехал в Страну Детей с тайной дипломатической миссией. Демонов перебили. Из дюжины похищенных детей выжили только тринадцатилетний Вацлав и пятнадцатилетний Джозеф. Они упросили Генри взять их с собой в Царство Людей, так как давно хотели покинуть опасную родину. Воины из них были бестолковые, и они чувствовали себя дома бесполезной обузой. Генри сжалился над мальчишками и приписал к отделу как посыльных, а когда те подросли, перевёл в стражи, но от себя не отпустил.

– Якоб, нужна твоя помощь, – сказал Генри. – Мне удалось убедить Карла, что на него наложили чары нестерпимого жора, и только ты – наш лучший целитель – можешь их снять. Осталось придумать, как оставить его без штанов.

– О, в этом я мастер, идём, Генри.

Мы зашли в приёмный зал. Карл Густав сидел на высоком резном стуле, почти троне, но не совсем, и в нетерпении быстро-быстро дрыгал ногой. Носки его до блеска начищенных туфель еле-еле доставали до пола.

– Это он? – несколько презрительно осведомился голова, махнув в мою сторону рукой.

Даже после того, как этот колобок наорал утром на Генри, я на него совсем не злился, но сейчас…

– Добрый день, господин голова Карл Густав… – Генри умоляюще посмотрел на меня, и я сдержался, не стал называть его порядковый номер, а вместо этого учтиво поклонился и вошёл в годами отшлифованный образ целителя. – Безусловно, это трагедия, что такой великий ум современности прозябает на этом ужасно неудобном стуле. К чёрту традиции, господин голова, вы должны, нет, вы обязаны взять власть в свои руки, пока не стало слишком поздно для всех нас.

Генри смотрел на меня как на умалишённого, а господин голова подался вперёд, и нога его больше не тряслась.

– Маги, Совет и прочая нечисть – все они хотят одного: умалить вашу волю, волю Царя, что от рождения бежит в венах. Подсылают шпионов, наушничают, насмехаются, саботируют распоряжения и попросту вредят.

– Так и есть, пронырливые ублюдки!

– Но вы не так просты, нет, они ещё не знают, с кем связались!

– О, да, – криво и надменно усмехнулся Карл Густав, – они не знают, а вы…

– Якоб, господин голова.

– А вы, Якоб, знаете?

– Я вижу тень, тень великого Густава, что взывает к вам, своему потомку, вы его последняя надежда! Последний шанс на торжество справедливости! – Рот головы приоткрылся, внимая каждому слову. А Генри, кажется, был готов или упасть в обморок, или убить меня на месте, но, пока он не сделал выбор, я продолжил: – И это, безусловно, вам по плечу, нужно только снять мерзкое проклятие, что отравило всю вашу жизнь, чтобы эти взгляды свысока и мерзкие смешки за спиной прекратились раз и навсегда.

– Головы долой!

– Нет, пусть увидят, пусть все узнают, какой вы на самом деле: мужественный, благородный и милостивый к подданным, но не к врагам, предателям и завистникам! Но прежде мы должны снять проклятие, раздавить эту мерзкую гадину, отравляющую вашу душу и тело.

– Что мне делать, Якоб?

– Помочитесь в него. – Я взял со стола хрустальный бокал и протянул его Карлу.

– Я… я, конечно, могу, но, бога ради, зачем?

– По цвету мочи я определю тип проклятия и тут же сниму его с помощью соответствующего заклинания.

Карл Густав слез со стула и, переваливаясь с ноги на ногу, развернулся ко мне. Лицо его раскраснелось и выражало некоторое смятение.

– Якоб, вы же как доктор.

– Безусловно, Карл, всё останется между нами. Генри, будьте добры, подождите нас в коридоре.

– Да, Генри, оставьте нас.

Чуть замешкавшись, Генри нетвёрдой походкой вышел из зала.

– Вам придётся мне помочь, Якоб, сам я…

Карл обхватил руками живот, и стало очевидно, что те до нужного места не достают.

Я задрал его шёлковую рубаху и стал развязывать штаны.

– И ещё, Якоб, – заспешил он, – в детстве…

– С вами случилось ужасное несчастье, я понимаю и сочувствую, что судьба оказалась к вам столь несправедлива.

Карл опустил руки, а я стянул с него штаны. В нависающих складках жира я с трудом нашёл тот небольшой фрагмент, что остался после операции, и, хоть в этом уже не было никакой необходимости, подставил бокал. Карл с натугой пару раз прыснул.

– Этого достаточно?

– Да, вполне, – сказал я и помог ему облачиться.

Поднял бокал и посмотрел на свет.

– Ну что там?

– Всё ясно, как божий день, – сказал я, отставляя бокал и поворачиваясь к нему. – Сейчас я сниму с вас проклятие. – Удивление, неверие и надежда плескались в по-детски доверчивых глазах Карла, словно кто-то пообещал, что чудо возможно, и ему очень захотелось в него поверить. – Садитесь, Карл. Нет, не на этот пыточный стул, а в то мягкое кресло в углу. Хорошо, вам удобно?

– Да, Якоб, замечательно, это моё любимое кресло.

– Я знаю, Карл, я знаю. Закройте глаза и, что бы ни происходило, сохраняйте спокойствие, вы же Царь и сможете держать себя в руках, даже если будет очень больно?

– Да, Якоб, я смогу, – твёрдо ответил Карл.

– Тогда я начинаю, держитесь…

Червь размером с анаконду оплетал сердце смелого мальчика. Мальчика, что так и не смог вырасти в мужчину. Мальчика, отгородившегося от мира толстыми слоями жира. Мальчика, над которым все насмехались и которого никто не любил, кроме его пони, проклятого пони…

– Я люблю тебя, – раздался голос, такой мягкий и добрый голос.

– Кто здесь?! – выкрикнул мальчик.

– Я пришёл освободить тебя, – сказал голос, – ты позволишь мне отпустить твоего червя?

– Он не мой, я его не звал!

– Так ты мне позволишь?

– Д-да…

Червь был скользкий, словно обильно вымазанный жиром, и безвольный, будто лишённый всяких мышц. Я опустил его в воды залива, он пошёл ко дну, но был тут же растерзан какими-то быстрыми тёмными тенями. Мальчик беззащитно сжался в кресле, я посмотрел ему в глаза и понял, что он заслуживает исправления, ибо сполна оплатил его пережитой болью и страданиями.

Я протянул ему руку, и, доверившись, он вложил в неё свою. И мы пошли назад, сматывая нить времён, через все унижения, лживую преданность, лесть и лицемерие. После коллективного шандараха небом для меня будто не существовало ничего невозможного, внутренние ограничения сгорели вместе с душой, и сквозь образовавшуюся пустоту просвечивала запредельная Истина.

«Хватит, больше ни одного ребёнка они от меня не получат! Проклятые маги, решили поиздеваться надо мной? Труп с огромным членом как намёк, что у меня, даже у живого, такого нет, блядская почтальонша, с которой я ничего не могу сделать, и гном на пути в управу. Эти обнаглевшие гномы! Мы их кормим, а они нам условия смеют диктовать!»

И много, много других слов…

Пони нервно ржал и взбрыкивал.

«Наверное, когда мы продирались через тот кустарник, какая-то колючка впилась ему в ногу и теперь колется. Надо остановиться и посмотреть… Да вот же она! Сейчас вытащу».

Чья-то рука легла на плечо, не позволяя коснуться колючки, мальчик оглянулся… и всё изменилось. Он закричал.

«Да, взрослеть мучительно больно и одиноко, – сказал голос, опуская прохладную ладонь на вспотевший лоб, – но это необходимо, чтобы ты смог исправить свой мир…»

Я вышел из приёмного покоя и без сил повалился на лавку рядом с Генри.

– Как он?

– Похудел.

– В смысле?

– В прямом, – сказал я. – Врут слухи, всё у него в порядке: и член, и яйца на месте, дамы сердца только нет, но это дело наживное.

– Якоб, на нём что, правда проклятье было?

– Ага, родовое, – усмехнулся я.

– Якоб, то, что ты говорил ему в самом начале… Ты хоть сам понимаешь, какое ты чудовищное чудовище?

– Понимаю, Генри, понимаю. Но это не решает нашей проблемы. Мы до сих пор не знаем, кто за всем этим стоит. Нет, постой, кое-что я всё-таки выяснил. У него были какие-то дела с магами, давай завтра к ним наведаемся, сегодня я уже никакой.

– Если утром труп вновь материализуется, меня отправят в отставку.

– Ну, есть шанс, что голова изменит своё решение…

– Что-то ты темнишь, чудовище.

Я хмыкнул, и мы пошли домой.

Приняв ванну, я лежал рядом с Велем и чувствовал, как на меня наваливается тяжесть отката после двух сеансов чудотворства. И чтобы не сдохнуть от отчаяния под её гнётом, я пригубил живой водицы из бутылки, что теперь всё время стояла под кроватью, обнял Веля и начал к нему приставать.

– Якоб, нет.

Я провёл по внутренней поверхности его бедра, к заветной складочке, мазнул по члену, обхватил и сжал ягодицу.

– Якоб, прекрати, – зашипел Вель, – у меня… у меня голова болит.

– Чего?

– Да голова, после… после пацанов…

– Злишься, что я использовал тебя как наживку, отдал им? Так я возьму обратно. – И я пристроился сзади.

– Якоб, чёрт, не смей! У меня там… у меня там глаз.

– Что у тебя там? – Мне стало смешно, а когда догадался, о чём он – дурно. – Ты засунул тот глаз себе в жопу?

– Ты не понимаешь, это единственный способ удержать его от очередного воплощения висельника. Пока глаз во мне, мой дух может блокировать проклятье. А иначе Генри уволят, а отдел прикроют.

– Ладно, Вель, как скажешь. Но мне всё равно, пусть смотрит, я не стеснительный и глубоко его заталкивать не буду…

– Якоб, ну что ты за чудовище!

– Сговорились вы все, что ли? Но я не против. Буду чудовищем, очень нежным и желающим тебя чудовищем…