Текст книги "Время — деньги (СИ)"

Автор книги: Старки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Конечно умею, не зря же я столько учился!

– Наверное, он ахеец! – вмешался узкоглазый. – Цена увеличивается!

– Не нравится мне этот знак, – хмуро проговорил Клейтос, – явно рабский, но его легко снять, клейма беглого нигде нет, тело изнеженное, гладкое. Может, он в каком-то особом лупанарии⁴ служил? На эллина он не похож, на иудея тоже. Очевидно, что он не гражданин… Как бы он не оказался чьей-то собственностью!

– Я не собственность! Я свободный человек! – возмущённо заявил я. Не сдержался, хотя здравый смысл уже брал верх. По крайней мере я решил молчать о крестике. Если это Римская империя где-то начала эры, то о христианстве лучше не упоминать.

– Мы быстро продадим его! Гладкий, белый, молодой, красивый, да ещё и образованный… Может, заберём этот знак и переплавим, никто его и не опознает! – узкоглазый уже подсчитывал доходы от продажи меня, такого раскрасивого.

– Нет, пусть знак висит. Тут явно какой-то культ. Как бы иноземный бог нас не наказал! Мне хватит проклятия Митры! У равеннского понтифика Забеди спросим позже. А сейчас заткни его. Осталось четыре мили до Классиса! Пусть он едет тут, чтобы Гелиос не испортил его кожу, – суровый Клейтос выбрался из повозки и обратно бросил ребёнка, который на удивление спокойно переносил такое варварское обращение. Узкоглазый, умело завернув край моего плаща в узел, заткнул мне рот и прижал меня своей спиной к стенке повозки. У меня есть время подумать. Непонятно, почему я не просыпаюсь. Да и вообще всё происходящее на сон совершенно не похоже. Прежде всего, своей реальностью и логичностью. Нет никаких удивительных метаморфоз, несоответствующих сюжету вещей и слов. Мельчайшие детали: грубый шов на тунике узкоглазого, железный ошейник на шее мальчишки, названная дата, упоминание римских понятий, эта ромейская борзость и разговоры о рабстве, моё удивительное знание латыни, кипарисы и каменная дорога с выверенной колеёй. Что это? Я, знакомый с особенностями исторических реконструкций, могу отличить оригинал от контрафакта. То, что я вижу вокруг, совсем не похоже на подделку…

Мы ехали несколько часов. Узкоглазый принялся чинить свои сандалии. Красивая девушка равнодушно рассматривала меня. Ребёнок уснул. Лохматый мальчишка с тоской взирал наружу, на свободу. Ни разу не остановились, изредка мангоны перекрикивались, только однажды мимо проехали, видимо, всадники, заставив повозку и рабов съехать с колеи. От шерсти во рту подташнивало, рыпаться и возмущаться я считал излишним, ибо всё-таки ждал пробуждения. В какой-то момент заснул.

Но когда открыл глаза, понял, что ничего не изменилось, я всё ещё в какой-то ирреальности по типу Древнего Рима. Повозка стояла, снаружи гомон, девушка в шароварах испуганно прислушивалась к тому, что происходило за стенкой. Полог вдруг откинулся, и громила Клейтос ухватил меня за ногу:

– Вылезай! Эй, детёныш, ползи сюда! – это он крикнул ребёнку. Выбравшись, я увидел низкие постройки из белого камня с арочной колоннадой, несуразную площадь, заполненную деревянными помостами разной высоты, прямо рядом с нашей повозкой основательный колодец, напротив шумная таверна, откуда слышались пьяные крики. Клейтос повесил на шею ребёнку маленькую табличку на верёвочке, я успел прочитать: «Три года. Здоров». У меня же он отобрал плащ, выдернул кляп и повелел: – Снимай штаны!

Увидев, что, во-первых, я не собираюсь оголять зад, во-вторых, со связанными руками это сделать проблематично, Клейтос вытащил нож из-за пояса и, бесцеремонно задрав тунику, подрезал пояс. Штаны упали сами. Здоровяк-мангон свистнул, а я даже запереживал: что он там такого особенного увидел?

– Тэрон! Ты посмотри! Он как мальчик, весь гладкий!

Подошёл узкоглазый, внимательно изучая мои ноги и достоинство. Довольный, римский придурок!

– Друг мой, похоже Фортуна к нам добра. Мы будем подобны глупым чайкам, если продадим его меньше чем за десять денариев. Давай-ка напишем…

Узкоглазый Тэрон вытащил из повозки табличку на верёвке, приложил её к моей испуганной груди и чёрным камешком вывел: «Искусен в эросе, послушен, образован, знает медицину, философию».

– Как тебя зовут? И откуда ты? – грубо спросил меня Тэрон.

– Имя моё – Фома. Я из Питера! – решил я обескуражить работорговцев.

– Хм… Напишу «Фо-ма, сын вождя из Паннонии», – совершенно не растерялся узкоглазый. Клейтос тем временем расшнуровал завязки на щиколотках и выпростал мои ноги из штанов. И меня сразу же подтолкнули к другим рабам, которые смотрели тоскливо и устало на всё это безобразие. – Всё, идите, я тут подожду Мария Луция, он должен прийти за этой силицийкой и её братцем, – Тэрон изобразил даже какой-то победный жест, – не забудь, что тех троих заберёт ланиста⁵ из Анконы, никому больше не продавай, вообще не выставляй их!

Клейтос кивнул, взмахнул хлыстом и погнал нас как баранов вглубь площади. Мы дошли до небольшого дощатого подиума. Трёх мужчин-рабов посадили на землю за помостом, прикрепив их руки цепями к крепким крюкам. А меня, женщину с ребёнком на руках, одного старика и ещё двух женщин (все с табличками на груди, кроме меня – моя «рекламка» в руках у работорговца) толкнули на помост. И дальше – ужас! Бородатый мангон (я так и не узнал его имени) вдруг задрал мою тунику вверх, поднимая вместе с подолом руки. Я даже не успел дёрнуться, как этой же туникой руки были перетянуты по кистям, поверх верёвки, моё оголённое тело чуть приподняли и навесили этим самым комом ткани на острый крюк, что хищно торчал из крепкого столба посреди помоста. Нормально! Я голый на обозрение всем этим людям выставлен! Да, это сон, во сне часто так бывает, что видишь себя голым… Блядь, но мне это не нравится!

– Эй! Суки! Какого чёрта! Я свободный человек! Я не раб! Как вы смеете!

– Не ори! А то продам в лупанарий! – это меня больно шлёпнул по щеке Клейтос, он же ловко повесил на шею мне табличку с моим именем и с дипломом по философии, медицине и эротике. Остальной живой товар выставили позади меня. Видимо, я был «товаром дня». Этот же Клейтос стал вещать басом православного батюшки. – Ценный товар! Образованный юноша, умеет читать и писать, знаком с учениями древних, знает Гомера и Вергилия. Но главное, посмотрите на эту белую кожу, на его формы, на бёдра, на эти губы! Они будут ублажать вас, не уставая! Храм Юпитера предлагал за этого раба десять денариев, но мы привезли его сюда, в богатую Равенну. Ведь здесь живут истинные ценители красоты и юности! – короче, рекламный спич, который не вызывал во мне улыбку. Напротив, только сейчас на меня напала паника, почему-то именно эти лживые слова убедили меня, что вокруг меня не ложь, не сон, а вполне реальные богатые и бедные жители древней Равенны, которые рассматривают моё тельце, причмокивают, но мотают головой, дескать, «дороговато»!

Я глупо подскакивал, пытаясь «сняться с крюка», подозреваю, что этим только веселил похотливых зевак вокруг. За попытками пыхтения и освобождения не заметил, как на помост запрыгнул прилично одетый поджарый мужчина. Черноволосый, с аккуратными бородкой и усами, хищным орлиным носом, блестящими карими глазами, его тело окутывала тяжёлая тога с пурпурной полосой по краю. На пальцах этого человека красовались массивные кольца. Я сразу же почувствовал их грубый орнамент и выпирающие камни, так как он провёл рукой по моей шее, груди, животу, сжал член, похлопал по бедру.

– Убери руки, козёл! – как мог грозно заорал я.

Мужик улыбнулся:

– Послушный, говоришь? Апата⁶ твоя супруга! Но юноша действительно хорош! Он ведь совсем не мальчик! А волос нет! Кожа очень мягкая и белая, да и волосы необычные!

– О дорогой Лукиан Тавр! Как хорошо, что ты оказался здесь и вполне можешь восхититься этим товаром! Ты взгляни на его зубы! Их много! И они белы! А как от него пахнет? Черпать его, словно пить мульсум⁷!

– А ты что, черпал уже? – усмехнулся тот, кого назвали Лукиан, при этом он, конечно, взглянул и на мои зубы, которые пытался ему продемонстрировать Клейтос своими грязными пальцами, залезая мне в рот. – Хотелось бы неиспорченный товар! Покажи-ка его задницу! – Меня развернули так, что я уткнулся лбом в столб, руки вывернуло, и я опять взвыл. Мою спину и задницу ощупывали на виду у всех! И палец в кольце даже попытался проникнуть в анус!

– Ах ты, хуеглот! Ты, блядь, поплатишься! – вопил я.

– На каком это он языке говорит? – спросил Лукиан, наглаживая мне ягодицы. – Он знает науки? Ты не лжёшь?

– Язык варваров! А знает он много! Эй! Скажи, про Луция Сенеку слышал?

– Вот я вырвусь и тебя разложу и по Сенеке, и по Зенону, и по Эпиктету с Марком Аврелием! Мало не покажется! И придётся тебе стоически терпеть, как я наебну тебя, суку! – совершенно философски накрикивал я.

– Вот видите, господин! Он знает много! Его цена оправдана!

– Хочу его! Держи двенадцать денариев – и этот раб мой!

И эти уроды договорились! Чтобы я не орал, мне перевязали рот какой-то тряпкой, отвязали от столба, опустили тунику, и мой теперешний хозяин поволок меня с помоста и с этой площади. Передал здоровому парню с добрым лицом и грозным пучком прутьев за плечом. Я вспомнил, что в Риме с фасциями ходили ликторы, телохранители древних царей и должностных лиц. Этот слуга возомнил себя ликтором цезаря? Уроды! Все уроды вокруг!

– Отведи этого в домус, в комнату к Палле. Я в терму, на цену⁸ пусть приготовят больше сладостей. – Лукиан запрыгнул на двухколёсную лёгкую повозку и скрылся за поворотом узкой улочки, распугивая прохожих скоростью. Здоровяк вытащил из-за пояса верёвку и повязал её к уже имевшимся узам на запястьях, дёрнул и повёл меня как овцу в сторону, обратную от той, куда уехал хозяин.

– Не переживай! – неожиданно стал говорить со мной охранник, пока я крутил головой, рассматривая город. – Тебе повезло, господин у нас хороший, добрый. Если будешь ласковым, то будешь, как Палла, финики есть и молоко пить, будет тебя украшать и в цирюльню водить! Господин Лукиан Фабий Тавр легатом был! Получил латифундию вдоль Попилиевой дороги за службу. Но как только начался этот хаос с цезарями! – здоровяк остановился, воздел руки к небу и вскликнул: – Аве Гению Деция! – опустил руки и пошёл дальше. – Так вот, господин ушёл от службы. Говорят, его назначат скоро прокуратором в Мезию. Лукиан Фабий хороший человек, война не сделала его слишком жестоким. Зверинца для услады у него нет, гладиатора личного он не имеет. Никого ещё на остров Эскулапа не отправил! Только Палле не доверяй слишком! А я – Иоаннис, присматриваю за имуществом хозяина…

Он что-то говорил ещё, но я с каждым шагом всё отчётливее понимал. Что ни черта это не сон! И сандалии трут, и воздух морской чувствую, и пейзажи города совершенно незнакомы, моё подсознание ни при каких обстоятельствах не способно выдать такую картинку. Это не сон! Как я тут оказался? На какой машине времени прилетел? Может, та комната, которую я снял, – портал в иные измерения? И, пожалуй, теперь нужно думать, как выжить здесь и, главное, как вернуться обратно…

Мы пришли к длинному одноэтажному дому с глухими стенами. Но когда оказались внутри, я понял, что вся красота и удобства дома были обращены к домочадцам: здесь и то мраморный, то мозаичный пол, и прелестный дворик с легковесной колоннадой, и внутренние окна, и фрески на стенах, и прямоугольный бассейн с мраморной косицей по периметру, и фонтанчик с черепашками и лилиями. Полагаю, что настоящей красоты я ещё и не видел, ибо Иоаннис тащил меня через садик-перистиль к задним комнатам и по узкому коридору к, очевидно, узким комнаткам с тяжёлыми внешними запорами. Одну из дверей он отпер, открыл и втолкнул меня внутрь полутёмной комнатки. Бережно развязал верёвку на руках и прежде, чем уйти, сказал:

– Вода свежая, фаллос возьмёшь у Паллы, приготовься.

Добрый надзиратель ушёл. Я остался один на один с, как мне сначала показалось, мальчишкой. В комнате была только широченная деревянная скамья с истёртым войлочным покрытием, а в углу стояла низкая бадья с водой, рядом лежали какие-то скребки, щёточка, маленький керамический сосуд. Мальчишка стоял у узкого окошка, которое пропускало жалкую полосу света. Обратив на него более пристальный взгляд, я даже вздрогнул: чёрные густые волосы, маленькие круглые, чуть оттопыренные уши, синие лучистые глаза, вздёрнутый капризно нос, идеальные губы и даже родимое пятно на шее. Очень похож на моего Пашку! Но, пожалуй, моложе. Ему, наверное, всего лет шестнадцать-семнадцать. Парень, одетый в чистую тонкую тунику с разрезами по бокам, с подозрением уставился на меня. Надо было начать знакомство:

– Ты Палла? – спросил я.

– А ты кто? – прищурившись, не ответил мальчишка.

– Я Фома. Я не местный. И я не раб!

– А кто? – криво усмехнулся Палла.

– Я свободный гражданин России, в университете доучиваюсь! – гордо заявил я. – А эти меня схватили!

– Всех схватили. Я тоже был в Иллирике свободным человеком и учился. У нас свои рабы были! Так что не кричи! Иоаннес сказал, чтобы ты готовился… и что же ты умеешь делать? Что-то особенное?

– Смотря о чём ты спрашиваешь. – Но Палла опять не ответил, он только поближе подошёл ко мне и стал меня придирчиво разглядывать. А я начал вновь считать, что я во сне, так он был похож на Пашку.

– Н-да… Ты воскресший Антиной? Я только однажды видел такие белые волосы и такую белую кожу. Тебе даже не нужно пользоваться мелом. Тебя закрывали паллой как женщину? И ещё ты слишком высок, почти как хозяин. И волосы у тебя какие-то сухие. А нитка на шее? Это тебе хозяин такое подарил?

– Нет. Это… это такой амулет.

– Странный… Я видел, как беглого распинали. Зачем такую страсть носить? – Палла вёл себя несколько странно: говорил заторможенно, смотрел не в глаза. А потом вдруг завёл руку под свою тунику, покрутился, поёжился и вытащил из зада длинный серый камень и протянул мне. – На, растягивай, раз уж ты пойдёшь к хозяину…

– Это… это что? Такая пробка, что ли? Гранитный самотык? – я обалдел от такой простоты: вынул из себя и подал мне! – Я не собираюсь под него ложиться!

– Да? Но ведь не он под тебя, – Палла посмотрел вроде с иронией, но в тоже время с каким-то надломом. – Ты хотя бы опытный?

– Опытный, но под любого не лягу! – гордо поднял я подбородок.

– Он – не любой! Он твой хозяин. – Палла не дождался, что я возьму гранитный фаллос, положил его на край деревянной кровати и забрался на неё сам, лёг ко мне спиной и пробурчал: – Зато меня накормят нормально.

– В смысле? А меня не накормят? – Я сел по-турецки рядом с ним.

– Ты поешь у господина. Семечек и ягод…

– Эй! Палла! Расскажи мне об этом месте, о Лукиане этом. Я же не местный и ничего не понимаю. Сообразил только, что стал рабом и меня собираются иметь. Странно, но я иногда фантазировал на эту тему. Мы даже разыгрывали это с… ну, с одним человеком. Но чтобы вот так! Я не смогу с незнакомым мужиком…

– Тебя разве спросят?

– А ты здесь давно? Как ты оказался в рабстве?

– Три года почти. Господин тогда служил. Их легион отправили мятеж подавлять. Всех, кого не убили, продали в рабство, а меня господин к себе забрал для удовольствия.

– Вот урод! Ты же совсем ребёнок был!

– Не ребёнок! Я уже акинаком мог любого сразить! А Лукиан меня раненым подобрал, спас, иначе я бы сдох.

– Спас и превратил в игрушку! Похотливый мерин! – я чувствовал, что ярость во мне просыпается, ненависть к этому «спасителю». – Ты его ещё и оправдываешь! Скажи ещё, что благодарен ему, что он «добрейший человек»!

– Не добрейший, конечно. Под ним тяжело, про то, что мне больно, он вообще не думает. Хозяин берёт несколько раз за вечер. А фаллос у него очень большой, ты бы приготовился… Он от хныкания может взбеситься, а если орать начнёшь, так побьёт.

– Ты орал, а он тебя бил? – почему-то даже дышать стало тяжело.

– Это раньше. Сейчас я умелый. Знаю, что ему нравится, как его успокоить, как остановить. Если положишь ладони на его ягодицы и сожмёшь, то он потише толкается. А если скажешь, что ты «тревер», вообще растает и замурлыкает как кот!

– Что значит «тревер»?

– Это такой народец в Галлии проживает, воинственный. У него там какая-то запретная любовь случилась. Девушка была из этого племени. Вот он и тает от памяти.

– Девушка? Может, у него ещё и жена есть?

– Была. Ушла. Наверное, не выдержала.

– Значит, он и её бил? Блядь! Куда я попал? – Я заметил, что на матершинное слово Палла отреагировал – удивлённо повернулся. Н-да, римского мата я не знаю.

– К Лукиану Тавру, – наивно ответил он на мой риторический вопрос. – Я очень рад, что ты тут. Я отдохну – может, меня отправят помогать на кухню. Лишь бы не продал в лупанарий. Там совсем смерть.

– Палла, неужели никак нельзя освободиться? Сбежать? Выкупиться? – Парень вновь удивлённо повернулся ко мне и теперь уже не отворачивался, уставившись своими сумасшедше-родными синими глазами. – А что? Давай сбежим! Мне вовсе не улыбается стать подстилкой этому Тавру.

– Это невозможно. У меня обруч, – он показал на шее то ли железный, то ли серебряный ошейник. – Вернут и клеймо поставят, тогда точно в лупанарий. А выкупиться? Как это? Чтобы я сам себя купил? Так бывает?

– Мы можем предложить такое Лукиану! Меня купил за 12 денариев. Это же серебряная монета? А мы заплатим золотом.

– Золотом? Ауреями? Откуда мы их возьмём?

– У меня есть!

– Целый ауреус! – Палла даже уселся и стал притягательно ближе ко мне. Чёрт! Как же он похож…

– И не один! – я с радостью наблюдал за смятением и надеждой на его лице. Я в этот момент понял, что сделаю всё, чтобы вытащить мальчишку из этого дома. И если в моём веке Пашка кинул меня, то здесь я буду с ним. Я шёпотом стал рассказывать наивному мальчишке, где спрятал ауреи и как мы сбежим далеко на север, за Альпы, где нет рабства и римского разврата. – Надо только как-то выбраться из дома, чтобы забрать деньги и чтобы надсмотрщик не заметил!

– Но даже если нас отпустит Лукиан Тавр, мы попадёмся в лапы публиканов, или эдилов, или разбойников! Как только увидят мой обруч и твой крест…

– Так если мы откупимся от Лукиана, он же снимет этот знак!

– Всё равно. Это очень опасно. За белыми горами галлы и тевтоны – они свирепы и нецивилизованны, говорят, что они пьют кровь волков! – Я хмыкнул, вспомнив игрушечные образы Астерикса и Обеликса, и напыщенно заявил, гордо подняв подбородок:

– Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! – уж не помню, откуда эта фраза: то ли какая-то испанская коммунистка придумала, то ли Спартак в фильме Стенли Кубрика провозгласил, то ли Михаил Иванович на античной философии так озвучивал Тацита. Но, видимо, фраза подействовала воодушевляюще. Палла тоже сжал губы, сузил глаза, героически раздул ноздри – короче, приготовился к подвигу. Мы ещё не менее трёх часов просидели на деревянной кровати, разрабатывая диалоги и монологи для Лукиана и Иоаннеса. Я узнал подробности его пленения, познакомился заочно с домочадцами домуса: Палла смешно изображал жесты и мимику слуг, охранников, самого хозяина и его друзей. Всего три часа разговора, и я таял от его живых глаз, красивых губ, гибких рук, непонятных словечек и от того, как он хватался за мою коленку в пылу разговора. Коленка была не против.

В тот момент, когда я было совсем забыл, что нахожусь в какой-то фантастической реальности, в абсолютном абсурде и очевидной опасности, дверь отворилась, ухнув что-то по-римски, и появился Иоаннес:

– Пойдём, Фома, – он деловито мотнул головой. Я заметил, что Палла сглотнул и сжал губы. Стало не по себе: чувствовать себя отстранённо, как во сне, я не мог. Я же представлял, зачем меня зовут. Иоаннес, видя, что я не горю желанием подорваться ублажать этого Тавра-Минотавра, подхватил меня за плечо своей ручищей и поволок из комнаты, по коридору, через атриум в столовую, откуда раздавалось бренчание какой-то цимбалы и монотонная девичья песнь.

В комнате, куда меня впихнули, кареобразно стояли кушетки с полосатыми изголовьями, в центре низкий стол, на котором уже изрядно опустошённые блюда. Освещение не ахти: по четырём углам на высоких ножках масляные светильники, которые прокоптили белёный свод четырьмя дымными кругами. На кушетках возлежали пятеро мужчин: выделялись старик с позолоченным венком на лысой башке и Лукиан в белой тунике и зелёной тоге.

– Господин! Ваша покупка! – невесело возгласил Иоаннес за моим плечом. Все, кроме одного мужика, что явно дрых с куском мяса в руке, устремили взгляды на меня. Неприятно. Лукиан плотоядно улыбнулся и сделал какой-то странный знак рукой:

– Покажи нам его!

Мгновенно моя туника была задрана вверх услужливым надзирателем, я выпал из неё, не успев зацепить даже за горловину. Блядь! (Что я сразу же и выкрикнул.) Даже прикрыться нечем! От неожиданности я не мог сообразить, что нужно делать. Лукиан, продолжающий улыбаться, покрутил пальцем. Ручищи Иоаннеса покрутили меня. Блядь! Меня рассматривают как куклу! И тут же пришла мысль: «Как резиновую куклу!» Да ещё и Иоаннес заглядывал мне в глаза в каком-то винительном падеже.

– Хорош! Не так ли? – громко спросил у кого-то Лукиан. – Веди ко мне!

– Прошу тебя, не сопротивляйся, – шепнул Иоаннес, видимо почувствовав, как я напрягся, превращаясь в упрямое дерево. – Пожалуйста, будь терпелив. – Надзиратель поволок меня вокруг кушеток к этому х-х-хозяину… Голого! Под равнодушными взглядами его гостей. Вдруг всплыла мысль, что надо всё-таки проснуться. Я больно ущипнул себя за бок. Но необходимого результата не было. Хмельной взгляд Лукиана Тавра был уже напротив. Он ухватил меня за запястье и потянул вниз на себя, на кушетку. Я чуть не свалился, пытаясь не попасть в его тело.

– О! Я понимаю, что нам нужно будет вскоре удалиться! – воскликнул старик с венком. – Не рановато ли тебе его привели?

– Мне не терпится! Я его купил сегодня, случайно оказавшись в Классисе, на рынке. Он очень необычен, смотри!

Старик приблизил подслеповатые глаза ко мне, стоящему на четвереньках на их кушетке, между ними. Погладил меня потными руками по спине, сжал ягодицу. Я инстинктивно дёрнулся от него, прямо на Лукиана – по-моему, въехал затылком ему в подбородок, так как он зашипел. Но минотавр не растерялся, чуть подвинулся и обхватил меня одной рукой за шею. Может, если сопротивляться, меня убьют? И я очнусь? Но почему-то не хотелось это проверять…

– Да, необычный, – протянул увенчанный старикашка. – Кожа у него очень сухая и мягкая…

– И белая! – вякнул грязный мужик с соседнего ложа.

– Я даже на севере таких не видел, – неожиданно прозвучало мне в ухо. – И волос на теле нет! И пахнет необыкновенно! Какой-то, видимо, диковинный народ! Продавцы говорили, что он учёный вдобавок!

– Это тебе вряд ли понадобится! – заржал старикашка. – Сделай из него птичку или рыбку. Как у цезаря Тиберия было! В зад хвост павлиний вставь, в клетку посади, пусть песни поёт! Или в воду с плавниками опять же… пусть развлекает и услаждает!

– Меня более всего услаждает человеческое тело, а не павлиний хвост! – с облегчением услышал я от Лукиана. Он же вдруг развернул меня на спину, прижал собой, нависая сверху, потянулся к столу. Поднёс к моему рту что-то. Кормит? – Кушай, это сладко.

Я открыл рот и попробовал, видимо, древнеримские конфеты: скорее всего, это фаршированные орехом финики. Масляные глаза Лукиана пристально изучали моё лицо, от него пахло потом и ещё чем-то знакомым… Рабовладелец скормил мне штук пять фиников, я послушно открывал рот. Но, вообще-то, было страшно и мерзко, прежде всего потому, что рядом находилось ещё несколько человек, а у стены стоял Иоаннис с кнутом в руках.

– Балуешь ты раба: кормишь со своего стола, будет и этот тобой крутить! – опять съехидствовал старик.

– Друзья, оставьте нас-с-с… – просипел Лукиан. Гости мгновенно поднялись с кушеток и безмолвно поковыляли к выходу. Один прихватил со стола шматок мяса.

– Господин, Фома может быть опасен и вам, и себе, – подал вдруг голос Иоаннис. – Мне остаться?

– Нет! Ты забываешься! Я справлялся и не с такими! Уходи! И пусть накормят Паллу!

Надсмотрщик, недовольный, вышел вон. По комнате разливалась похоть, источаемая этим телом надо мной.

– Ты и вправду учён? – шёпотом спросил Лукиан.

– Да, учусь на философском, – думаю, это особенно ему важно сейчас.

– Значит, я не зря тебя купил. Запомни, я люблю нежных… – и дальше уже не говорил. Впился в меня своими зубами и стал мучить губы, шею, плечи, шарить по мне, мять, сжимать. В движениях чувствовались такая власть и напор, что я опасался даже пискнуть. Да что там! Дышать забыл как! Он обращался со мной именно по-хозяйски, впивался пальцами в мою трепыхающуюся плоть, давил на меня тяжестью. Ладони ощущали его маслянистую кожу, я понял, что от него пахнет оливковым маслом. Крутил меня, как кулинар ощипанную тушку дичи на разделочном столе. В какой-то момент уселся сверху и скинул с себя и гиматий, и тунику, предъявив тёмное, рельефное, покрытое в правильных местах волосами тело. На животе, на плече, на бедре уродливые шрамы.

– И ещё я люблю активных. Двигайся! – приказал хозяин положения. Хотя какое «двигайся»? Он и без моей активности готовый на все сто: не испорчен, видать, порносайтами, не пресыщен прелюдиями и играми. Veni, vidi, vici! Его орудие к бою готово, пышет от нетерпения. Он мои ноги вверх подкинул и оказался классически сверху. И без церемоний и предупреждений вонзил в меня своё копьё-о-о-о! Аж искры их глаз! Что ж я камешком-то не приготовил себя? У этого изверга гримаса на роже образовалась – тоже, видимо, не ожидал, что будет не по размерчику. Только не кричать, не хныкать, не просить! Палла говорил, что тот звереет, а мне и этого зверя достаточно. Уф-ф-ф! Как бы попридержать-то его? Сдерживался из последних сил, только шипел сквозь сжатые зубы. А этот воин озабоченный начал двигаться рывками, безжалостно напирая, тараня то, что ему не принадлежит. Бедный я! Вспомнил, как Палла увещевал, осторожно руками обхватил его твёрдые плечи, завёл ладони на спину, ходившую буграми, погладил даже (заметил при этом улыбку зверя). Спустил руки на его напряжённые ягодицы, сжал, как будто дикого коня сдержать пытался за такую необычную узду. Конь отреагировал сразу: выгнулся дугой-лодочкой на мне, упираясь членом мне чуть ли не в гланды, вскрикнул что-то воинственное, ухватил меня за щиколотки и как начал долбить меня, рыча и тяжело дыша. Это он так растаял? А что тогда происходит, если он на полную катушку агрессивен? Надо совпасть с его дыханием, пф-ф-ф… Надо перетереть, приноровиться… Я смог даже чуть удобнее лечь. Мельком увидел на столе что-то типа лопаточки для еды, с сожалением успел подумать, что ни ножа, ни вилки рядом нет, чтобы вонзить этому ездоку в какое-нибудь уязвимое место, чтобы ему было так же больно.

Лукиан оказался почти неутомимым. Наверное, будь я его любовником, то смог бы оценить такую силу и здоровье, но мне хотелось только одного: поскорей бы… Когда тот благополучно всё же кончил, то упал рядом и не думал даже засыпать или хотя бы дремать. Он сладострастно улыбнулся и выдохнул в меня:

– Неплохо для начала.

Стал кормить меня из своих (я подозреваю, грязных) рук. Действительно, складывает мне в рот орехи и финики, несколько виноградин и какую-то кислую ягоду. Я же не птица! Мне бы мяса или рыбки, что залитая соусом лежит на огромном серебряном блюде. Но, видимо, рабов не принято кормить нормальной пищей. Противен себе, я послушно открываю рот и жую весь этот растительный корм, принимаю его поглаживания, чувствую, как задний проход саднит.

– Буду называть тебя Альбус⁹, введу в свою фамилию, – почти ласково урчал довольный хозяин. – А ты расскажи мне про свой народ. Ты же не ахеец? И не дак?

Наступаю на глотку своему великодержавному патриотизму с триколором над Зимним дворцом и заявляю уверенно:

– Я тревер.

Вакуум моментально заполнил комнату, повис на мгновение… Вдруг железная ручища Лукиана сдавила мне горло:

– Врёшь! Они не такие!

– Я тревер! – упрямо процедил я. И почему-то даже страх улетучился: очевидно, треверы – сильный народ, даже их этноним придаёт дерзости.

– О, Юпитер! Он ведь лжёт! – с этим вскриком меня вновь развернули на спину. Минотавр уселся сверху, придавил мои плечи руками и разглядывал меня, раздувая ноздри. И не было больше похоти, только ярость. Выискивал в моём лице варварские черты, выветренный рельеф, закалённый боями цвет глаз. И не находил. Какой из меня варвар? Изнеженный комфортом полупатриций из высокомерного северного города. Понятно, что он не верил: – Ты лжёшь! Скажи, что лжёшь!

– Я тревер! – И получаю по морде наотмашь. Пытаюсь увернуться, ухватить его за руки, но он же воин! Причём не я – фальсифицированный тревер – а самый настоящий, испытанный и прославленный. Получаю ещё и ещё, а потом он обхватывает шею мою лживую, сейчас умру…

– Господин… – услышал я краем уха, и сразу смерть отступила, оставляя вместо себя только живительный кашель и сладкий до боли вдох. В комнату вошёл Иоаннес. – Господин, Кассиан просит носилки, он слишком пьян, чтобы дойти до дома.

– Зачем спрашиваешь? Когда я отказывал ему в такой малой услуге? Он мой друг! – заорал Лукиан на незадачливого надзирателя, моего спасителя. – Пусть принесут вина! Забери его! – кивнул он на меня. – Пусть Палла придёт!

Плохо помню, как меня доставили в узкую тёмную комнату с деревянной кроватью, так как захлёбывался в кашле и попытках изрыгнуть что-нибудь злое и наглое этому шрамированному Минотавру. Иоаннес накрыл меня каким-то чахлым одеяльцем и поставил рядом маленький кувшинчик.

– Что ты сделал? Как ты смог его так разозлить?

– Я солгал…

– Он успокоится, он простит… Палла, что смотришь? Тебя хозяин ждёт! А ты выпей – и будет лучше…

Удивительный надзиратель поднял мою голову и стал вливать в меня пряно-сладкую жидкость – видимо, вино типа хереса. Тепло и истома разлились по телу, стало сразу легче.

– Поспи, – приказал синеглазый испуганный мальчишка. И я послушался, на излёте сознания подумав: «Бедный Палла, пошёл к зверю в клетку…»

Много раз просыпался, так как при любом движении тело ломило. Однажды почувствовал на себе чьи-то руки, смазывающие ссадины маслом. Потом ощутил под боком тёплое тело – Палла, вроде живой… Ещё в меня вливали то же вино, усыпляя вторично, протирали лоб тряпицей. Иногда мне казалось, что это рядом Пашка согревает меня и хлопочет. Иногда чётко видел женщину неопределённого возраста в жёлтеньком халатике. Вот-вот – и вынырну в своём времени, где рабство осуждено международными конвенциями и общественной моралью.

Но нет. Вынырнул, а рядом восседает синеглазый Палла, рассматривает меня.

– Больно? – вместо приветствия сказал он.