Текст книги "Режим бога (СИ)"

Автор книги: Скс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

   Следующая Лехина "двушка"ушла на звонок Ретлуеву. Тот был "на взводе" и краток:

   – Где гуляешь? Приходи срочно ко мне на работу! Адрес знаешь?

   – А чего случилось-то, Ильяс Муталимович? – попробовал я разведать обстановку.

   – Придешь-узнаешь, через сколько тебя ждать?

   – Минут через тридцать, – прикинул я.

   – Постарайся побыстрее, назовешь дежурному на первом этаже свою фамилию. Все, поторопись! – Ретлуев повесил трубку.

   На ходу пересказал разговор Лехе, и мы рванули к нему домой – переодеваться!

   Вернув себе "чисто советский вид", еще через десять минут, я сообщал дежурному лейтенанту свою фамилию.

   Быстро появился Ретлуев и потащил меня в "застенки кровавой гэбни". Хе!.. Единственное, что он сказал, что там меня уже больше часа дожидаются "товарищи из обкома и ГУВД".

   Через минуту я уже был в кабинете начальника РУВД полковника Займишина Федора Яковлевича, как он сам представился, а кроме него там был незнакомый мне милицейский подполковник и хорошо мне знакомый "обкомовец в сером", тот самый, что привозил корреспондентов в школу. Звали его Виктор Михайлович – тезка, потому и запомнил с первого раза.

   Этот Виктор Михайлович меня и огорошил:

   – Виктор, Указом Президиума Верховного Совета СССР за проявленные храбрость и самоотверженность при задержании опасного преступника ты награжден государственной наградой – медалью " За отличную службу по охране общественного порядка". Указ четыре дня назад подписан товарищем Брежневым. В понедельник, в Кремле состоится награждение. Надо ехать.

   Бля... Что еще тут скажешь... Занавес.

  29.05.78, понедельник (мой 99-й день в СССР)

   Смешно! Пока мы шли по коридорам, на нашу странную компанию оглядывались все встречные. Точнее странным в компании был только я, ведь по коридорам Кремля замминистра МВД сопровождали трое жалких подполковников и аж целый школьник! Хе...

   Один из подполковников, Николай Константинович, сегодня утром в 7:55 встретил нас на перроне Ленинградского вокзала – фирменная "Красная стрела" не опоздала ни на минуту. "Нас" это меня, маму и "обкомовского" Виктора Михайловича. Ехали мы в одном купе. Виктор Михайлович Жулебин оказался помощником Романова и вез шефу, какие-то документы к заседанию Политбюро. Сам Григорий Васильевич был уже в столице.

   – Обычно в Москву я летаю, – рассказывал Жулебин – но поезда люблю, вот и решил воспользоваться оказией и проехаться с Вами.

   Посидели очень душевно, мама, по чисто советской традиции, взяла в дорогу еды – очень пригодилось... Виктор Михайлович проставился армянским "Ахтамаром". Сначала, под стук вагонных колес, взрослые слегка пообсуждали "этого героя", затем тезка распробовал домашнюю пищу и на время примолк, работая челюстями. После чего последовал особый "поездной" чай в металлических подстаканниках с волшебным маминым "лимонником". Такое развитие событий, сдобренное "отличным коньяком" (лично мне пришлось поверить этой оценке на слово) привело к неформальному общению, азартной игре "в дурака" и отходом ко сну в пол третьего ночи!

   Тем не менее, утро встретили бодро. Виктор Михайлович пытался меня инструктировать, относительно поведения в Кремле, мама волновалась, я улыбался и кивал – мне было, откровенно, по фигу. Опять вернулось забытое ощущение, что все не по-настоящему, и я участвую в увлекательной игре!

   С вокзала, мы с Жулебиным, разъезжались в разных "Волгах", но на нашей была мигалка! Хе... Встречающий подполковник был крайне любезен и предупредителен, то ли человек воспитанный, то ли дали соответствующую "указивку". А может все вместе, меня такие тонкости волновали мало. Я был погружен в себя и повторял в памяти стихи и анекдоты.

   После получения в пятницу эпохального известия о поездке в Москву, я стал серьезно к ней готовиться. Еще из кабинета начальника РУВД я позвонил маме на работу, и вовремя сообразил передать полученную информацию не ей, а сначала ее начальнику. Мои слова подкрепленные, взявшим трубку помощником Романова, возымели моментально-волшебный эффект. Маме оформили командировку в Москву и, сразу после этого, отпустили с работы.

   Виктор Михайлович сообщил мне о времени встречи в воскресенье вечером на Московском вокзале и вручил номера телефонов для связи. Я тепло попрощался со всеми присутствующими, которые, в свою очередь, поздравили меня с высокой наградой, и отправился к Лехе, томившемуся на улице в полной неизвестности.

   После обмена первыми восторгами, рванули в Гавань – мне было необходимо забрать домой айфон. А разговор "по душам" легко решили отложить до моего возвращения из Москвы. Чего бы Леха не увидел в верстаке, превращенном мною в сейф, он не увидел главного. Движимый непонятным порывом, я, почему-то, спрятал айфон с маузером в лодочный рундук, а не в верстак. Так что поле для маневра в разговоре оставалось.

   Разместили нас в гостинице, в самом центре, на улице Пушкинской. Никакой вывески не было, но гостиница, явно, была ведомственная, потому что везде мелькали милицейские мундиры. Номер у нас был двухместный и самый обычный: две кровати, две тумбочки, стол, два стула, телефон и черно-белый телевизор. Функционально и лаконично...

   Только успели по очереди принять душ, как Николай Константинович уже стал названивать по телефону, приглашая позавтракать, но мама, забрав мою школьную форму и свое платье, пошла их приводить в безукоризненный вид в этажную гладилку. Я же провел четверть часа перед зеркалом, репетируя различные морды: от одухотворенно-возвышенной до "шрековско-котовьей".

   Позавтракали в буфете на 4-ом этаже. Две сосиски с ядреной горчицей и черным хлебом я запил пенящейся "пепси-колой", а со сладким чаем навернул бутерброд с копченной колбасой и творожную ватрушку. Как хорошо снова быть молодым! По фиг холестерин, диеты и здоровое питание, хотя в этом детстве я, однозначно, худее и спортивнее. И еще есть один нюанс. Каждый август мне покупали новую школьную форму, так вот в субботу мама выпускала мне брюки, подшитые в августе, и удивлялась, как я вытянулся, буквально за несколько дней. Подполковник категорически пресек мамины попытка расплатиться и отправил нас в номер переодеваться, пора было ехать.

   В Кремль нас пропустили на машине, но перед этим прапорщик тщательно проверял документы, ничуть не смущаясь тем, что "маринует" целого подполковника. Затем "Волга" подкатила к одному из зданий, и мы вошли внутрь.

   Здесь нас с мамой разлучили. Встречавшая нас женщина, увела маму с собой, та, с повлажневшими глазами, чмокнула меня в щеку и пожелала "ни пуха, ни пера". Я успокаивающе улыбнулся в ответ.

   Вслед за Николаем Константиновичем я, в безукоризненно отглаженной школьной форме, белоснежной рубашке и новом пионерском галстуке, топал по кремлевским коридорам и с любопытством глазел по сторонам. На стенах висели портреты различных деятелей революции и гражданской войны, генералов и маршалов войны Великой Отечественной. Все двери, выходившие в коридор были высокими и массивными, на темном паркете полов лежали красные дорожки, глухие темно-зеленые портьеры довершали стиль поздней Советской Империи, людей в коридорах почти не было. По пути мы один раз воспользовались лифтом и вскоре подошли к двери, на которой была прикреплена табличка "Министр внутренних дел СССР Щелоков Н.А."

   Пройдя в кабинет через просторную приемную, со вскочившим из-за стола майором, там я увидел, наконец, первое знакомое лицо. В огромном министерском кабинете находились Чурбанов с двумя помощниками в чине подполковников. Юрий Михайлович встретил мою пионерскую персону очень радушно, с приветливой улыбкой поднялся из одного из кресел, поздоровался за руку, потом приобнял и, усадив рядом в кресло, собственноручно налил мне чая. По взглядам подчиненных, я понял, что их шеф официанта изображает из себя редко.

   Поэтому, отвечая на вопросы о делах и здоровье, не забыл особо напомнить, как ловко Чурбанов поймал мою падающую тушку на соревнованиях:

   – Доктор тогда так и заявил: "Генералу спасибо скажи, который тебя поймал, бок твой легко заштопаем, а вот с разбитой головой неизвестно как бы все обернулось".

   Чурбанов польщенно улыбнулся и потрепал меня по этой самой "уцелевшей" голове.

   Уже через пять минут я снова нахально называл его "дядя Юра", сидел вместе со всеми вокруг небольшого чайного столика, хрустел сушками, запивая их сладким и ароматным чаем и развлекал милиционеров "тематическими" анекдотами:

   – Алло, милиция, помогите! – Что у вас случилось? – Тут из-за меня две девушки дерутся! – Молодой человек, а в чем, собственно, проблема? – Так страшненькая побеждает!

   Все весело смеются. Не делая долгого перерыва я продолжил:

   – А я вчера милиционера сумел обмануть! – Как? – А пристроился за углом по нужде, а он тут как тут и как гаркнет: "А ну, прекратить и спрятать!" – А ты что? – А тут я его и обманул, спрятал, но не прекратил!

   Смеются еще громче. Таких раньше, явно, не слышали. Решил добить:

   – Школьник нашел миллион рублей и сдал находку в милицию. Рыдающая мать утверждает, что, блядь, гордится сыном!

   Секунда безнадежной борьбы с самими собой и дикий гогот в три луженые глотки. Из приемной заглядывает испуганный майор, вытирающий слезы Чурбанов, машет ему рукой, тот исчезает. Наконец, все успокаиваются и Чурбанов, сделав серьезное лицо, говорит:

   – Витя, ругаться нехорошо.

   Отвечаю анекдотом:

   – Мама, я с отличным парнем познакомилась, он не пьёт, не курит, матом не ругается! Мама задумчиво спрашивает: – А тебе с ним не скучно, доченька?

   Сил смеяться у них уже не осталось, поэтому все трое просто придушенно хихикают.

   На самом деле, я давно уже приметил одну особенность. Мне этом времени все анекдоты кажутся не смешными. И не только анекдоты: по телевизору смотрел пару передач "Вокруг смеха" – совершенно не смешно. Однажды, втроем – я, мама и дедушка, смотрели телевизионный концерт Аркадия Райкина, они чуть ли не помирали со смеху, а меня через минут двадцать практически тошнило. Козлиный голосок с идиотской дикцией, нарочито придурошная внешность и совершенно тупой "юмор". При этом, я прекрасно помнил с каким нетерпением, в своем первом детстве, ждал выступления Райкина в телевизионных концертах, как он был мега-популярен, смел и любим публикой. Мдя...

   Недавно, к маме на чаепитие и болтологию приходили подруги, так вот одна из них решила рассказать свежий анекдот. Сначала они выясняли, между собой, можно ли мне его слушать, поскольку он не очень приличный, затем все-таки разрешили остаться, и я приобщился к тонкому современному юмору. Подруга начала излагать:

   – В хорошее кафе заходит прилично одетый мужчина. Официант сообщает, что свободных столиков нет, и он может подсадить его только за уже занятые. Мужчине везет и его сажают к одинокой симпатичной женщине. Тот долго думает, как начать разговор, затем замечает у дамы разрез на платье рукава и спрашивает: – "Вы не могли бы мне подсказать, а зачем у Вас на рукаве платья разрез?" Дама кокетливо отвечает: – "Это чтобы руку было удобно целовать". Мужик удивленно восклицает: – "Надо же?! Двадцать лет работаю дирижером и не знал зачем на фраке сзади разрез!"

   Анекдот имеет сногсшибательный успех. Подруги заливаются искренним и долгим смехом. Я смеюсь вместе со всеми, а, на самом деле, офигиваю от воспоминаний: действительно, в это время в советских ресторанах считалось нормой подсадить посторонних людей за уже занятый столик. Еще раз "мдя"...

   Когда бурное обсуждение "тонкости и пикантности" анекдота закончилось, мама констатировала, что мне повезло, что мой первый услышанный "взрослый" анекдот оказался столь смешной и интеллигентный! И рассказала "свой" первый взрослый анекдот, который она подслушала у взрослых, когда ей было 5 лет:

   Звонит дама в "Пожарную службу" и сообщает: "Товарищ начальник, тут ваш пожарный, который висел у нас на стене, упал шишкой вниз, лежит и пенится. Приезжайте скорее!"

   Мдя... Юмор во времени и пространстве. А ведь они еще и над этим "пенящимся" тоже посмеялись, правда, без особого энтузиазма.

   Я не выдерживаю и говорю, что один взрослый анекдот уже слышал. Дамы заинтригованы, и я выдаю "откровение из 21 века":

   – Танечка, что-то я не вижу твоих любимых джинсов.

   – А я их выбросила.

   – Почему?

   – Я в них последнее время чувствовала себя пчелой.

   – Как это?

   – В жопе жало...

   Ситуация, как с Чурбановым: сначала секундная борьба с собой за культуру речи, затем дикий хохот, а потом вытирание слез и нравоучения, что "такие" слова говорить не хорошо. Эх, времечко!..

   Однако, время ожидания истекало, в 12 часов начало церемонии награждения. Сегодня, со слов замминистра, награды вручают рабочим, ученым и сотрудникам МВД.

   Чурбанов начинает инструктировать меня как себя вести, что говорить и что не говорить. Я прилежно слушаю и киваю, когда он иссяк, говорю:

   – Не волнуйтесь, дядя Юра! Я все понимаю и не подведу, я прекрасно понимаю, кому обязан тем, что здесь сегодня нахожусь.

   Чурбанов кивает с серьезным лицом, но видно, что мои слова ему приятны! Он немного раздумывает, а потом все-таки рассказывает:

   – Я в тебе не сомневаюсь, Виктор, ты – парень разумный и правильный. Я, действительно, доложил Леониду Ильичу о событиях в Ленинграде и рассказал о тебе. На самом деле, это решение Леонида Ильича наградить тебя, мы – МВД только выступили с инициативой.

   Я киваю с многозначительной мордой, давая понять, что осознаю, что такое "мы – МВД" и "только выступили с инициативой". Чурбанов улыбается.

   В дверь кабинета раздается стук и вошедший из приемной майор, негромко говорит:

   – Товарищ генерал-лейтенант, пора...

   Чурбанов встает, за ним поднимаются все остальные и мы выходим из кабинета...

   ***

   – Гхм... Дорогие товарищи! У меня сегодня приятная задача... вручить вам... высокие награды Родины... гхм... за ваш доблестный труд... на производстве, в конструкторских бюро и институтах... гхм... в деле охраны социалистической законности и правопорядка в стране... гхм... В вашей нелегкой работе... гхм... на боевом посту... на переднем крае науки... вы... гхм... доказали всему миру... что...

   "Да... что-то Брежнев совсем плох... как он еще четыре года то проправил", – думал я, скорее рассматривая, чем слушая генсека.

   В 2013 году меня награждали в Екатерининском зале Кремля орденом "За заслуги перед Отечеством" 3-й степени. Большой зал, много народу, длительная церемония и куча речей. Я тогда ограничился, буквально, двумя короткими фразами и заметил признательный взгляд уставшего и постаревшего президента.

   Здесь же небольшой полностью раззолоченный зал, награждаемых всего семь(!) человек, прессы же человек двадцать, четыре телекамеры и две кучки чиновников: одна из престарелых "небожителей", вторая из помощников и референтов, среди которых я заметил маму. Мы встретились глазами, и я подмигнул, состроив успокаивающую рожицу.

   Брежнев неуверенной походкой вошел в зал, когда огромные золотые часы, стоящие в углу, начали пробивать полдень и сейчас монотонно, не отрываясь от бумажки, зачитывал слова о своем "глубоком уважении" и "объяснимом волнении" при награждении "лучших сынов советского народа".

   Тем не менее я решил придерживаться прежнего плана и воспользоваться, заработанной собственной кровью, возможностью, в полной мере.

   Первым вызвали к награждению бледного и потеющего от волнения механизатора из Горно-Алтайска. Невысокий и худой он выглядел потеряно, нервно улыбался и чуть не упал, возвращаясь обратно от Брежнева и задев ногой лежащие на полу провода от камер и микрофонов.

   После него вызывали всех по очереди: совершенно седого, но высокого и уверенно державшегося военного конструктора, толстого милицейского генерал-майора, тщедушного пожилого академика, дородную доярку с Кубанщины с блестящими от волнения глазами и шахтера из Кузбасса, постоянно прятавшего руки, с намертво въевшейся в них угольно пылью.

   Все награждаемые негромкими словами, мимо установленных микрофонов, благодарили Брежнева и что-то обещали еще больше улучшить, изобрести и обеспечить. Брежнев улыбался и пожимал всем руки, а расцеловался только с седым конструктором и дородной дояркой.

   Я оставался последним и уверенной походкой, с отрепетированной лыбой на моське двинулся к Генеральному секретарю ЦК КПСС. Когда его референт называл мою фамилию и повод для награждения все вокруг как-то оживились и "проснулись".

   Лицо Брежнева кажется имело только два состояния: усталая улыбка или замершее, как посмертная маска, без эмоций, с устремленным в никуда взглядом. Однако и он оживился, когда услышал говорок помощника и с ответной улыбкой смотрел на подходящего меня.

   – Здравствуйте, Леонид Ильич! – звонко отчеканил я.

   – Здравствуй, дружок, здравствуй! Так вот ты каков, добрый молодец! – дребезжаще засмеялся Брежнев – как же ты со взрослым бандитом то совладал?

   – Трудно было, но в той ситуации было так: кто, если не я?! – мой голос звенел под потолком, привыкшем уже к негромким речам пожилых обитателей этих залов.

   – Коммунисты с такими словами... гхм... проходили самые трудные... моменты нашей истории, – сказал Брежнев полуобернувшись в пожилому генерал-майору, постоянно маячившему за его спиной.

   – Истинно так, Леонид Ильич! – быстро подтвердил тот.

   – Ты, я смотрю, пионер... гхм... – неспеша продолжил Брежнев – а в комсомол... вступать собираешься?

   – Я, Леонид Ильич, и в нашу партию вступать собираюсь, если старшие товарищи доверят!

   – Гхм... хорошо, – Брежнев доброжелательно улыбался, посматривая на меня, – а учишься ты как?

   – В этом году две четверки, следующий год постараюсь закончить только на пятерки, Леонид Ильич, – делаю я виноватый вид.

   – Молодец, – констатировал Брежнев – мне вот тут Юра... гхм... рассказывал... что ты стихи и песни пишешь... я люблю стихи... гхм... раньше много наизусть... гхм... помнил...

   "Бинго!!! Какой же я умный – угадал!"

   – Да, Леонид Ильич, пишу – делаю слегка смущенный вид.

   – А ну-ка, прочитай нам... гхм... что-нибудь – Брежнев делает круговое движение кистью, изображая это самое "что-нибудь", и с ожиданием смотрит на меня.

   Я делаю вид, что расстерялся:

   – Ну... у меня ничего нет...подходящего... этому случаю... – неуверенно бормоча это себе под нос, я не забываю говорить чуть вбок – в микрофоны.

   – Ты прочитай Леониду Ильичу отрывок из своего военного марша, – подсказывает референт Брежнева, объявлявший награжденных.

   – Э... – я нерешительно тяну паузу, потом с сомнением смотрю на Брежнева и спрашиваю его:

   – Может я тогда экспромтом?

   Брежнев утвердительно кивает:

   – Давай его... гхм... смелей, не стесняйся!

   Тут до меня доходит, что Брежнев слово "экспромт" не понял, ситуацию надо исправлять:

   Я закатываю глаза на расписанный золотом потолок, начинаю что-то шептать губами и слегка помогаю себе, "дирижируя" в такт, указательным пальцем согнутой правой руки, так даже Брежнев должен понять, что я сочиняю на ходу!

   В зале стоит абсолютная тишина, краем зрения выхвачиваю куски мозаики: паническое состояние референта, приоткрытый в ожидании рот Брежнева, напряженное лицо Чурбанова...

   Затянув паузу, до лопающегося звука собственных нервов, я, наконец, опускаю руку, перевожу взгляд на Генсека, откидываю слегка голову назад и с выражением декламирую в микрофоны:

   Над нами реет красное знамя,

   Над нами несется победный клич!

   Мы рады жить, в одно время с Вами,

   Наш дорогой, Леонид Ильич!

   ***

   Мы едем в Завидово на машине Чурбанова. Он разговаривает с кем-то по телефону, ну не по мобильному, конечно... А я вспоминаю...

   ...После того, как я замолк, сначала молчание, а потом первым, я это очень хорошо видел, первым стал аплодировать тот механизатор с Алтая, который чуть было не упал, когда шел уже с орденом, обратно от Брежнева. Затем это тут же подхватили и все остальные. Улыбающийся референт, заглядывающий в лицо своему Генеральному секретарю, генерал за спиной Брежнева, от переполнявших его чувств, вообще, по-простому, показавший мне поднятый вверх большой палец, Чурбанов, выглядевший так, как будто это его поэтическому шедевру рукоплещет мир.

   Короче, аплодисменты громовыми не были, поскольку народу было немного, но были дружные и сопровождались всеобщими улыбками. Может от облегчения, что непосредственный школьник не "отмочил ничего эдакого".

   А что Брежнев? Пожилой Генсек... заплакал. Слезы катились по морщинам на улыбку, которую он старался выдавить, а сам лидер СССР несвязно лепетал:

   – Спасибо, сынок... не зря значит... какой ты молодец... иди сюда... дай я тебя расцелую...

   Сердце остро кольнуло жалостью.

   Помятуя о "брежневских лобзаниях", я подставил герою моего четверостишия тольку макушку, зато сильно уколол в его объятиях свою мордуленцию о частокол геройских звезд.

   ...После окончания церемонии, награжденным сделали групповую фотографию с Генеральным секретарем. Брежнев меня не отпускал, и я оказался на фото рядом с ним, причем меня Генеральный еще и приобнимал за плечо.

   Затем неожиданно появились официанты с бокалами шампанского и мне, в том числе, достался слегка запотевший хрустальный фужер с пузырящимся напитком. От употребления алкоголя я благоразумно воздержался и бокал держал нетронутым.

   Брежнев произнес короткий тост "за всех присутствующих" и присутствующие выпили. Я завидовал молча.

   – А что ж вы Витюше тоже алкоголь принесли? – заметил непорядок Брежнев. Он очень быстро успокоился и уже вовсю улыбался.

   – Сейчас принесут что-нибудь безалкогольное, Леонид Ильич, – заверил Брежнева появившийся за моей спиной Чурбанов и забрал у меня бокал с шампанским. Слева я неожиданно обнаружил маму и прижался к ней.

   Брежнев это тотчас заметил и стал с ней знакомиться. Ситуация получалась даже не совсем красивая. Леонид Ильич был поглощен общением со мной, мамой и Чурбановым, забыв про других награжденных.

   Сначала Брежнев спрашивал маму про погибшего мужа, был ли награжден посмертно, хватает ли военной пенсии, где мама работает. Затем переключился снова на меня. Опять приобнял и стал спрашивать куда хочу поступать после школы и чем увлекаюсь кроме стихов.

   Мозг работал, как часы, глаза предельно четко фиксировали все вокруг, я улыбался внешне, но был совершенно холоден и готов к схватке... не на жизнь... а ЗА ЖИЗНЬ... Моей страны, последующих поколений... Как это понимал я. Как Я собирался это осуществить... попробовать осуществить...

   – После школы еще не решил куда поступать, Леонид Ильич. Вот Юрий Михайлович в Школу милиции предлагает, я тоже склоняюсь к этому.

   – Юрий Михайлович плохого не посоветует, – закивал головой Генсек.

   – Юрий Михайлович, вообще очень помог, особенно с больницей, где меня "зашивали"! – ливанул я воды на мельницу Чурбанова.

   Брежнев одобрительно посмотрел на зятя и собирался еще что-то сказать, но не в моих планах было, чтобы он ушел от темы, которая меня предельно интересовала.

   – А кроме стихов увлекаюсь еще спортом и охотой, только вот тренировки три раза в неделю, а на охоте удалось побывать только пару раз – я смущенно улыбаюсь.

   Мама смотрит округлившимися глазами, поскольку точно знает, что я на охоте не был никогда, но молчит.

   А Брежнев... Брежнев услышал заветное любимое слово и тут же заглотил наживку!

   – А... Тоже любишь охоту?! И я это дело очень уважаю, на досуге! Приглашаю тебя к себе на охоту, как мама отпустит?! – и он с улыбкой смотрит на онемевшую маму, которая только и смогла кивнуть.

   ***

   ...Выстрелы грохали оглушительно. Брежнев перезаряжал стволы «переломки» и периодически куда-то стрелял в зелень деревьев. Лично я, никого не видел, поэтому стоял с заряженным ружьем и старался не морщится от грохота.

   Мне помогал молодой парень из охраны Генсека, Кирилл, как он представился. Но, кажется, его основной задачей было вовремя меня прикончить, если я не туда поверну ружье!

   Минут через пять, я сообразил, что тоже нужно пострелять, хотя бы для вида, и разрядил оба ствола в какой-то куст. Пока Кирилл перезаряжал мое ружье, а самому мне патроны не доверили, я огляделся.

   Мы стояли на небольшом, метра два в высоту, деревянном возвышении. Кроме Брежнева, меня и Кирилла, на деревянной трибуне стояли егерь Владимир и тот же генерал, что был с Брежневым на награждении, его звали Александр Яковлевич.

   А под нашей "вышкой" толпилось еще человек пятнадцать, в том числе и, привезший меня в Завидово, Чурбанов. Юрий Михайлович был настолько беспредельно доволен моим "сольным выступлением" в Кремле, что в этот раз даже не инструктировал, как себя вести. Единственное, только предупредил быть крайне осторожным с оружием.

   В прошлой жизни я стрелял весьма недурственно и неоднократно бывал на охоте, в том числе и на сафари в ЮАР, но в целом, к охоте относился спокойно.

   Брежнев же реально был фанат! Я даже поразился, какая перемена с ним произошла. Казалось Генсек помолодел лет на десять. Он активно двигался, глаза горели молодецким блеском, а руки уверенно вскидывали ружье. Ну, почти уверенно. Один раз ружье Брежнев, при выстреле, не удержал и оптикой разбил себе переносицу до крови. Но переносицу быстро заклеили и Леонид Ильич, не обращая внимания на уговоры, снова полез на на "вышку".

   Наконец, мне повезло... Брежнев перезаряжал ружье, когда из густой заросли кустов выскочила маленькая косуля и припустила через полянку к спасительным деревьям.

   – Витя, бей! – выкрикнул Генсек, указывая рукой.

   Я вскинул ружье, взял упреждение и плавно нажал на курок. С разбегу, бесформенной тушкой, косуля рухнула в траву.

   – Ай, молодца! – закричал Брежнев, как будто попал сам, и от избытка чувств хлопнул меня ладонью по спине.

   – Я попал? – "удивленно" хлопаю глазами.

   – Еще как попал, как надо попал, первым выстрелом, – довольно прокомментировал брежневский егерь. Кирилл тоже улыбался. Но больше всех был доволен Брежнев, он минут десять, до начала охоты, рассказывал мне как правильно целится, брать упреждение и предугадывать маневры цели.

   – Спасибо... большое, Леонид Ильич, – "растеряно" запинаюсь – не думал, что прямо сегодня воспользуюсь вашей наукой!

   – Молодец, какой ты молодец... – приговаривал Брежнев, уже выискивая стволом новую жертву в лесной чаще.

   Через некоторое время, меня на вышке сменил Константин Устинович Черненко, он не был еще полуживым трупом, каким запомнился мне по трансляциям советского телевидения, и довольно бодро потопал на "вышку" пострелять.

   Я же оказался среди кучки брежневских приближенных, где меня все поздравили с "первой добычей".

   Примерно через час, вся "охотничья команда" сидела за накрытым на природе столом и обмывала богатые трофеи сегодняшнего дня. Но Леонид Ильич отдельно поднял тост за мой первый охотничий успех, ведь еще утром я успел ему выдать версию, что хоть на охоту я и ходил, но пострелять мне там не дали. Так что выпили за меня, а потом, разумеется, за моего "талантливого учителя и великолепного охотника – дорогого Леонида Ильича"!

   Стол был очень простой: картошка, помидоры, зелень, огурцы, жаренные мясо и птица. Так же стоял алкоголь, но пили все в меру. Я пил морс.

   За столом я был абсолютным центром внимания, ну после Брежнева, разумеется! Еще бы, друг друга они знали, как облупленных, все темы сто раз уже переговорены, а тут такой новый персонаж, да к тому же со своей историей!

   "Свою историю" я рассказывал, буквально, в лицах. Народ требовал подробностей, и он их получил! Заместитель министра МВД генерал-лейтенант Чурбанов изображал маньяка и пытался одной рукой меня придушить, а второй, держащей ложку, вместо ножа – зарезать. Мы так вошли в роль, что Чурбанов даже заработал предупредительное брежневское:

   – Ты не задави его, Юра!

   Где следовало, я напускал жути, а разок и голосом задрожал – "вспоминая". Короче, если поначалу, остальные старики не поняли зачем "Леня притащил ребенка", то теперь они простили мне мое неуместное присутствие и, вообще, зачислили во "всеобщего сопливого любимчика"!

   А за столом, надо сказать, присутствовали не последние люди, например: ближайший друг Генсека – Черненко, секретарь ЦК по кадрам Капитонов, министр обороны Устинов, 1-й секретарь Московского горкома Гришин и руководитель МИДа Громыко.

   В конце моего "представления" Брежнев заинтересовался:

   – А чего же ты милиции-то гхм... не дождался? Да... и "Скорой"?

   Я демонстративно "замялся" и оглянулся на Чурбанова.

   – Ты гхм... на Юру то не озирайся... говори, как есть – насторожился Леонид Ильич.

   – Там как получилось, Леонид Ильич, – неуверенно затянул я – у меня друг есть, ну старший товарищ, Алексей зовут, морским пехотинцем служил... На него двое пьяных рецидивистов напали, с ножами... он одному челюсть сломал, а другому руку...

   – Правильно сделал, – засмеялся Устинов – морские пехотинцы ребята суровые! Остальные товарищи за столом тоже одобрительно заулыбались.

   – Правильно-то, правильно... только ему за это три года дали, хорошо что условно... Еще адвокат хороший попался, а то бы посадили – я сокрушенно покачал головой.

   – Как три года? – изумился Брежнев и вопросительно уставился на Чурбанова. Устинов же, от неожиданности, просто матернулся.

   Юрий Михайлович, явно раздосадованный таким поворотом разговора, начал объяснять:

   – Так и есть, Леонид Ильич, "тяжкие телесные", "превышение пределов необходимой самообороны". Прокуратура запросила четыре года колонии-поселения, суд дал минимальное наказание.

   "А ты, голубчик, оказывается все про Леху то, знаешь!" – удивленно мысленно констатировал я, и продолжил борьбу:

   – Так они с ножами и их двое, к тому же уголовники-рецедивисты, а он один и без оружия... – грустно промямлил я – вот и вспомнил тогда, как Леха в тюрьме оказался... у меня мама с ума бы сошла... если б и меня...

   Брежнев недовольно сопя, из-под своих знаменитых бровей, смотрел на Чурбанова. Остальные участники "посиделок" недоуменно стали тихо между собой переговариваться.

   – Леонид Ильич, – быстро начал Чурбанов – это прокуратура и суд, МВД к этому отношения не имеет.

   – Надо разобраться, – весомо сказал Брежнев, многозначительно глядя на замминистра МВД.

   – А еще Лешу из партии из-за этого исключили, он когда мне об этом рассказывал даже заплакал, – мелодраматично врал я – и сейчас переживает очень сильно.