Текст книги "Режим бога (СИ)"

Автор книги: Скс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

   Брежнев засопел совсем недовольно:

   – Это что же гхм... получается? – тихо, как сам себе, проговорил Генсек – молодой парень гхм... коммунист... останавливает вооруженных бандитов гхм... и он же виноват? А потом другой гхм ... наученый на его опыте... уже убегает от милиции? Мы, Советская власть гхм... награждаем... а советский же суд таких сажает? – за столом установилась напряженная тишина.

   – Леонид Ильич, – проявил своевременную инициативу Капитонов – может стоит дать поручение Руденко?

   – Дайте, – веско припечатал Брежнев – пусть Генеральная прокуратура гхм... разберется и доложит.

   Впрочем, от испортившегося было настроения, Брежнев отошел очень быстро, опять завязался оживленный разговор, а когда "пикник на воздухе" уже близился к завершению, я даже спел "свой" военный марш. У одного из брежневских егерей оказался с собой баян, а аккорды он подбирал не дольше ленинградского Бивиса. Кстати, мелодия и слова всем очень понравились, подвыпившие высокопоставленные охотники, под конец даже стали подпевать. Министр обороны Устинов, при полном одобрении Брежнева, торжественно пообещал "двинуть марш в армию"!

   – У тебя, Витюша, гхм... талант! – заявил Брежнев – не зарывай его... Красивые и правильные гхм... песни нужны людям... Как оно там: "Нам песня строить гхм... и жить помогает!"

   Остальные товарищи поддержали своего Генсека одобрительными репликами.

   – Ты, Юра, присматривай там за ним, – это Брежнев уже Чурбанову.

   На что последний горячо заверил "дорого Леонида Ильича", что не даст мне сбиться с правильной дороги. Мысленно я поежился...

   Я, в свою очередь, поблагодарил Брежнева за теплые слова и похвастал, что одну мою песню уже собирается петь Сенчина и, возможно, та прозвучит в "Песне года". Брежнев одобрительно покивал, но, по-моему, фамилия Сенчиной ему ничего не сказала.

   Дальше разговор за столом перешел на какие-то рабочие вопросы, и я благоразумно пошел с Кириллом "учиться" чистить ружья...

   После "охоты" все разъехались по своим дачам, а мы с Чурбановым поехали в Москву. В машине Юрий Михайлович меня хвалил, но все же высказал недовольство за историю с Лешей:

   – Понимаешь, Витя, Леонида Ильича нельзя расстраивать по пустякам. Он выполняет огромную, колоссальную работу по руководству страной и нашей партией, но отдельные негативные моменты очень близко принимает к сердцу, а оно у него уже не очень здоровое.

   "Не очень здоровое – это ты мягко сформулировал" – подумал я про себя и, уставший за этот день, как собака, брякнул:

   – Дядя Юра, я к вам очень хорошо отношусь и очень вам благодарен, и если у вас когда-нибудь, что-нибудь случится в жизни плохое, я сделаю все, что смогу, чтобы вам помочь.

   Чурбанов явственно растерялся, затем криво усмехнулся и спросил:

   – Спасибо тебе, конечно... но ты это к чему?

   – А вот у Леши случилось...

   Дальше некоторое время мы ехали молча. Я поймал в зеркало заднего вида одобрительный взгляд чурбановского водителя Николая – молодого широкоплечего парня лет 25-ти, впрочем, он тут же опять уставился на дорогу. Оно и немудрено, форсированная "Волга" летела по шоссе мы со скоростью значительно выше 100 км в час.

   Потом Чурбанов, наконец, насмешливо хмыкнул и потрепал меня по голове. Ну простил, типа, что ли!

   ***

   В гостиницу мы приехали около восьми вечера, и Чурбанов лично пошел передавать меня с рук на руки, переволновавшейся за целый день, маме. Задержавшись в номере, он минут пятнадцать живописал маме мои успехи на охоте и доброе отношение Леонида Ильича к «Витюше», а затем пригласил нас поужинать.

   К моему некоторому удивлению, мы никуда не поехали, а просто спустились на первый этаж, в ресторан гостиницы. Появление в ресторане замминистра вызвало у большинства присутствовавших шок и, явно, отбило многим аппетит и желание расслабиться вечером в командировке.

   Чурбанов, не обращая ни на кого внимания, галантно усадил маму за столик и сделал заказ прибежавшему администратору. Минут пятнадцать мне хватило, чтобы понять, что Юрий Михайлович ненавязчиво "подбивает к маме клинья". Сначала я растерялся, не зная, как реагировать, а потом подумал, что моя "реакция", врядли, кому нужна, включая меня самого, и просто сосредоточился на вкуснейшей солянке. Длительное пребывание на воздухе, нервы и калейдоскоп событий вызвали, в итоге, просто дикий аппетит.

   За соседним столиком ужинали водитель Коля и подъехавший подполковник – очередной помощник Чурбанова (я аж подивился такому демократизму нравов).

   Количество посетителей ресторана на глазах сокращалось, видимо многие "закруглились от греха". В зале включили музыку – негромко пел Джо Дассен, а через некоторое время, появился и директор ресторана, наверное, подчиненные выдернули из дома телефонным звонком. Вместе с представившемся директором, на столе появился французский коньяк и фрукты.

   Коньяк был опять мимо меня, а апельсины и яблоки не пьянили... Во все остальном, вечер удался, и посидев в ресторане пару часов, мы стали прощаться. Помощник Чурбанова вручил маме билеты в Ленинград, так же на "Красную стрелу", и отмеченный командировочный лист на работу. Билеты были на завтрашний вечер и Юрий Михайлович любезно предоставил нам на целый день служебную машину – "посмотреть Москву", как он выразился. Эх, хорошо иметь знакомого генерала в СССР, особенно если он замминистра МВД! На этом и распрощались...

   Однако сразу "посмотреть Москву" не получилось. Около 10 утра в номере раздался телефонный звонок, звонил Чурбанов с сообщением, что с моей персоной хочет встретиться министр Внутренних Дел СССР Николай Анисимович Щелоков и просит назначить ему аудиенцию. Шучу!

   Короче, у меня 30 минут почистить зубы и нацепить штаны!

   Действительно, ровно через полчаса в дверь номера постучал очередной подполковник, а еще через полчаса я уже предстал перед самым преданным "силовиком" Брежнева.

   Еще в Ленинграде, я прочитал в интернете про Щелокова все что было возможно. В соотношении 9 к 1 написано про него было только хорошее. Удивил меня разве что Чурбанов, который в своих воспоминаниях "Мой тесть – Леонид Брежнев" отозвался о своем шефе очень сдержанно и с некоторой неприязнью. Впрочем, у меня была своя версия, на этот счет. Я, вообще, был слегка удивлен, что министр МВД меня полностью проигнорировал. Понятно, что "не велика цаца", но все-таки сам Брежнев проявил внимание... Но все оказалось проще, пока шли к Щелокову, Юрий Михайлович рассказал, что его шеф только вчера вернулся из командировки в Венгрию. И уже сегодня захотел на меня посмотреть.

   И вот сейчас я стоял перед невысоким, довольно приятным внешне, мужчиной в стильном темно-синем костюме. Щелоков вышел из-за стола и с улыбкой пошел ко мне навстречу, по своему огромному кабинету:

   – Здравствуй, герой!

   – Здравствуйте, Николай Анисимович!

   – Что, хотел уехать из Москвы даже не познакомившись? – пошутил, пока еще, всесильный министр.

   – Ну, что вы, – начал дежурно отбрехиваться и льстить я – для меня большая честь с Вами познакомиться. Много хорошего про Вас слышал.

   – Это от кого? – заинтересовался Щелоков.

   – У знакомого папа – милиционер, рассказывал как-то, насколько все изменяется к лучшему в милиции, с Вашим приходом – легко врал я. Кто будет проверять, а человеку приятно.

   Действительно, министр довольно засмеялся и, приобняв меня, повел в к большому окну, около которого стояли кресла и невысокий столик. Когда мы втроем уселись, в кабинет бесшумно вошла полненькая тетя в белом кружевном переднике, катившая столик на колесиках, улыбаясь расставила на столе чашки с чаем, конфеты и, не говоря ни слова, направилась к двери.

   – Спасибо, Тонечка, – в спину ей сказал Щелоков.

   – Приятного чаепития! – обернувшаяся толстушка "Тонечка", обаятельно всем улыбнулась.

   Пока пили чай, министр подробно расспрашивал о моем "подвиге", интересовался здоровьем и поручил Чурбанову отправить меня с родителями в ведомственный санаторий в Сочи, "поправить здоровье после больницы". Я искренне поблагодарил. Спросил Николай Анисимович и о том, куда я собираюсь поступать после школы. Минут пять расхваливал Высшую школу МВД, было понятно, что своим детищем очень гордится.

   Поговорили и о "моем творчестве". Зная из интернета, что Щелоков дружен со многими деятелями культуры, покровительствует им, и даже сам недурно рисует, я выдал:

   – Хотел художником стать, но таланта нет, поэтому стал песни писать!

   Щелоков рассмеялся и ответил:

   – Я тоже хотел рисовать, но таланта тоже нет, поэтому министром работаю, – мы все втроем посмеялись, а потом Чурбанов подробно рассказывал, какие замечательные пейзажи пишет Николай Анисимович. Тот не прерывал зама, только смущенно улыбался, слушая о своем даровании.

   – Я вот слышал, что ты военным хороший марш написал, а может и для милиции песню напишешь? – наконец, перевел разговор Щелоков, на куда более интересную, для меня, тему.

   – Напишу, Николай Анисимович, – покладисто согласился я – я вообще считаю, что люди, охраняющие наш ежедневный покой и получающие в мирное время боевые ордена, достойны только самых лучших песен.

   Щелоков согласно закивал. Чурбанов одобрительно улыбался.

   – Только я ведь в Ленинграде с мамой живу, как песню передать? – "включил" я дурачка.

   – А ты позвонишь мне и я приглашу тебя в Москву, в гости, – засмеялся министр.

   – Хорошо, тогда я постараюсь написать, как можно быстрее, чтобы 10 ноября уже можно было ее исполнить, – стал я "ковать, пока горячо".

   – Главное не быстро, а хорошо! – нравоучительно сказал Щелоков.

   – А плохо я постесняюсь писать, – заявил я с предельно серьезной моськой.

   Все опять посмеялись.

   На прощание Щелоков вручил мне свою визитку, подарил большой и красочный фотоальбом о милиции с дарственной надписью и, внесенную дежурным офицером, здоровенную коробку с немецкой игрушечной железной дорогой!

   Я изобразил на лице неземной восторг, запрыгал и полез обниматься со смеющимся и довольным Щелоковым. А когда он спросил, чего бы я еще хотел, я не постеснялся попросить вместе сфотографироваться на память.

   – Эх, – посетовал министр – а я не в мундире сегодня.

   – А зачем мундир? – "не понял" я – я же с человеком хочу, а не с мундиром!

   Щелоков с Чурбановым опять засмеялись и, появившийся через пять минут фотограф, несколько раз "щелкнул" нас втроем в министерском кабинете...

   ... С Чурбановым я прощался у подъезда министерства. Юрий Михайлович вышел проводить меня до "Волги", в багажник которой упаковывали подарок министра. Чурбанов тоже не оставил меня без подарка и вручил импортный кассетный магнитофон.

   – Спасибо вам большое, Юрий Михайлович! – в отличие от бесполезной железной дороги, магнитофону я был, на самом деле, рад, но решил все переиначить – и, особенно, за железную дорогу, всегда мечтал о такой!

   – Ну, это подарок министра, – улыбнулся Чурбанов.

   – Ага, конечно... – пробормотал я себе под нос, но так чтобы Чурбанов услышал.

   Тот и услышал, посмотрел на меня внимательно, засмеялся и погрозил пальцем. Но было видно, что моей догадливости не только удивлен, но и искренне доволен.

   Наконец, мне последний раз потрясли руку и отправили в гостиницу.

   Остаток дня мы с мамой провели в катании по Москве, в последний день весны погода в столице была теплой и солнечной. Не обделили мы также своим вниманием некоторые московские магазины и пообедали, вместе с водителем, в кафе на ВДНХ.

   За время поездки я просто наслаждался "Москвой без пробок"! Транспорта, можно сказать, почти не было, езжай куда и как хочешь! Водитель послушно выполнял все мои просьбы, разворачивался поперек Тверской, которая сейчас улица Горького, заехал прямо на территорию ВДНХ и проехался по дорожкам Ботанического сада. Мама удивленно посматривала на мой "беспредел", но не одергивала, сама наслаждаясь "московскими каникулами". Для инспекторов ГАИ наша машина или была "невидимкой", или они просто козыряли.

   Окончательный восклицательный знак в этот день был поставлен в поезде. Руководство МВД расщедрилось на мягкий вагон! Я ехал в СВ раз в тридцатый в своей жизни, мама – в первый...

   Впрочем, я поторопился с подведением итогов. На перроне в Ленинграде нас встречали Леха с "Москвичем", и капитан милиции с черной "Волгой". Чурбанов позаботился о транспорте и тут.

   "Спасибо большое, Юрий Михайлович! Вот только бы понять, такие знаки внимания больше мне или маме?!" Хе...

   ***

  «На добрую память. Леонид Брежнев»

   Я рассматриваю гравировку на лезвии, отделанного золотом, охотничьего ножа. В правой руке держу тяжелые и, почти целиком позолоченные, ножны. Мдя... Царский подарок, ничего не скажешь. Хотя понятно – передарил, но и передаренному коню под хвост не смотрят!

   Несколько минут назад офицер фельдсвязи позвонил в дверь нашей квартиры и вручил мне, обернутый в коричневую бумагу и заклеенный сургучными печатями, небольшой фанерный контейнер в котором лежали бархатная коробка с охотничьим ножом и толстый белоснежный конверт с фотографиями из Кремля. Меня заставили расписаться в получении, предложенная, по привычке, подпись мамы офицера не удовлетворила.

   – А этот нож не будет считаться оружием? – опасливо спросила, сидевшая рядом, мама.

   – Такая гравировка – это уже разрешение на любое оружие – очнулся я от разглядывания подарка.

   Мама покачала головой, все происходящее ее радовало и пугало одновременно.

   Дальше мы поизучали фотки: качество замечательное, фотографировал настоящий мастер. Впрочем, а как могло быть иначе? Сюжеты последовательно отражали все происходившее на церемонии: Брежнев разговаривает со мной – оба улыбаемся; я "вдохновенно" читаю стихи; Брежнев меня обнимает; Брежнев прикрепляет медаль к школьному пиджаку; Брежнев, я, мама и Чурбанов; групповой портрет награжденных с Генеральным секретарем – Леонид Ильич держит руку на моем плече. В общем, пора заводить специальный фотоальбом! Жаль нет фоток с охоты, там нас тоже "щелкали", но "неформал" сильных мира сего, видимо, на сторону не уходит – не те пока времена.

   Только вернулись к прерванному завтраку, как, в этот раз, отвлек телефон. Метнулся к трубке:

   – Алло! Слушаю вас...

   – Виктор? Здравствуй! Это Жулебин Виктор Михайлович...

   – Здравствуйте, Виктор Михайлович! – изображаю голосом радость от узнавания романовского помощника, ехавшего с нами в "Стреле" в Москву.

   – Здравствуй, здравствуй, герой! Как дела, как съездили в столицу?

   – Спасибо! Все хорошо! Вчера вернулись... "А то ты сам не знаешь", – добавляю мысленно.

   – Отлично! Григорий Васильевич хотел бы с тобой встретиться. Сегодня в 17 часов я заеду за тобой домой?

   – Конечно, Виктор Михайлович! Буду вас ждать...

   "Я так одинок в этом мире... и популярен лишь в очень узком кругу... членов Политбюро! Хе!.."

   ***

   – Вот пархатый крохобор, – беззлобно ругнулся Романов.

   Мы сидели на веранде обкомовской дачи Романова на Каменном острове, и пили чай из блестящего, в лучах вечернего солнца, золоченного самовара. Я только что рассказал Романову о том, как шустро Анатолий Бивис стал моим "соавтором" музыки к песне "Маленькая страна", что и вызвало столь малотолерантное высказывание "хозяина Ленинграда".

   – Их никогда не переделаешь, племя такое... – себе под нос пробурчал Романов, глядя в сад.

   Мы сидели вдвоем. Сначала я удивился, что Романов отослал своих помощников, Жулебин и второй помощник, которого мне никто не посчитал нужным представить, по-моему, удивились тоже, но безропотно покинули веранду. Однако затем все стало понятно. Романова интересовало два вопроса: моя поездка в Москву и мое нежелание продолжать сотрудничество с парой Бивис-Сенчина.

   О Москве я все подробно рассказал, но если про мое общение с Брежневым Романов, видимо, все более-менее точно, знал, то моя встреча со Щелоковым была для него новостью. Хотя особого значения он ей и не придал. Ну, внешне, по крайней мере, этого не проявил. Лишь поинтересовался начал ли я уже писать песню "для милиционеров".

   – Начал уже, Григорий Васильевич, даже две получается! Одна торжественная, а вторая уже слегка шуточная...

   – Ты смотри, – предупредил Романов – у Щелокова хорошее чувство юмора, но шуток над своим ведомством он не понимает, может обидеться.

   – Спасибо, что предупредили, я постараюсь с шутками не перегнуть, – засмеялся я.

   – Постарайся, постарайся... – ворчливо ответил Романов и потянулся к вазочке за сушкой с маком. Я, вообще, заметил, что сушки – универсальное блюдо к чаю у высокопоставленных советских руководителей.

   – Бивиса я поставлю на место – не переживай, моего внушения ему надолго хватит, – Романов брезгливо усмехнулся и задумался.

   Я не стал стесняться, стянул из вазочки пару сушек и захрустел, под удивительно ароматный и вкусный чай.

   – Людмила Петровна сказала, что ты, на самом деле, написал хорошую песню...

   – Ага, написал... на самом деле хорошую... – я кивнул и принялся за вторую сушку.

   Романов посмотрел на меня и хмыкнул:

   – Хочешь быть композитором и поэтом?

   – Нет... но пока да... – поумничал я.

   – Как тебя прикажешь понимать? – удивился Романов.

   – Ну, пока хочу писать песни, а посвятить этому всю жизнь не планирую.

   – Понятно. Для Людмилы Петровны надо бы написать еще что-нибудь, а то она сейчас самая популярная из ленинградских певиц, а с репертуаром проблемы, все приличное расходится в Москве среди тамошних. С Бивисом проблем больше не будет, а что нужно от меня – говори.

   – Ничего не нужно, Григорий Васильевич. Достаточно Вашей просьбы. Я напишу еще.

   Романов внимательно уставился на меня. Я же, делая вид, что не замечаю его взгляда, увлеченно потягивал чай из большой белой фарфоровой чашки и разглядывал ухоженный сад.

   – Пауза затягивалась. Романов смотрел на меня, а я пил чай. Наконец, хозяин города, насмешливо произнес:

   – Совсем ничего не надо?! Ну, тогда, хотя бы, спасибо тебе, – и опять выжидательно уставился на меня.

   – Да, не за что, Григорий Васильевич, всегда рад быть Вам полезным. – я встал и выжидательно уставился на Романова, делая вид, что собираюсь прощаться.

   – Садись. Тебя еще никто не отпускал. – Романов нахмурился и смотрел уже не слишком дружелюбно.

   Я плюхнулся обратно на мягкий удобный стул и преданно уставился на Первого секретаря обкома.

   – Ты мне кончай здесь "Ваньку валять", мал еще... – раздраженно бросил Романов. – Не надо ни поддержки, ни музыкантов, ни того, кто, хотя бы, твое мычание на ноты переложит? – не без издевки поинтересовался он. – Ты так к следующей пятилетке-то успеешь песенку написать?

   Я спокойно и предельно дружелюбно ответил по всем пунктам:

   – Поддержка мне не нужна, сочиняю я в одиночестве. Музыканты есть у Бивиса – целый оркестр. На ноты мелодию тоже он переложит, уже один раз это делал и, Вы сами сказали, что с ним проблем не будет. Песню я напишу за пару недель. Постараюсь сделать такую, чтобы Сенчина попала с ней на "Песню года".

   – Высоко метишь, – все еще недовольно, но уже, остывая, пробурчал Романов.

   – Так хорошей песне там оказаться не сложно, а плохую я писать не собираюсь. Вот поэтому мне ничего не надо. По крайней мере, пока не сделаю то, что пообещал.

   – "По крайней мере"? – передразнил Романов.

   Я примирительно улыбнулся.

   Романов тоже усмехнулся и ехидно поинтересовался:

   – А потом что попросишь? А то я вижу, ты парень не промах! Я это еще на соревнованиях отметил. С тобой ухо востро держать надобно, а то без штанов оставишь.

   – Ну, что Вы, Григорий Васильевич, – я изобразил ужас, – как же Вы будете без штанов?!

   Неожиданно возникший лед отчуждения растаял, Романов засмеялся, а за ним и я.

   – Задумка у меня самая простая, – начал я, – я хочу создать современную молодежную группу, песни которой будут петь не только у нас в стране, но и на Западе. Я хочу, чтобы у нас были лучшими не только спорт, армия, балет и космос, но и песни. Чтобы не мы – под их музыку, а они – под нашу. Вот тогда все, что Вы перечислили, мне и потребуется. А сейчас что-то просить, пока я ничего не сделал и никому ничего не показал – глупо, нагло и "крохоборно" – не удержался я в конце.

   Романов опять засмеялся, а потом, уже серьезно, сказал:

   – Ладно, пиши и доказывай... потом посмотрим что для тебя сделать, а то "доброжелатели" у таких, как ты, быстро появляются...

   ***

   Развалясь на заднем сидении «Волги», отвозившей меня домой, я лениво размышлял: «Слишком много событий за последние пять дней. Устал эмоционально и физически, поэтому так неровно провел разговор с Романовым. Его интерес ко мне примитивен и приземлен – парочка популярных песен для Сенчиной и „спасибо, мальчик!“ А мне бы его главным союзником надо поиметь. Ни Щелоков, ни тем более Чурбанов лидерами государства стать не смогут. А больше я никого не знаю. Так что только Романов. По крайней мере, на данный момент. Поэтому будем ублажать дядечку, через тетечку... Тьфу... Вот бы еще сообразить, какую ей песню сварганить. „Маленькую страну“ вспомнил сходу, а тут надо будет подумать – поискать в инете».

   "Объяснение" с Лехой у меня состоялось еще в четверг. С вокзала мы поехали сначала домой, а затем майор на "Волге" отвез маму на работу. Мы же с Лехой поехали кататься по городу, благо у того был выходной. Сначала сытно позавтракали в кафе аэропорта Пулково, поскольку никакой другой работающей, в столь раннее время, точки общепита, не нашли. Там, между яичницей и сырниками, я рассказал Лехе о своих "московских приключениях", поразил воображение молодого парня живописанием охоты с Генеральным секретарем, и окончательно добил его сообщением, что скоро в его судьбе могут произойти глубинные изменения к лучшему. В глазах Лехи я прочитал бесконечную благодарность.

   После завтрака мы поехали в "Гавань" и, по пути, мне не составило особого труда рассказать сказку о хранящихся там сокровищах. В моей версии все выглядело просто и почти безобидно: катаясь с друзьями в Репино на санках, мы стали свидетелями пожара. Горел большой деревянный дом и, пока пожарные его тушили, от сбежавшихся местных жителей мы узнали, что это дом одного умершего, около года назад, генерала. Наследников нет и даже некому сообщить о пожаре. Еще через пару дней я, из чистого любопытства, забрел на беспризорное пепелище и, в груде деревяшек недогоревшей поленницы, увидел что-то металлическое. Это оказался железный ящик в котором и были спрятаны деньги, золото и оружие. Ящик я выбросил, а найденные богатства спрятаны сейчас в нашем ангаре.

   На светофоре Леха повернулся ко мне и, глядя в глаза, спросил:

   – Это все правда?

   Так же, глядя ему в глаза, я "честно" ответил:

   – От первого до последнего слова!

   – А почему ты в милицию не сдал, этого же все, похоже ворованное, пусть в Германии, но ворованное? Да, и перепродавал генерал, похоже, иначе откуда столько советских денег... – недоумевая, спросил Леха.

   – Почему не сдал? – "задумчиво" повторил я, – По многим причинам, Леша, но основная та, о которой мы с тобой уже однажды говорили. Я хочу сделать что-нибудь хорошее, что-то полезное... а если мне всю жизнь надо будет работать, чтобы кушать самому и кормить семью, то на все остальное времени уже, скорее всего не хватит. Да и кому все это принадлежит? СССР? Советскому Союзу эти побрякушки никогда не принадлежали. Богачам бывшей гитлеровской Германии? Или тем, у кого они сами это украли? Юридически все это барахло ничье. А после смерти, украдшего все это, генерала, и подавно. Поэтому я решил все оставить себе.

   После моего горячего спича, какое-то время ехали молча. Я чувствовал, что Леха со мной не согласен, но не спорит, потому что беспредельно мне признателен за разговор, о нем, с Брежневым.

   Я решил поставить в этом разговоре если не точку, то, хотя бы, многоточие:

   – Давай сделаем так... Пока будем осуществлять, то что запланировали, а потом время покажет, как распорядиться этими "сокровищами Флинта".

   Леха молча кивнул. Дальнейший разговор не ладился, и, оставшийся путь до "Гавани", ехали молча. Перед самым заездом на территорию пирса, Леха сказал:

   – Хорошо, время покажет. Только имей виду... я, в любом случае, не сдам.

   – Я знаю, – спокойно ответил я.

   03.06.78, суббота (мой 104-й день в СССР)

   Вчера, когда я вернулся со встречи с Романовым, дома меня ждал приятный сюрприз. На работе маме, помимо основного отпуска в августе, дали еще «за свой счет» в июле, для лечения и восстановления сил «героического сына»! Так что у меня есть около месяца, чтобы завершить все дела в городе. От маминого предложения отправить меня на июнь в пионерский лагерь или санаторий, я отбрехался тем, что мне нужно писать песню для Сенчиной.

   – Ты сможешь еще одну написать? – опасливо поинтересовалась мама, для которой и "Маленькая страна" явилась большой неожиданностью.

   – Наверное, смогу. Мне иногда приходят в голову стихи так, что просто садись и записывай, а иногда приходится выдавливать из себя. В любом случае, в лагере мне никто писать спокойно не даст, а я уже пообещал Романову.

   Мама озабочено покачала головой и тяжело вздохнула. Пришлось успокаивать и обещать, что все будет хорошо...

   Поэтому утром в субботу, я заперся в комнате и стал "творить". Ну, а если точнее, то искать на просторах Рунета, то что можно было бы выдать Сенчиной, в качестве второй песни.

   Однако действительность решила нарушить мои "творческие" планы. Сначала в дверь позвонил милицейский капитан, который доставил мне пакет от Чурбанова. В плотном сером конверте с гербом и грозной надписью "Министерство внутренних дел СССР", были записка от Чурбанова, две путевки в Сочи в санаторий МВД "Искра" и пачка фотографий.

   В записке, от руки, Чурбанов писал:

   "Витя, здравствуй! Как здоровье, надеюсь уже все в порядке?! Посылаю путевки в санаторий на тебя и маму. Даты открыты, поэтому, когда определитесь с поездкой, сообщи в мою приемную. Там же решат вопрос с билетами. Вложил фото со встречи с Н.А.Щ., ты ему понравился, а про обещанную песню он помнит! В понедельник во "Времени" будет сюжет с награждения. Привет маме! Ю.Чурбанов"

   Фотки получились отличные! Особенно одна, где наглый я втиснулся между двумя "небожителями" и обнял обоих за талии. От неожиданности оба засмеялись, а я смешную рожу корчил изначально. Получилось на самом деле мило и смешно! А уж фотограф момент не упустил.

   Сообщение о программе "Время" меня взбудоражило, а вот напоминание про песню, скорее обрадовало, чем напрягло. Что я выдам министру я уже знал. Путевкам я тоже был рад. Хотя каждый год летом, мама и так вывозила меня отдыхать в Лазаревскую – уютный курортный поселок рядом с Сочи.

   Маму же, вопреки ожиданиям, письмо Чурбанова огорчило:

   – Зачем ты ненаписанные песни всем направо-налево обещаешь?! Если один раз получилось, то совсем не обязательно, что получится снова. Тебя тут в программе "Время" будут показывать, а вдруг ты слово не сдержишь, как людям потом в глаза смотреть будешь?!

   – Мам! Не переживай, "милицейскую" песню я уже почти придумал. Скоро запишем на кассету, и я тебе проиграю черновой вариант. Я же сказал, что все будет хорошо!

   Мама вздохнула и принялась снова рассматривать фотографии. К счастью, через пару минут она уже снова улыбалась.

   Только улеглось обсуждение мвдэшного конверта, и я снова сел за стол, как раздался уже телефонный звонок.

   Звонила Сенчина. Общалась очень любезно и спрашивала, когда я могу подъехать послушать песню в ее исполнении с оркестром.

   Я брякнул, что "хоть сегодня", рассчитывая на безопасность субботы, за что поплатился приглашением к 15 часам на Васильевский.

   После этого не оставалось ничего иного, как звонить Лехе и интересоваться его планами. К счастью Леха был свободен и, более того, намеревался маяться бездельем. Так что я переписал пару текстов, прослушал по несколько раз, через наушники, оригинальное исполнение и через полтора часа сидел в комнате у собирающегося Лехи.

   Леха, возясь в недрах старого и монументального шкафа, рассказывал мне, что получил письмо, от приятеля-сослуживца из Владивостока и, что тот через пару недель приедет к нему в гости.

   – Нас в роте "близнецами" называли, – доносился из шкафа голос Лехи, – так то на лицо не похожи, а вот ростом и размерами, это да! К тому же оба блондины...

   "Надо же, оказывается существует еще один такой же белобрысый Терминатор..." – подумал я и спросил:

   – Леха, ты чего там в шкафу делаешь?

   – Сандалии ищу, в машине уже жарко в ботинках...

   Я представил себе гримасу Бивиса, когда перед ним предстанет Леха в сандалиях на босу ногу и приготовился прочитать последнему экспресс-лекцию о стиле, когда мое внимание привлек, хорошо узнаваемый, звук упавшего предмета.

   – Леша, а что это у тебя там упало? – вкрадчиво интересуюсь.

   – Нашел! – Леха вылез из шкафа победно потрясая каким-то убожеством из толстой подошвы и коричневых кожаных ремешков, – а... это гитара, не страшно – отмахнулся мой, довольный находкой, "брат".

   – Твоя или дядина, – я умел быть настойчивым.

   – Моя, со мной всю службу прошла, из дома еще с собой брал. Последнее время чего-то забросил, не тянуло петь.

   – А мне, не судьба, было сказать, что ты на гитаре умеешь играть?! – возмущенно завопил я.

   Леха, не понимая причину моего негодования, растеряно хлопал глазами, продолжая держать в руках недоразумение фабрики "Скороход" или какой-то подобной.

   – Ладно, – мне стало жалко ругаться на большого и доброго, но не слишком прозорливого приятеля, – примерь сандалии под джинсы, пойми, что это убого, одевай кроссовки и поехали...

   Уже что-то сообразив, и виновато на меня посматривая, Леха оценил свой вид в зеркале, переобулся на кроссовки, взял гитару, и мы поехали ко мне домой.

   Я быстро заскочил домой, схватил чурбановский подарок – однокассетную маленькую "Соньку", чмокнул маму и поскакал по лестнице вниз. До встречи с Сенчиной было всего полтора часа, а я хотел попробовать успеть записать песню...

   ***

   Анатолий Самуилович встретил нас, как родных!

   "Эка тебя Романов отымел!" – злорадно подумал я.

   Сенчина была улыбчива и ровна.

   В этот раз нас провели в большой, но обшарпанный зал, где на сцене сидело человек тридцать музакантов.

   Концертный оркестр, музыканты которого одеты не во фраки, смотрится непривычно и смешно! Они играли что-то вразнобой, затем Бивис забрался на возвышение с пюпитром, постучал об него палочкой и оглянулся на Сенчину, которая уже стояла с микрофоном: