Текст книги "Роман Молодой"

Автор книги: Сычев К. В.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

ГЛАВА 16
СМЕРТЬ ИВАНА МОСКОВСКОГО

Великий владимирский и московский князь Иван Иванович тяжело заболел. Он давно чувствовал недомогание, даже не ездил в этот год в Орду, а посылал туда с «выходом» и дарами верных людей. А вот теперь, поздней осенью 1359 года, и совсем слег. Князю, страдавшему сильными головными болями, было не до мирской суеты. Он, совсем недавно «ликом красный да управитель властный», превратился в измученного болезнью старика…А князю Ивану было всего тридцать три года!

По Москве ходили слухи, что «проклято все потомство Ивана», под которым подразумевали Ивана Данииловича Калиту, отца Ивана Красивого, за жестокую расправу в свое время над великим тверским князем Дмитрием Михайловичем Грозные Очи. В вину Ивану Калите ставили и гибель Александра Михайловича Тверского. Москвичи постарше вспоминали и князя Юрия Данииловича, виновника гибели Михаила Тверского и Константина Рязанского, и самого основателя княжеского московского дома – Даниила Александровича – захватившего «неправдами и льстивым крестоцелованием» того же рязанского князя Константина. И москвичи объясняли преждевременную смерть нескольких поколений московских князей «великими грехами».

Были в Москве и тайные язычники, сохранившие веру в древних славянский богов – Перуна, Велеса и других. Они обвиняли московских князей в кощунственном уничтожении славянских святынь – идолов богов дубовых и березовых рощ, где стояли эти идолы, и были уверены, что ранняя их смерть есть кара «древних богов» за злодеяния, «против истинной веры».

Но самое страшное заключалось в том, что сам великий князь Иван Иванович верил «в родовое проклятье» и, заболев, погрузился «в смертную тоску». В это тяжелое время ему очень не хватало отцовского друга и наставника – митрополита Алексия. Последний уехал в Киев, на деле принадлежавший татарам, хотя его князь Федор, зная силу Литвы, во многом следовал указаниям великого литовского князя Ольгерда. Киевский князь, несмотря на то, что приветливо встретил московского митрополита, делал все возможное, чтобы ухудшить ему жизнь в Киеве и выжить «злого москаля» из пределов своего скромного удела. Митрополит же Алексий, убежденный в силе данной ему духовной власти, вел себя в Киеве как хозяин. Митрополит Роман, ставленник Литвы, тоже пребывал в Киеве. Не желая сталкиваться лицом к лицу с митрополитом Алексием, который считал его «лживым митрополитом», он был вынужден проводить службу в церкви Михаила Архангела. В Вильно, к великому князю Ольгерду, непрерывным потоком шли жалобы от литовского митрополита Романа на «самоуправство москаля Алексия». В ответ Ольгерд Гедиминович прислал своих людей в Киев к князю Федору с требованием «прижать этого москаля железной рукой».

В довершение ко всему, кончились запасы зерна и мяса, привезенные митрополичьими людьми из Москвы. Князь же Федор, ревностно исполняя волю Ольгерда Литовского, не только препятствовал поставкам продовольствия и сена москвичам, хотя киевляне сами охотно несли «к славному, истинному святителю» все, что могли, но даже захватывал московские обозы «с харчами и серебром». Узнав об этом, митрополит Алексий отправил в Константинополь посольство из шести человек своей свиты к патриарху с жалобой на «злые деяния» Романа-митрополита и великого князя Ольгерда Литовского. Но посланники святителя не дошли до Царьграда: их безжалостно перебили по приказу князя Федора киевские татары, устроившие на дороге засаду. Тогда московский митрополит снарядил еще одно свое посольство к патриарху, но на этот раз, строго соблюдая тайну, доверил это дело лишь самым приближенным к нему лицам. В дальнейшем жизнь митрополита Алексия и его людей еще более ухудшилась: в конечном счете, он оказался «в жестоком плену». Князь Федор окружил подворье, где жил несчастный святитель, высоким забором, приставил к нему стражу и никого за пределы не выпускал. А набожные киевляне лишились права посещать «славного святителя»!

Накануне этого «нечестивого заключения» митрополит успел отправить в Москву человека с известием о своем тяжелом положении. Князь Иван Московский, несмотря на нездоровье, собрал по такому случаю боярский совет, на котором бояре дружно постановили «послать к молодому царю боярского сына Федора Кошку». Отпрыск боярина Кобылы, возглавив московское посольство, сразу же выехал в Орду и, первым делом, посетил в Сарае ханшу Тайдуллу, которую в свое время исцелил от тяжкого недуга митрополит Алексий. Но Тайдулла ничем помочь не смогла. Тут же вскоре скоропостижно скончался хан Бердибек, в Сарае началась «замятня», трон ордынского хана захватил сначала самозванец Кульпа, а затем, расправившись с ним, некий Ноуруз. Сарайской знати, втянутой в резню, теперь не было дел ни до Москвы, ни, тем более, до митрополита Алексия. Во время «замятни» пострадали русские князья, пребывавшие в то время в Сарае. Их имущество разграбили неведомые разбойники. А князь Андрей Константинович Суздальский едва выбрался из Сарая живым: даже «милость» нового ордынского хана Ноуруза не спасла его от ограбления и побоев. Тем временем митрополит Алексий продолжал бедствовать в Киеве. Из Константинополя вернулись его посланцы, измученные тяжелой дорогой и волокитой патриарших чиновников, которые много обещали, но, получив богатые подарки, отделались от «назойливых русских» лишь «благими пожеланиями» патриарха.

А посольство великого князя Ивана Московского к Ольгерду в Вильно, возглавляемое Дементием Давыдовичем, только разгневало великого литовского князя. Последний потребовал вернуть ему Ржев, захваченный Москвой, который литовцы пытались безуспешно отвоевать во время своего весеннего набега, неожиданно пройдя через смоленскую землю: москвичи, прислав в Ржев Василия Васильевича Вельяминова с дополнительным войском, отбились. Страсти подогрел бежавший из тверского удела от притеснения своего дяди Василия Михайловича Тверского князь Всеволод Александрович Холмский. Явившись в Вильно и представ перед Ольгердом Гедиминовичем, он не только попросил защиты от своего дяди, но и всячески очернил союзника своего притеснителя – Москву. Свой гнев на Ивана Московского великий князь Ольгерд выместил на митрополите Алексии. Из Вильно в Киев был прислан отряд литовских воинов, который разоружил дружинную охрану московского святителя, а его самого поместил в отдельную избу, в так называемое «уединение». Окруженный сторонниками князя Федора и литовцами, митрополит подвергся оскорблениям и насмешкам, его дважды пытались отравить. Однако мужественный святитель не только терпел все издевательства врагов, но даже действовал: ухитрился послать в Москву очередную весть о своем положении.

И вот московские бояре собрались 13 ноября у одра лежавшего в горячке великого князя Ивана, пытаясь вывести его из тяжкого состояния новыми, требовавшими неотложного решения, сведениями. Но великий князь не слышал их: перед его глазами проносилась вся прежняя жизнь. Он видел отца, сурового и властного Ивана Данииловича, брата Симеона, красивого стройного юношу, пытавшегося обуздать разговорившихся бояр…Наконец, он вздрогнул. – Надо не только говорить о беде нашего святого отца, но и действовать! Пошлите в Киев надежных людей и силой освободите его! – прохрипел он. – А я ухожу в «горние дали«…И запомните, я завещаю Коломну и Можайск моему сыну Дмитрию! И пусть наш славный святитель Алексий присмотрит за ним. Я верю, что он скоро вернется живым и невредимым! А если будет нужно, пошлете на Киев войско! И не отдавайте Литве Брянск и Смоленск! Постарайтесь дружить с их князьями…

Тут великий князь привстал и, задыхаясь, бросил: – Я вижу славный Брянск и мою дивную Федосьюшку! Так ты – жива, моя супруга и вечная любовь?!

Бояре в ужасе переглянулись.

– Вспомнил свою первую, брянскую, супругу! – буркнул боярин Иван Михайлович. – Значит, его дело плохо!

– Я вижу твое прелестное личико, моя верная супруга! – тихо сказал князь, поднимая руки. – Сбылась моя мечта, обращенная молитвами к нашему Господу: вот мы и встретились, лада моя, и теперь навеки будем вместе!

Великий князь дернулся всем телом, тяжело вздохнул и уронил руки на грудь. Его лицо осветилось, и на глазах у растерявшихся бояр его губы растянулись в прекрасную улыбку, разом изменившую облик страдальца и превратившую его в сказочного, как бы уснувшего, царевича, отправившегося за далеким счастьем.

– Скончался! – завопили, исходя слезами, московские бояре. – Горе, какое тяжелое горе!

ГЛАВА 17
НОВАЯ ОРДЫНСКАЯ «ЗАМЯТНЯ»

Князь Роман Михайлович стоял на коленях у золотых ступенек ханского трона и ждал, когда хан скажет свое слово. Однако новый повелитель Орды – хан Ноуруз – молчал. Молчали и ханские приближенные. С поникшей головой стоял слева от ханского трона тайный советник хана – Тютчи: его положение резко ухудшилось, и хан Ноуруз, едва успев провозгласить себя повелителем Орды, дал понять некогда влиятельному вельможе, что тот лишь временно занимает свой пост. – Я дам тебе своего человека, – грубо сказал он Тютчи, заняв дворец, – чтобы ты научил его государственным делам! А потом отправишься на покой!

Что такое уйти на «покой», Тютчи понимал: при нынешних нравах в Сарае это означало скорую смерть. Но он не боялся смерти! За последние годы угрозы его жизни случались не один раз…Каждый новый хан с подозрением относился к приближенным своего предшественника, и было удивительно, как Тютчи еще уцелел. Вместе с ним из прежних ханских сановников во дворце остались Серкиз-бей, Сатай (привлеченный еще ханом Кульпой и бывший в опале при Бердибеке) и гурген покойного хана Бердибека Мамай, женатый на его сестре. Несмотря на родство с Бердибеком, Мамай не особенно выделялся среди ханских сановников. Невысокий, худощавый, с жидкими бородкой и усами, Мамай предпочитал отсиживаться на советах хана Бердибека, где господствовал мурза Товлубей. Слова последнего решали едва не все, и Тютчи не раз видел, как после очередного высказывания Товлубея, Мамай почтительно кивал головой, молчаливо с ним соглашаясь. Такое поведение спасло жизнь скромного ханского зятя, когда умер Бердибек, и началась борьба за сарайский трон. Вот и при Ноуруз-хане он тихо сидел на мягких подушках среди новых ханских приближенных, соглашался с ними и поддакивал даже когда новый хан принимал нелепые решения.

Так, сразу же после смерти великого владимирского и московского князя Ивана Ивановича из Москвы в Орду по решению бояр (от имени малолетнего князя Дмитрия Ивановича, наследника умершего) был послан киличей Василий Михайлович с богатыми дарами. Московский посол просил у Ноуруз-хана подтвеждения права Дмитрия Ивановича на великокняжеский ярлык, за что сулил прислать из Москвы богатый выкуп. Но хан Ноуруз, посоветовавшись со своими людьми, недолго думая, отказал. Тогда Тютчи попытался переубедить хана и подробно объяснил, что «спокон веков Мосикэ была лучшим данником, и прочие коназы не доставят нам столько серебра»! Хан же, хоть и выслушал его совет, усмехнулся и сказал: – Я ведь говорил тебе, глупый Тютчи, чтобы ты не лез ко мне с вредными советами! Пусть тот молодой коназ Дэмитрэ приедет сюда сам и смиренно, на коленях перед моим троном, попросит у меня ярлык! А я подумаю, достоин ли он моей щедрости!

И он прогнал московского киличея прочь.

Когда же, ранней весной 1360 года, на прием к Ноуруз-хану пришли многие русские князья, новоявленный ордынский повелитель, даже не разобравшись в сути дела, наслушавшись грубой лести, сразу же выдал им всем ярлыки. На этот раз Тютчи не произнес ни слова и лишь только записывал имена князей и «данные ханом улусы», в особую книгу, а затем по этим записям готовил для них ханские грамоты – ярлыки.

Он промолчал, глядя на смиренного Мамая, покачивавшего головой в знак согласия с решением хана, и когда Ноуруз-хан распорядился выдать ярлык на великое владимирское княжение нижегородскому князю Андрею Константиновичу. Правда, последний проявил благоразумие и от щедрого ханского дара отказался, не желая ссориться с Москвой. Однако ярлык на великое княжение принял его брат Дмитрий Константинович – «не по вотчине, не по дедине», как потом обвиняли его москвичи.

Такие поспешные и непродуманные действия нового хана нарушали сложившийся за многие годы порядок взимания «выхода» с русских земель и способствовали возникновению неразберихи со сбором серебра и во взаимоотношениях между русскими князьями.

Тютчи молча исполнил волю Ноуруза, выписал ярлыки, скрепил их ханской печатью и передал на вручение новому визирю Джафару, совсем еще юному, двадцатилетнему племяннику повелителя, который даже не умел говорить при дворе, как надо, и лишь хлюпал носом, стоя с правой стороны от ханского трона. Когда же в Сарай прибыл брянский князь Роман Михайлович с обычным годовым «выходом», хан Ноуруз долго не хотел его принимать, считая, что «выход» «коназа Ромэнэ мал и надобно его пересмотреть». Попытка Тютчи отстоять, по просьбе его русского знакомца боярина Кручины Мирковича, прежнюю ханскую дань только усугубила положение. Разгневанный Ноуруз запретил боярину Кручине входить во дворец вместе с брянским князем и сказал: – Нечего защищать этого хитрого уруса! Он нагло прячет в своих лесах серебро, а сюда привозит лишь жалкие подачки!

Вот и стоял брянский князь перед троном Ноуруза, думая о том, как бы выкрутиться из создавшегося положения.

Наконец, хан очнулся от своих мыслей и глянул на согбенного князя Романа. – Я слышал, коназ-урус, – пробормотал он, дрожа от гнева, – что ты отсылаешь почти все свое серебро Лэтвэ, а сюда, в Сарай, привозишь лишь малую толику! Разве не так?

– Не так, государь, – молвил, чувствуя, как у него отяжелел язык, князь Роман. – Я ничего не отсылаю в Литву и плачу дань только одному тебе!

– Подними свою башку! – приказал Ноуруз.

Брянский князь привстал и посмотрел на ордынского хана. Высокий, худой и чернобородый. Борода и усы – густые не по-татарски. Хан был одет в золотой халат китайского шелка, желтые штаны и желтые туфли. На голове у него возвышалась простая белая чалма, небольшая, но изящная, с крупным алмазом, как бы скреплявшим ее складки в самой середине, надо лбом. Лицо хана казалось добродушным. От левого глаза до самой переносицы проходил длинный, глубокий шрам. – Видимо, он смелый воин, – подумал про себя князь Роман.

У хана был большой длинный нос, тонкие чувственные губы, которые он поджимал, когда сердился, небольшие правильные уши и острые, черные как смоль, глаза.

– Он совсем не похож на прежнего царя, – размышлял про себя брянский князь, – незлой с виду, имеет приятный голос…

– А теперь скажи, Ромэнэ, – нарушил тишину дворца Ноуруз, – неужели у тебя нет больше серебра?

– Здесь нет, государь, а там, в Брянске, может уже прибавилось, – пробормотал князь. – Надо ехать в Брянск, чтобы узнать об этом…

– Нечего тебе ехать в Брэнэ! – бросил хан, сверкнув очами. – Ты лучше пошли туда людей, а сам подожди их здесь, в Сарае. И пусть привозят двойной «выход»! Надо, чтобы твой выход был не меньше, чем у других князей! Пора тебе сравняться с Новэгэрэ! Нечего прикидываться бедным и жалким, ссылаясь на свою лесную землю!

– Помилуй, государь! – вскричал Роман Михайлович, прижав к груди руки. – У нас не будет столько серебра! Ну, если только тысячи…две в государевой монете…

– Ишь, какой хитрец! – возмутился Ноуруз, и его густые черные брови взметнулись грозной дугой. – Ты напоминаешь мне вертлявую степную лису, коназ Ромэнэ! Какой ты жадный! За это следует тебя наказать! Разве не так, мои славные люди?!

– Так, так! – закивали головами сидевшие за спиной русского князя татары.

– За такую строптивость следует отсечь ему башку! – выкрикнул, улыбаясь, мурза Мамай.

– Или отрубить ему кутак вместе с мотней! – громко сказал сидевший рядом с Мамаем с непроницаемым видом Серкиз-бей.

Князь Роман пал ниц, закрывая руками голову.

– Ладно, Ромэнэ, – засмеялся довольный видимым страхом князя ордынский хан, – вот тебе мой приказ: иди к себе в юрту и сегодня же посылай в свой Брэнэ людей за серебром! А то серебро, что ты привез, мне не надо! Пусть оно пока останется у тебя…А когда соберешь полностью весь «выход», тогда я приму его и выдам тебе ярлык. Но запомни, если ты не дашь мне достаточно серебра, ярлык на твой улус достанется другому коназу! Тогда я прикажу подвергнуть тебя жестокому позору – раздеть догола, намазать собачьим навозом и посадить верхом на старого ишака – задом-наперед! И будешь ездить по улицам Сарая на потеху всему народу! Убирайся!

Оскорбленный брянский князь поднялся и поплелся, пятясь, спиной к выходу, под дружный смех ханских приближенных.

У входа во дворец его ожидали боярин Кручина, княжеский тиун и верные дружинники.

– На тебе нет лица, княже! – тихо молвил воевода Супоня Борисович, протягивая князю его большой двуручный меч. – Видно несладко тебе было у бусурманского царя…

– Ничего, славный князь, – сказал, качая головой, боярин Кручина. – Пошли в наш гостевой дом! Будем держать совет! Нельзя говорить лишнее! – он подозрительно огляделся. – Здесь даже стены имеют уши!

Князь Роман со своими людьми просидел в Сарае до конца мая, не зная, как поступить. Посоветовавшись с приближенными, он решил не посылать в Брянск никого за серебром. – Не спеши, князь-батюшка, – сказал тогда на совете боярин Кручина Миркович. – Я слышал много недобрых слов об этом царе…Даже царский советник Тютчи не верит, что он долго просидит на троне.

Такой же совет подал брянскому князю и сарайский епископ Иоанн, когда Роман Михайлович посетил его на владычьем подворье.

– Ходят вести, сын мой, – сказал тогда владыка, – что знатные ордынские люди очень недовольны новыми порядками и от всей души ненавидят царя Ноуруза! Значит, осталось недолго ждать очередного переворота…Радуйся, сын мой, что тот бестолковый царь вернул тебе серебро! Остается только ждать. Наберись терпения. Послушай лучше новости о событиях на Руси…Там тоже немало всяких бед!

И владыка подробно рассказал обо всех последних происшествиях.

Смерть великого князя Ивана Московского нанесла серьезный удар по Московскому княжеству. Авторитет восьмилетнего князя Дмитрия Ивановича был настолько низким, что подняли голову не только прежние соперники, нижегородско-суздальские князья, но и все прочие князья, бывшие раньше в дружбе и прямой зависимости от Москвы! Междукняжеская усобица вновь грозила русским землям. Воспользовавшись неурядицами, оживилась Литва. В конце прошлого года великий князь литовский Ольгерд даже угрожал Смоленску: взял с боя город Мстиславль и посадил там своих наместников! А его сын Андрей Ольгердович захватил спорный с Москвой город Ржев, где также посадил литовский гарнизон.

Слава Богу, что удалось благополучно уйти из литовского плена митрополиту Алексию, который через Смоленск добрался до Владимира, а потом вернулся в Москву.

Не ладились дела и в Великом Новгороде. Там неожиданно покинул свою кафедру и ушел в монастырь архиепископ Моисей. Не добившись его возвращения, новгородцы собрали вече и провозгласили архиепископом Алексия, бывшего ключника владыки.

– Теперь им придется ждать решения славного митрополита Алексия. Ему предстоит либо утвердить своего тезку, как владыку, либо отказать новгородскому люду, – подвел итог своему рассказу о событиях прошлого года сарайский епископ.

– Да, святой отец, – тихо сказал мрачный, грустный князь Роман, – и в прошлом году было немного добрых вестей, и в этом! Намедни царь упрекнул меня, что я плачу меньше, чем новгородцы и прочие князья! Они ничего не жалеют за царские грамоты! А за великокняжеский венец готовы даже удавиться! Стыд и позор! Они просто губят нас, нещадно расточая серебро! А царю все мало!

– Ты прав, сын мой, – кивнул головой епископ Иоанн. – Нижегородские князья совсем разорили и себя, и народ! Дмитрий Константинович вот-вот поедет во Владимир с ханским послом для венчания на великое княжение! А ты, сын мой, неужели не в дружбе с Ольгердом Литовским? И зачем ты платишь «выход» ордынскому царю? Разве великий князь Ольгерд не в силах защитить тебя?

– Я говорил с Ольгердом Гедиминовичем о татарской дани, – угрюмо ответил Роман Михайлович, – но он сказал, что я должен платить серебро царю так, как это делали прежние брянские князья…Великий князь не хочет ссориться с татарами…Ведь даже его бедные городки Киев, Чернигов и вся Волынь платят ордынский «выход»…

– Зачем же тогда литовцы обещают русским людям послабление от ордынских поборов?! – возмутился сарайский владыка. – Это же прямой обман?

В это время со двора донесся какой-то шум: крики многих людей, лязг металла, цокот копыт.

– Что там еще случилось?! – выкрикнул епископ, хлопнув в ладоши. В светлицу вбежал молоденький служка. – Беги-ка, Василько, – приказал владыка, – и проведай, откуда такой шум!

Мальчик выбежал на улицу. Вскоре он вернулся румяный, веселый. – Святой батюшка, – сказал он, улыбаясь, – это великий князь Дмитрий Константиныч с татарами и дружиной выехали во Владимир на венчание! Отсюда и шум…Тут еще сбежались татары со всего города. И другие русские князья пришли провожать великого князя Дмитрия…

– Вот опять начинается усобица на Руси! – горько бросил отец Иоанн. – Москва не уступит владимирский «стол»!

На следующее утро князь Роман был разбужен еще большим, чем перед подворьем епископа, шумом. Казалось, весь Сарай звенел и стучал железом: оружием и доспехами. Непрерывно цокали конские копыта, кричали возбужденные люди.

Когда все затихло, князь послал своего мальчика-слугу Улеба за боярином Кручиной. Последний явился в юрту своего князя, растерянно махая руками. – Я не знаю, что произошло! – сказал он после того, как поприветствовал князя. – Надо сходить к какому-нибудь знатному татарину или даже к самому Тютчи.

– Сходи же, славный Кручина, – пробормотал в беспокойстве брянский князь, – и скорей возвращайся!

Но боярин вернулся к своему князю только после полудня. – Вот уж, княже, – весело сказал он, – и новая ордынская «замятня»! Сюда идет с востока, из Синей Орды, заяицкий царь Хызр! Это настоящий государь, потомок их Великого Предка, правнук самого царя Орду!

– Горевать нам или радоваться? – спросил, волнуясь, брянский князь. – Что нам ждать от этого Хызра?

– Не знаю, – боярин Кручина присел по знаку княжеской руки на скамью напротив княжеского дивана, – однако Тютчи мне сказал по секрету, – боярин огляделся и перешел на шепот, – что Хызра пригласили знатные мурзы и, видимо, сам мой славный кунак…Им совсем не стало здесь житья! Значит, нам нечего горевать, если на ордынский трон сядет законный государь! Разве было плохо при Джанибеке или царе Узбеке? Заплатил свой «выход» за нынешний год – уезжай себе домой! Это хорошо, что злобный Ноуруз не взял наше серебро! Нам помог сам Господь!

– Слава тебе, Господи – перекрестился князь Роман. – Тогда давай-ка выпьем с тобой, мой верный боярин, греческого винца! И позовем еще…, – князь хлопнул в ладоши, и в опочивальню вбежал мальчик-слуга. – Беги-ка, Улеб, – приказал князь, – и пригласи сюда моего тиуна Супоню! Пусть разделит нашу трапезу!

Всю ночь Сарай гудел, как набатный колокол, а вокруг юрты брянского князя стояли его пешие воины – сотня окольчуженных копьеносцев, охраняя покой своего господина.

Татарские воины, скакавшие взад-вперед, видя освещаемую факелами княжескую дружину, лишь на мгновение останавливались, а затем с гиканьем и визгом мчались дальше.

К утру все затихло. Князь встал со своего ложа и позвал мальчика-слугу. Последний принес с собой княжескую одежду, а затем – серебряный таз с чистой водой. Князь умылся, оделся с помощью слуги и уже собирался садиться за стол, чтобы принять принесенную во время его одевания другим слугой пищу, как вдруг в княжескую опочивальню буквально ворвался боярин Кручина Миркович.

– Славный князь! – вскричал он, волнуясь, забыв о приветствии. Князь, погрузивший руку в миску с бараньим пловом, поднял голову и с тревогой на него посмотрел. – Нет уже теперь ни злобного Ноуруза, ни его сына Темира, ни глупой царицы Тайдуллы! За Волгой была жестокая битва, и царь Хызр разбил непутевого Ноуруза! И тот злодей бежал, надеясь найти убежище в Сарае. Но знатные мурзы схватили его и выдали победителю! Царь Хызр не стал ждать суда и немедленно казнил бесстыжего Ноуруза и его приближенных! Новый государь занял царский трон и зовет к себе всех русских князей! Он даже не успел отдохнуть от ратных трудов…Собирайся, княже, пойдем к царю во дворец!

Князь немедленно встал, сбросил с себя татарский халат и протянул руки к слуге, передававшему ему красную княжескую мантию. Одевшись, он вышел наружу и вскочил в седло подведенного к нему вороного коня.

– Поехали же, люди мои, к ордынскому государю! – распорядился князь, натянув уздечку, и его отряд в короткий срок оказался возле ханского дворца.

Трое ханских стражников, увидев русского князя, пропустили его без слов, но боярина Кручину задержали. Лишь получив по серебряной денежке, они, изобразив на своих лицам тягостное раздумье, опустили перед ним свои кривые мечи, и тот проследовал за князем.

Во дворце нового хана было многолюдно. Вслед за сменой стражи хан Хызр произвел и перестановки во дворце, оставив в числе своих приближенных лишь нескольких сановников покойного хана Ноуруза, в числе которых пребывали Серкиз-бей и хитроумный Мамай.

Проползая мимо них за своим князем по мягкому персидскому ковру, боярин Кручина с внутренним торжеством понял, кто из мурз участвовал в заговоре и помог новому хану победить.

У золотых ступенек ханского трона стояли на коленях князья Дмитрий Борисович Дмитровский и Константин Васильевич Ростовский. Князь Роман Михайлович присоединился к ним, встав на колени с левого края.

– Будет с этими коназами! – сказал с улыбкой новый хан. – Пусть едут домой! Они привезли полноценный «выход» и достойные подарки! Тебе, Дэмитрэ, я дарю просимый тобой Галэч, а тебе, Костэнэ – Ростэ-бузург! Радуйтесь, мои верные слуги!

– О, благодарю тебя, ясное солнце! – возопил, ликуя, молоденький князь Дмитрий. – Теперь я, наконец, имею во владении Галич!

– О, мудрейший из мудрых! О, солнце из солнц! – воскликнул счастливый не меньше своего товарища седобородый Константин Васильевич. – Благодарю тебя за Борисоглебскую половину моего Ростова! Будь же ты здоров и славен на века!

– Ну, идите же! – весело сказал хан Хызр, глядя вниз со своего трона на лежавших на ковре брянского князя и его боярина. – А теперь, салям тебе, коназ…, – он глянул на стоявшего слева от ханского трона Тютчи. Тот быстро сказал: – Ромэнэ! – Ромэнэ! – повторил хан, сохраняя на лице улыбку. – И подними свою башку!

Князь Роман приподнялся, встал на колени и, глянув на хана, сразу же успокоился: прямо на него смотрел румяный, жизнерадостный татарин лет сорока пяти, одетый в простую одежду: расстегнутый серо-коричневый халат, длинные кожаные штаны и невысокие, с загнутыми носками, черные кожаные сапоги. На гладко выбритой голове возвышалась легкая, напоминавшая тюбетейку простых татар, шапочка.

Хан Хызр был круглолицым, широкоскулым и совсем ничем не походил на убитого им Ноуруза. Его усы и бородка, рыжеватого цвета с проседью, были негусты. Сам хан ростом не вышел: он на голову уступал Ноурузу, а русскому князю – на всех две головы! Но по его мускулистым сильным рукам и широким плечам можно было понять, что новый хан крепок и даже могуч, как настоящий монгольский богатырь.

Сузив и без того свои узенькие черные глаза, Хызр молча рассматривал русского князя. – Якши! – сказал он, наконец, услышав княжеское «вагаляйкюм ассалям». – Все вы, русские князья, очень похожи друг на друга: высокие ростом, светловолосые и с водянистыми глазами! Однако не лицо и слова украшают достойного человека, а его дела! А ты, как рассказал мне мой почтенный советник Тютчи, всегда выполняешь свой долг и вовремя привозишь сюда свое серебро! Ты доставил нам нынешний «выход»?

– Да, доставил, государь! – ответил, улыбаясь, князь Роман. – Я привез все, как положено! И мои скромные подарки! Мы всегда готовы служить тебе, могучему государю, верой и правдой!

– Тогда прими все его серебро, Тютчи, – молвил Хызр, – и выдай ему сразу же ярлык! Пусть Ромэнэ спокойно возвращается в свой город…Как его там? Брэнэ? Да, якши, в свой Брэнэ…Нечего коназам-урусам тут сидеть без дела и смотреть на наши неурядицы! А мы будем наводить порядок и жестоко наказывать всех злодеев, которые разоряли наше ханство! Иди же, коназ-урус, верно служи нам и вовремя привози сюда свое серебро!

– Будь же ты славен, государь! – сказал, пятясь спиной к двери, князь Роман. – Я знаю свой долг и всегда буду верен своему слову!