Текст книги "Дальнейшие похождения царевича Нараваханадатты"

Автор книги: Сомадева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 32 страниц)

Основные идейные установки романа иллюстрируются множеством больших и малых рассказов на сюжеты, заимствованные из самых различных источников, в том числе из «Панчатантры», предстающей перед читателем расчлененной на три самостоятельные повести, из джатак, из эпоса, пуран и т. д. Однако откуда бы ни брал Сомадева сюжет, он освобождает его от идеологической направленности источника. Характерна в этом смысле история, избранная Сомадевой для иллюстрации одной из таких фундаментальных для буддизма категорий, как шесть «парамита» («совершенств»). Если для пяти из них автор обращается к хорошо известному и соответствующему теме материалу джатак, разумеется привнося в него кое-что новое, то для «совершенства ума» он избирает новеллу явно фольклорного происхождения, о том, как разбойник Синхавикрама сумел обмануть самого бога Яму и вопреки всем своим прегрешениям обосноваться в раю. Сюжет этот вообще неизвестен ни в буддийской, ни в индуистской, ни в джайнской литературных традициях. Этот сюжет один из самых ярких примеров известной нейтральности Сомадевы по отношению к собственно религиозным сюжетам.

Поэта интересует все то, что уместно для решения его замысла, – создать образ Нараваханадатты как универсального и совершенного героя. Для этого Сомадева и использует все богатство предшествующей литературной традиции во всех ее аспектах. Здесь для него основное мерило – категория «аучитья», «уместность», известная индийским теоретикам литературы с довольно ранних времен: впервые она упоминается в VII в. Но особенно обстоятельно и полно она получила разработку у Кшемендры, предшественника Сомадевы, бывшего не только поэтом, но и теоретиком литературы, – он написал об этой важной категории специальную работу «Аучитьявичарачарча», т. е. «Рассуждение об уместности» [300]300
  И. Д. Серебряков, Очерки древнеиндийской литературы, стр. 337–338.


[Закрыть].

Сомадева в «Океане сказаний» выступает наследником всего предшествующего литературного опыта народов Индии, запечатленного и в литературе на народных языках. И это отразилось не только в сюжетном богатстве и в искусной композиции романа, но и в его изощренном стилистическом мастерстве, что дало ему возможность находить краски, уместные для изображения того или иного явления, ситуации, чувства, лица, предмета. Будет, конечно, справедливо отметить известную стереотипность его описаний, например бури на море, или прихода весны, или любовных томлений, но при этом нельзя не обратить внимания и на то, что речь персонажей Сомадевы весьма существенно различается. Многочисленные анекдоты о глупцах и простаках отличаются характером прямой речи персонажей, примитивно прямолинейной, наивной, которой, например, противостоит выспренний стиль придворных церемоний, переговоров, царских посланий. Непосредственность прямого рассказа сменяется внутренней речью, размышлением про себя и т. д.

Ко всему этому добавляется искуснейшее владение художественными средствами, специфичными для литературы на санскрите, порождающими некоторую вычурность повествования. Но и здесь категория «уместности» играет у Сомадевы роль ограничителя – нелепо рассказывать анекдот витиеватым языком, но неуместно и посла заставлять говорить плоскими, примитивными фразами, если только крайний гнев не заставляет его отбросить предписанные этикетом формулы. Автор «Океана сказаний» предпринял попытку увязать стилистические и собственно художественные приемы с конкретными образами, с их характерами, их местом в жизни.

Да и сама жизнь получила в «Океане сказаний» высокохудожественное и уже потому крайне обобщенное выражение – читатель не сможет найти в эпопее, в противоположность замечательной исторической хронике Калханы «Река царей», изображения реальных фактов истории или современности. Но намеки на конкретные факты все-таки можно обнаружить. В заключении, например, в котором Сомадева сообщил, ради чего был написан «Океан сказаний», есть несколько интересных в этом плане шлок.

Сомадева начинает этот текст с характеристики Самграмараджи, свекра царицы Сурьявати, но, чтобы описать его деятельность, обращается к мифологическим образам. Поэт сопоставляет Самграмараджу самого с волшебным деревом Париджата, способным выполнять любые пожелания и просьбы. Оно когда-то было поглощено вместе с другими волшебными сокровищами Океаном и возвращено только благодаря совместным усилиям богов и асуров. Отсюда идет следующий образ: Самграмараджа – это дерево Париджата, рожденное Океаном рода Сатаваханов, к которому принадлежал Самграмараджа. Но на этом сравнении поэт не останавливается. Самграмараджа обратил Кашмир «в истинный сад Нандана», т. е. в рай неба Индры, в сад верховного божества, называемый Нандана, куда было помещено дерево Париджата. Таким образом, сам царь уподоблен и Индре, которому досталось дерево Париджата после раздела сокровищ, извергнутых Океаном, и самому дереву, а Кашмир – небесному саду Нандана, особенно украсившемуся благодаря появлению в нем такого царя, подобного волшебному дереву.

Однако для поэта более интересны его современники – сын Самграмараджи царь Ананта и его супруга царица Сурьявати. Эпитеты и метафоры, субъектом которых становится царь Ананта, очень многозначительны. Воцарившийся в 1028 г. Ананта унаследовал централизованное царство с относительно благополучным состоянием аппарата государственного управления и хозяйства. Оказавшись во главе государства, он провел несколько войн, не всегда успешных, но дорогостоящих и нанесших урон благосостоянию страны. Вторая шлока содержит лестную похвалу Ананте – он как правитель столь велик, что покоренные им цари должны кланяться, касаясь коронами подставки для его ног. Он – «сокровищница доблести», т. е. доблестный воин, «дерево щедрости его рода», т. е. человек, раздающий накопленные его предшественниками сокровища.

С военными предприятиями Ананты связана третья шлока, целиком являющаяся парафразом одной из старых легенд. Известно из преданий, что дележ сокровищ, возвращенных Океаном, вызвал тяжкую ссору между богами и их соперниками-асурами. Самым драгоценным из сокровищ был сосуд с амритой– напитком, дарующим бессмертие. В результате дележа сосуд с амритой достался асурам, но боги решили похитить его и поручили это Вишну. Прикинувшись женщиной, Вишну проникает в стан асуров и похищает этот сосуд. Когда это было обнаружено, за похитителем погнался дайтья Раху. Вишну, обретший свой собственный вид, метательным диском отсек ему голову, которая отлетела в небо и была обречена на вечное скитание, поскольку Раху успел отведать амриты, дарующей бессмертие.

С головой Раху сравнивается голова сраженного Анантой некоего царя. Голова же Раху, столь могущественная, что может проглотить солнце или луну, – так объяснялись затмения этих светил – прикатилась к дверям дворца Ананты, а это означает, что она готова ему служить всем своим могуществом и таким образом помочь ему постоянно угрожать государям Лунной и Солнечной династий, правившим на равнине. Причина подчинения головы Раху в том, что символ державной власти (чакра) Ананты по славе своей превзошла славу метательного диска (чакры) самого Вишну, заклятого врага Раху.

Но все это лишь предисловие, позволяющее Сомадеве обратиться к восхвалению того человека, которого он действительно считал заслуживающим похвалы, – царицы Сурьявати. И ее свекр, и ее муж всего лишь воины, занятые военными делами и властью. Но как только Ананта, этот «светлый месяц» среди царей, взял в жены Сурьявати, она «словно вспышка зари рассеяла мрак над подданными и обрела всеобщее уважение». Дальше Сомадева перечисляет ее благочестивые деяния, которые хотя и рисуются в рамках обычных добродетелей правителя, но могут быть сопоставлены и с тем, что она действительно исторически сделала, насколько это известно сегодня со слов Калханы, – на этом мы уже останавливались выше. Объективно она сыграла позитивную роль в предотвращении грозившего стране хозяйственного и политического краха. Поэтически субъективно Сомадева изобразил ее как «вспышку зари», рассеявшей «мрак над подданными».

Здесь, в рамках официального славословия, Сомадева характеризует свою покровительницу и связанных с нею лиц с помощью образов, позволяющих оттенить те или иные действительно присущие этим лицам черты. Обращение к традиционной образности всегда присутствует у Сомадевы, когда ему в связи с чем-нибудь необходимо обращаться к, так сказать, «возвышенным предметам», говорить о которых простым, заурядным языком было бы «неуместно». Нужно, правда, отметить, что в данном случае анализ образности как отражающей некоторые действительные черты исторически реальных личностей возможен лишь потому, что нам о них известно многое из «Реки царей» Калханы. Мы вправе также высказать предположение, что министр Халадхара, который помогал царице Сурьявати, в какой-то степени послужил прообразом двух ремесленников – Раджьядхара и Пранадхара, фигурирующих в «Книге о Ратнапрабхе», с которыми встречается Нараваханадатта[301]301
  Сомадева, Необычайные похождения царевича Нараваханадатты, стр. 166–179.


[Закрыть]. Имя министра, на котором лежала вся полнота ответственности за жизнь государства, образовано от санскритского слова «хала», т. е., «плуг», и санскритского же корня «дхар», означающего «держать», и, таким образом, может быть интерпретировано как «держащий плуг», т. е. «пахарь». Имена же ремесленников означают, в свою очередь, «Раджьядхара» – «держащий государство», а «Пранадхара» – «поддерживающий жизнь». Есть, однако, область в «Океане сказаний», в которой Сомадева сообщает читателю множество подробностей о современной ему жизни, о том, как реализовались в повседневном быту общественные отношения. Вот как, например, предстает у него перед нами существенная проблема индийского средневекового общества – взаимоотношения сословий и каст. Показанная в «Океане сказаний» картина этих отношений приходит в противоречие с обычными представлениями о крайней строгости в те времена кастовых запретов. Представители основных сословных групп: брахманы (жречество), кшатрии (аристократия), вайшьи (купцы и ремесленники) и шудры (крестьянство, наемные рабочие, слуги, домашние рабы) – выступают в качестве литературных героев на равных основаниях и в общих для них обстоятельствах, отличаясь, естественно, профессиональными занятиями. Но их профессии не закреплены за ними намертво, как это предписывалось разными юридическими трактатами, например «Законами Ману» или «Законами Нарады». Брахман может оказаться земледельцем, а шудра возвыситься до положения царя (что не раз и случалось в истории Индии), кшатрий заниматься магией или торговлей, а вайшья оказываться не только смелым путешественником, предпринимавшим дальние морские странствия, но и доблестным воином, что было, естественно, связано и с караванной и с морской торговлей. Брахманы выступают в «Океане сказаний» наравне с представителями других варн, если только не обращать внимания на то, что они, пожалуй, чаще других становятся объектом насмешки, оказываются в ситуациях, для них унизительных.

Многообразие хозяйственных и общественных укладов и соответствующих им средств производства и форм жизни, так присущих Индии на протяжении, собственно, всей ее истории, также получило в «Океане сказаний» отражение. Часто завязка того или иного рассказа связана с экономической причиной – засухой или разорением, поражающими целые районы и вызывающими переселение значительных масс населения. Персонажи Сомадевы действуют самыми разнообразными орудиями, начиная от каменного топора, пользуются различными механическими приспособлениями. Уровень их технического мышления уже породил мечту о могучих воздушных кораблях, приводимых в движение некоторыми механическими движителями и способных перевезти по воздуху на большие расстояния сотни пассажиров, а в случае надобности и целое войско с боевыми слонами и оружием.

Получило отражение в эпопее и положение женщины, несомненно свидетельствующее о точке зрения автора. Многоженство – привилегия царей и богов, но и на этом уровне, например, в истории о Ратнапрабхе Сомадева осуждает всяческие ограничения женской свободы, поскольку, как утверждает его героиня, ничто не охраняет женщину лучше, чем ее собственная воля, но если женщиной овладела страсть, то никакие запоры не укротят ее. Сомадева дает и экономическое объяснение невозможности многоженства для простых людей, – «где уж бедняку думать о многих женах, когда и одной ему не прокормить». Женщины в «Океане сказаний» практически участвуют во всех видах деятельности, в том числе и в торговле, и в управлении государством.

Особенно широко отразилось в произведении Сомадевы многообразие духовной жизни современной ему Индии, и прежде всего религиозной. Духовная жизнь Индии в то время была крайне сложна – каждое из феодальных государств обладало своей собственной идеологией, хотя и родственной в большей или меньшей степени идеологии соседа. Непрестанно менявшиеся границы вызывали в одних случаях синтез разнообразных верований и культов, в других длительное преобладание одной веры, получавшей официальную санкцию, над другой, подчас вступающей в борьбу и ведущей ее своими специфическими средствами или приспособляющейся к господствующей. В ходе же этой борьбы, вызывавшейся к жизни социальными противоречиями, возникали различные диссидентские секты и толки. Борьба брахманизма с буддизмом, к этому времени уже раздробленным на множество сект, конкуренция с ними обоими джайнизма, также претерпевшего немало изменений, возникновение тантристского синтеза, не только впитавшего наследие этих трех религий, но и сочетавшегося с различными проявлениями шаманизма, облаченного в мистические одежды, – такова суть религиозной жизни тогдашней Индии. К этому следует прибавить еще и то, что в IX–X вв. уже ощущается присутствие и воздействие «чужеземных» религий, в том числе и ислама.

Кашмир переживал этот процесс вместе с другими районами Индии. Разница была лишь в том, что при всем многообразии религиозной жизни в его пределах господствовал особый толк уже утвердившегося индуизма, так называемый кашмирский шиваизм, отличавшийся значительным практицизмом, достаточно четким отделением культа от повседневной жизни. Последнее характерно и для «Океана сказаний» – в нем боги и служение им занимают значительное место, но не соприкасаются с повседневной жизнью, ход которой определен не богами или служением им, а интересами людей и достаточно безличной судьбой, властвующей абсолютно над всем, в том числе и над богами. Произведение Сомадевы, несомненно, окрашено шиваизмом – ведь мифология Шивы играет роль основного фона, на котором развертывается сюжет рассказа обрамления. В рамки шиваизма вписаны Сомадевой и другие культы и верования, на основе которых возник индуизм. Если автор и использует некоторые сюжеты и мотивы, связанные с Шивой, то придает им рациональный характер, т. е. «приземляет» их.

Более действенным началом оказывается Кубера, бог богатства, хотя и занимающий в иерархии богов гораздо более низкое место, а вместе с ним и множество представителей мира духов, оборотней, леших, якшей, кумбхандов, гандхарвов, ветал, дакинь, гухьяков, часто выступающих в роли персонажей наравне с людьми и в общем-то мало отличающихся от них, кроме, разумеется, специфической своей функции. Своего главного героя Сомадева наделил именем «Нараваханадатта», образованным от одного из эпитетов Куберы – Наравахана, т. е. тот, кто использует в качестве «вахана», ездового животного, «нара», т. е. человека.

Великолепное, цельное представление о характере религиозной жизни Сомадева дал в уникальной по характеру аллегории, выдержанной в духе кашмирского шиваизма, приведенной на стр. 37–39. Типологически и образно она близка к целому ряду явлений в искусстве средневековья других стран, в том числе и европейских.

Религиозный и моральный идеал каждого из так или иначе затрагиваемых верований подвергается испытанию действительностью, реальными отношениями реальных же людей, и из него извлекается нечто рациональное, имеющее всеобщее, общечеловеческое значение. За этим всеобщим скрывается и определенная философская концепция, изложение которой поэт вложил в уста асура Мая. В основе своей она сводится к санкхье как теории познания, подкрепленной учением йоги как теории действия. Отметим, что в санкхье были достаточно сильны материалистические начала.

В «Океане сказаний» нашли широкое отражение и другие стороны духовной жизни, в том числе различные виды искусства: пение, танцы, представления театра марионеток, скульптура, живопись. Если некоторым сторонам религии и морали, быта и нравов, описанию обрядов и ритуалов поэт либо уделяет специальное внимание, либо строит на них даже целые циклы сюжетов, то вопросы искусства и литературы затрагиваются им попутно, в репликах персонажей или авторских ремарках. Развернутые описания, посвященные им, крайне редки. К числу последних следует отнести описание своего рода религиозной мистерии буддийского содержания, разыгранной в театре марионеток. Особый интерес в этом случае представляет характеристика устройства такого театра и его реквизита.

Литература и фольклор также занимают немалое место в «Океане сказаний», но уже в ином плане. Выше, когда речь шла о композиции всего произведения, этот вопрос был частично затронут. Он касается не только источников, из которых черпал Сомадева сюжеты, и их стиля, но еще и того, как отразилась литература того времени в произведении Сомадевы и что это дает для представлений о литературной жизни Кашмира, как общеиндийская традиция понималась в Кашмире, какие ее произведения представлены в этой эпопее, исходя из того, что нам вообще известно о древнеиндийской литературе.

Такой памятник, как веды, упоминается лишь в связи с квалификацией брахманов – какое количество вед изучено ими – две, три или четыре. Другие жанры и произведения ведического комплекса не упоминаются вовсе, равно как и пураны, хотя в «Океане сказаний» присутствуют общие с ними сюжеты. Более обстоятельно представлены и даже названы как произведения обе классические эпопеи на санскрите – «Махабхарата» и «Рамаяна»[302]302
  О них см.: «Махабхарата, или Сказание о великой битве потомков Бхараты. Древнеиндийский эпос». Литературное изложение Э. Н. Темкина и В. Г. Эрмана, М., 1963; «Рамаяна», Литературное изложение В. Г. Эрмана и Э. Н. Темкина, М., 1965; П. А. Гринцер, Древнеиндийский эпос, М., 1974.


[Закрыть]. Их материал, например, использован для построения сложных сравнений и метафор, опирающихся на ассоциации с героями и ситуациями обеих эпопей. В «Океане сказаний» присутствует также давно известное русскому читателю сказание о Нале и Дамаянти, но построенное в ином, чем в «Махабхарате», плане, окрашенное иронией, с упором на собственно житейскую сторону сюжета. «Рамаяна» была источником нескольких сюжетов «Океана сказаний», и прежде всего для изложения основного сюжета о разлуке Рамы и Ситы, но обработанных в такой мере, что они обретают самостоятельное значение. На основе интерпретации сюжетов «Рамаяны» можно предположить, что на Сомадеву значительное влияние оказала драматургия Бхавабхути, в одной из трех пьес которого – «Дальнейшая жизнь Рамы» («Уттарарамачарита»), предложена новая, оригинальная интерпретация традиционного сюжета[303]303
  И. Д. Серебряков, Очерки древнеиндийской литературы, стр. 265–269.


[Закрыть].

Несмотря на громадный объем «Океана сказаний», нигде, кроме первой книги, нельзя найти имен поэтов, драматургов и философов (за исключением Нагарджуны, который фигурирует как собственно литературный герой, а не реальная личность). Авторы классических эпопей действуют – в очень скромных пределах – как персонажи второго или третьего плана во вставных рассказах. Тем не менее классическая литература присутствует и в сюжетах, и в стилистике, и в интерпретации отдельных сюжетов. Выше говорилось о влиянии Бхавабхути, но в тех частях (2—4-я книги), где речь шла об Удаяне, чувствуется знакомство и с драматургией Бхасы и Харши.

Коль скоро Сомадева не назвал никого из классиков, он не назвал никого и из современников или непосредственно предшествовавших ему поэтов. Но если он придавал такое большое значение категории аучитья, разработанной его земляком Кшемендрой[304]304
  Там же, стр. 337–338.


[Закрыть], то естественно предположить и даже говорить с уверенностью, что Сомадева знал его многочисленные произведения. Наличие в «Океане сказаний» сюжетов, имеющихся и в произведениях Кшемендры, дает основание говорить и об определенной зависимости от него Сомадевы, равно как и о воздействии на поэта духа сатиры Кшемендры. «Брихаткатхаманджари», конечно, неизбежно стояла перед Сомадевой в качестве образца, когда он приступал к работе над «Океаном сказаний». Относительно небольшое различие в количестве сюжетов и структуре, разница в физическом объеме эпопей Кшемендры и Сомадевы– шесть тысяч и двадцать одна тысяча шлок – имеют второстепенное значение. Наиболее важно различие в стиле и в интерпретации. Одним из примеров такого различия является «Панчатантра». Кшемендра, сухо пересказав сюжеты, как таковые, не уделял сколько-нибудь существенного внимания ни внешней и внутренней характеристике действующих лиц, ни мотивировке их поступков. Сомадева же не чувствует себя связанным в использовании этого замечательного произведения. Он использует материал почти целиком, но в соответствии со своим замыслом. Прежде всего он расчленяет «Панчатантру» на три самостоятельные повести, причем первая, «Война сов и ворон», обретает удивительно цельный вид, обращается из дидактического произведения в собственно художественное со стройной композицией, с типическими характерами, самостоятельной и щедро обогащенной образной системой.

Суммируя по неизбежности краткий обзор того, как и в чем Сомадева отразил духовную жизнь своего времени, вполне правильно сказать, что «Океан сказаний» явился ее высокохудожественным, объективным и детальным воспроизведением, подчиненным главной идее поэта – создать образ идеального правителя.

«Океан сказаний» – произведение художественное, и его соотнесение с реальной жизнью, а тех или иных персонажей с действительными возможно лишь через призму обстоятельного идейно-эстетического анализа, который пока еще является делом будущего. Эта эпопея содержит свыше девятисот отдельных историй, и каждая из них связана с богатой предшествующей литературной и фольклорной традицией, что и делает «Океан сказаний» наиболее репрезентативным произведением древнеиндийской повествовательной литературы. Художественно и идейно «Океан сказаний» занимает одно из выдающихся мест не только в литературе народов Индии, но и в мировой литературе.

Несмотря на столь высокое значение эпопеи Сомадевы и на достаточно раннее знакомство европейских ученых с нею – первое и, насколько известно, самое раннее ее упоминание в исследовательской литературе относится к 1807 г., – она продолжает оставаться сравнительно мало известной как цельный памятник. Отдельные сказания из нее, особенно те, которые входили в состав «обрамленных книг» (например, «Двадцати пяти рассказов Веталы»), приобрели довольно значительную популярность. Имеется английский перевод Ч. Тони, изданный в Индии уже дважды (в 1880, 1968 гг.) в оригинальном виде и дважды (в 1924, 1928 гг.) в Англии с комментариями крупнейших индийских и английских филологов и историков под редакцией Н. М. Пензера, а также в 1968 г. – в Индии. Частично – первые семь книг – переведены на немецкий язык Г. Брокгаузом в 1839 г., а вся эпопея пересказана им же на немецком языке в 1843 г. На французском языке имеются только лишь книги, относящиеся к Удаяне, а также перевод «Брихаткатхашлокасанграха» Будхасвамина, выполненный Ф. Лакотом и Л. Рену в 1908–1928 гг. Последнее десятилетие принесло ряд новых публикаций, в том числе переводы и пересказы на хинди и английском языке.

Исследовательская литература об «Океане сказаний» неуклонно растет, но по-прежнему концентрируется на очень узкой, в сущности, проблеме соотношения кашмирских и непальского вариантов с произведением Гунадхьи и попытках реконструкции состава «Великого сказа». При современном состоянии вопроса решение его не может уйти дальше более или менее удачных гипотетических построений, для проверки корректности которых нет пока абсолютно никаких возможностей. При всем этом еще нет и работ, посвященных обстоятельному анализу собственно художественных достоинств известных ныне версий «Великого сказа», каждая из которых представляет собой самостоятельное художественное и идейное целое, отражающее личность его творца, и может быть понята лишь в контексте времени и места ее создания. Пока же голландским ученым Э. П. Матеном и индийским филологом и историком В. С. Агравалом предприняты лишь первые шаги по направлению к такому анализу версии Будхасвамина.

Перевод выполнен по классической публикации текста этого произведения, подготовленной индийскими филологами А. А. Дургапрасадом и К. П. Парабом еще в конце XIX в.[305]305
  «The Kathasaritsagara of Somadevabhatta», ed. by Pandit Durgaprasad & Kasinath Pandurang Parab, Third ed., Bombay, 1915.


[Закрыть]. При переводе мы придерживались тех же принципов, которые были сформулированы в послесловии к «Необычайным похождениям царевича Нараваханадатты»[306]306
  Сомадева, Необычайные похождения царевича Нараваханадатты, стр. 506–507.


[Закрыть], стремясь при этом учесть пожелания коллег, высказывавшиеся в печати и устно, а также и тот практический опыт – и положительный, и отрицательный, – который накопился в отечественной индологии за истекшее время, в частности во время работы над томами «Библиотеки всемирной литературы», содержащими индийский материал.

Продолжая традицию перевода, сложившуюся на опыте «Повести о царе Удаяне» и «Необычайных похождений царевича Нараваханадатты», мы сохранили деление текста на книги (ламбаки) и волны (таранги), допустив внутри волн подразделение на отдельные сюжеты и соответственно озаглавив их. Сопровождающие перевод примечания должны пояснить имена и реалии, разъяснение которых необходимо для понимания конкретной ситуации данного рассказа; мы сочли необходимым несколько шире дать сведения о тех мифологических персонажах, понимание образов которых важно и для понимания сюжета эпопеи в целом.

Знакомство русских читателей с «Океаном сказаний» началось с легенды о Джимутавахане, переведенной еще в 1847 г. с санскрита[307]307
  «Сказание о Видъядгаре Джимутавагане. Повесть Сомадевы Бгатты», пер. с санскр. и предисл. К. Коссовича, – «Москвитянин», 1847, ч. 4, стр. 17–50.


[Закрыть], и нескольких рассказов, опубликованных в переводе с английского перевода в 1854 г.[308]308
  «Индийские сказки: Катга – Сарит – Сагара», пер. с англ., – «Пантеон», СПб., 1854, т. 13, № 2, отд. «Современное», стр. 5—15.


[Закрыть]. За последние десять лет был опубликован перевод первых десяти книг эпопеи Сомадевы; данный том завершает публикацию сюжетно целостной части «Океана сказаний». Таким образом, девятое столетие существования одного из замечательных творений поэтического гения народов Индии завершается переводом его на русский язык, что делает «Океан сказаний» достоянием многонационального советского читателя, который наряду с радостью встречи с новым и еще неведомым ему, найдет и немало знакомого, общечеловеческого в специфически индийских образах и сюжетах.

И. Серебряков