Текст книги "Время — деньги (СИ)"

Автор книги: Старки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Стоять! – крикнул я, разводя руками их в стороны, ещё не хватало, чтобы этот кузнец молотом своим стал размахивать по нашим макушкам. – Джон, я сам поговорю! Уважаемый! У нас к вам дело. Ваш лорд, молодой граф Пол Саффолк втянул вас в опасное предприятие. Мы точно знаем, что вы прячете молодого человека благородной крови. Самой благородной!

– Этот благородный ещё бы вёл себя достойно! – тут же выдал себя громила. А Вудсток нахмурился и опять схватился за рукоять меча.

– Мы пришли выкупить его! Ведь ваш хозяин говорил о выкупе? Мы привезли деньги и забираем пленника!

Одноглазый Юл оторопел. Очевидно, что за его низким лбом неандертальца вершилась сложная работа: он соображал.

– Но господин граф будет недоволен.

– Господин граф знает, что мы здесь. Откуда, ты думаешь, мы знаем про тебя?! Выбирай: либо ты остаёшься живым и при деньгах, либо через час здесь будут отряды герцога Ланкастерского, который разыскивает своего племянника! – я гнал откровенную пургу, мешался капюшон, в голове калёным железом выжигало головокружение.

– Да что с ним церемониться? – опять вмешался нетерпеливый Вудсток. – Ты! Жалкий пёс! Разве не видишь, кто перед тобой?

– Джон! – пересиливая муть в голове, вскричал я. – Выйди вон!

– Нет, я не оставлю вас, мой сир! – вот упрямый баран.

– Итак, Юл, мы выкупаем у тебя пленника? – как мог сурово сказал я.

– Ну-у-у… А сколько?

– Сколько привезли – всё твоё! – Я отвязываю мешочек с золотыми с руки и увесистый узел с серебром от пояса, подхожу к наковальне и демонстративно выставляю деньги: – Здесь девятнадцать ноблей! А здесь сорок три гроута!

– Нобли? – у Юла вытаращился единственный глаз и зашевелились уши. – Ого!

– Берёшь?

– Беру! Считайте, что выкуп состоялся. И святой Дунстан тому свидетель!

– Вот и славно: девятнадцать и сорок три! – торжественно похлопал я по плечу кузнеца. – А теперь, где пленник?

– За мной! – он махнул рукой, и мы пошли к узкой двери в глубине дома, она вела в подвал. Юл остановил меня на пороге: – Вот ключ. И пусть он не вопит, а я пойду отсюда, видеть его не желаю… – и смачно сплюнул на земляной пол.

Если честно, то спускаться по таким крутым и скользким ступеням, да ещё и удерживая масляный светильник, было невыносимо. Боль и стук в голове меня разрывали надвое. Мне казалось, я спускался вечно. И я вовсе не думал, что Юл меня сейчас обманет, запрёт тут, ведь в доме остался верный Джон. А там внизу, в жидкой охапке сена, лежал человек. Он не обратил на меня внимания, только тихо и прерывисто стонал. Я подполз к его ногам, которые оковывали широкие кольца, и вставил ключ в скважину замка. Только после этого человек дёрнулся и поднял голову. Мы уставились друг на друга. Да, он очень похож на меня. Только его лицо землистого цвета и мокрые, грязные волосы всклокочены.

– Матерь Божья! – прошептал он в религиозном ужасе. – Спаси и сохрани! Спаси и сохрани!

– Не бойся, – мне что-то совсем плохо, молотки в висках выдавали методичный перестук. И я подумал, что уже испытывал что-то подобное… Я расплатился деньгами? Отдал всё, что у меня было? В том числе те тринадцать ноблей! Какое было число? И ещё надо успеть сказать этому королевскому олуху: – Ричард, послушай меня. Саффолк – предатель, управляющий Виндзора – тоже. Езжай в Лидс, держись жены. Прекращай делить власть с Гонтом, тебе уже сколько лет? Двадцать? Так вот он тебе уже не нужен! Введи присягу в государстве, хитри с парламентом и будь осторожен с фаворитами… Чёрт, как плохо… Слышишь меня? И что-то там Шекспир писал, почитай… Какие были цифры? Девятнадцать и сорок три, опять в Рим? Или нет? Тысяча девятьсот сорок три? О, нет!

И я, улетая из сознания, услышал душераздирающий крик молодого монарха. Ему страшно? Интересно, что он видит? Но зато он спасён, на его крик прибежит Вудсток… ток… ток… ток…

____________________________

¹ Бацинет – шлем типа «собачья голова», вид остроносого забрала, распространённого в XIV-XV вв.

² Жюпон – укороченная накидка поверх рыцарского доспеха, облегала фигуру, часто делалась из кожи. В Англии было принято именно на жюпоне изображать герб рода.

³ Английская народная песенка про Шалтая Болтая, который свалился во сне и вся «королевская конница и вся королевская рать не может Шалтая, не может Болтая собрать», согласно переводу С. Маршака.

⁴ Габриэль Марсель – французский философ-экзистенциалист XX века, как и все представители этого направления, он считал, что перед лицом смерти, в минуты опасности и важного жизненного выбора человек открывается как бы совершенно особым образом, обнажая «экзистенциальный опыт». Не будем забывать, что Фома – студент философского факультета.

⁵ Фарлингхем и Орфорд – исторические феодальные замки графства Саффолк.

========== Глава 5. 1943 ==========

Ту-тук, ту-тук, ту-ту-ту-тук… Качает и шумит в голове ритмично и приятно. Пахнет мазутом, сажей, грязью. Скрежет железа, шипение тормозных колодок. Я в поезде. Лежу прямо на полу. Вагон товарный. Сквозь щели и через маленькое высокое окошко падает молочный лунный свет и освещает какие-то деревянные ящики. Поезд остановился, и за его деревянной чумазой стенкой раздался противный свисток и топот сапог по мелкому гравию насыпи. Немецкая речь. Фу-у-у… ладно хоть я не гитлеровцем уродился. Раз немецкий не понимаю, значит, не в Германии.

Не успел я поразмышлять о том, что готовит мне грозный 1943 год, как услышал ещё топот ног, более тихий. Невнятно, вполголоса кто-то заговорил рядом с моим вагоном. А потом – лязг засова, короткий удар по двери, рывок, и вместе с тёмными небесами в вагонный проём ввалились несколько человек. Они сразу закрыли плотно дверь и припали ушами к стенке, пытаясь понять, где погоня. Это же очевидно, они прячутся. Их пятеро. Они без формы.

Опять топот сапог и лай немецкой речи. Пятеро застыли, остановив тяжёлое дыхание, как будто это имело значение для тех, кто снаружи. Но поезд вздрогнул, гулко ударив вагонными перемычками, и медленно пошёл своим маршрутом. Мои «вагонные гости» ещё немного поприслушивались к звукам исчезающей станции и начали располагаться на ящиках и между ними.

– Иван Иваныч, как ваша нога? – по-русски, но с сильным акцентом спросил молодой худющий парень в кепочке и коротком пальтишке, засовывая пистолет куда-то за пояс.

– Мерси, пока жива. А вот Жервэ и Дидье, Кловис и Софочка остались там лежать… – и тот, кого называли Иуан Иуаныч, заковыристо по-русски сматерился. Русский был светловолос, худ, но круглощёк, небрит и лопоух. Короткая шея была перемотана шарфом, штаны болтались как на Чарли Чаплине, вместо пальто короткорукавый пиджак.

– Я не верю, чтобы гестаповцы оказались у того дома случайно, – на чистом французском заявил ещё один человек – черноволосый, длиннолицый, с короткими усами, в очках. – Они знали, что мы там будем! Они знали, что мы помогаем беглым!

– Ты прав, Бернар! – звонко заявил парнишка, что обращался к Ивану Ивановичу. – Я скажу больше! Они знали и дом Лили. Они встречали нас месяц назад под Селестой. И удивительным образом накрыли отряд американца в Кольмаре. Извините, но в их чудесную немецкую интуицию я не верю! Месье, кто-то их информирует!

– Поль прав, – подключился ещё один брюнет в вязаной старушечьей кофте и щегольских ботинках. – И я думаю, что нам в Нанси не следует выходить на местную ячейку Сопротивления. Наведём на хороших людей нацистских псов.

– Ты хочешь сказать, что предатель есть вместе с нами? – тоже с акцентом прохрипел и закашлялся четвёртый, которого я сразу же окрестил «британец» – больно уж независимый разворот плеч и высокомерия на лице с лихвой.

– Я не утверждаю, но допускаю! – «вязаная кофта» лихо заскочил на ящик, чтобы, по-видимому, отдохнуть, но тот стоял ненадёжно и под весом человека зашатался. Да тут ещё и вагон шатнуло! Ящики должны были повалиться прямо на меня, я обхватил голову и инстинктивно вскрикнул. Но удара по черепу не последовало. «Вязаная кофта» успел скатиться вниз и удержать падающие ящики. И теперь он шокированно уставился на меня. – Опа! Да мы, оказывается, тут не одни!

Грохоча и нервно пыхтя, все пятеро ринулись к моему уголку. Двое выхватили и наставили на меня пистолеты. Я глупо улыбнулся и беспомощно поднял руки а-ля «хэнде хох».

– Кто таков? – грозно крикнул самый молодой, вроде Поль.

Я выпучил глаза и почему-то не смог вымолвить ни слова.

– Что ты тут делаешь?

Я пожал плечами.

– Пауль, проверь, что у него там? – распорядился очкарик. И тот самый в вязаной кофте склонился ко мне. Похлопал по бокам и груди, прошёлся по ногам к щиколоткам – видимо, проверял наличие оружия. Удостоверившись, что моя простая одежонка (рябенький твидовый пиджак, свитер толстого трикотажа, широкие брюки с завёрнутым низом) не таит в себе браунингов и маузеров, Пауль обворожительно мне улыбнулся:

– Не бойся! Мы сами тебя боимся. А что тут у нас за сокровище? – и он цирковым жестом вытащил из кармана портмоне. – Ап! Дамы и месьё, полюбопытствуем у нашего друга, есть ли у него документы? Паспорт? Регистрация? Гестаповский жетон? Пригласительный на октоберфест к фюреру? Или билет первого класса на восточноевропейский экспресс?

Пауль открыл портмоне и высыпал из карманчика на ладонь жёлтые монеты. Все сгрудились, созерцая золото у него в руке, я тоже полюбопытствовал.

– Никак золото? – выдохнул мальчишка.

– Немецкое! – авторитетно заявил британец.

– Спёр? Или казначеем каким работаешь? – явно прикалываясь, продолжал Пауль.

– Ну-ка, дай-ка мне, – это Иван Иванович взял монетку и поднёс ближе к свету из щели поезда, повертел её и даже попробовал на зуб. – Странно, совсем недавно видел подобное. Я вам так скажу, золото кайзеровское, баварской чеканки, видите, дата и портрет их сумасшедшего короля Людвига.

– А несумасшедшие у них водились? – весело поинтересовался Пауль.

– Этот был великий романтик, потому и сумасшедший… Откуда у тебя эти деньги? – Я пожал плечами. – Да ещё и во Франции… Их надо в Рейхс-банк отнести или коллекционеру-фрицу какому-нибудь. Они оценят! Золотого обращения же нет сейчас… Поэтому, собственно, бесполезные железяки! А документов-то нет? Кто ты, парень?

Я замотал головой и решительно отобрал у них портмоне и золотые монетки.

– Немой, что ли? – задумчиво глядя на меня, произнёс очкарик. И я решил согласиться. А то что я им буду рассказывать? О том, как спасал Ричарда II? Или о катастрофе 2121 года? Я радостно затряс головой, типа – ага, немой как рыба!

– Немой? А слышит? Да ещё и при золоте? C’est des conneries!¹ – грубо сказал мальчишка и сузил глаза, с подозрением разглядывая меня.

– Чего только не бывает во время войны. Может, у него что-то психическое, видишь, били парня, – подозрительный парень хмыкнул. – Мы же не знаем его историю, да и не от хорошей жизни он в этом вагоне оказался, – спокойно говорил Бернар-очкарик.

– Вы врач, вам виднее: психическое или нет. Лишь бы он не стал тrombiner² нам мозги! – несмотря на моё чудесное знание французского на французской земле, некоторые слова из уст этого злобного парня я не понимал.

– Тебе нужна помощь? – спросил меня уже не веселящийся Пауль-«вязаная кофта». Я кивнул. – А как же тебя зовут? Я могу перечислять имена, а ты остановишь меня в нужном месте.

Я замотал головой. Эдак он целые сутки будет перебирать имена! Увидел рядом осколки кирпича, взял один и накарябал на тёмном дереве вагонной стенки: «Foma».

– Он точно психический! – воскликнул Поль. – Даже имя правильно не может написать! – парень выхватил у меня кирпичный осколок и рядом с моей надписью процарапал: «Thomas». – Так?

Мне пришлось согласиться, всё равно моё имя и латинское «Томас» идентичны. Я вновь глупо улыбнулся, подтверждая теорию Поля о моей ненормальности.

– Тебе есть куда идти в Нанси? – спросил меня Иван Иванович. Я замотал головой. – Пропадёт парень. Фрицы в таких без разговоров стреляют, хотя и очевидно, что он не еврей и не цыган.

– Где твои родители? – Я расстроенно вздохнул и отрицательно покачал головой. – Сирота, значит. Ты стрелять умеешь? – Я кивнул. – Возьмём его с собой! – решил Бернар. Очевидно, что он был здесь главный. Все, кроме мелкого Поля, одобрительно кивнули такому решению. Все, кроме Пауля, вернулись к тем местам, откуда их сорвал мой вскрик. Они были смертельно уставшие, устраивались подремать на полу и на ящиках. А человек в вязаной кофте остался со мной, сел рядом, прислонившись к стене. Посмотрел лукаво и вынул из-за пазухи игральные карты. Чик, чик, взмах – выкинул передо мной четыре туза. Перевернул карты рубашкой вверх и с тихим «Оп!» вытащил червового туза у меня из-под ворота. Пикового туза достал из своего кармана, на бубновом я сидел, а крестового обнаружили в портмоне, которое я так и держал в руках. Он фокусник! То-то у него улыбка такая нарочитая, профессиональная, и боты эти выпендрёжные! Я радостно ему улыбнулся.

– Ну, вот видишь! Улыбаться может даже приговорённый к смерти! Улыбка отпугивает страх и невезение. Ты нас не бойся, мы тебя нацистам не сдадим. Сами от них драпаем. Нашу ячейку разгромили, а мы как раз группу беглых из плена немецкого встречали, чтобы переправить на юг Франции к Петену³, там безопаснее. Ты хоть меня понимаешь? – Я кивнул. – Почти всех перебили гестаповцы. Десять беглых и четверо наших, – Пауль откинул голову и закрыл глаза, мучительно сглотнул. – Так что люди нам сейчас нужны. Так что давай, приобщайся к общему делу! То, что ты говорить не можешь, – ерунда! Бегать, стрелять, свободу любить можешь? – Я кивнул. – Ну вот, наш человек! Меня зовут Пауль, вообще-то я немец. Да только вот не угодила моя семья новому режиму, предоставляя цыганам работу в цирке. А как без них? Отобрали у нас цирк, только я и остался от цирковой династии Краузе, и то случайно… Отец и сестра с чёрными треугольниками⁴ канули в безвестность. Мать… убита. Только я в лапах нацистов не был. Это вон русский Иван из плена бежал, сквозь всю Германию. Он учёный и посчитал, что до Франции будет ближе, чем до русской линии фронта. Да и говорит, что русский канцлер Сталин указ написал о том, чтобы всех военнопленных стрелять, как изменников. Наш Поль тоже много пережил. Не смотри, что он такой резкий и непримиримый. Мы его еле живого из застенков гестапо вытащили. Пытали его, жгли, резали, били. Бернар колдовал над мальчишкой, выходил. Так Поль теперь как зверёныш: пули кончились – он зубами в горла фашистские вгрызается. Никому не верит. Никого не любит. Никого у него нет. А Бернар врач бывший. Он из Меца. Рассказывал, что когда нацисты в город пришли, то его клинику сожгли и всех больных вместе с ней. Он и его персонал спасли только пару стариков. А жена его сгорела. Вот с того сорокового года он и в Сопротивлении. А в шляпе – это Шон. Не дай бог его назвать «британцем»! У-ха-ха! Он – ирландец! Он журналист. Вообще, он самый безыдейный. Он ищет кого-то на оккупированной территории – то ли сестру, то ли брата, то ли невесту, то ли друга. Но так как он нормальный человек, оказался с нами. Он неразговорчивый, хоть и журналист, но смелый мужик и надёжный. Вот со всеми тебя и познакомил.

Как мог обаятельно я улыбнулся Паулю. Он мне нравился всё больше. Такие страшные вещи рассказывает, а держится бодро, сверкает в темноте голубыми глазами. Тёплый он человек, притягивает каким-то добродушием и лёгкостью общения.

– А как узнать о тебе, Томас? – Я пожал плечами. – Ты хоть патриот? Понимаешь, что с нацизмом нужно бороться? – Я свёл сурово брови и сжал в солидарном жесте кулак, типа «No pasaran!»⁵ – Молодец! – Пауль похлопал меня по плечу. – Твои родные воюют? – Я охотно кивнул, осознав, что как раз сейчас мой прадед где-то собирается Днепр форсировать, а другой уже погиб в 1941. – Живы хоть? – Я печально замотал головой. – Значит, сам Бог тебе велел маки⁶ помогать! А теперь нужно отдохнуть, до Нанси пару часов. Кто знает, что нас там ждёт?

Мне спать совершенно не хотелось, и, видя неловкую попытку прикорнуть всё-таки промеж ящиков, а не на них, я выразительно указал Паулю на свои колени. Он, ничуть не смущаясь и не ломаясь, удобно устроился на полу, сложив на меня голову, и почти мгновенно уснул. Через некоторое время из-за ящика высунулась голова Бернара. Очкарик, увидев сцену полного доверия, покачал головой осуждающе, а встретившись со мной взглядом, сказал:

– Да, наш Пауль такой… болтун и артист. Рассказывает вечно Бог весть что! А ты не подведи меня в Нанси… почему-то я поверил тебе…

Я только кивнул. Что ж, сам выбрал такую тактику поведения! Буду играть немого дальше, пока это даже удобно. Беглецы вскоре все утихли. Все заснули. Что же у них там произошло? Гибель товарищей, подлая подстава, нежданная засада. Пока до меня всё равно не доходила вся опасность этого времени. Удивительно же побывать в пекле главной войны человечества! Все эти миллионы жертв и миллионы страдальцев виделись киношными героями. Вот сейчас мы приедем в город Нанси, будем скрываться, расклеивать листовки с воззваниями Шарля де Голля, убивать мерзких палачей гестапо, прятать беглых узников германского фашизма… Круто! В этом времени мне хотя бы идеи и ценности близки и понятны, не то что в XIV веке! Там какие-то далёкие интриги и совершенно чуждые мне обязательства. А тут общечеловеческая трагедия, насмотренная и начитанная мною с самых малых лет. Пробивались, конечно, и здравые мыслишки, что, дескать, «пуля-то – дура», разбираться в том, кто тут настоящий, а кто из будущего, не станет. Но я гнал от себя здравый смысл, развивая фантазии о том, чем могу быть полезен маки.

Ехали долго, то замедляясь, то ускоряясь. Правая нога затекла от тяжёлой лохматой головы Пауля. Говорили, что ехать часа два… Наверное, ещё минимум с полчаса до Нанси. Но поезд вдруг плавно остановился. Звуков станции вроде никаких: ни свистков, ни объявлялок, ни шума маневровых локомотивов. Как будто посредине поля или леса остановились. Тишина. Но вдруг снаружи топот бегущих людей. За стеной вагона кто-то остановился и по-немецки громким шёпотом о чём-то распорядился, я разобрал только брендовое немецкое «шнеллер». Так, почему шёпотом? И что за люди посреди леса? Не разыскивают ли моих друзей? Толкаю Пауля и сразу закрываю ему ладонью рот, чтобы спросонья ничего не сказал вслух. Показываю недоумевавшему фокуснику в стенку и изображаю испуг на лице. Он прикладывается ухом к дереву. Там ещё что-то сказали по-немецки. Пауль дёргается и стремительно преображается. Из несколько расхлябанного кота-болтуна-мурлыки он превратился в опасного хищника с безумным оскалом, отвердевшими мышцами, прищуренным, злым взглядом и ниоткуда появившимся пистолетом в руках. Он с грацией кошака обогнул ящики и ткнул каждого из спящих людей, что-то изобразил жестами. Все тут же схватили свои скудные вещи, вытащили оружие, собрались около двери. По сигналу Пауля, который так и прислушивался к звукам извне, резко открыли дверь. Казалось, звук ошеломительно громкий, громче, чем бой моего сердца. Сначала спрыгнул Поль, потом Пауль. Он махнул остальным. Не понимаю, сколько сейчас времени. На улице темно, может быть и девять вечера, а может и два ночи. Звёзд нет, небо затянуто тучами. Фонарей тоже нет, состав остановлен посреди необжитого пространства. Холодно. Пауль помогает вылезти русскому, так как у того ранение в ногу, он немного прихрамывает. Вдруг откуда-то от дальних вагонов тоже лязг открываемой двери вагона и крик в нашу сторону. Все замерли. И только Пауль смело крикнул в ту сторону:

– Хер официа, вир нойнте ваген! Хиа райн!⁷ – и подмигнул мне, принимая моё прыгающее из вагона тело. Последним спрыгнул Шон, и мы гуськом друг за другом побежали сначала по насыпи около состава в сторону головы поезда вслед за Полем. Потом Поль свернул в кусты, что появились на обочине. В то же мгновение все услышали выстрел и истеричный немецкий возглас простуженного горла. Такое ощущение, что топот сапог разбудил то ли землю, то ли мой страх. Фрицы поняли, что мы сбежали, но ещё где-то рядом.

Дорожка, по которой гонит нас Поль, скользкая, по бокам же длинная, бурая от осенней депрессии и мокрая трава. Штаны мгновенно пропитались влагой, пару раз чуть не навернулся, но мне не так тяжело, как Ивану. Он хромает всё сильнее. Поль впереди иногда поворачивается и коротко предупреждает:

– Осторожно!

Мы бежим пригнувшись, и благословенная ночь укрывает нас своей маскировочной сеткой темноты. Попытался оглянуться – посмотреть, где остальные, успевают ли? Но Бернар с изменившимся лицом сурово ткнул меня в спину:

– Беги!

Но я успел понять, что Шон и Пауль отстали, они уводят от нас фашистов. Чёрт! Послышалась перестрелка! Беспорядочная и страшная: автоматные короткие очереди и единичные выстрелы разных калибров. Чей-то жалобный вскрик! Жадно вслушался: нет, не Пауль! Они живы… живы… живы… и наткнулся на спину Ивана. Почему остановились? Мост через реку. Железнодорожный.

– Мозель, – пояснил мне Иван. Видимо, так река называется. А потом Бернару: – Будем их ждать.

– Нет, Поль останется здесь, а мы пойдём на тот берег. Так будет быстрее. Давай, Иван, первый!

Мост железный, технология облегчённых конструкций. Старый мост с каменными арками разрушен, его руины белеют из воды и на берегу. Иван сжал зубы и двинулся по железным рёбрам одноколейного моста, запрыгнул на сам путь и, хромая, побежал в темень по шпалам. Бернар хлопнул Поля по плечу и сказал:

– Ты помнишь? Улица Пуанкаре, трактир Аннет. Удачи! – и полез на мост. Скоро исчез и он.

– Теперь ты! – приказал мне Поль. – От моста направо прыгай в овраг. Пошёл!

Я полез на мост, вскарабкался на железяки и уже было спрыгнул на полотно, но почему-то оглянулся. Поля не было! Он не провожал меня внимательным, заботливым взглядом. Он побежал обратно, помогать Шону и Паулю. Неужели я побегу за Бернаром, в тёплое убежище? И я полез обратно. Что за геройство? Кому оно нужно? Наверное, мне захотелось помочь Паулю. Я побежал обратно по дорожке, но Поля нигде не было. Шум в кустах и вскрик, я туда. Блин, темно, под ногами грязь, натыкаюсь на стволы, запинаюсь за корни. Стон. Осторожно ступаю дальше, нога чуть не сорвалась вниз. Здесь яма! Бухаюсь на корточки, заглядываю вниз. Там человек.

– Э-э-э… – издаю я трубный звук.

– Томас? – человек заметил меня и тяжело поднялся, тут же схватился с шипением за свой локоть. Это Шон. – Я упал и ранен. Помоги выбраться!

Я лёг на живот, вытянул руки. Шон схватился левой рукой за моё запястье, я с трудом согнул руки в локтях, подтягивая за собой мужчину. Правой рукой ирландец ухватился за мокрую траву и потянул тело вверх. Его лицо становится близко: глаза белые – навыкате, зубы белые – сжаты, сквозь них белым стихом какие-то протяжные матросские ругательства. И, как издевательство, белый воротник рубашки; я начинаю отползать, тащу его за собой, дальше, дальше. И р-р-раз, он толкнулся и вынырнул наружу. Прямо на меня. Мы лежим – все в грязи, тяжело дышим.

– Надо идти, ты знаешь куда? – Да, я киваю. Теперь, когда мы встали, я увидел, что правый рукав у Шона не только в грязи – разодран и в крови. Он мне кивает, дескать, вот, так получилось, и мы бежим по дорожке назад к мосту. О, чудо, на пятачке рядом с мостом Пауль. Он бросается к нам.

– Шон! Куда ты делся? Ты ранен?

– Да, шальной пулей, уже когда уходили. А потом я в яму упал. Не знаю, как так произошло. Как будто толкнул кто-то. Там чья-то вырытая могила… Наш новый друг меня вытащил.

– Молодец, Томá! – Пауль душевно меня приобнял – и назвал меня так по-родному, с ударением на последний слог. – А где все? За мостом?

Я кивнул и показал жестами, что нужно по мосту и направо в овраг. Пауль понимающе кивнул и помог Шону взобраться на арматуру моста, заскочил сам, и они побежали в темноту. Теперь и я. Не успел залезть:

– Ты здесь? Дьявол! – за моей спиной объявился Поль. – Вот ведь балласт! Пойдём, быстрее! Может, успеем до поезда! Наших видел? – Я кивнул, а он толкнул меня в спину. Поль тоже был мокрый – видимо, тоже лежал в траве и стрелял, от него так и несло безумием войны и духом смерти.

Мы взобрались на мост, перемахнули через балки и пошли по шпалам на ту сторону Мозеля. И трети не прошагали, как в спину ударил пронзительный звук паровозного гудка. Как это бывает в тупых фильмах, так и у нас с Полем: вместо того чтобы впилить вперёд, мы остановились и стали всматриваться в сторону страшного звука, который нарастал.

– Bordel de merde! – громко выругался французский мальчиш-кибальчиш. – В сторону! Не успеем, это наш товарняк идёт! – И ринулся к «перилам» железного моста. Ринулся слишком резво, слишком импульсивно, так как, перескочив заграждение, темперамент замотал худое тело и вместо того, чтобы удержаться на тонком выступе ногами, он сразу сорвался, повиснув на руке на нижней перекладине… а в правой руке у него по-прежнему оскаленный маузер. Чёрт! Я подался за ним! Тем более что локомотив громоздко внёс свою громаду на мост. Блядь! В такие моменты и ноги, и руки не слушаются, в груди обрывается сердечко и дрожит на одном волоске, от уха до уха вакуум, а в коленках свинцовый мандраж. Но я успел убрать свои мощи с пути бездушной машины и перебросить себя по ту сторону, уцепившись за балку и выступ. Сквозь подвижный грохот товарного поезда услышал крик:

– Томá! Держи меня-а-а… – Понимаю, что парень не удержится на вибрирующем мосту, да ещё и на одной руке. Шажок, ещё… оказываюсь ближе к Полю. Хоп, и хватаю его за предплечье, а он так пистолет и не отпускает, гад, я же не удержу, если он сам не уцепится за меня! Поль начинает дёргать ногами, чтобы крепче ухватиться левой рукой, у меня съезжает одна нога, чёрт! Кругом всё наполнено адской какофонией гудения поезда, стуком колёс по перемычкам рельс, воем ветра, матом висящего парня. Тяну Поля вверх, но это тяжело и неудобно, надо дождаться, когда пройдёт поезд. А он бесконечен: ухает и ухает межвагонными прострелами. И… левая рука Поля таки соскальзывает с железяки. Чёрт! Не удержу, улечу с ним на студёное каменистое дно беспечной реки. Нет, терпеть, не отпускать, спасти, пусть это будет мой крохотный вклад в их дело! Вдруг до меня доходит, что Поль ногами что-то делает, мотает их из стороны в сторону, он раскачивает тело… Помогаю. Р-р-раз, два, тр-р-и… И оп! Поль вновь цепляется левой рукой за перекладину моста. Уф-ф-ф… становится немного легче. Пауза… Ещё немного, и поезд стих раскатистым эхом, оставляя за собой мазутный дух. Теперь надо выбираться. Но как? Пытаюсь ухватиться удобнее, пыхчу, но подтягиваю тело к перекладине, тащу за собой висящего товарища. Вроде маленький, а такой тяжёлый. «Ы-ы-ы-ы…» – вырывается из меня протяжный стон бурлака… «Э-э-эй, сюда, на помощь!» – кричит Поль, явно рискуя, ведь могут и фрицы прибежать «помочь».

Но Бог на нашей стороне! Я скорее услышал, а не увидел бегущего к нам Пауля. Как он вовремя! Без охов и криков он перегибается через перекладину, обхватывает мою руку и тянет вверх. Поль цепляется за верхнюю перекладину, Пауль – ему за одежду и переваливает на себя. Потом помогает мне. И вот мы бежим по мосту на спасительную сторону. У меня ощущение, что моя левая рука вытянулась и волочится за мной, ударяясь о каждую шпалу. Тело просто негодует! Таких физических нагрузок: сначала семь часов в седле, через полтыщи лет труд бурлака – я не перенесу!

Нас ожидают все: встревоженные лица, выговор Полю за то, что не переждал поезд, а побежал, поторопившись, похлопывание меня по плечу, беглый осмотр раны Шона… Буквально минута, и вновь в путь… Теперь быстрым шагом, впереди Бернар. Он знает местность лучше всех. И ведёт нас по скользкой фермерской дороге, мимо небольшой дубравы, через каменистый шумный ручей, стороной от одиночных белых домов с черепичными крышами, вновь на грунтовую дорогу. Когда вышли в сонный город, стало сложнее, так как теперь двигались перебежками от дома к дому, разделившись по двое. Поль молча ткнул в меня, когда разделялись на двойки – видимо, признал. Все добирались до места разными путями, разными улицами. Комендантский час толпой пересечь трудно. Вот и бежал за мелким героем сквозь пустой рынок, через маленький парк, по гулким брусчатым переулкам. Пару раз пришлось залечь от патруля. Но Поль был отличным сталкером, поэтому к цели мы пришли первыми.

Фасад маленького ресторанчика «Les debuts de Annette» щедро увешан горшками с увядшей петуньей. На стук в окне появилось женское лицо. Поль сказал:

– Мы от дядюшки из Меца с хорошими вестями.

Женщина в окне поджала губы, но всё-таки открыла дверь.

– Только двое? – вместо приветствия спросила она.

– Нет. Должны прийти ещё четверо. Мы идём со стороны Томблена, пришлось выйти раньше.

– За мной! – скомандовала женщина и повела нас мимо уютного зала кафе в кухню и в подвал. – Я Аннет. Наши люди ждут вас и уже наслышаны о том, что произошло. Переждёте пару деньков у меня, а потом решат, куда вас направить. Здесь осторожно, направо. Голову ниже. Сейчас принесу воды и еды, через час придут работники, поэтому лучше вам пока не высовываться.

Мы оказались в небольшой чистенькой комнатке, в которой стояло два топчана и древняя кровать с чугунным ажурным изголовьем и с кучей подушечек на постели. Аннет поставила керосинку на маленький круглый стол и удалилась.

– Вода – это хорошо, – неожиданно объявил не разговаривающий со мной Поль и начал раздеваться. – Ненавижу грязь, всё тело чешется. Надо успеть до того, как все придут.

Аннет принесла таз с водой, поставила его на пол, а на кровать повесила полотенце. Я с удивлением наблюдал, как Поль разоблачается. Догола. Аккуратно складывая одежду на топчан. В тёплых жёлтых бликах тусклого света его тело казалось нереальным, выточенным из слоновой кости. Он, ничуть не стесняясь меня, смочил маленькую тряпицу водой и, наклонившись над чаном, стал обтирать руки, шею, грудь, живот, бока, пах, бёдра, часто ополаскивая тряпку. Пройдясь раз по телу, повторил подобное омовение и быстро похлопал себя сухим полотенцем. Посмотрел на меня, улыбнулся (!!!) и попросил:

– Протри спину мне, пожалуйста! – и протянул мокрую тряпочку. Мне не трудно, конечно, но, наверное, я испорченный мирной жизнью сибарит. Я смотрел на него и понимал, что думаю о том, насколько он хорош в сексе. Да, я возбудился. Но показывать это было бы паскудством высшей степени. Я взял тряпочку и решительно подошёл к парню. Он повернулся ко мне спиной. И вся моя похоть испарилась: спина была покрыта хаотичными рубцами разной формы. Почти сплошь, до ягодиц. Я оторопел. – Ну? Что застрял? Любуешься?

Как мог нежно я помыл его спину, дважды полоща тряпку, потом накинул на него полотенце, и даже под махровой тканью мои ладони почувствовали неровности кожи. Это его пытали в гестапо! «Жгли и резали», – как-то так сказал Пауль. Бедный мальчик! Ему ведь не больше двадцати, а уже закалён и выжжен дотла. Не мог убрать руки с его плеч, хотелось передать как-то сочувствие своё, своё восхищение. Но Поль вдруг повернулся, оказавшись близко, пронзил меня тёмно-синим взглядом, обвил руками за шею, прижавшись всем телом ко мне. А через мгновение сказал в ухо: