Текст книги "Время — деньги (СИ)"

Автор книги: Старки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Но я всё равно тебе не верю. Ты – другой. Я это чувствую. Меня не обманешь!

Ответить я не успел, да и растерялся, честно говоря. В комнату ввалились остальные. Все живы! Пауль громко засмеялся, увидев наши обнимания:

– Спасённый спасителю говорит спасибо! Что ж! Это правильно!

Но никто не посмотрел укоризненно на меня или на Поля, все устали. Иван, стянув сапоги и сбросив прямо на пол пиджак, улёгся на кровать, зарывшись в подушки. Блаженно застонал. Пауль тоже скинул, наконец, свои штиблеты, бережно положил пистолет на столик и кинул своё тело на один из топчанов с возгласом: «Не кантовать!» Поль быстро оделся, а Шон, наоборот, стал стягивать с себя верхнюю одежду. Бернар и Шон сели прямо на пол около таза с водой, очкарик стал колдовать над опухшим от ранения плечом ирландца, пользуясь всё той же водой, в которой мылся Поль. Тряпица стала красной, а вода – бурой, в воздухе запахло кровью.

Уже минут через двадцать в комнате царил покой и сон. Шон белел повязкой на одном топчане, Пауль развалился звездой – на другом. Бернар и Поль ушли в город, и никто не спросил у них куда, зачем, надолго ли? С кровати меня окликнули:

– Эй, Фома! – Я вздрогнул, но Иван продолжал на французском: – У нас бы так тебя называли. Иди ко мне на кровать, кровать-то королевская, надо отдохнуть, набегались сегодня. – И я метнулся в «русский лагерь», устроился с краю на отдельной подушке, но лбом в Иваново плечо. Удалось даже поспать. Перерывами, пунктирно. Всё время чудилась немецкая речь за дверью.

Когда проснулся окончательно, увидел, что Иван тоже уже не спит. Более того, лежит, не шевелясь, рассматривает меня. Сколько времени – непонятно. Шон и Пауль ещё дрыхнут.

– Отдохнул? – спросил меня Иван шёпотом, я кивнул. – Не надо бы тебе с нами… Ты какой-то другой. Как Алексей. Это один мой друг. И где он сейчас? Ты понимаешь меня? – Я опять кивнул. – Я всю жизнь мечтал путешествовать, побывать в Помпеях, в пещере Ласко, в Стоунхендже. Я ведь историк, университет закончил всего за пять лет до войны. Удивлён? Это я такой в концлагере стал – старый, страшный. До войны-то я здоровый был, спортивный, с парашютом первый из курса прыгнул, похвастать мог фигурой, покрасоваться перед девчонками. А сейчас – старик, я знаю… Так вот, мечтал путешествовать, и видишь, как случилось… Весь в путешествиях. Мечтал языки учить, судьба меня и услышала… Сначала в Аушвиц попал, потом половину Европы прошагал. Видишь? – и он задрал рукав, оголяя предплечье, там неровными цифрами написано многозначное число. – Это они нумеровали людей, чтобы легче трупы учитывать… Ублюдки! Короче, удалось сбежать. И удалось благодаря Алёше. Он вроде тебя – парнишка, лет двадцати, ничего определённого сказать не мог, как в плен попал, кто он вообще, как к советской родине относится. Но он договорился с одним офицеришкой, тот был страстным собирателем монет, нумизматом. Ну и ради марок кайзеровских он и пошёл на преступление, помог нам троим выбраться. Мы сначала думали, что Алёша дурит голову немчуре, что нет у него никаких монет, готовились убивать гестаповца. А нет! Парнишка не обманул. Довёл нас до схрона и предъявил герру Шульцу монеты, у того аж подбородок затрясся. А потом что-то пошло не так, Алёша вдруг повалил этого фрица и закричал нам с Николаем, чтобы мы бежали и чтобы обязательно дожили до 1945 года. Мы погнали, с перепугу. А он нам вдогонку кричит, чтобы мы в СССР не возвращались. Потом выстрелы, потом крик Шульца. Мы как кролики чуть не обосрались, вот и бежали… Да стыдно стало, вернулись, чтобы помочь парню. А там… Алёшки нет, фриц сидит как безумный на руки свои смотрит и что-то безумное про демона и возмездие бормочет. В общем, порешили мы нумизмата. А Алёшка пропал… порыскали мы в округе, да и пошли на запад. Николая убили уже в Эльзасе. А вот я спасся. И вот вчера я вижу золотые марки с Людвигом Баварским у тебя. Совпадение? Невероятно! Да и по виду ты чем-то напоминаешь Алёшу, на всё вокруг смотришь как турист… Вот какая история, братец…

Я не верил собственным ушам! Я сразу вспомнил парня на автобусной остановке. Он был не в себе, и номер на его руке! Неужели это был этот самый Алёша? Иван прав: невероятно! Он расплатился с немцем золотом и исчез, назвав мой год! Хотя, может, и не мой год, ведь в 2014 можно и из другого времени попасть, а татуировка на руке сохранилась с 1943 года. Вот это «встреча»! Иван дважды встретился с путешественниками во времени! Может, рассказать ему о чудесных золотых? Нет. Вдруг это нельзя? Ведь неслучайно этот Алексей ему не рассказал, а ведь в концлагере страдали, а страдания людей роднят… Надо молчать, если хочу вернуться домой. На всякий случай…

– Представляешь, этот мой друг был уверен, что великий Шекспир – это не великий Шекспир, а целая банда умников, которые специализировались на разных жанрах. А сам Шекспир, реальный человек – красавчик и повеса – был фаворитом Елизаветы Тюдор, вот она и подарила ему театр. И Алексей так об этом рассказывал! Как будто сам там был! С подробностями, взахлёб! Якобы «Гамлета» писал сам Бэкон, а хроники – Эдуард де Вер. Это такой государственный деятель был тогда. Поэтому он и сочувствует Ричарду II, и Джона Гонта выставляет этаким патриотом. И другие…

Он не договорил, ибо я инстинктивно схватил его за плечо и одними губами по-русски выдавил из себя:

– Расскажи про Ричарда!

Правда, получилось только:

– С-с… р-ч-щ… – видимо, я в роль немого как-то плотно вписался.

– Что ты так разволновался? Тебя так Шекспир заинтересовал? – Я отрицательно мотаю головой. – Ричард, что ли? – Я фанатично киваю, подтверждая свой огромный интерес к этой персоне. – А чем это он тебя так заинтересовал? Король времён усиления монархии и столетней войны. Слабый был, но пытался выделяться и трон укрепить. Красавец, мылся часто, наряжаться любил, сильно грамотный был, что в то время, сам понимаешь, было подозрительно. Слухи про него всякие ходили, что женского тела он не желает, поэтому и детей не было у него. Фаворитов много. Правда, на него иногда находило озарение, парочку-то зарвавшихся он казнил, за одним гонялся всю жизнь, тот от казни сбежал – некий Саффолк. Хотя именно Ричард присягу ввёл для жителей Британии, в Ирландию ходил, восстание Уота Тайлера подавил. Противоречивая личность. Шекспир описывает, что его убили, а на самом деле он умер свергнутый знатью, запертый в замке… Ты так внимательно слушаешь, как будто король родственник твой. Вот и Алёша любил, когда я рассказывал ему про Елизавету Тюдор, да почему-то про террористов-народовольцев всё выспрашивал… Одинаковые вы…

Иван замолк, внимательно посмотрел мне в лицо и неожиданно провёл кончиками пальцев от моего лба до подбородка и тёплой ладонью спустился на шею и к уху. И совсем тихо, шёпотом то ли спросил, то ли подтвердил:

– Ты ведь знаешь Алёшу?

Я неуверенно кивнул.

– Ты ведь русский?

Я кивнул и закусил нижнюю губу.

– И ты можешь говорить? Ты не немой…

– Да, – ответил я.

Иван улыбнулся. И теперь нужно было что-то рассказывать о себе, о своей лжи, но не позволили. Шумно открылась дверь, и с керосиновой лампой вошла Аннет, вместе с ней ещё какая-то девочка-подросток.

– Поднимайтесь! – провозгласила женщина. По её виду сразу стало понятно, что что-то произошло. И Пауль, и Шон, и мы с Иваном подскочили и уселись на своих лежаках. – Вам надо уходить. Беда случилась. Ваши друзья, Бернар и мальчик, ходили к Маэлю на улицу Ольнуа. А там облава. Всех взяли… – Аннет схватилась за сердце и прислонилась к стене. – Они придут сюда, за вами, поэтому, пока не поздно, вам надо бежать.

Пауль соскочил с топчана и деловито стал натягивать штаны, заправлять рубаху:

– Аннет, что известно о Бернаре и Поле? Они арестованы?

– Они убиты… – Мы все замерли от этого заявления. – Говорят, что убито шесть человек, трое арестованы, среди них сын Маэля. А он знает обо мне… Он мальчик. Они придут сюда.

– Поль… Бернар… как же так? – Пауль развёл руки, и вдруг по его щекам побежала влага. – Поль… Глупый мальчишка, он всегда лез на рожон. Бернар… он наша совесть… Поль…

– Аннет, вы должны уходить с нами. Эсесовцы не будут церемониться, – это поднялся Шон.

– Нет, я не пойду. Здесь мой дом. Да и какая из меня партизанка? Колени болят – сто метров не пробегу. Возьмите с собой Зои, это моя дочь. Я боюсь за неё. Она доведёт вас до Жозенкура, там ищите Этана Вердье, учителя. Он поможет укрыться и доведёт до макисов.

Никто не спорил. Все молча собирались, шнуровали ботинки, заправляли одежду. Никто не смотрел на Аннет. Совестно. Она может пострадать из-за нас. Дверь вновь распахнулась, на пороге старик:

– Мадам! – крикнул он встревоженно. – У нас гости!

– Уже? – Аннет сверкнула глазами, поправила аккуратный передник с рюшами. – Что ж… Гутен таг, хассенверт шайбенс!⁸ Напротив кладовка с продуктами, оттуда через окошко, бегите. Мы их задержим! – Женщина толкнула на себя девочку, коротко поцеловала её в лоб и стремительно удалилась вместе со стариком.

– Быстрее! За мной! – девчонка с тощей косицей махнула рукой, и мы тоже покинули этот подвальный приют. Прямо напротив нашей комнатки – ещё одна дверь. Зои, так звали девочку, умело открыла её огромным ключом, мы забежали внутрь. Здесь повсюду мешки, на полках банки, ящики, корзина с яйцом. Наверху полукруглое окошко, что примыкает прямо к булыжникам мостовой. Пауль и Иван подцепляют с двух сторон решётку, не без усилий снимают её, раскрывают окошко:

– Зои! Ты первая! – командует Пауль. Он неловко подсаживает её, толкает. Некрасиво задирается юбка, но девчонка быстро вылезла и заглянула к нам из окошка.

– Никого! – Ей передали сумку и в проём по очереди стали выбираться все остальные. Каждый, оказавшись снаружи, сразу перебегал на другую сторону улицы. Я после Ивана, когда удалялся от дома, услышал в спину:

– Беги к Кафедраль, там увидимся! – И я понял этот призыв правильно: нужно бежать в одиночку, врассыпную. Помчался, но не туда, где укрылся Иван, а повернул за угол дома, сменил бег на шаг и изобразил из себя праздного прохожего. У входа в ресторанчик Аннет стоял грузовичок, к нему прислонился немецкий автоматчик в чёрной форме и лениво покуривал папироску. Из ресторана раздавались крики – мужские и женские. Автоматчик сурово мотнул мне головой, мол, проваливай. И я пошёл прочь. В желудке заныло, и мысли понеслись вскачь: это не игра! Это война! Бернар и Поль убиты. Поль! Тот, который несколько часов назад обнимал меня и неверяще шептал в ухо. Возможно, пострадает и Аннет. Это не игра! Надо валить отсюда. Всего-то лишь купить что-нибудь и назвать свой год! Чёрт! Но Пауль, Иван, Шон и девчонка с огромными серыми глазами! Я должен быть рядом. Нужно хотя бы золото использовать им в помощь. Как Алёша. Он купил на них жизнь двум людям! Неужели я потрачу деньги на барахло и смоюсь, поджав яйца?

Я прошёл быстрым шагом по улице с жёлтыми скамеечками, свернул куда-то. Дома, дома, дома. С эркерами и витыми балкончиками, с разнокалиберными дверями и выцветшими маркизами над входом. Свернул ещё. От пешеходов-понурых мужиков шарахнулся в сторону. Вышел на какую-то миниатюрную площадь с неработающим фонтаном. Мимо прошла старуха с бидоном, я попытался узнать у неё, как пройти к Кафедраль. Она припустила от меня. Чёрт! Как-то нужно выйти к собору. Узкие улочки, пахнущие канализацией, перетекали одна в другую, неожиданно я выбрался к реке. Чёрт! На белом двухэтажном здании вывеска «Geheime Staatspolizai», назад! Оглянулся. Из гестапо вышли несколько человек – все в форме. Один коротко что-то приказал и пошёл бодрым шагом в мою сторону. Остальные стали усаживаться в машину.

Гестаповец приближался, поэтому я, нырнув в какой-то магазинчик, проводил его взглядом через витрину. Немец был хорош. Спина прямая, чёрная форма от Хуго Босс подчёркивала безукоризненную фигуру, сапоги шиково блестят, в руках небрежно перчатки. На погонах две «S». Так он эсэсовец! Офицер прищуривался куда-то вдаль – видимо, что-то обдумывал. Прямой нос, тонкие губы, широкие скулы, тёмные густые брови. Породистый ублюдок!

Как только он прошёл, я оглянулся и понял, что нахожусь в книжном магазине. На меня с любопытством смотрел горбоносый старик. Я спросил у него, где здесь церковь, продавец с радостью показал мне короткую дорогу, проводив до крыльца. Действительно, оказалось, что недалеко. И это кстати, так как на улице смеркалось, нужно было найти всех до темноты.

Базилика уходила серой громадиной ввысь, остроконечно царапая небо стрельчатыми макушками. Я долго искал вход: в католических храмах всё незнакомо, всё чересчур огромно. И внутри тоже всё не так, как в наших соборах: холодно, пахнет камнем и смертью, только цветные витражные окна кидают легкомысленные пятна на пол. Я тут один. Неужели первый? Заглянул во все боковые капеллы, остановился у алтаря, заметил кабинки-исповедальни. Надо же! Только в кино их видел. Может, спрятаться там? Ну и зашёл. И вовремя.

Почти сразу услышал громкий шаг от входа, выглянул через шторку в окошко. Сначала никого не увидел. Потом прямо напротив открылась дверца, и оттуда вышел священник в чёрной сутане. Он испуганно смотрел на того, кто зашёл в храм.

– Что вам угодно, господин офицер? – скрипучим голосом спросил настоятель.

– Мне угодно побыть здесь, одному. Не нужно беспокоиться, я ненадолго, идите по своим делам, – громко ответил вошедший, акцентируя слово «идите». Теперь я увидел его спину. Он снял фуражку и повернулся к алтарю. Это был тот самый эсэсовец! Чёрт! Зачем он тут? Священник удалился за ту же дверцу, а фриц-красавец уселся за первый ряд скамеек для паствы, положил рядом фуражку и перчатки, закинул ногу на ногу и стал ждать.

Минут десять, не шевелясь. Я и он. Хотя он-то, может, тет-а-тет с Богом? Сидит, уставившись в одну точку. А я тет-а-тет со своим страхом. Этот немец – олицетворение всего демонического лоска нацистской машины. Видно, что он умён, расчётлив и жесток. Вдруг послышался звук открывающейся двери. Немец повернулся, и его лицо озарила светлая улыбка:

– Я тебя жду! – и он пошёл навстречу кому-то, скрывшись из сектора моего обзора. В ответ какой-то тихий голос, не понимаю, что там они делают. Потом звуки приблизились ко мне, и я расслышал сначала обрывки, а потом и полностью… Говорили по-французски:

– …невыносимо….

– …верю в тебя…

– … не отпускай…

– Ты ещё нам нужен!

– Но я хочу быть с тобой!

– Ты знаешь, что это невозможно. У меня семья.

– К чертям твою фрау!

– Тс-с-с… это Дом Божий!

– Пойдём туда! В исповедальню. Вдруг кто войдёт.

Бля-а-адь! Я тоже не задумался о том, что как бы в храме нехорошо ругаться. Но они идут в мою каморку! Похотливые гады! Что делать? Я инстинктивно сел на корточки и вжался в угол. Меня сейчас пристрелят, и никакое золото не поможет! Но Господь был милостив ко мне, матершиннику: эти двое забрались в соседнюю кабинку. Вроде это место для священника. Совсем близко, совсем рядом, так что слышно дыхание… Эти двое, они целуются! Вот так герр офицер! Я робко всматриваюсь в сетку между кабинок. Вижу только спины, мелькание рук, ничего определённого.

– Я так хочу тебя! – шёпот, как мне показалось, на всю базилику. – Лукас! Только ты мне нужен. Сделай мне больно!

– Тс-с-с… я не могу здесь, дурачок!

– А когда? Когда ты меня заберёшь?

– Сначала нужно завершить дело. Нам нужны лесные маки! Эта сегодняшняя ячейка террористов – ничто! Ты должен найти их лидера и типографию! Ты же выяснил имя связного?

– Да, он живет в Жозенкуре. Это недалеко, но это далеко от тебя, Лукас…

– Ты потерпишь! Заодно ты найдёшь своих приятелей-беглецов, не уверен, что их обнаружат, они бежали из заведения по улице Пуанкаре. Ты дойдёшь в Жозенкур, найдёшь там этого проводника, он свяжется со своим центром, ты должен узнать, где они печатают свои газетёнки. О… мой мальч-ч-ч… – И дальше шорох одежды, сбитое дыхание, толкание телом в стенку. Чёрт! Они там трахаются? Свят, свят, свят… Мой лоб покрылся испариной. Может, выползти под шумок, они всё равно не заметят в пылу страсти. Но страшно даже вздохнуть глубже. В окошко-сетку вдавилась рука. Я к чему-то вспомнил фильм «Титаник», сцену с потным стеклом страсти шикарного гроба-корабля. Эта слыхавшая про все грехи исповедальня – тоже мой «Титаник». Чёрт! Секс и пыл просачивались из соседней кабинки и изъедали стены богохранимого места. Они говорят по-французски. Этот парень француз… А немец использует эту страсть в своих эсэсовских целях… Мир сошёл с ума!

– Лукас, люблю тебя… Не отпускай меня, не отпускай!

– Скоро, скоро мы победим, и всё будет… А сейчас нужно… пойми…

– Лукас, мне тяжело.

– Потерпи, я всегда с тобой. Я всегда рядом.

– Скажи, что любишь.

– Люблю тебя, Поль…

Я вцепился в колени, вжался в пол, я чуть было не потерял сознание. Поль!!! Это он! Теперь я понял, что этот голос я слышал! Как же так? Поль – этот синеглазый мальчиш-кибальчиш – предатель! Он, рассуждающий в вагоне о том, что измена рядом! Он, получивший увечья в гестаповских застенках? Но ведь Аннет сказала, что его и Бернара убили? И сразу ответ:

– Поль, только как же ты объяснишь, что остался жив после этой заварушки в доме на Лепуа. Тебе поверят? Ведь они думают, что ты мёртв. Я тут принёс тебе подарок, чтобы подтвердить твою легенду.

– Что это?

– Якобы рассылка о разыскиваемом человеке. О тебе. Мы напечатали ещё в Кольмаре, здесь за твою голову дают две с половиной тысячи марок. Поверят, как думаешь?

– Хм… отличная идея. Я возьму. Давай ещё прострелим мне что-нибудь!

– Ты сумасшедший!

– Ерунда! Давай! Смотри, вот я оттяну кожу здесь, а ты выстрелишь!

– Ты сумасшедший, мой мальчик! Даже более сумасшедший, чем я. Потерпи…

Звук поцелуя. Звук затвора. Звук поцелуя. Звук выстрела… Я вздрогнул и ударился башкой о стенку.

– Тш-ш-ш… мой мальчик… Вот, это шотландский виски… запей…

Стон. Аромат спиртовых отдушек, крови и секса. И вдруг почти плач:

– Долбаная война! Лукас… Долбаная война… Долбаный твой фюрер! Я хочу тебя без всего этого! Просто ты и я! Я устал!

– Поль, потерпи… Если бы не война, мы бы и не встретились. Потерпи! Ты сможешь, ты не предашь меня…

– Я предал всех… а тебя нет… Крови много. Я люблю тебя.

– И я люблю тебя.

– Ты лжёшь… – совсем тихо ответил Поль. – Ты лжёшь… Я знаю. Я для тебя человек второго сорта. Я знаю. Но я буду уговаривать себя, я буду предан тебе, как пёс. Мне пора…

– Поль, ещё виски? Давай на рану… Возьми мою рубашку…

– Нет, нельзя, пойду так… Лукас… Прощай… Связь та же…

Дверца соседней исповедальни открылась, и Поль, видимо, ушёл, шурша подошвами… Немец ещё немного посидел, потом зашумел вещами, застёжками. И тихо, монотонно прочитал что-то типа молитвы, по-немецки. Вышел, забрал со скамейки фуражку и перчатки и чеканным шагом, гулко впечатывая каблук, удалился вон, непрофессионально не проверив церковные закоулки на предмет меня.

Я же буквально выполз из исповедальни и сразу натолкнулся на испуганного священника.

– Он стрелял в вас? – настоятель показал на пятна крови на полу.

– Нет. Он стрелял в одного ангела… или демона… Не понять. Скажите, это ведь кафедральный собор Нанси?

– Нет, это базилика святого Апра…

– Блин. А где Кафедраль?

– Вам надо на улицу Клотре, до площади…

– Вы благословите меня?

Священник перекрестил меня пятернёй и проговорил некую латинскую формулу. И я поспешил на поиски собора Благовещения. Внутри всё кипело и грохотало. Мне нужно было обязательно всех предупредить о Поле, никаких путешествий во времени до того, как не расскажу им о предательстве Поля. Мне нужно спасти одного немца, одного ирландца, одного русского и много добрых французов.

Я опять заплутал в сумбурных одинаковых улицах, а между тем стремительно опускались сумерки, нагнетая тревогу и очищая улицы от прохожих. Комендантский час начнётся в восемь, до этого желательно не просто успеть найти своих друзей, но и убраться из города. Меня начинал бесить мой неожиданно объявившийся географический кретинизм. Я понимал, что опаздываю, и боялся, что меня не дождутся. Когда я, наконец, вышел к кафедральному собору, было почти совсем темно. Я зашёл внутрь – никого, кроме Духа Святого. Прошёл по внушительному кораблю здания. Может, просто они где-то прячутся? Я громко кхекнул несколько раз. На мой звук откуда-то сбоку вышел священник: очень полный, с тоненькими бровями, удивлённо выгнутыми. В руке у него был бутерброд – хлеб с сыром.

– Чем могу помочь? – бархатным голосом спросил настоятель. Чем он может помочь? Разве только накормить? Если я буду спрашивать, были ли здесь мои друзья, не выдам ли я их, не навлеку ли опасность? Поэтому мучительное:

– Э-э-э…

– Он немой, падре! – звонко прозвучало от входа. Блин! Это Поль! Он медленно приближался к нам вдоль центрального прохода между скамейками, держась рукой о правый бок. – Нас должны были ждать друзья, но мы задержались. Неужели они уже ушли?

Священник выдержал паузу, видимо обдумывая: доверять – не доверять, но потом увидел, что одежда на правом боку у мальчишки пропитана кровью. И устремился к нему:

– Вас ждали, но ждали только одного человека, а не двух. Ждали Томаса, особенно русский Иван. Они ушли совсем недавно, минут двадцать назад, возможно вы их догоните. Но позвольте вам помочь, вы ранены?

– Это нестрашно, – морщась, ответил Поль. – Нам надо спешить. Томас – он, я Поль, наши друзья думали, что я погиб, они ошибались. Если вы дадите нам немного воды и хлеба, то уже этим нам поможете.

– Конечно, конечно! Но рану всё равно нужно обработать! Пойдёмте, я умею…

Поль немного помолчал и кивнул священнику. Мужчина, поддерживая раненого, повёл нас в ту самую комнатку, что находилась за боковой дверцей.

– Меня зовут отец Кристоф, я здешний прелат с того самого 1940 года, – вздохнул священник и стал закатывать рукава сутаны. Он выставил на стол графин с разбавленным вином (как я потом понял), тарелку с оливками, хлебом, сыром, варёными яйцами и выразительным жестом пригласил меня трапезничать. Сам же усадил Поля на хлипкую кушетку и велел снимать одежду. Из кармана Поля выпал смятый листок. Отец Кристоф поднял и не удержался – развернул и прочёл. Я, вытянув шею, разглядел на листочке картинку-портрет молодого парня, сбоку орёл со свастикой и крупно цифра «2 500». Священник аккуратно сложил листок и ничего не сказал. Он стал обрабатывать рану быстро и ловко, как профессиональный медбрат. Промыл и наложил тугую повязку из широкого бинта. – Повезло: пуля по касательной прошла, чудом не задеты органы, даже удивительно. Не иначе Господь спас, уберёг! Хвала Владыке над жизнью и смертью! Скоро восемь, может вам следует остаться в храме, хотя бы до утра, здесь…

– Нет, нам нужно торопиться, нужно догнать наших друзей, – Поль говорил с трудом, лицо серое, губы белые, под глазами круги, в глазах бездна. – Как они ушли без меня? Они не знают местности?

– С ними была девочка, Зои. Она сказала, что знает, куда идти.

– Девочка? Детей-то зачем привлекают?

Отец Кристоф только горько вздохнул и покачал головой, показывая всем видом, что он согласен. Поль же, только его перебинтовали, героически поднялся, хотя было видно, что ему трудно: он ведь не спал сегодня, да и чёрт знает какие демоны рвали его душу. Он жадно выпил вина и собрал толстенный бутерброд из двух кусков хлеба и трёх ломтей сыра разных сортов.

– Нам пора. Благодарим вас, падре. Я буду знать, что вы патриот и молитесь за бедную Францию, – эти слова ёкнули в моём сердце, мне стало страшно за отца Кристофа. – Мы пойдём, возможно придётся ещё увидеться. Молитесь и за нас… Я понимаю, что вы далеки от некоторых дел, но всё же… Где можно купить оружие? Или пули?

– Это легко, – нисколько не удивился священник, – третий дом по левой стороне, как выйдете из храма. Там старьёвщик лавку держит. Скажите ему, что «отец Кристоф просил свечей».

Поль нехорошо улыбнулся (или мне так показалось, так как я понимал, что людей, которые могут пострадать, становится больше и больше). Мы засобирались, и священник проводил нас до дверей, благословил и велел поторапливаться. И мы двинулись прямо по улице – уже пустой, уже тёмной. Поль ухватился за мой рукав и впервые после встречи в храме заговорил со мной:

– Значит, Аннет взяли? А вы бежали? – Я кивнул. – Молодцы. Жаль, что меня не дождались. Вы думали, что я мёртв? – Я кивнул. – Мёртв Бернар… Прямо в голову. Слушай, а что, если мы потратим твои деньги? Те, золотые. Он же старьёвщик – небось, будет рад раритету? – Я опять кивнул. Да и на самом деле подумал, что это правильно – нужно потратить деньги на оружие, но не торопиться говорить числительные. Надеюсь, что я всё правильно понял в механизме этих скачков во времени, и если я даже потрачу деньги, у меня будет шанс всё-таки предупредить друзей о предательстве Поля.

У старьёвщика, который, вопреки моим ожиданиям, оказался довольно молодым рыжеволосым парнем, правда на костылях, всё прошло гладко. Во всех смыслах. Во-первых, он сразу понял, что мы хотим, и предоставил на выбор из-под прилавка несколько видов пистолетов. Поль, как знаток, каждый осмотрел и пощёлкал. Выбрал два пистолета и отдал рыжему парню свой, «пустой», как он сказал. Во-вторых, старьёвщик принёс из склада запечатанные в промасленную бумагу пули. В-третьих, когда я выложил тринадцать золотых монет на прилавок, продавец нисколько не удивился, а лишь понимающе цокнул, смёл золотые в коробочку и достал нам ещё пули, два свитера (хотя мой был вполне нормальный), фляжку с коньяком и пачку немецких сигарет «Eckstein». В-четвёртых, когда сделка состоялась, у меня – видимо, от переживаний – начался глазной тик, как будто секундная стрелка билась под нижним веком. Но это всё! Никаких падений и головокружений! Хорошо, что я притворился немым, сейчас даже случайно не назову какое-нибудь числительное.

Потом мы бежали, как вчера ночью: от дома к дому, заныривая в тесные переулки и выглядывая из-за углов. Но сегодняшние перебежки мне уже не казались столь опасными. Я ЗНАЛ, что нас не тронут, что наверняка караулы предупреждены, а Поль играет «в прятки» ради меня. И я подыгрывал как мог: понимал с полуслова, с полувзгляда, не отставал, затаивал дыхание, прижимался к стенам. И даже демонстрировал тревожность и сосредоточенность. И это было легко: я просто с интересом и тревогой наблюдал за Полем. И если тогда, в базилике святого Апра, меня душило негодование и отвращение к мерзкому предателю, то сейчас я замечал в нём какую-то обречённость, механистичность, омертвелость. В чёрных глазах виделся не ярый огонь сопротивления и борьбы, а блики пустоты, обманчивое свечение бездны. Вдобавок я понял, что ему больно двигаться – у него дёргалась губа, он судорожно вдыхал, когда нужно было пригнуться. Простреленный бок – цена актёрского мастерства.

Из города мы вышли в маленький лесок и сбавили темп. Поль объявил, что до деревеньки Жозенкур два часа ходу, и даже похлопал меня по плечу, вымученно улыбнувшись. Мы не останавливались ни на минуту. Он шёл и шёл. Мою поясницу неприятно холодил пистолет, прижатый ремнём брюк, итальянская «беретта». Это опасное железо в кожаном полукожухе меня беспокоило, я беспрестанно дотрагивался до него и думал, что никогда не смогу выстрелить. Деревенька показалась даже раньше, чем через два часа. Без единого огонька, только белые стены невысоких домиков отражали свет осенней луны, вдруг неожиданно выглянувшей ядовитым глазом. Поль наконец остановился. Очевидно, что он не знал, в какой дом податься.

– Нам никто не откроет ночью, а нарваться на оккупантов тоже бы не хотелось. Думаю, что наши друзья уже где-то здесь. Давай-ка попробуем переночевать вон в том сарае у крайнего дома, а завтра с утра найдём Этана Вердье.

Я согласно кивнул, и у меня промелькнула мысль, что, когда Поль уснёт, я всё-таки побегу искать дом учителя и своих друзей, чтобы предупредить. Благо во дворе этого домика не было злой собаки и мы беспрепятственно проникли в незапертый сарай, который оказался хранилищем для сена. Французы всё-таки удивительно беспечны! Мы взобрались на ворох колкой мёртвой травы, через выдувное окошко не только проникал лунный свет, но и можно было контролировать подход к сарайке. Поль вытащил фляжку с коньяком, сделал большой глоток, передал мне. Мне тоже пришлось заглотнуть и обжечься, занюхав алкоголь ароматами сена и навоза.

– Спать! – распорядился Поль и толкнул меня на эту деревенскую перину. А сам закрутил фляжку и улёгся позади меня, тесно прижался, обвил руками и выдохнул коньячными парами в ухо: – Не дёргайся, я без глупых намерений! Будет холодно, только так можно согреться. Спи! И я буду, а то смертельно устал…

Он устал, а я ещё бодр, ведь я выспался в подвальчике у Аннет. Поэтому я стал ждать, когда Поль уснёт, планируя отправиться на розыски друзей, полагая, что деревня небольшая. Но минута меняла минуту (а я как будто чувствовал, как движется стрелка благодаря тику под глазом), а Поль не засыпал. Я это чувствовал по его дыханию, по шевелению. Потом вообще он освободил меня от себя, сел и закурил. Ему не спится? Просто железный человек! Я повернулся. Он курил, бессмысленно уставившись в одну точку. Глаза неестественно влажные, и рука с сигаретой трясётся. Он вдруг начал кивать головой, как будто кому-то отвечал в безмолвном разговоре. Обжёгся догоревшей до основания сигареткой, зашипел, погасил её о подошву. Увидел, что я на него смотрю, приблизился к моему лицу, завис, дал мне возможность рассмотреть в подробностях его глаза, ресницы, брови и притягательные губы.

– Ты боишься смерти? – прошептал он. Я кивнул. – Значит, ещё надеешься… – Я провёл кончиками пальцев по его щеке, совсем ещё детской, не огрубевшей от щетины. – Да ты жалеешь меня? – Поль вдруг переменился в лице. – Не нужно меня жалеть! Я столько людей убил. И ещё убью! Давай спать.

И он опять хозяйски развернул меня, оплёл руками, настраиваясь на сон. И опять не спал, ворочался, шмыгал, прижимался ко мне и что-то шептал в шею. Я сдался к утру. Так и не сбежал в деревню. Уснул, содрогаясь от холода, сжимая тёплый комок предательского тела. Теперь уже я обнимал, а он уютно втёрся в меня. Мелкий, страшный, запутавшийся в тёмных переходах чести и бесчестия, смелый и слабый, безжалостный и выжженный дотла какими-то адскими событиями адского времени.

Утром нас обоих трясло от холода, руки не слушались, зубы стучали. Его серый свитер от старьёвщика промок не только от росы, но и от крови. Мы чуть согрелись коньяком и скатились с верхотуры сеновала. Ныли все мышцы, тик в глазу усилился, с каждым криком петуха в голове что-то взрывалось. Сил играть в осторожных штирлицев не было. И мы, обогнув двор, приютивший нас, вышли на проснувшуюся улицу. Жителей деревни рано поднимают дела сельскохозяйственные. Вот и сейчас мы, ходячие мертвецы, практически сразу встретили небольшое стадо коров и мальчишку, рьяно намахивающего кнутом. Поль спросил у пацана, где живёт Этан Вердье. Мальчишка сначала послал нас по-французски – видимо, куда подальше. Но Поль улыбнулся ему и показал запрятанный за пояс пистолет. Парня, вероятно, потрясло кровавое пятно на боку, а не оружие. И он сдал учителя. Сказал, как дойти.