Текст книги "Красный лист (СИ)"

Автор книги: С.О.Город

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Глава 22

Мы пошли. С камешка на камешек, с камешка на камешек. Через какое-то время вышли к обрыву. Ну, не совсем к обрыву. К каньону.

– Река времени Стикс, она же Рума и Сомарада, за ней земли Приграничья, а дальше мир духов. Смотри, здесь мир духов наиболее близок. Вон то чёрное светило принадлежит миру духов.

– Где? Я не вижу.

– Значит не видишь, так бывает, идём.

Мы шли вдоль Румы – мне понравилось её название. Оно, по моим ощущениям, соответствовало тому, что творилось там. Кстати, тут между берегами всего метров десять, не перепрыгнуть, конечно, но мост сделать можно.

В это время на другой стороне появился, ну скажем, паук. Паук, состоящий только из паучьих лапок. Паук размером с мой Каскад. Паук, который перемещался за счёт того, что отращивал новые лапки, а ненужные... всасывал. Каждый шаг – сотня метров, километр. Так наступит своей тоненькой лапкой размером со стадион…

– Это чей-то сон… Приграничье – мир снов. И он нематериален, пока в него не поверишь, но лучше не рассматривай его так пристально, чем больше деталей увидишь, тем он более детально проявится.

Я отвернулся в другую сторону.

– Он же сюда не переберётся?

– Кто знает, кому он снится, для чего и для чего ты его видишь.

Мы шли вдоль Румы. Я смотрел на скучные камни по эту сторону реки времени. Глаз то и дело замечал движение на том берегу. Потом я ощутил тяжесть на плече. Комар размером с комара, но весил как гантель... пятикилограммовая. Комар шёл по мне. Водил носом, пытался воткнуть свой хоботок. Это ему удалось, но ткань накидки, выданной мне Амади, воздушная, толстая. Хоботка не хватает. Поползал, улетел.

Мы шли долго. Я научился видеть комаров издали. Они летели лёгкими зигзагами с хорошо просчитываемой территорией, и если не попадать на неё, то комар пролетит мимо. Радиус его обнаружения – сантиметров пять. Всё это похоже на игру. Видишь – летит, отклонился – пропустил. Летели комары перпендикулярно Руме. Долетали, разворачивались и обратно. И первого я не заметил, наверное, потому что на том берегу паука разглядывал.

– О, смотри, нагусы!

Мы поднимались всё выше и выше, пока не подошли к каньону, примыкающему к Руме и перекрывающему нам дальнейший путь. Нагусы – это, видимо, такие лягушки, шестилапые. Они сидели вдоль нового каньона, вылезали оттуда, залезали обратно. Время от времени одна из них подпрыгивала, ловила комара передними лапами и сжирала. Сытая, уползала в каньон, на её место вылезала новая.

Мы пошли вдоль нового каньона, и эта тропа... кончилась – начались горы.

Воздух стал холодный, пронизывающе холодный. Все шесть светил, кстати, с места не сдвинулись, светили, но не грели.

Мы ползли по горной тропе вверх, вниз, в обход. Тороп явственно виден, но от того не менее заковырист. Я всё так же... иду и молчу. Амади встал. Я подошёл ближе. Мы на перекрёстке.

– Обычно на торопах нет перекрёстков. Но иногда для некоторых открываются, дальше через три торопа – Серый город. Но перекрёсток... Мы можем повернуть и оказаться... где-то.

– Но мы же были на перекрёстке.

– Тороп-перекрёсток, короче, выбирай.

Я задумался, потом рассмеялся.

– Знаешь, что забавно, Амади?

– Что?

– Я тут... что-то решил подумать. Вся моя жизнь – как Рума, река времени, можно плыть по ней, можно воевать с ней и пытаться плыть против течения.

– Хочешь сказать, что бы ты ни делал, какие бы выборы ни совершал, ты всё одно будешь идти туда, куда течёт река времени, и что выбор – это иллюзия?

– Хм… нет, я хотел сказать, что плыть по течению – это тоже выбор.

– Вы, люди Земли, странные. Не выбирая стать человеком, вы выбираете иллюзию свободы и тут же от неё отказываетесь в пользу безответственности... иллюзии безответственности.

– Свобода – это иллюзия!

– Вы создали часы, чтобы мерить пустоту, вы создали тюрьмы, чтобы ощущать свободу. Хм... нет, свобода – это не иллюзия, свобода – это та морковка, что висит перед вами и за которой вы обязаны идти.

– Ну, мы же не ослы.

– Да, ты прав, не морковка... банан, с этим спорить не будешь?

– С этим не поспоришь, свобода – это наше устремление вернуться в состояние обезьяны.

– Это ты сказал, не я… Я скажу, что для того чтобы вернуться, нужно хотя бы сделать один шаг от...

– Ну, это типа обидно.

– Кому? О, смотри. – Амади указал на левый тороп, по которому шли... э... как их? Рептилоиды.

– Здравы будьте... путники, – сказал первый, выйдя на перекрёсток. А рептилоид, потому что зрачки вертикальные и язык раздваивается.

– Здравы будьте, путники, – ответил Амади.

– Здравы будьте, путники, – сказал я и ещё два рептилоида почти одновременно.

– Нить пути связала наши тропы в перекрёсток, – сказал первый. – Меня зовут Соат, мои спутники – Тиут и Ма.

Ма – эффектная рыжеволосая женщина – сузила зрачки до ниточки. Тиут стоял расслабленно.

– Амади и мой спутник Володимир. Крест путей – крест долгов, даю слово каждому из вас.

– Принимаю слово и даю своё, – ответил ему Соат.

Его спутники повторили за ним, и все посмотрели на меня.

– Принимаю слово и даю своё...

Соат кивнул, и все трое прошли дальше.

– Хорошо, что мы не повернули, это не наша тропа.

– То тропа, то тороп... И что за слово мы дали?

– Слово жизни – пока мы на своих тропах, мы не навредим друг другу.

– Понятно... не понятно, и? Что с тропами, торопами?

– Тороп – место, где проходит тропа. Тропа – место для тех, кто торопится. Да... софистика сплошная.

– То есть термины, понятия... не важны?

– О, тебя на спелом банане не проведёшь. Важно, но для тех, кто ходит дорогами и путями, торопами и тропами. Для тебя сейчас важно... Тот, кто встал на тропу, всегда может на неё вернуться. Пошли, следующий тороп – болото.

Комары размером с воробья. Я закрылся, завязался как мог. Где накидка свободно свисала, комары не прокусывали. Где в обтяжку... а где? Нашли пару мест. Меня окружила... стая воробьёв-комаров. От лица, завёрнутого в капюшон, я отдувал, но оставался десяток других мест. Когда тебя прокусывает комар размером с воробья – ничего приятного, а главное, есть места, не утратившие чувствительность.

Зуд, жжение, боль и... слабость. Отлетающие, раздувшиеся комары – это ещё и страшно. Какой-то неестественный, противоприродный страх. Я с трудом сдерживался, чтобы не начать убивать, их тут не больше сотни кружит, а кусает с десяток, больше не помещаются.

Отмахиваться – это была глупая идея, не помогла отогнать, зато парочка залезла под накидку и сейчас усиленно жрала. Боль была на грани... Больше бесило жжение по всему телу и зуд... До зубного скрежета. Поток тёк здесь странными сгустками в рваном ритме. Вот при разрыве потока я и шипел, жжение становилось нестерпимым, и, когда следующий тороп встретил нас дождём, я просто замер... попытался.

– Не стоит на торопах стоять, нельзя. Только на перекрёстках... Идём.

Из меня, наверное, выпили всю кровь. Боль от проколов исчезла, остались зуд и жжение, которые, видимо, и текли по... или уже вместо крови. Первое облегчение от дождя прошло. Я шёл, механически переставляя ноги. Дождь сменился пустыней. Жар пустыни слился с жжением. Лес. Прохлада серых стен, серое небо, серые окна... серые двери. Серые люди...

Мы зашли в дом. Девятиэтажный, панельный, серый... подъезд, квартира.

– Проходи. – Амади открыл дверной замок, пропуская меня в квартиру. – Раздевайся, смажь места укусов. – Протянул мне баночку.

Только тут я осознал, что до этого не чувствовал запахи. Резкий запах «Звёздочки» вернул и обоняние, и мысли.

– Мы дошли?

– Да, ты выбрал... надёжный якорь. Пять укусов – это предел на первый раз, остальные семь… взяла Селена. Она жива... иначе бы ты не дошёл.

Я иначе посмотрел на Амади. Захотелось свернуть ему шею, оторвать лапки, сломать хобот… Уф, отпустило.

– С ней... всё хорошо?

– Жить будет… Она знала, на что идёт. Свой путь она выбрала сама, в отличие от тебя.

– Кто же выбирает... мой путь?

– Ты, всегда ты, только не хочешь этого признать. Тебе всё кажется, что тебя выбирают, что тебя несёт течение.

– Я об этом уже говорил...

– Да, что-то такое было. Намазался? Одевайся. Пошли.

Вышли из квартиры, спустились на первый этаж, зашли в другую, переоделись и вышли на улицу.

Лето! Зелень. Шум машин. Люди… Жизнь!

– Мы... на Земле?

– Да!

– Вот... прямо…

– Да, идём.

Точно… Улица Восьмого марта, поворот. Тут институт какой-то. Здание госпиталя. Амади показывает пропуск, нас запускают. Надеваем халаты. Третий этаж. Палата. На койке обвешанный трубочками лежу... я.

– Я… не умер?

– Вчера Лара использовала яд, на который у тебя иммунитет. – Амади достал камень, горный кристалл, и положил его посередине палаты. – Сейчас мне придётся кое-что... показать тебе и рассказать – сам ты не поймёшь. Твой выбор в следующем: убить себя, этого, – он кивнул на кровать, – или оставить жить, через пару часов он очнётся, и ты покинешь... все миры, кроме этого.

– То есть... вернусь... по-настоящему... на Землю?

– Ты и сейчас здесь по-настоящему. Слушай, сейчас... часть твоей сути здесь, в нём, и большая часть в тебе. Вы связаны нитью сути. Эта нить позволяет тебе передавать жар из этого мира в мир Елении. Жар… ядрёнпоток – ну, почти одно и то же… Ох уж эти… сказания, как первоклашке объяснять теорию относительности… Короче, на Земле избыток жара, и вы, ярины, – такой клапан для сброса давления, пока понятно?

– Не-а… а ещё хочется тебя стукнуть.

– Ну, это как раз объяснимо… На Земле избыток жара, на Елении нехватка, вы передаёте жар в Елению, выполняя свою функцию, и вы здесь не умерли – кома, потеря сознания от десяти минут. Потом приходите в себя здесь и ничего не помните. Если убивают в Елении, то и здесь умираете. Но там вас берегут. Умираете... там – умираете здесь, умираете здесь – умираете там. Разрыв нити. Сейчас разрыва нити не будет, часть соединится в целое. Так или иначе.

– Чтобы остаться в мире... где я есть, мне нужно... убить себя в мире, где меня... почти нет... Выбор очевиден… да?

– Нет. Если по-простому… блин, а как иначе? Короче, убиваешь себя здесь и лишаешься возможности на перерождение, вся сила на это останется... нереализованной. Если после умрёшь там, то это навсегда, более того… яп больше передавать не сможешь.

– То есть… убиваю себя и становлюсь... обыкновенным местным?

– Нет… ярином, но передавать будешь тот самый жар, что в тебе есть, та его часть, что выделяется каждому на перерождение. Из-за этого и не переродишься.

– А как перерождаются еленианцы?

– Берут яп... жар у яринов, накапливают – и вперёд, на следующий этап. Еления – как экзамен для... духа, переход на следующую ступень... пусть будет эволюции.

– Так… значит, я убиваю себя, становлюсь... нет, трачу весь яп на окружающих меня, теряю способность к перерождению и исчезаю, так?

– Ну, в целом, да.

– Я как-то... э… ну, наверное, не склонен к самопожертвованию, особенно… без прибыли.

– Ну как тебе сказать?.. Ладно, пускай будет так, теперь я покажу тебе, что будет, если ты... не убьёшь себя.

Амади подошёл к кристаллу, чуть повернул его, и на стене появилась картина – небо. Мы движемся. Облака. Спускаемся. Каскад. Мою крепость осаждают воины в чёрных доспехах. Вид с высоты показывает… как черным-черно от врагов. Сер Ольд достаёт кристаллы ядрёнруды, запускает шар огня. Лучники стреляют, катапульты бьют. В общем-то, всё нормально, да, чёрная река врагов полна, но она разбивается о стены крепости. А потом... вспыхивают точки порталов внутри города, четыре… пять... и город чернеет.

Город пал, крепость пала... Нет… не пала. Это другое. Чёрные вырезали всех – воинов, мирных, женщин…

– …Если я буду там... этого не будет?

Картина замерла.

– Этого я не знаю.

– А кто умер, тот переродится?

– Еления – суровое испытание. Кто накопит жар – пойдёт дальше, кто не накопит – исчезнет навсегда. Но они, выбравшие этот путь, знают о нём и принимают риски на себя.

– Селена?

– Не знаю.

– А что ты знаешь?

– Твой путь предсказан, но не предопределён, ты не жертвенен, но любой твой выбор – это жертва одного решения в пользу другого. Ну и ещё... есть варианты: не умирать или накопить жар, забрать у других.

– Если бы я не пришёл сюда... я бы в старости здесь очутился?

– Да.

– Кто решил меня сюда привести? Ты не скажешь? Нет… Что ж, гипотетическое... перерождение и негипотетическая смерть…

– Вся наша жизнь – не жизнь. Выбор – иллюзия.

– Ты не помогаешь.

– А я не стремлюсь, более того, я бы хотел показать тебе, что выбор равнозначен... сейчас. Поскольку то, что ты потеряешь в случае, если выбор будет неверным, ты не узнаешь.

– Выбор может быть и неверным?

– Да, так всегда, свет – тьма, верно – неверно, правда – ложь.

– Как мне себя убить? Нас заметут.

– Ножиком по горлышку. Нет, не поймают, мы спокойно и уверенно... уйдём.

– Забавно убить себя в надежде, что моя жертвенность... зачтётся где-то там.

– Кем?

– Ну, есть же ведь…

– Как скажешь, ради галочки – тоже выбор. Я тебе помогу... чуть-чуть. Помнишь, ты вернулся в пирамиду из Красного листа и ничего не чувствовал?

– Да.

– Говорят, исчезнуть в небытии то же самое, только ещё круче.

– Ага, я понял, помощи от тебя…

Бам. Сознание дёрнулось. Как будто поезд врезался в другой поезд. Сознание вылетело из тела. Путь домой длиною в вечность за пару вдохов. Вдох и выдох.

Как там один серый проводник говорил? Один выбор жертвует другим... А если вообще не выбирать?.. Но ладно – это не наш выбор.

Обратный путь домой... Все эти серые торопы, мавзолей... Я оказался в себе, стоило мне убить себя. Выбор сделан. Выбор принят. Всё же надеюсь на галочку в личном деле.

И где-то на краю небытия: Амади...

– Будет галочка у Володимира... Ну, помнишь? Это тот, которого сегодня в госпитале зарезали... Туманная там история.

Есть древняя традиция – чтобы родиться, надо умереть.

Поднять руку на самого себя – та ещё экзистенциальная задача. И плевать, что если я десять лет чем и занимался, так это медленным самоубийством... И плевать, что жизнь – это самая страшная болезнь с генетической предрасположенностью и стопроцентной смертностью. Какой ещё фигнёй надо занять мозг, чтобы подойти и перерезать себе горло?

– А... ведь тут возникает вопрос: почему... я должен тебе верить?

– Не должен. Хм, дилемма... Моя персона может повлиять на равнозначность выбора, которого собственно и нет. Убьёшь себя – и останутся только великие возможности, потенциальная сила. Ничего не делаешь – и спокойно продолжаешь свой путь сквозь... да мне плевать.

– Плевать ему... А мне? Блин, сижу и жду, когда меня поуговаривают, прямо ребёнок.

Э! Где моя решительность, воля к победе?.. Гордость? Не человек, блин... лох.

– Алкоголик, один словом. Слушай, так это же всё упрощает. Убей себя и сдохни навсегда или ничего не делай, через... шестьдесят три секунды очнёшься, пару дней, ну пускай недель в больничке проваляешься и можешь продолжать пить!

– Шестьдесят секунд?

– Пятьдесят пять.

– Если всё это бред? И я лежу... в больнице... А я лежу в больнице – я это вижу собственными глазами.

– Конечно, бред. Как ты можешь себя видеть собственными глазами, когда лежишь в коме? Вот смотри, питательный раствор по системе тебе в вену пускают... Сорок пять.

– Я не смогу себя убить, если я лежу под капельницей, мне это лишь видится, и выбор в том, какие сны я буду видеть дальше.

– Ну, это логично. Выбора на самом деле и нет, это лишь иллюзия. Выбор заканчивается на этапе принятия решения. И то, что управляет тобой, уже это решение приняло. Тридцать.

– И что от меня такого зависит? На хрен тогда меня сюда привёл?

– Когда ты первый раз попал в Елению, что от тебя зависело? Ты даже думать об этом не стал, принял свой бред, как родной. Что от тебя зависело в битвах, в твоём сражении против воеводы? У тебя даже плана не было, только пойти и сдохнуть, но видишь, пока твои желания откладываются. В мавзолей на хрен попёрся? Не скажешь? Потому что не знаешь... Точнее, думаешь, что так было нужно, а вот кому нужно? Тот знает, зачем ты это сделал, и знает всю ту выгоду, что он получил. Зачем выбрал красный портал, зачем пошёл с первым караваном, зачем, зачем... Ты ответ на этот вопрос не дашь, ты лишь марионетка, не льсти себе, у тебя даже иллюзии выбора никогда не было, только долг и долги... Пять.

– Ты меня типа разозлить решил?

– Четыре.

– Выбор есть всегда!

– Три.

– Жить или не жить?

– Два.

– Быть или не быть?

– Один.

– Кто я, тварь разумная или право... налево?

Глава 23

Калейдоскоп дверей, дорог. Хрень какая-то. Так не умирают. Волчий клык вошёл точно в висок. Ни крови, ни... сожаления. Я сделал то, чего... от меня ждали... Предсказан.

Потом врезался паровоз...

– Та часть сути, что была в теле Володимира, тебя догнала. Часть части. Не обращай внимания, пока доберёмся до дома, всё вернётся.

Мы шли по улице Восьмого марта в сторону автовокзала. Нас никто не видел. Нас обходили, пропускали, как будто мы... что-то, но нас не видели. Смотрели сквозь нас... меня.

Повернули. Дом – хрущёвка. Третий подъезд. Квартира на втором этаже. Прямо. Хорошая дверь, на сейф-дверь не похожая, красивая, деревянная, обитая досочками, покрашенная морилкой. Таких уже не встретишь в этом мире защиты от жизни за сейфами или в сейфах.

– Это мой личный путь в Серый город, – закрывая входную дверь, сказал Амади. Открыл дверь в комнату, а там подъезд панельной девятиэтажки. – А этот дом, как общага для тех, у кого нет своего дома в Сером городе. Когда твой заказчик рассчитается, куплю себе дом на берегу реки времени.

– Здесь она тоже течёт?

– Конечно, пойдём покажу.

– Почему Серый город... изменился?

– Стал менее серым и более живым? Возможно, это ты стал менее серым и более живым?

Бум... Бум... – врезались пара поездов, вышибая дух...

Мы шли по мощёной улице. Местами полированный керамогранит, местами плитка, местами асфальт и какие-то панели непонятного состава. Так же и дома – разных стилей, эпох. Огромные, уходящие в небо столбы из стекла и небольшие терема из дерева с резными ставнями. Из огромных камней и из мерцающих плёнок. И народ тут ходил из разных эпох и, видимо, миров. Но все... очень похожи на людей.

– Серый город – город человечества.

– А есть и другие?

– Не знаю.

– Получается... до сего момента я жил с частью самого себя.

– Не заметил? Да, это такая фишка у людей – делить себя на части и жить какой-то одной.

Бум – паровоз.

Мы вышли на набережную. Резко потеплело, и зажглись фонари. Широченная река. С той стороны набережная была едва различима, хотя горели фонари.

– Сейчас вечер? – спросил я. Вроде как нет, но темно. – А там... же вроде как мир снов, откуда набережная?

– Решил показать тебе набережную вечером, под светом фонарей она выглядит нарядно, не видно грязи, мусора. Река времени разделяет мир серых торопов и мир снов и духов, а набережная... Так ведь мир снов всегда только отражение иллюзий спящего.

– А есть что-то, что не иллюзия?

– Это ты сам думай или решай.

– Но все наши... хм... мои решения – иллюзия.

– О, смотри, Володимир. Смотри. – Амади указал рукой вправо.

Два человека стаскивали с набережной лодки.

– Всегда найдутся те, кому мало мира, им нужно больше.

Один сел на вёсла, другой отталкивался шестом. Лодка отошла на два корпуса, когда исчез шест, потом вёсла. Двое стали тянуть верёвку, которой лодка была привязана к берегу, а лодка отплывала всё дальше.

– Что с ними будет?

– Кто ж знает? Спросить-то не у кого.

Люди тянули, лодка отплывала. Светало.

– Здесь нет ни мусора, ни грязи...

– А я не говорил, что они есть!

– Зачем ты показываешь мне всё это?

Бам... Бам... Бам… – опять поезда.

– Всего лишь часть контракта.

– А эти на лодке?

«Эти на лодке» исчезли.

– …Эти? На какой лодке? Пошли, путь проложен, двери открыты. Помнишь? Не убивай, иди след в след.

Мы вышли на площадь с колоннадой. Со всех дорог сюда стекались люди и нелюди, заходили, вставали по центру, потом шли и исчезали между колонн. Как и мы. Постояли, повернули, пошли, прошли между колонн и оказались в миленьком лесу. Эдакий парк, трава покошена до состояния газона. Веточек, палочек на земле не валяется. Зато на деревьях висят светящиеся шары, из которых и в которые влетают светляки.

– Это те, кого вы на Земле зовёте феями или эльфами. Правда, в последнее время у них тут... срач... по-научному если говорить. Феи – это маленькие человечки, женщины с крыльями, а эльфы – мальчи... мужчины с крыльями. Так вот, эльфы почему-то решили, что они феи, отрезают себе крылья, считают себя бессмертными. Ты только не говори с ними и вообще не говори. Бескрылые обидятся в любом случае, а крылатые, они хоть и нормальные, но за своих бескрылых обгадят тебя с головы до ног, вонять будешь пару торопов.

Как он это вовремя.

– Здравствуйте, путники, вы тут впервые? – прозвучало сбоку.

Амади сделал вид, что не слышал, и идёт себе – не слышит и не видит. Ну и я с ним... Бам – паровоз... После паровоза я вообще ничего не могу думать.

– А... не впервые, – вздыхает голос, и существо улетает.

Когда мы вышли на другой тороп, Амади выдохнул:

– Знаешь, я думаю, что и крылатые тоже того... еб... е...

– Больные?

– Точно... е-больные. Ну не может из феи получиться... е-больной эльф. Они изначально... е-больные.

Бам... Бам... Бам, бам.

– Блин, долго меня ещё... бамкать будет?

– Пока все твои части тебя не догонят.

– Такое ощущение, что тех частей... в том теле было больше, чем было в этом.

– Может, так и есть. Ты живёшь, живёшь, думаешь, что думаешь, что это ты, а ты лишь одна двадцатая от «ты»... или сотая.

Бам...

– Я тебе одну вещь скажу, Володимир, только ты не обижайся. Когда все части тебя... в тебе соберутся, будешь ли это ты?.. Вот в чём вопрос.

– Лучше бы я бредил.

– А ты и бредишь, смотри.

Камни левитировали в воздухе. Вокруг туман, и мы скакали с камешка на камешек. Временами появлялись морды, лица... носы нас нюхали, глаза разглядывали. Настолько страшные морды, что оторопь берёт, и столь же прекрасные лица, что успеваешь влюбиться. Потом оторопь, потом вновь влюбляешься.

На торопе парящих камней мы вышли на перекрёсток – огромный гладкий камень, и посередине выемка с ладонь глубиной, наполненная водой.

– Уф, не люблю этот тороп... Влюбляться с полными штанами – то ещё испытание для психики, поэтому и не ем... Ты как? Как впечатления?

– Противоречивые.

– Это точно, я тоже здесь против речения, да и вообще, чем меньше болтаешь, тем крепче спишь... Укладывайся, мы тут будем ждать караван.

– Зачем?

– Без каравана нам не пройти дальше.

Бам, бам – накрыло меня паровозом моих частей, и я... лёг и заснул.

– Эй... подъём, соня, пошли, а то караван пропустим.

Вот чего бы я себе не простил, так это того, что пропустил бы этот караван. Огромные, раза в два выше великанов... да не, больше. Огромные-огромные минотавры. Идут один за другим. Несут груз – мешки с них ростом на спине и то тут, то там прикреплены скамеечки с сидящими на них людьми. Точно как колесо обозрения с люльками… Амади кинул пару блестящих шариков человеку, сидящему на первом минотавре, тот крикнул: «Третий!» Караван, не останавливаясь, продолжил движение, а третий минотавр подставил нам свои руки-ковши и рассадил по скамейкам. Меня – в районе печени. Амади – где-то на спине.

Точно, по размеру соотношение эльфа с человеком, как у меня с минотавром. Невзирая на копыта, минотавр шёл бесшумно, слегка покачиваясь.

Бам… Бам… – чуть не слетел я со скамейки. Да сколько же меня во мне? Ёжики в тумане…

Кстати, морды и лица из тумана больше не показывались – уже хорошо, а то Амади прямо на сотню прав: влюбиться и обделаться – пф... не... не, я, пожалуй, пас, хоть и голодный.

Мы прошли четыре торопа, когда нас так же на ходу сняли, поставили на землю и ушли. Это такая торопная электричка – кто-то сходит, кто-то садится. А виды были... После парящих камней мы шли по водному торопу. Минотаврам по колено. Ясное чистое небо, и на воде плескаются коровы в ластах. На спине лежат, потом перевернутся мордой в воду и опять перевернутся, а во рту уже клок водорослей, лежат пережёвывают. Потом... мини-лес… очень маленький лес. Деревья, возможно, и мне по колено. Минотавры же ступали чётко, ни одно деревце не пострадало. Потом начался нормальный лес с ненормальными комарами. Размером с лошадь. Они разгонялись и летели в минотавра. Хобот – как труба канализационная. Гудение, скорость… Но в последний момент промазывали, уж не знаю как, но минотавры никаких манёвров для уклонения не совершали.

Потом лес... такой лес, который для минотавров даже лес. Там нас и спустили. Я думаю, для местных комаров мы, как комары.

Пришлось... бежать, потому что местные блохи размером с козу – ох... уж...

Моё паровозное «бам-бам» перемешивалось с «бам-бам», когда блохи приземлялись рядом с тем местом, куда я отскочил…

Оказалось, что минусом для блох стала их повышенная прыгучесть – они перелетали нас, и только одна из сотни приземлялась примерно рядом. Так – мелкими перебежками от травинки к травинке – мы и влетели в серое нечто, что выключило нас в мавзолее.

– Скажи мне, Амади, мы же могли через Серый город сюда попасть?

– Могли.

– А нах…

– А для этого. – Он вбил мне палкой в лоб, и я открыл глаза в своём зале.

…Бум... Бум... Десяток «бум», и ясное чёткое осознание... конца состава. Я-я стал полным я.

– Здравствуй, Настя, – повернулся я к Селене. – Ты здесь как? – Мы лежали на спине и смотрели друг другу в глаза, я видел Селену, а чувствовал… Настю.

– Ну, сейчас меня зовут Селена. Вовка, так получилось...

– Да уж, получилось... И как тебе ощущения?

– Было... очень больно, ещё больнее внутри – вспоминать ошибки и принимать их, понимая, что уже не исправишь.

– Ага, а главное, что эти ошибки уже и на фиг тебе не сдались.

– Да, это очень странное состояние.

– Сколько... воплощений... ты сейчас... сейчас в тебе? И каково это?

– Я думаю, порядка двадцати. Все связаны с тобой – те жизни, где мы были вместе, и это не мозаика на стене... а единая картина. Сколько у тебя? – Селена сдула локон с лица, как это делала Настя.

– Я собрал самого себя... с этой прошлой жизнью... миром. Тень воспоминаний и десятки... ещё – суть Роха. И пока отдельными картинками.

– А помнишь, ты меня в Бразилии бросил?

– Не помню. Помню, как ты меня убила заострённой палкой.

– Убила и съела, ты будешь только моим…

– Уф, Селена... И как жить будем?

– Ну, как пойдёт. Но уже хотелось бы, долго и счастливо... Как я умерла в последний раз?

– С заставы раненых эвакуировала. Термобарическая ракета. Быстро и... надеюсь, быстро…

– Да, я помню только дорогу... Быстро... Почему ты бросаешь меня каждый раз?

– Я боюсь тебя потерять.

– И поэтому уходишь? Помнишь, что я сказала тебе в Бразилии?

– Я пойду за тобой по всем морям?

– Да, а говорил, не помнишь Бразилию.

– Кусками... А потом ты вышла замуж.

– Нет, это ты уплыл и погиб, потом ушёл на войну, потом стал лётчиком, потом... Почему ты бросаешь меня каждый раз?

– Я боюсь.

– Чего же боится мой бравый ярин?

– Не встретить тебя в следующей жизни.

– Я пойду за тобой по всем мирам, и, если ты растворишься, я растворюсь с тобой.

Она повернулась, всмотрелась в глаза и припечатала ладонь к моему солнечному сплетению. Жар... вспыхнул.

– Что?.. Зачем ты отдала весь жар?

– Это мой выбор.

– Нам теперь нельзя умирать.

– Да, уж точно не в этой... жизни.

Ночь. Ночью в Каскаде прохладно. Прижимаю завёрнутую в одеяло Селену к себе. Селена забавно морщит носик и иногда сжимает зубы. То, что ей в этом мире есть восемнадцать, – однозначный плюс, а вот то, что она помнит порядка тысячи лет своей жизни, – это напрягает. Но то, что она отдала мне весь свой запас жара... просто взрывает мою ярость. Впрочем, по моим воспоминаниям – да, она именно такая, всегда, всё и прямо сейчас, на полную катушку. Если уж костёр, то на пол-Европы, хотя конкретно те воспоминания... кажутся чем-то ещё более нереальным, чем то, что происходит здесь и сейчас.

Шаги по улице. По ночам тут редко кто ходит, дня хватает, чтобы уходиться, а ночью – спать, и караульные охраняют в основном стены.

Шаги в мой дом. Посыльный дежурный внизу открывает…

Шаги... и тихий стук в дверь. Что же могло случиться, если меня будят ночью, учитывая, что обычно не будят? Я вытаскиваю руку из-под головы Селены, она возмущённо хмурится.

– Что случилось? – открываю я дверь комнаты.

– Война... мой ярин... Император объявил войну!

– А знаешь… Вовка, или Север... Саша... мой ярин… Сколько у тебя имён… Знаешь, я не удивлена. Сколько я тебя знаю, всегда есть повод сбежать от меня... и всегда ты ни при чём… Всё время твоя жизнь такова, что... ты плывёшь по течению. Как же это?.. Синч в твою голову… Но ты всегда плывёшь туда, куда нужно тебе... – Селена лежала, завернувшись в одеяло. Растрёпанные волнистые волосы делали её... более живой. Один локон лез на глаза и не поддавался сдуванию. Лицо было серьёзным, но в глазах… искрилась смешинка.

– Хочешь, я возьму тебя с собой?

– Нет, это не мой путь, но знаешь, на этот раз... на этот раз я тебя дождусь. Так подумать… Да, всё, что я делаю, так это жду тебя и даже дожидаюсь, правда, для этого чаще всего приходится сначала умереть, а потом родиться.

– Колесо Сансары.

– Никогда его не любила.

– Кого?

– Твой пафос.

– Паф... ф... Чего это? Не пафосен я. Просто люблю... пофилософствовать.

– Ха-ха, тебе ещё Сократ сказал: «Гера, это не твоё». Ха-ха, помнишь? Уф... умора, бьёт тебе палкой по голове и говорит: «Это башка, чтобы... чтобы… что?» Ха-ха, помнишь?

– Помню, только это наставник Ба в монастыре Таура учил меня жить, не используя мозги.

– Ха-ха, и ведь научил. – Селена звонко рассмеялась.

– Ты смеёшься, как Анастасия.

– Я она и есть… Ты забыл? Все женщины, которые у тебя были... я и есть... Жутко, да? Мне – да! Но так здорово вспоминать. Пожалуй, мне хватит веселья, пока я тебя буду ждать с войны. И спасибо, ты приготовил отличное гнёздышко, самое защищённое на этой планете. Или нет… я его приготовила.

– Ты грустишь? – За весельем я чувствовал пропасть... пустоты. – Почему ты решила, что я уйду? У меня есть воеводы, дядя твой, боевой старец.

– Не старее тебя... ха… да, прости... Я знаю, таков твой путь, твой выбор.

– У нас с тобой никогда не было детей, – решил я сменить тему. Зря... Глупый я, Гера.

– Да, мы умирали раньше, ты или я.

– Но сейчас... некоторые потратили весь свой жар, и нам нельзя умирать, пока мы не наполним источник.

– Вот и помни об этом, когда полезешь в какую-нибудь пирамиду или пещеру, куда ты там любишь...

Собирать совет? Нет, они сами с усами, и кто-то без. Не будем... э... наводить тень на плетень. Старший я здесь... ну практически номинально. И вновь не будем наводить тень, я и не хочу и никогда не хотел залезать на вершину этой социальной пирамиды. Залезть повыше… да вылезти – ну, иногда. Я люблю комфорт, уют и сам решать, что делать. Хотя последнее, судя по всему... не точно.