Текст книги "Сердце Скал (СИ)"

Автор книги: Tesley

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Глава 1, вступительная. Покушение. 3

3

«Подлец!..» – горько подумал Ричард.

Ренкваха повторилась, как в навязчивом кошмаре. Алва опять выиграл, а Окделл опять проиграл. Но, святые угодники, что же такое произошло с ним, если он поверил в благородство этого врага?! Да, они сражались бок-о-бок в Варасте, но его отец тоже ходил в атаку вместе с Вороном! Разве это помешало Алве уничтожить Эгмонта Окделла?

– Вы странный поклонник, герцог, – произнес Алва, глядя на Ричарда прежним цепким взглядом. – Любовь – вещь эгоистическая, и мужчина, не задумываясь, отобьет любовницу даже у законного мужа. А вы целомудренно тревожитесь о крепости брачных уз.

Ричард не отвечал: при мысли о том, что он выдал Катари, он готов был взвыть в голос.

Алва отвернулся к камину и, словно потеряв к Дику всякий интерес, принялся рассеянно ворошить угли концом сапога. Казалось, он о чем-то задумался.

– Вы очень напоминаете мне героя одного нелепого романа, юноша, – негромко произнес он и тут же добавил, криво усмехнувшись: – Истинного Человека Чести, разумеется… Так вот, этот достойный дворянин как-то решил, что должен посвятить свою жизнь восстановлению справедливости, помощи обиженным, защите угнетенных – в их числе, конечно же, и прекрасных дам. Он напялил на себя латы предков, за четыреста лет основательно проржавевшие, и отправился сражаться со злом во славу некой благородной девицы… которая ею не была.

Ричард сжал зубы, сунул руки в карманы и медленно выпустил из легких воздух, пытаясь сохранить остатки самообладания. Хватит! Он больше не даст себя спровоцировать. Кончики его пальцев ударились обо что-то твердое, и он вздрогнул как от удара молнией.

Алва поднял голову и внимательно посмотрел на него. Красные сполохи на лице Ворона придавали ему вид Закатной твари.

– К несчастью, – продолжала тварь скучным голосом, – безумец видел вокруг себя только химеры. Овцы представлялись ему войском, мельницы – великанами, нищенствующие монахи – язычниками… Впрочем, последнее, может быть, не так уж и неверно. Разумеется, его попытки восстановить справедливость ни к чему не приводили, если не считать телесного ущерба лично для него. Однако во всех своих бедах рыцарь упорно винил злых волшебников. Представьте себе, юноша: он видел их повсюду, хотя они жили только у него в голове.

– Я читал этот роман, монсеньор, – тускло сказал Ричард, едва шевеля губами. – И всегда считал, что рыцарь – хороший человек.

…Зачем он взял кольцо эра Августа, если был так уверен в благородстве Ворона?..

– Как и вы, – иронически подытожил Алва.

– Нет. Нет… я не он. – Ричарду казалось, будто в груди у него застрял камень; он с усилием вздохнул и договорил уже много тверже: – Я только ваш оруженосец, монсеньор. А вот вы… Ведь вы и есть тот герой Амадео, из-за подвигов которого бедный рыцарь сошел с ума?

Рокэ так стремительно обернулся к Ричарду, что тот едва не попятился. Похоже, оруженосцу удалось-таки удивить своего эра.

– Вот как!.. Я чрезвычайно польщен вашим сравнением, юноша. Я не ожидал… Какие, однако, любопытные мысли вам внушает ваш любезный эр Август!..

Ричард не стал возражать на «эра Августа»: его занимало другое. Подушечкой большого пальца он ощупывал гравировку на камне перстня.

– Весьма обязан вам за комплимент, Ричард, – тон Алвы был полон сарказма. – Однако, как ваш эр, я дам вам один совет: не верьте. В жизни таких Амадео не бывает. Они рождаются в той же больной голове, которая творит все прочие химеры… вроде злых волшебников.

Или вроде Октавианской ночи, зло подумал Ричард, нажимая на камень.

– Вы наслушались досужих сплетен, а ваши личные обиды и пристрастия сделали вас легковерным, – продолжал Алва жестким тоном. – Я понимаю, что в вашем… впечатлительном возрасте очень хочется видеть себя героем Дидериха. Только в реальной жизни все эти Дидерихи и Амадео, юноша, – ярмарочные шуты на ходулях. Оставьте возвышенные страсти и напыщенное благородство тем, кому они больше пристали – старым лицемерам и подлецам.

Дик прерывисто вздохнул: по его ладони нежно и невесомо скользнули две невидимые крупинки. Он бережно зажал их мизинцем.

– Если вы не Амадео, – спросил он, поднимая голову, – то кто же тогда, монсеньор?

Алва, не отвечая, уселся в кресло и провел руками по глазам. Теперь, когда он отошел от камина, его лицо больше не напоминало Закатную тварь. Его черты, казалось, смягчились, и сейчас в них сквозила легкая усталость. Ричард редко видел у своего эра столь простое и естественное выражение.

– Вы удивитесь, юноша. Я такой же человек, как и вы.

– Хорошая шутка, монсеньор, – Дик скривил губы почти так же, как Алва.

– Я не шучу. Впрочем, раз уж сегодня у нас вечер откровений… Хотите, я расскажу вам, каким я был в ваши годы? – Ричард машинально кивнул, почти не поняв вопроса, и Алва распорядился обычным властным тоном: – Тогда налейте нам обоим вина и садитесь сюда.

Ричард шагнул к столу и взялся за кувшин. Внутри у него все окаменело. Дарамское поле, Вараста и Ворон, его люди и его эр – вот что околдовало его! Он, последний герцог Окделл, как безумец, поверил химерам. Как убитый Оноре…

Крупинки упали в вино и растворились, даже не достигнув дна бокалов. Ричард протянул один из них эру и сел. Ему казалось, что яд уже струится по его венам, и все предстоящее – формальность, вроде скучной светской болтовни. Сейчас он с холодной ясностью понимал, что было на душе у его отца, когда тот стоял на линии. Пустота. Линия не имела никакого значения. На самом деле герцог Эгмонт Окделл умер гораздо раньше. Он умер тогда, когда согласился выйти на проклятый поединок, чтобы спасти своих людей.

– За что бы нам выпить? – задумчиво спросил Алва.

Дику было абсолютно все равно, но недавние слова эра еще звучали в его ушах.

– За бедного рыцаря, монсеньор. Он служил справедливости, как мог.

– Вы верны себе, Ричард! – насмешливо отозвался Рокэ. – Впрочем, пейте за своего рыцаря, если вам угодно. А я выпью… – он задумался, – не за прекрасную даму, разумеется, и не за любовь, поскольку ее не существует. И не за друга: дружбы нет тем более. Я выпью… Я выпью за жизнь!

– За жизнь без справедливости, дружбы и любви? – недоуменно повторил Ричард. – Что же в ней хорошего?

– Но это же очевидно, герцог, – ответил Рокэ, поднимая брови, словно поражаясь его недогадливости: – Война!

Война!

Тяжелая апатия навалилась на Дика. Он приподнял свой бокал, приветствуя эра, и медленно отпил вино. В хваленой «Черной крови» не ощущалось никакого вкуса.

Алва, видимо, был другого мнения.

– Интересный букет, – заметил он, перекатывая очередной глоток на языке. – Вам нравится?

– Не знаю, – тупо ответил Ричард. – Я не разбираюсь в кэналлийском вине.

– Жаль. Да, ведь я, кажется, собирался рассказать вам о себе… Так вот: в вашем нежном щенячьем возрасте я был похож на вас до смешного. Гордый, глупый и злой юнец. Хотя вы, конечно, злее… Мне было лет пятнадцать, когда я ввязался в свою первую дуэль. В отличие от вас, я ограничился одним противником. Правда, он был старше и опытней меня. Всю ночь накануне схватки я бесился от мысли, что могу умереть побежденным. Это не давало мне покоя. Щенку вроде вас страшна не смерть, а то, что ему кажется бесчестьем. И какую только дрянь не принимаешь за честь в вашем возрасте! Я так терзался, что даже принялся изливать свою душу бумаге… А вы, юноша, помните ночь накануне своей первой дуэли?

Дик равнодушно кивнул. Он почти не слушал.

– Что вы писали, если не секрет?

– Письмо матушке, – ответил Ричард совершенно откровенно.

– Какая проза, – поморщился Алва. – Похоже, в нас меньше общего, чем я думал.

– Монсеньор написал пятиактную трагедию? – спросил Ричард без тени иронии.

– Нет, – усмехнулся Алва. – Всего лишь несколько сонетов. Один я даже помню до сих пор. Хотите послушать?

Он не стал ждать ответа и продекламировал:

Я – одинокий ворон в бездне света,

Где каждый взмах крыла отмечен болью,

Но если плата за спасенье – воля,

То я спасенье отвергаю это.

И я готов упрямо спорить с ветром,

Вкусить всех мук и бед земной юдоли.

Я не предам своей безумной доли,

Я, одинокий ворон в бездне света.

Не всем стоять в толпе у Светлых врат,

Мне ближе тот, кто бережет Закат,

Я не приемлю вашу блажь святую.

Вы рветесь в рай, а я спускаюсь в ад.

Для всех чужой, я не вернусь назад

И вечности клинком отсалютую…[1]

Создатель, сколько себялюбия! В такой душе больше никому не найдется места.

– Хорошие стихи, монсеньор, – пробурчал Дик в свой бокал.

– Вы чрезвычайно любезны, герцог. Вы пишете стихи?

– Нет, монсеньор.

– Вы унылы, как старогальтарский стоик… Знаете, я уверен: если бы какой-нибудь древний анакс заподозрил бы вас в измене и послал бы к вам гонца с приказом выпить отравленный кубок, вы глотали бы яд с таким же равнодушным видом, как это вино.

Ричард застыл. Он догадался?..

– Поставьте бокал на стол, герцог, – приказал Алва, криво улыбаясь. – Ваша трагедия не удалась.

Дик в панике плеснул себе в рот остатки вина, но не успел сделать ни глотка: «Черная кровь» вдруг бросилась ему в лицо, а бокал вылетел из руки, больно ударив по губам. Инстинктивно Ричард схватился за кинжал, но стальная рука эра выкрутила ему запястье до хруста. Кинжал упал на ковер. От боли перед глазами у Ричарда поплыл серый туман. Правой рукой Алва сгреб его за ворот рубашки и вытряхнул из кресла. Дику показалось, что он повис над полом, как рыба, вытащенная за жабры.

– Хуан! Лопе! Хосе! – рявкнул у него над ухом Ворон, словно командуя на поле боя.

В коридоре послышался шум, потом – топот бегущих ног. Ричард слабо потряс головой, пытаясь избавиться от капелек вина, попавших в глаза и на ресницы. Хлопнула дверь, и Дик, повинуясь броску эра, перелетел через весь кабинет, как снаряд, выпущенный из катапульты. Слуги едва успели подхватить его.

– Соберано?..

– Разоружить и обыскать!

Если кэналлийцы и растерялись, то только на долю секунды. В следующий миг Ричард почувствовал, как грубые руки вытряхивают его из камзола и перевязи и без всякой деликатности роются в карманах штанов. Он принялся инстинктивно отбиваться, даже не задумываясь о бесполезности этого.

– Где Ке́ннет Кохра́ни?

Вопрос прозвучал в затуманенном сознании Дика так, словно прошел сквозь толщу воды.

– Я не знаю, соберано, – негромко ответил встревоженный голос Хуана. – Его милость сегодня вернулся домой один.

– Где ваш паж, герцог?

До Ричарда, наконец, дошло, что вопрос обращен к нему. Он прекратил бессмысленно извиваться и просипел в перерывах между вдохом и выдохом:

– Я… отпустил его… до вечера.

– Куда?

– Я отпустил его, – упрямо твердил Ричард, облизывая распухшие губы.

Алва повернулся к Хуану:

– Когда вернется, проводить ко мне. Хосе, сюда!

На стол с остатками вина посыпалось содержимое карманов герцога Окделла: кошелек с двадцатью таллами, разнокалиберная мелочь, перочинный нож, носовой платок с монограммой, вышитой матушкой собственноручно, томик баллад ин-октаво, печатка на цепочке, письмо от управляющего Гориком, несколько зубочисток, записная книжка… и кольцо от эра Августа со свернутой оправой. Алва брезгливо поднял его двумя пальцами.

– Вы бездарный отравитель, герцог.

– Что произошло, соберано? – тревожно спросил Хуан, бросая на Ричарда недобрый взгляд.

– Ничего особенного, – отмахнулся Алва с презрительной гримасой. – Просто герцог Окделл возомнил себя героем трагедии Дидериха и напился отравы. С тем, кто снабдил вас ядом, юноша, я разберусь позже, – бросил он Ричарду. – Что же до вас самого… Не думайте, что вам удастся так легко отделаться.

Почуяв недоброе, Ричард рванулся из рук кэналлийцев так, что рубашка затрещала по швам. Лопе и Хосе перехватили его в последний момент.

– Карьярра! – выругался Алва. – Держите его крепче! Хуан, мне нужны рвотный камень и два кувшина воды.

___________________

[1] Стихотворение принадлежит В. Камше.

Глава 2. Дуэль. 1

8-9 день Весенних Молний 399 год Круга Скал, Оллария

1

Ранним утром 8 дня Весенних Молний на заднем дворе дома барона Феншо, ворота которого выходили на Старую Часовенную улицу, разворачивались две повозки. Первая благоухала свежеиспеченным хлебом, ароматными булочками и вафлями, только что доставленными прямо из пекарен; этот запах смешивался с более тяжелым мясным духом, шедшим от колбас и окороков, а также битой домашней птицы, сложенной в большие плетеные корзины в глубине подводы. Вторая повозка всего полчаса назад въехала в столицу через заставу Трех сержантов: она прибыла из фермы в Нейи́, где управляющий барона закупал свежие яйца, густые сливки в горшочках и превосходное масло. Сам управляющий, старик Одило́н Вуазе́ль, лично спустился во двор, чтобы осмотреть груз – несколько дней тому назад у барона поселились знатные гости, и Вуазелю не хотелось ударить в грязь лицом.

Пока слуги разгружали телеги, Вуазель бегло осмотрел двор. Неприметный парень, спрыгнувший с первой повозки, перехватил его взгляд и поднес руку к шляпе, словно намереваясь снять ее в знак приветствия. Что-то в этом жесте вежливости привлекло внимание управляющего. Возможно, он просто узнал парня; во всяком случае, он тут же подошел к нему. Тот окончательно сорвал шляпу с головы и низко поклонился.

– Якоб? Вы?..

– Доброе утро, господин Вуазель! – отозвался Якоб елейным тоном. – Рад видеть вас в добром здравии. Тут дело вот в чем: папаша Огюстен попросил меня передать вам записочку. Это по поводу текущего счета. Не извольте беспокоиться: папаша Огюстен знает, что господин барон всегда платит аккуратно.

И парень сунул в руки управляющему сложенный втрое листок довольно грязной бумаги.

Трудно сказать почему, но письмо обеспокоило управляющего: едва кивнув Якобу на прощание, он заторопился обратно в дом и даже не остановился выбранить слугу, когда тот уронил корзинку с первой в этом году клубникой.

Записка, переданная таким образом, мало напоминала обещанный счет; все ее содержание сводилось к трем строчкам:

Дорогой друг!

К сожалению, наша встреча невозможна: положение дел изменилось.

А.

Получив записку, хозяин дома – а он, несмотря на ранний час, уже поднялся, заторопился к самому знатному из своих гостей. Барон Феншо всего месяц назад вернулся из провинции, где был полностью поглощен похоронами единственного сына: болезненный, хрупкий Этьен Феншо, чье здоровье стало предметом особой заботы отца с самого его рождения, умер в тридцать восемь лет в доме, специально построенном для него в приморской Эпинэ, оставив безутешную вдову и несовершеннолетнего наследника. Семейное горе избавило барона от лицезрения Октавианской резни и ее последствий; однако по возвращении старый вельможа немедленно предоставил свой дом в распоряжение графа Ариго, только что вышедшего из Багерлее.

– Дурные новости, – хмуро сказал Ариго, пробежав записку глазами. – Прошу вас, барон, немедленно пошлите за Килеаном и графом Гирке. А я разбужу брата и капитана: нам нельзя терять времени.

Солнце взошло не больше часа тому назад, но граф Ариго, так же, как и его хозяин, был уже на ногах, словно ожидал чего-то.

Через полчаса в малой гостиной собралось избранное общество, состоявшее из семи Людей Чести. Барон приветствовал своих гостей, стоя на пороге, одетый в тяжелый не по погоде бархат: после возвращения из Эпинэ семидесятилетний старик все время мерз. Первым спустился капитан Феншо-Тримейн: он гостил у барона уже неделю и, несмотря на то, что находился в отпуске, так и не расстался с формой своего полка. Граф Килеан-ур-Ломбах, поднявшийся с постели раньше, чем рассчитывал, выглядел сильно невыспавшимся, отчего его постная физиономия казалась еще постнее. В отличие от него граф Штефан Гирке был, как обычно, строг и подтянут; только набрякшие веки придавали ему несколько нездоровый вид. Но самым нездоровым казался, разумеется, граф Энтраг: едва войдя в гостиную, он упал в кресло, словно ноги его не держали. После Багерлее бедняга сильно сдал; казалось, что из его спины вынули хребет, и он только чудовищным усилием воли ухитряется держаться прямо. Последним в комнату вступил его старший брат, по пятам за которым следовал оруженосец. Юный Эдуард Феншо был, как и полагается, облачен в глубокий траур по отцу, однако его алая перевязь, ярко выделявшаяся на сером фоне камзола, наглядно свидетельствовала о вассальной верности семейства Феншо опальным братьям королевы.

Едва раскланявшись с Гирке и Килеаном – последний небрежно уселся в кресло перед холодным камином, а первый отошел к окну, словно его не касалось то, что должно было произойти – граф Ариго бросил загадочную записку на стол.

– Прочтите это вслух, Тримейн, – попросил он.

Артур Феншо-Тримейн с военной четкостью шагнул к столу, развернул скомканную бумажку и прочитал ее слегка охрипшим от волнения голосом. Смысл записки не сразу дошел до собравшихся. Однако капитан, весьма похожий на старшего брата, отличался сообразительностью и схватывал все так же быстро, как покойный Оскар.

– Насколько я понимаю, – уточнил он напряженным голосом, – это означает, что граф Штанцлер бежал?

– Вы очень проницательны, – ответил Ги Ариго, скривив рот, что, по-видимому, должно было означать ироническую усмешку.

Килеан-ур-Ломбах грохнул кулаком по подлокотнику кресла и прошипел грязное проклятие: только уважение к приличиям не позволило ему выругаться в полный голос. Но Энтрагу хватило и этого: он вздрогнул, как слабонервная девица, и издал какой-то невнятный звук, средний между испуганным писком и мучительным стоном.

Гирке даже не повернул головы от окна. Похоже, он один не лишился присущего Приддам самообладания.

– Как бежал? – удивился барон Феншо, поеживаясь словно от холода. – Это же чудовищная глупость!

– Позвольте мне объяснить вам, барон, – спокойно проговорил Спрут, переводя взгляд с окна на старика. – Вы же помните список, с которым господин кансильер ознакомил нас неделю тому назад? Граф Штанцлер счел себя способным противодействовать планам Дорака и принял… особые меры. Он рискнул и не преуспел.

– Какие особые меры? – Феншо, нахмурясь, смотрел то на одного, то на другого: было очевидно, что ничего не знал только он сам да еще его юный внук, застывший у закрытой двери в гостиную как часовой на карауле.

– Если сказать в двух словах, любезный барон, – ядовито проговорил Килеан-ур-Ломбах сквозь зубы, – то все зло на свете проистекает от женщин. Они навязывают мужчинам странные идеи, и, к своему несчастью, мужчины слушают их. Ее величество королева почему-то решила, что Ворон готов стать нашим верным союзником против Дорака.

Старик Феншо вытаращил глаза:

– Это шутка, граф?

– Вы правы, дорогой барон, – нехотя вмешался Ариго, все это время меривший шагами комнату. – Это была чудовищная глупость. Но я не посоветовался с вами, поскольку дело касалось моей сестры. Вы же знаете, что Штанцлер пляшет под ее дудку, и я, к сожалению, тоже. Катарина убедила нас, – продолжал он, запуская руку в свои густые пепельные волосы, – что проклятый Ворон пойдет против Дорака, если узнает о планах развести ее с королем.

– И ваша сестра, – холодно спросил Артур Феншо-Тримейн, – успела переговорить об этом с… кэналлийцем?

– О да, – зло усмехнулся Ариго. – И он даже пообещал ей свое вмешательство и защиту. С одной оговоркой. Если – если, господа! Вдумайтесь только в это многозначительное словечко! – Дорак и впрямь начнет угрожать ей.

– Но позвольте, – произнес барон Феншо растерянно, – мы все знаем, что Алва скоро отбудет в Фельп.

– Вот именно! – сплюнул Килеан. – Поэтому у кардинала будут развязаны руки, а ваша сестра, любезный Ариго, не успеет и рта раскрыть, чтобы позвать своего любовника, как окажется во власти мерзавца Дорака!

Пораженный старик Феншо повернулся к Спруту, который, бросив свою реплику, продолжал изучать пейзаж за окном.

– И это вы называете «особыми мерами», граф? – спросил он. – Я еще могу понять, почему граф Ариго согласился на такой шаг, но вас-то не связывают родственные чувства!..

– Нет, любезный барон, – ответил Гирке, наконец отрываясь от своего занятия и оборачиваясь лицом к присутствующим. – У кансильера была запасная карта в рукаве, да только эта карта бита!

Феншо-Тримейн вздрогнул, Килеан очередной раз выругался, а граф Энтраг снова издал неопределенный стонущий звук. Граф Ариго кивнул с подавленным видом.

– Штанцлер собирался подослать к Алве мальчишку, – негромко пояснил он, брезгливо морщась. – Кансильер полагал, что Алва привязался к щенку. Я тоже так полагал. Вы же помните эти странности: орден Талигойской Розы, епископ Оноре в особняке у Ворона во время резни, и, наконец, только его имя и отсутствует в списке! Штанцлер решил, что Алва верит мальчишке, тем более, что тот честен и прям, как его отец. Ворон вообще питает слабость к прекраснодушным идиотам… Он мог посмеяться над страхами моей сестры, но к повторному предостережению вряд ли остался бы глух. Во всяком случае, так считала Катарина. Она была уверена, что Алва насторожится. Однако, если бы расчет не оправдался… Если бы Алва не поверил своему ручному зверенышу, тот должен был отравить вино. Сопляк достаточно влюблен, чтобы пойти на это. Конечно, это не вполне в горских традициях, но кровная вражда, в конце концов, все стерпит. Мальчишка вышел бы из игры, а нам ни о чем не пришлось бы беспокоиться. Подобного удара Дораку не пережить. Но этот щенок, прости, Создатель!.. Этот щенок оказался не способен даже на то, чтобы подсыпать яд Ворону в бокал.

– Сопляк погубил нас всех, – зло бросил Килеан хозяину дома. – Штанцлер предупредил, что в случае провала остается только попробовать взбунтовать Эпинэ.

Старик Феншо зябко натянул на себя полу накидки.

– Поэтому мы и не ставили вас в известность обо всем, дорогой барон, – спокойно заключил Штефан Гирке. – Хотя я предупреждал Штанцлера, что глупо надеяться на привязанности Алвы. У этого человека мыльный пузырь вместо сердца.

– Мы знаем, что у вас есть веская причина так думать, Штефан, – заметил Ариго (они вместе учились в Лаик и поэтому называли друг друга по имени), – и я даже охотно соглашусь с вами, но все же ваш племянник не был оруженосцем Ворона.

– Юстин считал его своим другом, – спокойно согласился Гирке. – Но дело же не в словах. Алва охотно принимает и службу и дружбу, однако когда приходится расплачиваться за них полновесной монетой, он выбирает то, что обойдется ему дешевле. Между кардиналом и оруженосцем выбор явно будет не в пользу оруженосца. Герцогу Окделлу очень бы повезло, если бы он успел вовремя понять это… Но вот в чем вопрос: кто еще, кроме самого Окделла, разумеется, ответит за то, что этот славный юноша ошибочно посчитал Алву благородным человеком?

– Мы все, – криво усмехнулся Килеан, – по списку.

Молодой Эдуард Феншо, до сих пор стоявший у дверей с отсутствующим выражением лица, как и подобает часовому, теперь таращил глаза на своего эра и беззвучно открывал рот от изумления.

– Да-да, кузен Эдуард, – подтвердил Феншо-Тримейн, заметив это. – Речь идет о вашем однокорытнике.

Ги Ариго повернулся к своему оруженосцу.

– У вас есть что сказать, милый Эдуард? —спросил он нетерпеливо.

– Если эр позволит мне вставить слово… – почтительно проговорил молодой человек, бросая извиняющийся взгляд на деда.

– Разрешаю!

– Я сказал бы, монсеньор, что Ричард Окделл и яд несовместимы.

– И вы оказались правы, мой милый Эдуард, – грустно подтвердил Ариго. – Поэтому сейчас ваш однокорытник, скорее всего, уже в сидит Багерлее, и кто знает, что он наговорит, когда познакомится с арсеналом тамошних дознавателей.

– Создатель! – только и охнул младший Феншо.

– Скажите лучше: Леворукий, – поправил его Килеан. – Без него тут не обошлось. Молодой Окделл в Багерлее, а Штанцлер бежал в Эпинэ. Что скажете вы, Ариго? Что делать нам?

– Бежать! – выдохнул вдруг граф Энтраг, о котором грешным делом все забыли. – Мы должны бежать в Гайярэ немедля! Пусть Штанцлер поднимает Эпинэ, мы вооружим замок!

– О-о, братец, так вы тоже здесь! – со злой иронией воскликнул Ги Ариго, поворачиваясь к Энтрагу. Тот тут же испуганно съежился. – Признаться, я думал, что вы еще не проснулись.

– Энтраг прав, – неожиданно вступился за беднягу граф Гирке. – В столице вам делать нечего. Едва Ворон окажется в Фельпе, как Дорак примется за вас.

– Странно слышать такой совет от вас, Штефан, – возразил ему Ариго. – От моего брата я и не жду иного, но вы-то умный человек! Неужели вы не понимаете, что я даже не успею добраться до Эпинэ, как Дорак объявит меня мятежником, изменником престола и государственным преступником!

– Это он сделает в любом случае, – хладнокровно заметил Гирке. – Но в Гайярэ у вас больше шансов дожить хотя бы до осени.

Феншо-Тримейн презрительно фыркнул:

– Неужели несколько лишних месяцев кажутся вам такими важными? – спросил он.

Гирке не ответил и даже не повернул головы к капитану. Он внимательно смотрел на графа Ариго, который в раздумье ерошил волосы.

– Дело не во мне, – сказал Ариго, как бы отвечая на немой вопрос однокорытника. – Со мной уже покончено. Если я побегу в Гайярэ, зимой меня обезглавят в Занхе. А хуже всего то, что тогда я, как камень, потащу за собой сестру и племянников. Дораку только того и нужно. Нет, разрази меня гром, если я позволю мерзавцу расправиться с ними! Это коронованное ничтожество, мой зять, безропотно отдаст их кардиналу. Вы же понимаете, Штефан: обвинив меня, Дорак состряпает королю развод, а Карла и девочек объявит ублюдками! Ворон бросил их, и, верите ли, друг мой, я даже допускаю, что у него были на то основания. Видит Создатель, я не слепой, и братская любовь не делает меня идиотом. Но, какой бы шлюхой ни была Катарина, она моя сестра, и Карл останется наследником трона, даже если мне ради этого придется сдохнуть в зловонной яме! И вам тоже! – бросил он брату.

– Что такое вы говорите, Ги? – проблеял Энтраг. – Вы же маршал Юга! Всё Эпинэ…

– Ваши сведения несколько устарели, братец, – издевательски перебил его Ариго. – Я отказался от командования, когда Штанцлера осенила блестящая идея похоронить Ворона в Варасте! Что тут скажешь! Идея столь же замечательная, как и мысль взбунтовать Эпинэ.

– Постойте, господа! Что может сказать в Багерлее герцог Окделл? – вернул присутствующих к настоящему озабоченный барон Феншо. – Что он знает?

– Ничего, – коротко отозвался Гирке. – Он был слишком близок к Алве, и Штанцлер держал его в неведении.

– Пытки освежат ему память, – иронически возразил Ариго. – Поверьте, Штефан, он скажет все, чего захочет Дорак.

– Что такое вы говорите, Ги! – снова возопил Энтраг. Ужас от недавних слов брата придал ему сил, и он даже выпрямился в кресле, где до этого бессильно полулежал. – Он же герцог Окделл! К нему не посмеют применить пытки! К нам их не применяли!

– Похоже, вы не вполне понимаете ситуацию, братец, – вкрадчиво произнес Ариго, слегка наклоняясь к Энтрагу, отчего тот обратно распластался на сиденье. – Одно дело сомнительные подозрения против братьев королевы и совсем другое – доказанное покушение на особу Первого маршала со стороны его оруженосца! К тому же Дорак – человек церкви и не станет прибегать к дыбе. Окделлу за глаза хватит пытки бессонницей. И за это все, – Ариго в упор посмотрел на угрюмого Килеана, который молча грыз себе ногти, – мы должны поблагодарить вас, любезный бывший комендант Олларии!

Килеан едва не подпрыгнул от неожиданности.

– Не делайте меня ответственным за пороки вашего семейства! – злобно огрызнулся он. – Если вы стали заложником распутства вашей сестры, я тут не при чем!

В светлых глазах Ариго зажегся недобрый огонек. Тонкие черты его породистого лица, слегка осунувшегося после Багерлее, внезапно приобрели фамильную хищную тяжеловесность. Медленным и плавным движением граф повернулся к Килеану. Глаза последнего даже расширились от невольного страха: видно, он только сейчас сообразил, почему на гербе Ариго изображен леопард.

– На вашем месте я бы поостерегся так говорить, дорогой Килеан, – мягко сказал Ариго, неторопливо приближаясь к камину. – Сначала вы бежите к прекрасной Марианне с предостережениями, потом отпускаете Авнира с открытым листом Дорака на все четыре стороны, а затем сдаете на милость Ворону свой собственный гарнизон. Может быть, я уже покойник, мой милый, но вас я переживу!

– Открытый лист вам ничем бы не помог! – воскликнул Килеан, живо вскакивая с кресла и пятясь назад.

– Я другого мнения, – спокойно возразил Ариго, продолжая медленно наступать. – Во всяком случае о моей семье вы больше не скажете ни слова!

– Довольно, господа! – скомандовал капитан Феншо-Тримейн, становясь между Ариго и Килеаном. – Вы подаете дурной пример. Не хватало нам еще перегрызться между собою!

– Успокойтесь, господа, успокойтесь! – поддержал родича старик Феншо. – К тому же вы так и не сказали, что собираетесь предпринять, дорогой Ариго.

Ариго остановился на месте как вкопанный и внимательно посмотрел на своего хозяина.

– Я теперь опасный гость, дорогой барон, – сказал он задумчиво. – Возможно, мне следует отказаться от вашего гостеприимства.

– Что за чушь! – рассердился барон. – Что бы вы ни сделали, я поддержу вас.

– Так что вы решили, Ариго? – жадно спросил Феншо-Тримейн, подавшись всем телом вперед.

– Я могу сказать, чего я не сделаю, – ответил граф. – Я не стану отсиживаться за стенами Гайярэ.

– Вы отказываетесь от единственного шанса выжить, дорогой Ги, – заметил Гирке рассудительным тоном.

– Нет, Штефан. Только выиграть пару-тройку месяцев. Поверьте мне: Эпинэ нам не поднять. Ворон выиграл войну в Сагранне, он теперь кумир армии, а без армии мы обречены, – ответил Ариго.

– Не говорите обо всей армии, – желчно бросил Феншо-Тримейн. – В ней достаточно недовольных.

– Вы судите по себе, дорогой Тримейн, – возразил Ариго. – Если бы Ворон относился ко всем своим офицерам так же, как к вашему покойному брату, я согласился бы с вами. Но сейчас я вынужден сказать вам, что вы пристрастны.

– Умоляю вас, любезный Гирке, – пролепетал Энтраг, глядя на Спрута влажными глазами, – убедите моего брата бежать! Штанцлер найдет способ убить Дорака, а потом сестрица поможет нам вернуться!

– О! – с иронией отозвался глава семьи. – Сестрица, без сомнения, поможет вам, братец, только сейчас это вы должны помочь ей!

– Что же вы можете сделать, находясь в столице? – пожал плечами граф Гирке. – Убить Дорака? Это невозможно.

– Но мы все еще можем убить Алву, – резко возразил Феншо-Тримейн. – Нас здесь пятеро мужчин, господа, и все мы умеем держать в руках шпагу!

– Надеюсь, дорогой Артур, – испуганно вмешался старый барон, – вы не предлагаете устроить засаду на Алву?

– Вы знаете мои намерения, кузен, – высокомерно посмотрел на него Феншо-Тримейн. – Я приехал сюда, чтобы вызвать кэналлийца на дуэль, и буду драться до тех пор, пока один из нас не умрет. Всем вам известно, господа, что мерзавец не просто расстрелял моего брата и опозорил его имя, он обесчестил всю армию, отдав чин Оскара какому-то смерду! Я олларианец, Ариго, – продолжал он, обращаясь к брату королевы, – и не страдаю вашими эсператистскими фанабериями. Я буду драться на линии. Но ведь вам тоже терять нечего, и вы оскорблены не менее меня. Пять поединков друг за другом, господа, пусть среди них будет всего одна линия, не выдержит даже Алва. Кто-нибудь из нас обязательно его достанет.