Текст книги "Уличный целитель Якоб, или Твой выбор (СИ)"

Автор книги: Windboy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

========== 1. Паук ==========

Я проснулся и тем самым сделал начало своей истории донельзя избитым и пошлым. Кто же начинает с пробуждения главного героя? Разве что какой-нибудь обделённый вниманием из-за своей никчёмности графоман, ничего не достигший в реальной жизни. Но, как ни крути, я действительно проснулся и тут же ощутил этот взгляд – читающий меня взгляд, подсматривающий, да какой там, нагло взирающий и ждущий представления, шоу, развлечения! И развлекать его должен был я.

Я зевнул, перекосив лицо, потянулся и сказал любопытному наблюдателю: «Иди на хер!» А что ещё мне было ему сказать, раз даже пробуждение героя в начале истории его не отпугнуло? Видимо, он такой же «читатель», как те графоманы – писатели.

Я чувствовал этот взгляд всю свою жизнь, искал его причину, объездил полсвета, встречаясь со всевозможными гуру, производителями высокодуховной лапши для ушей всех мастей и прочими шарлатанами. Самым популярным ответом было, конечно, Детское Божество. Правильно, чем ещё ему заниматься, кроме как подглядывать за мной в сортире или как я в носу ковыряюсь, других-то дел у Дарующего Жизнь нет. Ну, раз первым вариантом был Светлый, то вторым, естественно, Чёрный Бог. Комментарии излишни. Третий ответ оказался ещё лучше – это ты сам на себя смотришь. Ё-моё, когда я сам на себя смотрю, я знаю, что это именно я смотрю! А если у кого-то иначе, то ему пора обратиться за помощью ко мне – целителю, так сказать, человеческих душ, которые по своей сути не более чем сборники цитат тех самых высокодуховных шарлатанов, приправленные матом отца и подзатыльниками матери, чтобы я внёс нужные правки.

Так уж получилось, что, странствуя и пытаясь понять себя, я научился разбираться в людях. Чёрт возьми, да я читал их, как открытые книги. Может, это умение передалось мне от преследующего меня взгляда? Кто знает. А позже выяснилось, что я умею не только читать, но и править. Так я стал целителем, обыкновенным уличным целителем, и пополнил ряды тех, кто верит, что не просто зарабатывает на чужом страдании, а помогает людям.

Я вновь зевнул, но уже потому, что действительно хотелось; оделся и, не найдя ничего съестного в своей комнатушке, что снимал у вредной и сующей свой длинный нос в чужие дела бабки, вышел в коридор. В нос ударила прогорклая вонь с кухни, где круглосуточно кого-то потрошили, варили и жарили. Но кошки на улицах плодились, как кролики, а любители пирожков не переводились, и жалоб от них не поступало. Уж не знаю почему.

Последнюю неделю шли дожди, улицы и площади опустели, а вслед за ними опустели мои карманы. Скромные запасы крупы были отняты у мышей, какашки выбраны и съедены. Ой, не буду уточнять и перефразировать, умный читатель и так поймёт, а то и за шутку воспримет, а глупый… Можешь не ждать, про тебя и для тебя я ничего писать не буду.

И съедены они были ещё позавчера. Поэтому моя нервозность и плохое настроение возникли не на пустом месте. К счастью, я был ещё не настолько голоден, чтобы идти на кухню и выпрашивать пирожки с котятами, но на всякий случай, чтобы не доводить до греха, поскорее миновал тёмный коридор и вышел на улицу.

В глаза мне ударил яркий солнечный свет, я прикрыл рукой глаза и счастливо улыбнулся. С городской площади долетали звуки духового оркестра и крики детей. Если у вас есть дети, то проблемы не за горами, а о душевном покое и говорить нечего. Я развернулся на каблуках и неспешной, но бодрой походкой направился искать финансово обеспеченного клиента. Какую-нибудь восторженную дурочку или суеверную мамашу, чтобы снять сглаз, порчу и прочие проклятия с её оголтелых чад.

Я смотрел по сторонам: умытый дождём утренний город с распустившими зелёные листочки каштанами и блестящими в солнечных лучах лужицами на мостовой воспринимался как-то свежо и ново. В тени каштанов, сидя на лавочках и покачивая коляски, судачили молодые и не очень мамаши, что вывели своё крикливое потомство на прогулку.

Так, эта слишком жирная и жадная, этой, судя по обноскам и измождённому виду, самой есть нечего, эта бы подошла, но гуляет под ручку с красавцем мужем. А эта слишком молода, чтобы быть матерью нарядного мальчика, что сидел рядом с ней, обхватив себя руками за плечи и поникнув головой. От него отходили невидимые простому взгляду нити и чуть заметно дрожали, издавая не звук, а нечто задевающее и отзывающееся в моём израненном сердце болью. Я не пытаюсь приукрасить и не напрашиваюсь на вашу мерзкую жалость, засуньте её себе сами знаете куда. Я констатирую факт, от которого мне никуда не деться. Девушка, скорее всего сестра, что-то тихо ему говорила, кивая на резвящихся детей, но он никак не реагировал. Я отряхнул полы старенького пиджака, пригладил волосы и направился к ней степенной походкой уверенного в себе человека.

– Извините, юная госпожа, – вкрадчиво начал я, она подняла взгляд и удивлённо на меня посмотрела. У неё было милое, открытое лицо; в печальных и чуть усталых глазах всё ещё стояла тень недавнего горя. – Простите, но я не мог пройти мимо. Видите ли, ваш покорный слуга, – я чуть склонил голову, – целитель и не мог не обратить внимания на вашего милого братика. – Глаза девушки распахнулись чуть шире, рот приоткрылся. – Ведь он находится под действием злых чар.

Я замолчал, а она продолжала тупо смотреть на меня. Я переступил с ноги на ногу. Вот только дуры мне не хватало!

– Вы можете ему помочь? – наконец-то пролепетала она, и я облегчённо выдохнул.

– Конечно, могу, – заверил я, – и сделаю это прямо сейчас, с вашего позволения.

– Да-да, конечно! С тех пор, как умерла мама, – её голос дрогнул, – он сам не свой.

Я поднял руку, останавливая её.

– Ничего не говорите, я сам всё вижу: сырая тьма могилы, – зловеще начал я на пару тонов ниже. Девушка ойкнула и прижала ко рту ладошку, да, дожди в последнее время шли не переставая. – Столько людей вокруг и столько горького одиночества, бедный мальчик, – девушка всхлипнула, – он так любил свою маму, вы оба её любили.

– Да, только она была моей тётей, но я действительно её любила.

– Сейчас я ему помогу. Его зачаровали на кладбище.

– Но кто? Кто это сделал?

– Коварное, злое сердце! Я почти вижу этого человека, борода, усы…

– Дядя Генри?! Нет! Не может быть, он всегда был добр к нам! Если бы не он…

Она вновь всхлипнула.

– Нет, вы не знаете этого человека, но это неважно, в мире так много завистников чужому богатству. Кто его унаследует, как не единственный сын?

– Да, вы правы, они так и вьются, эти попрошайки, если бы не дядя Генри…

– Тише, тише, сейчас я развею эти чёрные чары, сейчас…

Я перевёл взгляд на мальчика. Его окутывала тьма, будто поднявшаяся со дна развёрстой могилы, пожравшей его маму. Её источник был у него в сердце. Я присел перед мальчиком на корточки, сложил указательный, средний и безымянный пальцы левой руки щепоткой и коснулся его лба, а правую ладонь расположил напротив сердца. В следующее мгновение я распахнул душу в бескрайнее небо, и оно пролилось в меня сияющими каплями света. Я собрал их в сердце и с любовью отправил в голову мальчика. Я ощутил, как прояснилось его сознание; он посмотрел на меня. А свет уже проник в его грудь, и что-то тёмное потревоженно зашевелилось в ней, выбираясь наружу. Глаза мальчика в страхе округлились.

– Тише, родной, тише, сейчас всё пройдёт, – сказал я, раскрывая ладонь и накрывая его голову.

Из мальчика выбрался чёрный паук размером с грудную клетку и уселся на ней. Я уже был готов волевым усилием раздавить мерзкого гада, если он кинется на меня или попытается укусить пацана, но услышал голос: «Жить! Жить! Жить…»

Я замер в нерешительности, всмотрелся в паука. Тот родился в горе, страдании ребёнка, в его боли утраты и одиночестве. Он не хотел зла мальчику.

«Жить! Жить!» – вновь услышал я и увидел высокие кроны деревьев Заповедного леса.

Мальчик очень сильно любил этот лес с его резными папоротниками, таинственной тишиной и косыми лучами солнца, пронизывающими зелёный сумрак.

«Ты хочешь в лес?» – спросил я у паука.

«Жить! Жить!»

«Хорошо», – сказал я и коснулся его рукой.

Паук тут же скользнул в неё, а затем в мою голову. Эти ощущения нельзя было назвать приятными, но я стерпел, представил Заповедный лес на холмах за городом и перенёс в него паука. Тот мелькнул среди деревьев и исчез.

«Жить», – донеслось издалека.

Я посмотрел в глаза мальчика, они стремительно наполнялись слезами, что копились в нём все эти дни, не находя выхода. Губы скривились, и он разрыдался. Сестра бросилась обнимать брата, а я гладил его по голове, успокаивая. Через несколько минут, излив своё горе, он, уже смеясь, носился с другими детьми, играя в догонялки.

– Как мне вас отблагодарить? – спросила сияющая девушка.

– У меня нет ни гроша, и я очень голоден, – сказал я.

Девушка смутилась и, торопливо открыв сумочку, достала из неё монеты, среди которых даже золотой блеснул.

– Это всё, что у меня есть с собой, – сказала она. – Возьмите.

Я взял, еле сдерживая радость, чтобы не расплыться в улыбке – этих денег, если не шиковать, мне с лихвой хватит на пару недель и на погашение долга старухе, что уже грозилась выставить меня на улицу.

– Благодарю, – сказал я, встал и поцеловал ей ручку.

– Огромное спасибо, от всего сердца!

Я развернулся и направился в сторону рынка. Из-за ограниченного резерва волшебства или каких-то иных личных особенностей я не мог позволить себе больше одного клиента в два-три дня, не рискуя погрузиться в пучины беспросветной депрессии. И пока меня, как обычно после сеанса, не накрыло откатом самосожаления и тоски, я хотел побродить по городу и съесть чего-нибудь вкусненького.

Весь день я гулял, встречаясь и болтая со старыми знакомыми, чтобы хоть как-то отвлечься от одолевавших меня мрачных мыслей и воспоминаний о приютском детстве, лишённом человеческого тепла и любви, как бы ни старались жрицы храма его нам дать. И эта ущербность, не замечаемая в детстве, потому что не знал ничего иного, обращала на себя внимание сейчас, создавая фантомные боли в несуществующих уголках души. Тянула, звала вернуться обратно, чтобы оживить и попытаться пережить навсегда утраченное. Я же как мог сопротивлялся этим позывам, потому что ничего, кроме бездны отчаяния, они дать не могли.

Уже вечером, возвращаясь домой, в одном из безлюдных закоулков я увидел пару подвыпивших дегенератов, что пинали кого-то свернувшегося калачиком в грязи подворотни и закрывавшего голову руками.

– Урод, выблядок, – донеслось до меня, – мерзкое отродьё! Сейчас я тебе устрою!

Говоривший закачался, развязывая штаны, а затем в лежащего ударила тугая струя мутной мочи.

– Ну-ка, открой ему пасть, прополощу его поганый рот.

Второй толкнул несчастного носком сапога в лицо.

– Пасть открыл, а то все зубы выбью!

Истязаемый повернул голову и приоткрыл рот. Я увидел, что это юноша, лет семнадцати-девятнадцати, не больше, с бесформенным, будто клякса, родимым пятном на левой скуле.

Я уже собрался пройти мимо, чтобы не смотреть на это, но что-то остановило меня. Забытое днём ощущение стороннего взгляда буравило душу. Ну, чего тебе? Не насмотрелся ещё мерзостей?

Как вообще можно узнать кого-то, если никогда его не видел? Как вообще можно кого-то узнать? Только дав ему проявить себя. А почему бы и нет? Эй, ты, наблюдатель! Я даю тебе право выбора, прямо здесь, прямо сейчас. Я могу пройти мимо, могу попытаться выручить беднягу, а могу присоединиться к этой парочке и вдоволь над ним поиздеваться. Каков будет твой выбор? Сделав мысленный шаг назад, я отрешился от тела, позволяя чужой воле наполнить его.

========== 2. Тыр дырым херым! ==========

– Эй, дебила кусок! – крикнул я.

Тот, что ссал – нарочито медленный и скользкий, – прыснул последний раз и, пряча хозяйство, обернулся.

– Ты чё-то вякнул, дядя?

– Ты чё, дебил, не видишь, что он паршивый, или тебе твой хер не дорог?

С каким удовольствием я наблюдал, как на лице этого недоумка проступил страх, как он сделал суетливый шаг назад, таращась на парня округлившимися глазами, словно его обидели в лучших чувствах, и трезвея на глазах.

– Бля! Ты что, пятна не видел?! – накинулся он на долговязого и изогнутого, как знак вопроса, собутыльника.

– Я думал, что это фингал.

– А я – что грязь! Что же делать?

Он схватился за свой член, будто боялся, что тот исчезнет прямо сейчас.

Пока они препирались, я подошёл ближе. Скользкий всмотрелся в меня.

– Якоб, ты, что ли?!

– Ну я.

Было стыдно перед самим собой за знакомство с этой шушерой, но времена бывали разные, а улица есть улица. Да чего я оправдываюсь?

– Ты же этот… – он сморщил рожу, вспоминая нужное слово, – целитель! Ёб твою налево!

– Само собой… – сказал я, глядя на него, как на навозного жука.

– Так исцели меня, сними порчу, ёб!

Я зло усмехнулся.

– Проклятие чёрных колдунов просто так не снять, нужна равноценная кровавая жертва.

Не успел я закончить фразу, как скользкий выхватил из-за голенища нож, одним движением оказался под «знаком вопроса» и полоснул того по горлу. Длинный захрипел, зажимая рану руками и заваливаясь набок, пару раз дёрнулся и затих. Он и парень лежали теперь лицом к лицу, напоминая любовников после жаркого секса, если бы не расползающаяся лужа крови.

– Такая?

– А ты шустрый, но дурной. Не длинный своим хером размахивал, а ты, кретин.

– Ещё раз обзовёшь, я и тебя, падла, пришью. Посмотрим тогда, какой ты целитель, сука.

– Отсеки себе палец. Как говорится, око за око, палец за палец, или палец в рот не клади? Нет, не бери? Ладно, не напрягайся так. Режь свой мизинец, умник, судя по твоему гнилому отростку, его с лихвой хватит…

– Сука, напрашиваешься…

– Ты выпендриваться будешь или дело делать?

– Хер с тобой, давай!

Он приложил ладонь к воротному столбу, пристроил к оттопыренному мизинцу нож.

– Не поможет – я тебя найду, Якоб.

– Готов?

– Да, – сплюнул он и выругался.

Я принял величественно-героическую позу, сделал замысловатые движения руками и крикнул:

– Тыр дырым херым! Режь!

Скользкий заорал и резанул палец. С одного раза у него не получилось; продолжая вопить и материться, он резанул ещё и ещё. Палец повис на одной коже, и трясущейся рукой, истекая кровью, слезами боли и соплями, он рассёк её. Мизинец упал в грязь. Скользкий глянул на меня бешеными глазами и бросился прочь.

Я, не отрываясь, смотрел на белёсый палец с грязью под обкусанным ногтем. Палец шевельнулся и пополз ко мне, а я ощутил, что волосы у меня на затылке встают дыбом. Я был уверен, что проклятие чёрных колдунов, от которого отсыхает член, если его увидит паршивый выблядок, не более чем невежественное суеверие. А палец, как неведомая гусеница, продолжал своё неумолимое движение. Я посмотрел по сторонам, ища, чем бы его прихлопнуть, но ничего подходящего не заметил, а палец уже скрёб ногтем по моему ботинку, пытаясь забраться мне на ногу.

– Вот же тварь! – сказал я и опустил на него каблук.

Раздался противный хруст, я приподнял ногу. Палец продолжал подёргиваться, как оторванная лапка паука косиножки. Я ещё раз опустил каблук и покрутился на нём, отшагнул – палец не двигался, но доверия не внушал. Я обошёл его по дуге и глянул на парня – вид у того был совсем жалкий.

– Ты там живой? – спросил я, тронув его ногу носком ботинка.

Он чуть шевельнулся, открывая глаза и упираясь взглядом в невидящий взгляд мертвеца.

– Этот готов, а второй убежал к мамочке зализывать палец, в смысле, его отсутствие.

Парень приподнялся на локте и скривился от боли.

– Ну, всё, я пошёл, – сказал я, но не успел вовремя отвести взгляда.

Глаза у него были разноцветные: один голубой, а второй изумрудно-зелёный – как у всех выблядков из Чёрного Замка. Колдуны устраивали оргии, побочными плодами которых были эти отродья. Младенцев оставляли для проведения на них всевозможных экспериментов. Большинство детей гибло в замке, но самые живучие или бесполезные оказывались снаружи, где подвергались постоянным гонениям или попадали в лапы каких-нибудь извращенцев, что держали их для сексуальных утех. Ведь за насилие над ними никто не наказывал и не преследовал. Самыми отверженными были дети с родимыми пятнами на лицах. Об их проклятии, из-за которого ими в страхе брезговали даже извращенцы, я только что рассказал.

От безысходной и бездонной боли в его глазах мне стало дурно. После сеанса целительства я всегда бываю излишне восприимчив, поэтому стараюсь заглушить неумолчные крики изнасилованных человеческих душ всякой отвлекающей суетой, но его взгляд пробил меня и начал выворачивать наизнанку. Я запаниковал.

– Всё, я пошёл, – вновь сказал я и, выставив вперёд руки, будто слепой, двинулся по переулку.

Поворачивая за угол, я услышал за спиной шорох. Чёрт, только бы не привязался! Я слышал, что колдовские отродья бывают очень привязчивы. Над ними издеваются, насилуют, а они всё равно льнут к мучителю и остаются болезненно преданными до самой смерти. Поэтому извращенцы всех мастей так их ценят. Я же его не насиловал, а спас и даже заговорил с ним. Теперь, если прицепится, не отдерёшь, корми его потом. Самому жрать нечего!

Я ускорил шаг в надежде, что смогу оторваться. Подошёл к своему дому, на мгновение замер, а затем нарезал ещё один круг вокруг квартала, оглянулся – кажется, никого, оторвался. Насвистывая, я вошёл в дом, миновал тёмный коридор и уже нащупал свою дверь, как вдруг в нос ударила вонь алкогольной мочи – парень сидел под дверью.

– Якоб, – неуверенно произнёс он, будто пробуя имя на вкус, и мне это ужасно не понравилось.

– Откуда ты… Ах да, я же сам сказал. Чёрт побери, – ругнулся я, отпирая замок, – заходи уже, пока бабка тебя не учуяла и не выставила нас обоих. – Я зажёг свечу и сунул ему в руку. – Держи.

Неверный свет высветил моё убогое жилище. Окна в комнате не было. По сути, это была квадратная кладовка – три на три метра – с узкой кроватью, детским письменным столиком и облезлым буфетом. Я снял с буфета железный таз и ведро. Поставил таз на пол.

– Становись в него и ничего не трогай, – сказал я, забрал свечу и поспешил во двор, оставив его в темноте.

Накачал из колонки воды. На обратном пути заглянул на кухню и стащил с умывальника кусочек мыла. Зашёл в комнату, парень по-прежнему стоял в тазу, а я так надеялся, что он исчезнет, растворившись в беспросветной тьме, из которой появился.

– Раздевайся, – велел я, злясь на него за то, что он не догадался куда-нибудь сгинуть, и на себя, что сдуру пошёл на поводу у наблюдающего за мной взгляда.

Он безропотно сбросил свои тряпки, оставаясь нагим и ещё более жалким – худым и тщедушным. Но, чёрт возьми, было в его тонкой и болезненной фигуре что-то изящное, притягивающее взгляд, и не только мой, но и наблюдателя. Сейчас наши взгляды странным образом совпадали в своих интересах. Надеюсь, это временное явление.

– Держи свое тряпьё. – Он поднял одежду из таза, а я вылил в него воду. – Кидай в ведро. Горячей воды нет, но тебе повезло, что есть мыло.

Я дал ему обмылок и велел мыться, а сам вышел в коридор, вновь оставляя его в темноте. И ничего я над ним не издеваюсь! Кому я это говорю? Совсем крыша едет. Я вернулся в комнату. Парень стоял, наклонившись, намыливая ноги и словно специально бесстыдно оттопырив раскрывшийся зад, что так и манил насадить его на член. В штанах стало тесно. Разноцветные глаза блеснули, когда он глянул на меня снизу вверх.

Я молча поставил свечу на столик, вышел в тёмный коридор, закрыл дверь и прижался к ней спиной и затылком. Чары, не иначе, какие-то колдовские чары. Иного объяснения внезапно вспыхнувшей страсти я не видел. Тем более к парню, который к тому же мне в сыновья годился! Раньше за мной таких наклонностей не водилось. От размышлений меня отвлекло приближение оргазма, оказывается, пока я думал думу, моя рука разгулялась в штанах. Я вынул руку и сжал мышцы промежности, сдерживая эякуляцию. Мне удалось, я выдохнул и ощупью двинулся к двери во двор. Что-то зашуршало и заскреблось за спиной. Я, как наяву, увидел бледный отрубленный палец и поспешил к выходу, громыхая ведром. В свете взошедшей луны накачал в ведро воды, а затем подставил под ледяную струю голову. В ней немного прояснилось. Я потыкал в ведро палкой, стирая обоссанное тряпьё. Слил воду и, набрав новой, прополоскал ещё раз, развесил на бельевой верёвке и пошёл к себе. Всё равно на такие обноски никто не позарится.

Бабка поджидала меня и неожиданно выскочила из-за своей двери, заслышав мои шаги. Так мне и свои штаны стирать придётся!

– Якоб, это ты тут среди ночи громыхаешь? Только уснула! Я же говорила – после десяти никакого шума! И деньги, где деньги?! – зашамкала старая карга.

– Вот твои деньги, – зло сказал я и сунул ей пару серебреников.

Бабка беззубо заулыбалась. Я отвёл взгляд. От такой улыбки, приснись она в кошмаре, заикой станешь. Не дожидаясь новых словоизлияний, я проскользнул к себе и запер дверь.

Он всё ещё стоял в тазике, весь в каплях воды, и мелко подрагивал. Я достал полотенце, подошёл и стал вытирать его, как ребёнка. С длинноватых светлых волос мне на руки падали капли. Я спустился до пояса. Пальцы коснулись лобка, покрытого густыми, курчавыми, почему-то тёмными волосками. Ниже торчал съёжившийся и подобравший от холода яички член.

– Всё, дальше сам, – сказал я и повесил полотенце ему на шею, – не маленький уже.

Чего я вообще взялся его вытирать? Что же это за чары такие? Он тем временем, совершенно не стесняясь, оголил розовую головку и промокнул её. А я этим полотенцем, между прочим, лицо вытираю. Завтра постирать заставлю.

– Ну что, все закоулки вытер? – Он кивнул. – Сюда иди, – сказал я, снимая с кровати бледно-голубое линялое покрывало, когда-то давно бывшее, по всей видимости, шторой. – Вот, можешь завернуться, если холодно. Одёжка твоя к утру высохнет.

Он накинул покрывало на плечи, но явно не для того, чтобы скрыть наготу. Бесстыжее создание! Сморщенный членик так и торчал из чёрных зарослей между углами покрывала. Некому согреть тебя тёплым дыханием, поцеловать и приласкать. Чёрт, что за херь в голову лезет?!

– Спать! Ты на полу, я на кровати.

Я улёгся, натянул прохудившееся шерстяное одеяло. Обычно я укрывался и покрывалом, но теперь под ним на старом прикроватном коврике лежал, свернувшись калачиком, худой, как помойная кошка, юноша, и я знал, что к утру обязательно продрогну. Ночи ещё были холодные. Я потянулся и загасил свечу. Лишённая окон комната погрузилась в кромешную тьму. В могиле и то, наверное, светлее. И будто только этой темноты и дожидаясь, прошлое кинулось и завладело мной.

Темнота никуда не делась, только теперь возле уха кто-то сопел, шмыгая заложенным носом.

– Вик, будешь так сопеть, он нас точно услышит, – злым шёпотом сказал я, вглядываясь во мрак открытой дверцы шкафа.

По горячечным заверениям, да, именно горячечным, ибо походили на бред, которыми он меня уже достал, в шкафу обосновался страшный-престрашный монстр и смотрел на него по ночам, не давая спокойно уснуть. Если послушать малышню, то такие монстры живут в каждом тёмном углу, а не только в шкафах, таятся под кроватями, прячутся в туалете и только и ждут, как ухватить тебя за тощий голый зад, дабы поспособствовать процессу, ради которого ты в этот самый туалет пришёл. Но Вик-то был уже не маленьким, да и я тоже недавно успел опериться, как говорил наш сторож, всем известный развратник и бабник. И почему его наши строгие жрицы не прогонят, а только строят глазки и улыбаются, как дуры? Поэтому идиотизм выслеживания монстра посреди ночи поражал меня до глубины души и заставлял безумно злиться на Вика, которого я на самом деле любил, ведь он был моим единственным другом, человеком, с которым можно было бездумно поболтать на любые темы, главное, стараться обходить всё, что касается магии, чёрного колдовства, вампиров Заповедного леса и прочих потусторонних тварей. В общем, обходить надо было всё, о чём мы обычно только и трепались, иначе его было не заткнуть.

– Сам заткнись, – прогундосил тот, будто прочтя мои мысли, а у нас с ним такое часто бывало, что, по словам того же сторожа, говорило о нашем скудоумии, и, растопырив клешни, пошёл к шкафу, словно собирался ловить на завтрак голубей, а не страшного-престрашного монстра.

Я, скрепя сердце и из последних сил придерживаясь правил игры, последовал за ним и тоже растопырил руки, чтобы поймать его, если ему вдруг что-нибудь привидится и он кинется бежать, не разбирая дороги, наделает шуму, и объясняй тогда дежурной, почему мы не спим, а охотимся на монстров. Нет, я горшки малышни в наказание чистить не собираюсь!

– Чуешь? – зловеще прошептал он.

– Что ты в штаны навалил? Так у тебя там не просыхает.

И тут я почуял, нет, не почуял, а увидел мириады маленьких глазок, что вперились вне в душу и стали ввинчиваться ей под кожу, если она у души, конечно, есть, но именно так я почувствовал этих маленьких чесоточных клещей души. Ничего не соображая, я кинулся вперёд, натолкнулся на Вика, вместе мы рухнули в чёрную пасть шкафа и начали, подвывая, терзать и рвать что-то мягкое, почти невесомое, но колющее наши голые руки и тела миллионами тонких иголок.

Прибежала со свечой дежурная и извлекла нас, ревущих, как последняя малышня, из-под груды одёжек.

– Вы что тут дерётесь посреди ночи?! Хотите всех перебудить! – вопила она на всю спальню.

Я чувствовал, как всё больше и больше уже других глаз с любопытством, интересом, злорадством, раздражением или непроходимой тупостью смотрит на нас.

– Ой! – вскрикнула она, схватив меня за руку, а я опять взвыл от болезненных уколов тронутых ею иголок. – Господи, что же это такое?!

Мы извлекали из себя мелкие иголки, которыми, как опилками, был набит монстр, ещё несколько недель. Порой казалось, что уже всё, больше не осталось, но потом я её задевал, она кололась, и начинался поиск почти невидимой, как у маленького кактуса, колючки. А ненормальный Вик теперь залезал по ночам в проклятый шкаф и сидел там часами, пялясь распахнутыми глазами в пустоту, пугая меня своим видом ещё больше, чем тот несчастный монстр, которого мы со страху разорвали на клочки.

– Я слышу их, – говорил он таинственным заунывным голосом, а мне хотелось двинуть ему в ухо, чтобы перестал так страшно придуриваться. – Слышу их голоса, – тянул Вик.

На «голосах» меня неизменно перекашивало, потому что я тоже их слышал и чувствовал взгляд, из-за которого не мог спокойно подрочить, так как казалось, что за мной всё время кто-то подглядывает. А ещё больше было стыдно оттого, что мне это нравилось, и я ощущал, что взгляд об этом догадывается. Поэтому насчёт голосов монстров я Вику верил, но легче от этого не становилось.

Вик где-то стырил большой гобелен с картой города и нарисовал на нём какую-то паучью сеть, уверяя, что во всех узелках этой сети обитают разные монстры. Карту мы расстелили на чердаке, теперь у нас там штаб секретных операций.

– Ты попробуй, сядь в шкаф, и сам почувствуешь.

Но я не хотел садиться. К шкафу тянулись липкие нити, только прилипали они не к телу, а к сердцу, и будто врастали в него. Так было с Виком, и мне это не нравилось. Ещё мне казалось, что в шкафу воняет, как от сдохшей под полом мыши. И если я туда сяду, то тоже весь провоняю. Я наклонился и понюхал Вика.

– Чё ты нюхаешь? Я только что помылся.

– Да так, ничего, просто выясняю, достаточно ли ты соблазнительный.

– Совсем чокнулся?

– Это ещё неизвестно, кто из нас чокнулся. И чего ты от меня хочешь? – томным голосом спросил я, подсаживаясь поближе и обнимая его за плечи.

– Якоб, кончай дурить, а то я на тебя сторожа спущу, он тебя быстро приласкает.

– Не-е, он только по барышням ходок, – сказал я, улёгся на чердачный пол и пристроил голову на бедро Вика. Взял его руку и накрыл ухо. – Ну погладь меня, – дурашливо попросил я.

Он выразительно на меня посмотрел, вздохнул и начал гладить, а в меня будто черти вселились, всё тело извивалось, словно его щекотали, где только можно, но я терпел, потому что вместе с тем это было очень приятно.

– Всё, хорошего понемножку, – сказал Вик, но руку с головы не убрал, и я был благодарен ему. Тихонько лежал и впитывал его тепло. – Я хочу, чтобы ты помог мне их выследить.

– Зачем? – сквозь сон спросил я.

– Пока не знаю.

– А ты меня ещё погладишь?

– Ладно, поглажу, – ворчливо согласился он. – Но не сейчас.

– Хорошо, – сказал я, устраиваясь поудобнее, – я тебе помогу.

– Блин, Якоб, у меня уже нога от тебя занемела!

Воспоминание погасло. Я лежал, пытаясь различить дыхание гостя, но ничего не слышал. И тем не менее я всем своим существом ощущал его незримое присутствие. Оно пропитывало всё вокруг, терпким ядом проникало под кожу, в кровь и в сердце. С этим чувством я уснул, а проснулся от того, что кто-то касался моих губ своими. Это не был страстный поцелуй, а именно лёгкое касание и тёплое дыхание. От него в уголке губ стало невыносимо щекотно, и мне надо было срочно решить, как поступить: оттолкнуть его, ответить на поцелуй или ничего не делать, притворившись спящим, и подождать, что будет дальше?

«Твой выбор, наблюдатель!» – подумал я, отпуская бразды правления.

========== 3. Вель ==========

«Не шевелись, притворись спящим», – нашёптывал наблюдатель, обретший голос, но не избавлял от невыносимой щекотки.

Тогда, сделав вид, что продолжаю спать, я повернулся на бок и перекосил рот, избавляясь от неё. Но его губы тут же зависли над моим ухом, чуть его касаясь, и челюсть вновь свело. Я размахнулся и хлопнул себя по уху, будто прогоняя во сне комара. Оплеуха удалась знатная, я ведь надеялся залепить её наглецу, а врезал со всего маху себе. Больно было ужасно, но пришлось промолчать, продолжая сопеть в две дырочки как ни в чём не бывало.

«Если вновь полезет, я его убью. И как он догадался уклониться?»

«А почему ты так уверен, что это был парень? Зачем ему воровать твоё дыхание?»

По спине пробежал холодок.

«А кому это ещё быть?» – спросил я у внутреннего голоса, уже предвидя ответ.

Что-то, как паук, перебирая лапками, двигалось вверх по моим ногам. Весом оно было с кошку.

«Жить», – услышал я тонкий шепоток, развеявший последние сомнения.

«Так вот кто шебуршал вчера в коридоре – материализовавшийся в Заповедном лесу паук, а не отрубленный палец».

«Кто знает, может, он его тогда как раз поймал и жрал?»

«А может, это всё-таки кошка?»

«Ага, ожила и выбралась из бабкиных пирожков, чтобы ей отомстить, да только комнаты перепутала и тоже жить хочет».

«И как теперь убить эту тварь, притворяясь спящим?!»

А не притворяться я не мог, импульс чужой воли крепко связал реакции тела. Паук добрался до моих гениталий и замер. Сука! Сука! Лучше ползи дальше! Паук, к моему несказанному облегчению, двинулся вперёд и замер над пупком. Ну, чего ты не остался в лесу? Как ты меня нашёл? Видимо, я плохо подчистил ментальные следы или пропустил какую-нибудь связь с собой или мальчиком. Пупок пауку тоже чем-то не понравился, и он остановился над сердцем. Я с ужасом понял, что он ищет вход – слабый энергетический центр, чтобы проникнуть внутрь. Стараясь не паниковать, я охватил сознанием энергосистему. Так, через сердце ему не проникнуть. Дальше…