Текст книги "Протокол "Второй шанс" (СИ)"
Автор книги: slip
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)
На противоположной стене, – стене, что выходила к спальне Скрибонии, – виднелись неразборчивые царапины.
Пока Атия, словно в трансе, шла через комнату, они постепенно приобретали очертания.
До тех пор, пока не превратились в угловатые слова, выцарапанные прямо на кирпичах.
Атия не хотела даже смотреть в их сторону, но взгляд все равно скользил вниз – и она не могла его остановить.
Крупные буквы сверху равнодушно гласили:
Я не смог его остановить... М. Эмилий Лепид.
Чуть ниже…
Сердце Атии замерло.
Не узнать этот почерк, пусть и в таком виде, у нее не было ни малейшего шанса.
Боги…
Марк, прости меня. И ты, римский народ, прости. Я никогда этого не хотел. Г. Юлий Цезарь.
Дядя Гай…
…
– АТИЯ! – крик мужа с трудом пробился сквозь плотную толщу воды, что отгородила ее от мира вокруг. Спустя несколько мгновений его руки обвились вокруг ее плеч.
Это уже не имело никакого значения.
Мир Атии Бальбы Цезонии рухнул в одночасье.
Она вырастила чудовище.
[1] Марк Порций Катон Младший. Меметичный персонаж, который очень любил выпить.
[2] Еще более меметичный персонаж, Марк Кальпурний Бибул, второй консул 59 г. до н.э., коллега Цезаря. Как минимум под конец жизни бухал как не в себя.
Виновник катастрофы (Гай Цезарь II)
“Ну и натворил же ты дел. Даже не знаю, как все это теперь разгребать.” – высокий, холодный голос удивительным образом дополнял лживую до последней капли улыбку.
“Октавий, ты…” – резкий удар в живот выбил воздух из легких, заставляя заткнуться. Ноги на мгновение потеряли опору, и боль прострелила от плеч до кистей задранных наверх связанных рук.
Октавий цокнул языком, лживая улыбка на его лице теперь больше напоминала оскал.
“Я бы на твоем месте следил за словами. Мое имя – Император Цезарь Август, и тебе лучше бы это запомнить.“
Кривая усмешка – и на разбитой губе треснула тонкая корка. Рот снова наполнился вкусом крови.
“Ты так в этом уверен?” – ярость клокотала внутри, но не находила ни одного достойного выхода, – “Я жив. Мое завещание было вскрыто неправомерно. Дальше сам продолжишь логическую цепочку, или тебе помочь?”
“Пока.” – цепкий взгляд ледяных глаз впивался прямо в душу, – “Пока жив. И, мне кажется, ты так и не понял. Ты жив только пока это нужно мне”.
Его шаги раздавались в абсолютной тишине подобно раскатам грома.
Мир вокруг был мертв. Он не знал, откуда ему это известно, не мог сказать, куда и зачем идет, с какой-то отстраненностью отмечал, что не может вспомнить даже своего имени. Единственным, что он совершенно точно знал в этот момент, было то, что мир вокруг был мертв.
И этого было достаточно.
“Неужели ты думал, что я так просто позволю тебе отобрать у меня все?” – в высоком голосе звучал глубочайший скепсис, – “Мое положение, мою должность, мое…” – смешок прозвучал зловеще, – “Ты же знаешь это. Знаешь, что я всем обязан этому имени. Думаешь, я позволю тебе так просто отобрать у меня его и снова сделать меня сыном какого-то жалкого претора?”
Маски были сброшены, скрывать больше было нечего – и наконец-то Октавий говорил правду.
“Крысеныш…”
Он шел вперед. По пустынным мощеным улицам, мимо хорошо знакомых и одновременно с этим совершенно чужих зданий. По знакомому маршруту, который он не смог бы вспомнить сейчас и под страхом смерти.
Глаза застилал плотный туман, – и он же заволакивал сознание.
“Ты рехнулся? Я не буду этого говорить!” – ничем не прикрытый шок читался в широко раскрытых глазах.
Короткий кивок – и германец-гладиатор с кровожадной улыбкой сделал несколько шагов в его направлении. Он едва понимал латынь – и это делало его прекрасным орудием для всего, что было на уме у его хозяина.
Окровавленная ухмылка застыла на губах. Взгляд впился в ледяные серые глаза:
“Если ты хочешь, чтобы я хоть что-то когда-то сказал, ты возьмешь своего пса на привязь. У меня аневризма головного мозга, я могу умереть в любой момент.”
Он шел вперед. Шел вперед, потому что не знал, как остановиться. Не помнил, как повернуть назад. Казалось, что когда-то очень давно, в другой жизни, ему было хорошо известно, как это делается, но затем он основательно забыл.
“Я слышал, твоя жена скоро возвращается в Город…” – злорадный триумф сочился из каждого слова, что слетало с губ Октавия.
Холодные мурашки бежали по ледяной спине.
“При чем тут она?!” – голос срывался на крик.
“Она точно ничего не заподозрит, если приемный сын ее трагически погибшего мужа позовет ее к себе в гости” – продолжал Октавий, – “Я, пожалуй, даже разрешу тебе быть с ней в ее последние моменты. Я же не зверь какой-то.”
Сердце замерло, пропуская несколько ударов. Шок. Непонимание. Отрицание.
Тихий голос.
“Ты не посмеешь…”
“Почему же?” – удивленно вздернутая бровь, – “Посмею. Более того, я обязательно это сделаю, если ты не скажешь слова. Выбор за тобой. Время пошло.”
Дыхание сбилось, но он не остановился ни на мгновение. Он не знал почему, но был уверен в том, что это невозможно. Что, если даже если ему каким-то чудом удастся затормозить – случится что-то ужасное. Непоправимое. Недопустимое.
Он должен был идти вперед.
“Мертвым нет хода обратно, в мир живых. Это – максимум того, на что они способны.” – приглушенные толстой стеной слова. Неожиданная пауза.
Собранные в кулак последние остатки воли.
“Атия, не тупи! Я живой, Атия!”
Он шел вперед. Странное наваждение рассеивалось вместе с предрассветными сумерками. На небосклоне разгоралась алая заря – и он прибавил ходу, словно пытаясь догнать уходящую ночь.
Времени, – утекающего сквозь пальцы песка, – с каждым мгновением оставалось все меньше и меньше.
“Что. Это. Было.”
Крик все еще стоял в ушах – и голос кричавшего был ему хорошо знаком.
“Это?” – Октавий вытирал окровавленные ладони какой-то тряпкой, – “Это Кальвин. Гней Домиций Кальвин. Ну знаешь, один из тех мудаков, которых ты предпочел мне при назначении начальников конницы.”
“Что ты с ним сделал, ублюдок?!”
“Убрал с дороги.”
Он потряс головой, и морок окончательно рассеялся.
Он шел по городу. Заколоченные окна заброшенных, оставленных на произвол судьбы и медленно разрушающихся под палящим солнцем, зданий слепо смотрели на него. Инсулы. Пустующие виллы. Навсегда заколоченные много лет назад храмы. Вдалеке что-то горело – он видел поднимающийся над крышами густой черный дым.
Озарение ярко вспыхнуло где-то в глубинах сознания. Умирающий мир предстал перед ним в совершенно ином свете. На доли секунды все стало ему кристально ясно.
А затем свет резко померк и все вернулось на круги своя. Он снова не помнил, кто он. Не понимал, что происходит. Но теперь он буквально кожей ощущал, что ему нужно торопиться. Куда и почему – оставалось для него загадкой. Но он чувствовал, что это не важно. Что когда придет время – он все поймет. Это вселяло надежду.
Такое давно забытое чувство.
Навстречу ему бежали люди. Мужчины, женщины, дети. Бежали сквозь него, даже не замечая его присутствия. Рты их раззевались в беззвучном крике. За ними попятам гнались заросшие, косматые всадники в непонятной, незнакомой, чуждой броне. От каждого удара их длинных копий кто-то из бегущих падал на грязную, залитую кровью, дорогу, присоединяясь к горе трупов на обочине.
Взмах копья – и смутно знакомый мужчина с копной темных волос на голове упал на мостовую. Он сорвался с места, сам не понимая почему. Косматый всадник пронесся сквозь него, не нанося ни малейшего ущерба. Подбежав к упавшему, он трясущимися руками перевернул того на спину.
– Ты! – глаза на смутно знакомом лице светились ненавистью и презрением, – Это все из-за тебя!
Он отвел глаза, не в силах выдержать этого взгляда.
– Марк Эмилий, я.… – голос сошел на нет. Сорвавшееся с губ имя звучало знакомо, но он никак не мог вспомнить, откуда оно ему известно. Кто этот мужчина перед ним. И откуда взялось это острое чувство вины.
“Лепид?” – в холодном голосе мелькнули нотки веселья.
“Лепид. Что ты с ним сделал, ублюдок?”
“Ничего такого. Просто подробно объяснил ему, почему вам всем, ему, тебе, Антонию и остальным, надо уйти. Он все понял.”
Рука смутно знакомого человека ухватила его за тогу и с силой потянула на себя.
“Это уже насилие!” – одним движением он вырвал ткань из рук Каски.
“Что же ты медлишь?!” – закричал тот, обернувшись назад и обращаясь к своему брату.
– Смотри. Смотри, твою мать! – палец с сенаторским перстнем указывал куда-то ему за спину.
Одно короткое движение – и направленный в лицо нож остановился. Ладонь прострелило резкой болью – и потекла кровь. Лихорадочный взгляд метался от одного искаженного злостью и решимостью лица к другому. Он был окружен.
Короткая пауза – и удары посыпались со всех сторон.
Раздавшийся сзади громкий крик вырвал его из транса мгновенно. Резким движением, он обернулся и, подскочив на ноги, машинально встал в боевую стойку. Старые рефлексы никогда его не подводили – но не всегда их было достаточно.
Он больше не был на заброшенной, заваленной трупами улице. Теперь он находился в забитом людьми атрии чужого дома. Они веселились, но он точно видел по их глазам, что это – не более, чем маска. Маска, надетая только для того, чтобы не вызвать гнев одного-единственного человека. Человека, которого сейчас даже не было среди них.
Крик, – женский крик, – становился все громче.
Он побежал. Бесцеремонно расталкивая людей на своем пути, он, с нарастающим ужасом внутри, бежал на звук женского голоса. Какая-то часть его сознания отчаянно сопротивлялась, точно зная, что ему предстоит увидеть, но заткнуть ее ему не стоило практически ничего.
Крик доносился из триклиния.
Он буквально снес дверь, отделяющую его от атрия, плечом. И застыл на месте, напрочь позабыв о том, что некоторое время назад считал, что вообще не способен это сделать.
Словно по команде, пять пар глаз уставились на него. Трое солдат, – преторианцев, – светловолосый молодой парень с неприятными чертами лица и глазами, в которых плескались безумие и какая-то звериная жестокость, – Гай Калигула, – кулак которого завис в воздухе, и поваленная им на ложе заплаканная женщина, что пыталась защититься от удара, выставив вперед руки. Жена сенатора, что сейчас вместе с остальными сидел в атрии и изображал веселье, в глубине души захлебываясь страхом и ненавистью к себе. Ненавистью за то, что не может найти в себе силы подняться и сделать то, что должно. Страхом того, что непременно произойдет с ним самим, если он попробует вмешаться или хотя бы посмеет недостаточно радостно слушать рассказ принцепса, когда все закончится.
Принцепса, что не делал различий между мужчинами и женщинами. Безумного принцепса, защищенного неприкосновенностью, неподвластного суду. Принцепса, на которого не было никакой управы.
Он не знал, может ли винить сенатора за бездействие, но точно знал, что если он сейчас не вмешается, то никогда самому себе этого не простит.
Кулак прошел крупное лицо принцепса насквозь. Волна отчаяния накрыла его с головой. Он ничего не мог поделать. Никому не мог помочь.
Он уже давно был мертв.
…
Люди в комнате неотрывно смотрели на него.
– Ты, – первой открыла рот женщина. В голосе ее звучала ярость, совершенно не сочетающаяся с выражением лица, – Ты всему виной! Ты не спас меня.
– Не спас меня, – эхом повторил ее слова хор голосов. Мужских и женских голосов, сейчас смешавшихся в один. Он беспомощно оглянулся. Люди из атрия, неведомо как уместившиеся в маленьком помещении, сверлили его полными ненависти взглядами.
Их слова почему-то ранили, словно ножом по сердцу.
– Смотри! – раздался хорошо знакомый голос из-за плеча.
Он стоял на колоссальных размеров арене, – арене, которую он уже видел. Полуразрушенной, растащенной на стройматериалы, и всегда заполненной туристами. Арене, на которую сейчас солдаты тащили сопротивляющегося мужчину в тоге с красной полосой. Человека, чьей единственной виной было то, что он пошутил так, что принцепс оскорбился.
– Смотри! – палец Лепида указывал прямо в центр арены.
Там, поглощая человека, полыхал костер. Он недавно во всеуслышание прочитал неугодный стих собственного сочинения.
– Смотри!
Тысячи человек замертво падали перед ним, пронзаемые мечами легионеров. За ними не было никакой вины. Просто один человек посчитал, что они могут встать на его пути, объявил заговорщиками и велел солдатам всех перерезать.
Тот же самый человек, что пытал и убивал без разбору тех, кто был выше его по происхождению.
Тот же самый человек, что, дорвавшись до власти и пытаясь скрыть свои варварские корни, на самом деле своими действиями выставлял их на всеобщее обозрение.
– Смотри!
Подожженное религиозными фанатиками здание библиотеки перед ним полыхало, – гораздо сильнее, чем тогда. Пламя уничтожало бесценные свитки, но никому до этого не было дела. Люди вокруг заходились в религиозном экстазе и даже не думали, что-то тушить.
– Смотри!
Священники чужеземного бога заколачивали двери в храм Юпитера Капитолийского навсегда. Он никогда не верил ни в каких богов, но почему-то чувствовал, словно гвозди вбивали не в деревяшки, а в него самого.
– Смотри!
Орды варваров неслись по улицам города, убивая всех и уничтожая все на своем пути. Голова императора под хохот их вожаков катилась вниз по мостовой.
Тишина.
На бесконечно долгие секунды ему показалось, что он ослеп и оглох.
Свет вернулся – и он понял, что стоит на рострах.
Непривычно высоких рострах, расположенных не там, где он помнил. Внизу, перед ним расстилалось неподвижно застывшее людское море. Оно заполняло собой все свободное пространство на том месте, где когда-то было самое оживленное место Города. Его сердце. Форум.
Он этого не видел, но точно знал, что люди внизу стоят на руинах.
– Ты! – люди синхронно, словно получив какой-то знак, подняли головы.
Он с ужасом понимал, что лица многих, слишком многих, ему знакомы.
– Ты нас убил!
Ненавидящие взгляды тысяч и тысяч глаз были сфокусированы на нем.
– Ты всему виной!
Несколько сот человек из толпы внизу выделялись из остального моря одеждой. Неуместной. Слишком современной.
Он чувствовал, что по щекам его впервые за долгое время текли горячие слезы, но ничего не мог с этим поделать.
– Ты нас предал!
Ноги подкосились – и он упал на колени, на холодный, обшарпанный, древний мрамор.
И, схватившись за голову, отчаянно закричал.
Вздрогнув, Гай открыл глаза.
Заполненные людьми руины растворились вместе с очередным сном – и теперь перед ним снова была полутьма, из которой светильник равнодушно выхватывал его собственные ноги в грязных, заляпанных засохшей кровью джинсах и очертания стен с дверным проемом.
Губы растянулись в усмешке – и едва зажившая корка снова треснула, привычно наполняя рот кровью.
Сколько прошло времени с тех пор, как он отключился и провалился в этот бесконечно повторяющийся на протяжении последнего года кошмар, он не знал. На мгновение забывшись, он дернул рукой в попытке посмотреть на наручные часы – и глухой стон сорвался с губ, окончательно смывая остатки неприятного сна.
Пусть он и не чувствовал скованных сзади за спиной рук, любая попытка пошевелить ими вызывала приступ сильной боли.
– Не бойся, Скрибония, это все еще я, – ухмыльнувшись, зачем-то сказал он, но привычных звуков из-за стены не последовало.
Он не слышал их с тех самых пор, как убили Кальвина – и об этом лучше было не думать, хотя бы для того, чтобы не сойти с ума.
У Октавия не существовало совсем никаких принципов – это он уже давно уяснил.
Желудок неприятно свело от голода, но он не обратил на это внимания. Бывало и хуже, и дольше, а его заключение определенно двигалось к той или иной развязке.
Октавий оставил ему сутки на размышление. Еще бы он знал, когда эти сутки истекали.
Не то, чтобы определенность могла как-то помочь. Расставленная ловушка выглядела идеальной. Без единой дырки, которую можно было расколупать, чтобы обернуть все в свою пользу.
Сбежать не представлялось возможным – Октавий все продумал, и, даже если ему удалось бы освободить руки из этих проклятых кандалов, единственный предполагаемый выход отсюда охранялся германцами, готовыми сорваться при малейшем необычном шуме. Без оружия и в его текущем состоянии – он вряд ли мог надеяться от них отбиться.
Оставалось только плыть по течению, что, с настойчивостью разбушевавшегося шторма, несло его на ростры.
И ставило еще перед одним невозможным выбором.
Притупившееся было после сна желание побиться головой о такую близкую, но такую далекую холодную стену возникло вновь.
Октавий хотел, чтобы он, здесь и сейчас, решил судьбы их всех.
Октавий не мог понимать этого, но, в сущности, его требование сводилось к одному – он, Гай, должен был умереть и позволить всему идти своим чередом. Тем самым, после которого от них останутся только занесенные землей руины – и бесконечные споры историков по их поводу.
Он мог послать Октавия с его требованиями по известному маршруту. Этого требовала уязвленная честь, но одновременно с этим этот вариант был наиболее катастрофичен по своим последствиям. Маски были сброшены – и сомнений в том, что Октавий выполнит все свои угрозы, больше не существовало.
Он мог согласиться с Октавием – и спасти жизнь Кальпурнии, но обречь всех остальных на десятки лет кровавой бани, лишь изредка перемежающиеся спокойствием – и напряженным ожиданием следующей.
Или он мог…
Раздавшиеся снизу спешные шаги резко выдернули его из мыслей и заставили напрячься.
Поздно. У него было все время в мире для того, чтобы придумать действенный план – но теперь уже было слишком поздно.
Сутки, отданные ему на размышления, истекли.
…
Светильник выхватил из темноты худую фигуру вошедшего – и, не в силах сдержать неуместный смех, он рассмеялся в голос. Пересохшее горло дерло до боли, но остановиться было выше его сил.
В дверном проеме стоял кучерявый раб Октавия с амфорой и растерянно смотрел на него.
– Леарх, все в порядке, я не сошел с ума, не бойся, – напряжение ушло, словно и не бывало.
Раб вздрогнул и оглянулся, а затем, запинающимся голосом сказал:
– Я… Меня хозяин прислал. Держи, – и протянул свою ношу.
В ответ Гай скептически вздернул бровь и демонстративно пошевелил скованными за спиной руками. Расплата последовала мгновенно – в виде острой боли, прострелившей от запястья до плеча.
– Не могу, не видишь, – бросив бесплодные попытки, прокомментировал он.
Раб несколько раз кивнул, а затем тихо добавил:
– Прости меня.
Сердце замерло – и Гай едва нашел в себе силы, чтобы задать вопрос:
– За что?
– Я знал, что вино отравлено. Я… Хотел тебя остановить.
…и хватка невидимой руки отпустила сердце, забившееся вновь с утроенной силой.
– Да забей, – смешок сорвался с губ, – Ты не мог пойти против воли своего хозяина. А я сам дурак, что ему поверил.
После короткой и неуверенной паузы, Леарх поставил тяжелую амфору на пол и теперь переводил взгляд с нее на него, и обратно.
Озарение вспыхнуло в голове неожиданно.
Леарх.
Точно.
Неуместная радостная улыбка заставила раба отпрянуть и испуганно уставиться на него.
– Леарх, ты ведь хочешь стать свободным? – вряд ли раб ожидал услышать именно это. Глаза его расширились, грозясь выпасть из орбит – и ему понадобилось несколько минут на то, чтобы неуверенно кивнуть.
– Тогда ты должен мне помочь.
…или он мог развести Октавия точно так же, как Октавий развел его.
В эту игру можно и нужно было играть вдвоем.
Принимающий решения (Альберт VI)
Сумерки опускались на шумный порт. Палуба пришвартованного корабля покачивалась под ногами, ветер, что дул с моря, нес приятную прохладу вперемешку с брызгами соленой воды. Пот струился по спине от долгой и непривычной физической работы – и она была очень кстати.
Прищурившись, Ал разглядывал фигуры суетящихся на берегу людей – и чувство дежавю никак не хотело его покидать. Если закрыть глаза, он легко мог представить, что находится в космопорте одной из колоний, где никто не говорит по-английски, суетящиеся вокруг корабля грузчики спешно загружают чемоданы запоздавших пассажиров в багажное отделение, а сам он наблюдает за этим с мостика, ожидая пока им дадут предварительное разрешение на взлет.
Все порты во все времена были одинаковыми – и какой на улице был год не имело никакого значения.
– Слушай, Джузеппе, я все забываю спросить. А что это за типы, про которых говорила Мария? – он облокотился о борт, чтобы немного разгрузить ноющую спину.
– Какие типы? – Джузеппе выглядел не лучше него. Мокрые волосы липли к лицу, пот стекал со лба на раскрасневшиеся щеки, и в целом казалось, что еще немного – и его хватит инфаркт.
Профессор античной истории, даже Ал был лучше подготовлен к такой радикальной смене деятельности.
– Ну эти… Как их… – непривычные имена трудно было вспомнить, – Поллион и Бальб, вроде.
– А, они. Друзья Цезаря. Первый его бывший трибун, второй – финансист из Гадеса , homo novus чистейшей воды, – лаконично отозвался Джузеппе.
– Homo novus? – вздернул бровь Ал.
– Новый человек, – иногда Джузеппе давал настолько же точные, насколько и бесполезные пояснения.
– Это я понял, а значит-то это что?
– Что он первым в своем роду выбился в люди, – наконец, внятно объяснил Джузеппе.
За спиной суетились и переговаривались матросы, их капитан громко кричал команды, но Ал к ним не прислушивался, и едва понимал одно слово из десяти. Джузеппе тратил огромное количество свободного времени на то, чтобы обучить их греческому, однако до разговорного уровня им всем было еще далеко – и Ал не был исключением.
– Я только одного не пойму, – Джузеппе отрешенно разглядывал мечущихся на причале людей, и, казалось, не обращался ни к кому конкретно, – Почему Поллион и Бальб? Почему не Лепид?
– В смысле? – не понял Ал.
Джузеппе даже не повел бровью, и продолжил рассуждать:
– Он один из триумвиров, буквально – коллега Октавиана. Если я еще не совсем впал в маразм, он сейчас должен быть в городе. Почему этот центурион просто не пошел к нему? У него и возможностей, и влияния намного больше, чем у Поллиона и Бальба вместе взятых.
– Кто такой этот Лепид? – переспросил Ал.
– Бывший начальник конницы Цезаря, триумвир, великий понтифик, – отозвался Джузеппе, – Я всю жизнь думал, что у них с Цезарем чисто деловые отношения, но похоже они довольно близкие друзья.
– С чего ты взял?
– Ал, Цезарь со мной в одной квартире полгода прожил, – Джузеппе отвлекся от разглядывания людей и обернулся к нему. На губах его застыла усмешка, – Когда они с Витторией появились у меня на пороге, я как раз писал одну статью. Если очень вкратце – моя команда занималась расшифровкой свитков из Геркуланума и в нескольких из них были письма Лепида. Даже не письма, а… Не знаю. Их адресат был мертв задолго до написания. Наверное, правильнее будет их назвать дневником в формате односторонней переписки.
– И? – Ал вздернул бровь вверх, – При чем тут это?
– Цезарь до них добрался, вот при чем. И… Не знаю, мне сложно это объяснить, но так на письма коллег не реагируют. Друзей – да. Коллег – нет. Там приятного, конечно, очень мало было, что неудивительно – Октавиан вообще, как пришел к неограниченной власти, не стеснялся отрываться за все свои прошлые унижения, реальные или мнимые , но все равно.
– И с чего ты взял, что центурион обязательно должен был к нему обратиться? – Ал никак не мог уследить за ходом его мысли.
– Не знаю. Ни с чего, – Джузеппе усмехнулся, – Просто, знаешь, очень странно, что его имя ни разу не промелькнуло в рассказе Марии. Он друг Цезаря, один из трех главных людей в государстве сейчас – и ни слова. Ладно, черт с ним, с Антонием, он где-то на Востоке должен быть, но Лепид-то в Риме.
Ал пожал плечами:
– Мне кажется, ты придаешь этому слишком много значения.
– Может быть, – Джузеппе отвернулся и снова смотрел на причал.
Ал проследил за его взглядом, и обреченный вздох непроизвольно сорвался с его губ. По трапу на корабль поднимались Пауль и Франсуа, а это значило, что их импровизированный перекур подошел к концу.
– Чего стоим, кэп, кого ждем? – поравнявшись с ними, беззлобно спросил Пауль.
– Да так, – отмахнулся Ал, – Устали, решили отдохнуть.
Пауль усмехнулся:
– Фидиас нам должен сегодня должен первый раз заплатить, сейчас прямо совсем не время. Пошли, чуть-чуть осталось дотаскать.
За спиной у него пунцовый Франсуа облокотился на ящик и вытирал пот с лица. Накачанные в зале мышцы явно ни капли не помогали ему, когда на практике приходилось по полдня без длинных перерывов таскать тяжеленную мебель с причала в трюм корабля.
Если бы Ал знал, что товар Фидиаса пользовался такой популярностью, что продавался за пределы острова, он никогда бы и не подумал устраиваться на подработку именно к нему – но сделанного уже нельзя было изменить.
– Пойдем, – кивнул он Джузеппе. Тот страдальчески застонал в ответ.
Внизу стояли еще две телеги, ожидающие разгрузки. До отправления корабля оставалось несколько часов – и им позарез нужно было вложиться в это время, если они хотели получить свою оплату.
Нужно было отдать Фидиасу должное – он их не обманул. Когда они закончили с погрузкой товаров на корабль и вернулись к нему, он, как и договаривались, отсчитал им положенную оплату. Немного, но с этим уже можно было работать.
– И что дальше, кэп? – спросил Пауль, когда они вышли за ворота, направляясь обратно к лагерю.
На город уже опустилась ночь, и они шли в темноте практически на ощупь. В дурацких местных туниках не было карманов – а значит не было и возможности спрятать где-нибудь смартфоны так, чтобы их никто не заметил.
В очередной раз убедившись, что Джузеппе и Франсуа не попадали без сил на брусчатку, но все еще плелись сзади, Ал обернулся назад к Паулю и переспросил:
– Ты о чем?
– Мы так и будем просто сидеть тут и пахать на Фидиаса за копейки? Не очень похоже на план на дальнейшую жизнь.
Ал пожал плечами:
– Я уже не хочу ничего планировать. Подождем, пока связь вернется, а потом посмотрим.
После предыдущего разговора с Марией, ему так и не удалось снова до нее дозвониться. Комм стабильно выдавал помехи, а это значило одно из двух – либо с ее коммом снова что-то случилось, либо погода где-то между ними и Римом была на редкость паршивая, и коротковолновая связь просто не добивала.
К сожалению, их корабль уже давно вылетел за пределы Солнечной системы, и воспользоваться им как ретранслятором было невозможно.
– Ну допустим, – скептически сказал Пауль, – Допустим нам удастся связаться с Марией, допустим мы все попадем в Рим. Но что дальше?
– Будем ждать новостей от Стива и остальных? – вопросом на вопрос ответил Ал, – Он обещал отправить за нами подмогу, если у них выйдет вернуться.
Пауль открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, но, не произнеся ни одного звука, передумал и просто кивнул.
Невысказанный вопрос повис в воздухе – и хорошо. Ал все равно не знал на него ответа.
Лагерь спал беспробудным сном. Дозорные несли свою вахту, но тоже засыпали на ходу и только их приближение заставило их встрепенуться и начать изображать бурную деятельность. Пусть уж лучше так, чем никак. Если шагам и тихому разговору оказалось под силу их разбудить, они точно не пропустят что-то более серьезное.
Всего через каких-то несколько часов у Ала появился шанс в этом убедиться.
Оглядываясь назад, он понимал, что ему следовало бы насторожиться еще тогда, когда они быстро и без особых усилий нашли действенный способ закрыть свою финансовую дыру. Забить в набат – когда на комм Стана дозвонилась Мария. Жизнь редко баловала его удачным стечением обстоятельств, и ему, черт побери, следовало бы насторожиться ровно в тот момент, когда все начало складываться в их пользу. Но то ли на него так подействовало жаркое греческое солнце, то ли повлияли потрясения прошедших дней, факт оставался фактом – многочисленные признаки надвигающейся катастрофы он игнорировал с завидной упорностью и она, как водится, застала его врасплох
В этот раз катастрофа приняла облик Пауля, что тряс его за плечи, крича на ухо:
– Ал, да проснись ты уже!
Глубокий сон никак не хотел отпускать его из своих мягких объятий, но звуки все равно долетали до его ушей.
Звон стали. Крики. Топот.
Стоило Алу осознать, что он слышит, от сна не осталось и следа. Он подскочил с не застёгнутого спального мешка, и, осоловело спросив у Пауля:
– Что случилось? – оглянулся.
Весь лагерь, кроме сгрудившихся вокруг него дозорных и непонятно как затесавшегося среди них Пауля, мирно спал, не обращая никакого внимания на приближающиеся зловещие звуки.
– Пираты, – коротко отозвался Пауль. В глазах его плескалась искренняя паника.
Словно по щелчку, растерянность и непонимание отступили, уступая место сосредоточенности.
– Так, – начал Ал, окинув взглядом перепуганных дозорных, – Натали, мы с тобой будим народ, но только тихо.
Старшая бортпроводница кивнула и уточнила:
– Действуем по протоколам чрезвычайных ситуаций?
– Да, – коротко отозвался Ал и поднял глаза к небу. За кронами виднелась полная Луна, и решение было принято мгновенно, – Фонари не зажигаем, движемся организованными группами по направлению к городу. Ясно? – Натали кивнула еще раз, и он переключился на остальных, – Яна, ты собираешь людей. Точка сбора – на поляне. Остальные – сворачивайте лагерь. Сколько успеете, не нужно рисковать своими жизнями ради каких-то тряпок.
Приоритеты – приоритетами, но сколько они протянут, если у них из пожитков останется только горстка монет и одежда на них самих?
Дозорные синхронно кивнули и растворились среди кустов и палаток. Оглянувшись вокруг, Ал подхватил с земли лом. Ничего более похожего на оружие у них не водилось, а пневматические пистолеты годились разве что для того, чтобы на пару мгновений испугать пиратов, – или кто там на них надвигался, – громким звуком.
Разбудить. Успокоить. Повторить. Остановить. Успокоить. Уговорить следовать за собой в безопасное место самым уверенным тоном. Повторить. Повторить. Повторить.
Периферийным зрением он фиксировал, что где-то рядом Натали так же ходила от одного спящего пассажира к другому – и это давало свои плоды. На импровизированной точке сбора с каждой итерацией собиралось все больше и больше людей. Растерянные и сонные, они испуганно оглядывались по сторонам.
Лагерь опустел и только дозорные, заканчивающие со сбором вещей, все продолжали нести их к точке сбора.
– Так, – поравнявшись с людьми, Ал поправил спадающую лямку доставшегося ему тяжелого рюкзака, – Яна, выдвигайтесь. Дозорные, вы тоже.
Пауль, что все это время помогал последним со сворачиванием лагеря, обернулся к нему:
– А как же? – спросил он, одним взглядом указывая на оставшиеся разбросанные пожитки.
Фонарики, спальные мешки, техника – их все равно оставалось слишком много, но шум приближался быстрее, чем того хотелось, поэтому Ал отрезал:
