Текст книги "Омега (СИ)"

Автор книги: Шустик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

До пещеры я добираюсь к рассвету, когда горизонт окрашивается тревожно-красными разводами. Сил хватает лишь на то, чтобы забиться в самый дальний угол и забыться липким, изматывающим кошмаром.

Ярко-синие, почти бирюзовые глаза сварога не отпускают даже во сне.

***

Звонкий лай эхом разносится в стылом воздухе, причудливо переплетаясь с завыванием ветра, он подстегивает не хуже кнута. Бежать без оглядки. Скорее, скорее, как можно дальше уводя охотников от пещеры, давая волкам скрыться. Кляйн покажет дорогу к побережью, не даст сбиться с пути или вернуться за мной.

Они в безопасности. Мне хочется в это верить как никогда.

Замедлюсь хоть на секунду, и свора собак настигнет, загонит, как какую-то дичь, растерзает!.. Жалкие шавки, возомнившие себя хищниками.

Люди оказались на редкость шустрыми и злопамятными. Благодаря им второй день петляю, как заяц, по степи, но надолго меня не хватит. Каждый вздох отдается болью в раненом боку, обжигает легкие. Неосмотрительно подпустил ближе одного из мстителей – и вот результат. И ведь специально стрелял так, чтобы не убить, сволочь!

Была бы пуля обычной, отделался бы царапиной, но тут либо колдовство, либо какая чертовщина – словно маленькая молния засела между ребрами. Рана заживает медленно, рваные края стягиваются неохотно. Запах паленого мяса перебивает все остальное, мешает сосредоточиться.

Не будь с охотниками белого сварога, я бы оторвался, побегал бы, разумеется, но оторвался, а так… Эту тварь не проведешь, что бы я ни делал, зверь всякий раз выходит на мой след. Ищейка хренов. Никакой солидарности к ближнему своему!

Спрыгиваю с каменной гряды и разворачиваюсь в сторону города-призрака. Это единственное место, где я могу укрыться. Что-то подсказывает, что охотники не менее суеверны, чем крестьяне, есть крошечный шанс, что они не бросятся внутрь сразу – побоятся. Мне нужно время, хотя бы несколько часов, иначе просто свалюсь от усталости и потери крови.

Сил огибать лес – нет, но другого варианта не наблюдается. В таком состоянии встречу с прожорливыми рептилиями мне не пережить, из-за раны реакция чуть заторможена, боюсь, что вовремя увернуться просто не получится. В чудо верить надо, конечно, но не слишком часто.

Передвигаюсь я медленно, упрямо переставляя лапы, и не останавливаюсь ни на секунду. Позволяю себе такую роскошь лишь однажды, когда натыкаюсь на ручеек в овраге. Жадно глотаю стылую воду, от холода ноют зубы, но жар в теле уменьшается, уходит на второй план. Меня мучает жажда – никак не могу напиться, в пасти печет, как в пустыне, но боль в боку притупилась.

Если ветер не врет, то у меня есть чуть меньше часа форы, охотники либо отстали на каменной гряде, где все изрядно пропахло птичьим пометом – пернатые создания обожают вить там свои гнезда, либо просто загоняют в ловушку, и через сотню-другую метров меня ждут силки.

Впрочем, в этот день удача на моей стороне.

Добираюсь до заброшенного города я к вечеру второго дня. Еще немного – и солнце скроется за горизонтом. Небо вымазано в кроваво-красной краске, зверь тревожно скулит, скребется о внутренние барьеры и сбивает с толку. Мое состояние близко к критическому, я даже не обращаю внимания на оглушающую тишину, повисающую в воздухе незримой паутиной, стоит только переступить ворота.

Через расщелину в смотровой башне видно, как приближаются люди со сворой собак. Они замирают в десятке метров от ворот, того, что от них осталось – прогнивших досок, криво соединенных ржавыми прутами. Звери, еще несколько минут радостно лаявшие и виляющие хвостами-обрубками, испуганно жмутся к ногам хозяев и слепо тычутся тупорылыми мордами в людские ладони, они похожи на потерянных щенков. И я прекрасно знаю, что приводит грозных хищников в такой ужас.

Мне не слышно, о чем спорят охотники, но периодически в мою сторону бросают злые взгляды и очень жарки обещания, от которых у меня вянут уши. Большую часть я не понимаю, но благодаря богатой фантазии легко додумываю.

Громче и чаще всего люди произносят слово «ведьма». Первое время грешу на свои знания языка, но ровно до тех пор, пока от толпы не отделяется девчушка – невысокая, худенькая, угловатая, как и все подростки. Ее темные волосы напоминают воронье гнездо, да и внешний вид у нее такой, точно сама свалилась оттуда. Она одета в странные, аляповатые лохмотья, состоящие из сотен ленточек.

Но пугает меня отнюдь не ведьма, а послушные, словно дрессированные собаки, лениво идущие рядом свароги, достигающие в холке ей почти до плеча. Первый – старый знакомый – снежно-белый зверь, и при свете видно, что голубые всполохи в густом меху той ночью мне не привиделись, его шкура покрыта морозным инеем. Второй сварог песочно-желтый, будто посыпан золотой пыльцой, в размерах он уступает своему собрату, но опасностью от него разит ничуть не меньше, каждое движение наполнено угрозой.

Добегался ты, Тео. У них же на лбу крупными буквами написано – закопают живьем в землю, а потом еще и потопчутся на могиле, сволочи.

Ведьма останавливается в метре от стены и проводит рукой по воздуху, оглаживает невидимый барьер, а потом отрицательно качает головой. Из всей ее речи мне удается выцепить что-то про утро. Охотники в ответ бранятся, щедро делятся со мной обещаниями и отходят в сторону пролеска, чтобы разбить лагерь на ночь. Последней идет девчушка в окружении своей своры. Белый сварог оборачивается, безошибочно находя меня в тени стены и внимательно изучает, порождая тревогу. Отворачиваюсь и поспешно спускаюсь вниз, уговаривая выбросить из головы странный взгляд. Это всего лишь зверь. Но безбожно красивый, чертяка! И даже близость опасности не может притушить мое восхищение.

У меня есть несколько минут до того, как сядет солнце, и тени – хищные, прожорливые тени – выйдут на охоту, выпущенные на волю темнотой, и раскинут свои призрачные сети, высасывающие вслед за жизнью саму душу. Забредаю в ближайшую церковь и, пробравшись вдоль длинных лавок, ложусь на алтарь, без особого интереса осматривая витиеватые узоры, сплетающиеся в шестиконечную звезду. Камень нагрелся за день, а до остального мне нет дела.

Глаза закрываются сами собой, и я засыпаю, уже не видя, как из черноты появляются щупальца, жадно облизывающие давно мертвую землю, а призрак вдруг оживает, наполняется многоголосым шепотом, в котором не разобрать и слова. Его заглушает испуганный вой собак, оставшихся за воротами и не смеющих переступить черту. Страх – самые надежные цепи.

Ночь опускается на мир черным саваном, а в очередном сне меня преследуют небесно-синие с бирюзовыми всполохами глаза. Уже не вижу, как на алтарном камне призрачным светом вспыхивают руны, впервые за много лет наполненные энергией.

Это меня и спасает.

***

Солнце поднимается лениво-медленно, с неохотой, окрашивая воздух в медово-теплые тона и прогоняет ночные кошмары. Тени пугливо прячутся в глубоких провалах колодцев и среди развалин домов. Ярко-желтые лучи слепо шарят по выжженной земле, забираются в трещины стен и с опаской заглядывают через прорехи крыши в церковь, освещая алтарь и согревая вымерзший воздух.

Звериная часть просыпается первой, она обеспокоенно принюхивается и дотошно выискивает причину тревоги. Стоящие торчком уши нервно шевелятся, улавливая среди привычного шума листвы по-кошачьи мягкие, крадущиеся шаги. Открываю глаза, но картинка плывет, цвета перетекают из одного в другой. На то, чтобы придти в себя уходит с десяток драгоценных секунд, за которые сердце успевает сделать несколько кульбитов.

Собственная беспомощность вызывает глухую, бессильную ярость.

Неловкая попытка подняться отдается болью во всем теле: от кончика носа до хвоста, словно огонь прошелся по оголенным нервам и засел глубоко под ребрами тлеющими углями. Попытка встать оказывается провальной. Падение выбивает остатки воздуха из легких. Дышать тяжело, почти нереально. Все, на что меня хватает, – отползти как можно дальше от входа, вжаться в каменную кладку, затаится.

Глупо надеяться на то, что меня не найдут, но мечтать-то не запрещено?!

Страха нет, только злость. Пусть попробуют сунуться.

Первым в церкви появляется знакомый сварог – превосходство в каждом движении. Эту тварь я уже тихо ненавижу, желая притопить в ближайшей луже. Зверь замирает на пороге белой тенью и безошибочно находит меня взглядом, будто на моем хвосте маячок висит. В синих глазах заметны самодовольные нотки. Сейчас от него не пахнет угрозой, лишь силой вперемешку с любопытством. Сварог не таится, не ждет подвоха, идет по проходу так, точно знает все наперед. Ликует, тварь.

За ним, отставая на несколько шагов, следует ведьма. Вблизи она оказывается моложе – девочка с очень серьезным взглядом и фальшивой улыбкой, а ее наряд – нелепее, чем виделся со стены. Сшитое из лоскутков ткани платье не прячет болезненной худобы, оно висит на тощей фигуре мешком, как на пугале. На белой коже светло-серые символы – странные дуги, перечеркнутые крест-накрест вьющимися полосами. Узор покрывает щеки, шею и пепельной дорожкой прячется под одеждой. В длинные косы вплетены скрученные веревки с узелками, а запястья унизаны браслетами – деревянные, всех оттенков коричневого бусины на тонкой нитке.

Странное создание. Ведьма вызывает лишь глухое раздражение и еще неясное беспокойство. До нее мне нет дела, куда больше тревожат мужчины, замирающие на пороге церкви каменными истуканами. Они топчутся на месте, многозначительно переглядываются, подстегивая друг друга грубыми шутками до тех пор, пока в компании не появляется лидер – либо очень храбрый, либо очень глупый. Он делает первый шаг, самоуверенно направляясь ко мне, а за ним, как на привязи, следуют остальные.

Второго сварога среди них нет. Надеюсь, они его не съели, от этих варваров что угодно можно ожидать.

Охотников мало, всего четверо, а псов и того меньше. Видимо, смельчаки нынче не в почете. Мужчины, увешанные массивными ножами и трофеями, боязливо озираются по сторонам, страх читается в каждом движении – суетливом и дерганном.

Предупреждающе оскаливаюсь, угрожающий рык вибрирует глубоко в глотке, уши плотно прижаты к голове. Ведьма подходит ближе, благоразумно останавливаясь в нескольких метрах. Не обращаю на нее внимания, куда больше занимает сварог, не сводящий с меня взгляда и словно ждущий чего-то. Он делает шаг к алтарю слишком неожиданно, отчего испуганно дергаюсь, будто надеюсь раствориться в стене, но зверя опережают.

На меня набрасывают сеть, по которой пробегают электрические разряды. Она жалит, заставляет приглушенно заскулить от боли, забиться в странных, липнущих к шкуре путах, отчего я увязаю в ней сильнее, как муха в паутине.

Перед глазами вспыхивают белесые фейерверки, и картинка мира смазывается, стекается в одну большую кляксу. Пространство вокруг наполняется надоедливым звоном, заглушающим все остальные звуки.

Когда проходит первая волна боли, становится легче. С громким шипением втягиваю воздух между зубами. Моргаю раз, другой, пытаюсь сосредоточиться на том, что кричит девчонка. Слова доносятся до меня, как через толщу воды.

– Прекратите. Сварог – мой! Мы договаривались! – звонкий голосок режет по ушам. Вот пискля.

Ведьма загораживает меня от охотников, широко расставив руки. Получается совсем не внушительно, и эта мысль рождается не у одного меня в голове: мужчины издевательски улыбаются, с бравадой помахивая ружьями в опасной близости от девчонки. Неуловимой тенью, совершенно бесшумно, рядом с ней встает зверь.

Ответ побледневших, а самых впечатлительных – посеревших охотников я не очень понимаю, они говорят быстро, постоянно вставляя слова, которые, видимо, заменяют в этом мире мат, но общий смысл и так ясен – кто сильнее, того и добыча. Уверенности в их голосе поубавилось, но все равно они смотрятся внушительно, оружие вдохновляет на подвиги. И смотря на мелкую соплячку, я ставлю на мужиков. У них и ружья есть, и оскал по-настоящему звериный, а на лицах читается жажда наживы и ни намека на интеллект.

Впрочем, не все оказывается так просто в подлунном мире. Как всегда, я тороплюсь с выводами.

Ведьма ни черта не боится. Ни мужиков, ни их ружей, ни скалящихся, готовых напасть по команде псов. У нее есть сварог. Девчонка не приказывает, тому достаточно лишь взгляда. Белый зверь бросается бесшумно, и это куда страшнее. Он впивается в глотку ближайшему псу, и что-то тихо щелкает, словно сухая палка ломается под сапогом. Второго пса он подминает под себя и так же легко перекусывает шейные позвонки. На все уходит какие-то секунды.

Впечатленные зрители нелепо открывают и закрывают рты, как рыбы, выброшенные на берег.

Охотники молчат, вцепившись побелевшими пальцами в свои ружья. В глазах, обращенных на зверя с окровавленной мордой – чистый и незамутненный ужас. И если бы не гордость, они бы кинулись наутек уже сейчас.

– Проваливайте. Он – моя добыча, – снова повторяет ведьма, и охотникам хватает ума не возражать.

Один из мужчин, тот самый временный лидер, перед тем, как покинуть церковь, удостаивает меня полным злобы взглядом. Вдоль позвоночника пробегает неприятный холодок, а под шкурой поселяется зуд. Дурные предчувствия.

Когда мы остаемся втроем, как-то запоздало задаюсь вопросом о своей участи. Еще раз дергаюсь в сети и пытаюсь укусить неосторожно подошедшего ближе сварога. Зубы клацают совсем рядом.

– Начинай, – деловито произносит ведьма зверю и отступает. Непонимающе верчу головой, бьюсь в сетях, не замечая, что запутываюсь сильнее.

Второго шанса мне не дают, сварог легко подминает меня под себя, вспарывает острыми когтями мои путы – легко, как паутину, наваливается сверху, не щадя и не нежничая. Больно, мать вашу. Огненная волна опаляет внутренние органы, скручивая их в тугой клубок, пульсирующий в такт с сердцем. Я задыхаюсь, барахтаюсь под белым зверем, скребу когтями, оставляя на темном камне тонкие полосы.

Механически отмечаю, что девчонка садится поодаль, прямо на пол и не сводит с нас заинтересованного взгляда, словно ждет чего-то.

Сварог смыкает зубы на моем загривке, и время, будто ему дали отмашку, замедляет бег, а вместе с ним – и стук сердца. В подсознание вторгается третий – властный, сильный, беспрекословно подчиняющий. Моя звериная часть безумно мечется в клетке, отступая все дальше, уходя вместе с жизнью. Отчаянно цепляюсь за свое второе Я, торопливо возвожу барьеры, но боль, накатывающая волнами, рушит их, как карточный домик, накрывает с головой, сбивает с толку.

Я кричу, не сдерживаясь, но из горла не вырывается ни звука; воздух выцветает, получается пресным, слишком плотным, чтобы сделать глоток. Сердце тяжелеет, распирает грудную клетку, враз становится бесполезным куском мяса. Кожа сгорает во внутреннем пожаре. Холодно, слишком холодно. В отчаянной попытке согреться жмусь к белому сварогу, он не жадничает, охотно делится теплом. Кости режут ножами податливую плоть, конечности непривычно длинные, неуклюжие.

Звериная часть пропадает, прячется в тени сознания, почти не ощущается.

Удар. Еще один. Сердце сначала неохотно, неторопливо стучит, а потом, набирая обороты, частит. Упускаю тот момент, когда зверь пропадает, а его место занимает другой. У него тот же запах, то же учащенное дыхание и тот же ритмичный стук сердца. От него веет первобытной, необузданной мощью. Но в отличие от зверя, этот другой – человек.

Царапаю камень, ломая ногти, выгибаясь под чужим руками – кажется, что они оставляют на коже ожоги.

Трансформация касается не только меня.

Тело к телу. Тот, кто был зверем, вжимает меня в непривычно ледяной алтарь, пропитывая своим теплом и запахом. Меня колотит то ли от холода, то ли от боли, а может быть – от страха. Задыхаюсь чужой властью, захлебываюсь в ней.

Хриплый стон вырывается из глотки, и не ясно, кому он принадлежит – зверю или человеку.

Все заканчивается. Силы покидают, как утекающая сквозь пальцы вода.

Меня бесцеремонно переворачивают на спину, обнимают собственническим движением. Тело кажется неродным, чересчур голым и нескладным, словно собранным наспех. Хвост пушистой кисточкой щекочет бедро.

Запрокидываю голову, отчего перед глазами вспыхивают издевательски-угловатые круги. Чужое имя эхом отдается в ушах, выжигается на подкорке мозга. Скай. Ему подходит. Последние, что фиксирует страдающее сознание – проклятые бирюзовые глаза, в которых беснуются торжествующие искорки.

***

Больно, больно, больно…

Влага – кисловато-горькая – течет меж губами, по языку, прямо в глотку, гася полыхающее внутри пламя. Запахи снежным комом наваливаются на обострившееся обоняние, вызывая лишь тупую пульсацию в затылке.

Размеренные движения укачивают, убаюкивают не хуже колыбельной. Как и чужое тепло, охватывающее все тело плотным коконом. Жмусь к его источнику, машинально подставляясь под ласку, и виляю хвостом, как щенок.

Лекарство действует, погружая разбуженное сознание, его человеческую часть, в мутную мешанину кошмаров, лишенных смысла.

Делаю судорожный вздох и вновь забываюсь тревожным сном.

Из мира исчезает все, кроме боли вперемешку со страхом, коварно притаившимся в трясущихся кончиках пальцев. Не хочу просыпаться. Не хочу и не буду.

Ныряю с головой в очередной кошмар, пестрящий воспоминаниями. Две жизни сливаются одну, смешиваясь в хаотичном порядке. Лихорадочно ворошу осколки чувств, но так и не нахожу звериной части. Она исчезла, растворилась в эмоциях.

Кто я теперь?

***

В себя я прихожу к концу второго дня, выныривая из бесконечной череды снов.

Сходу всю хреновость состояния определить сложно, но я, как прилежный ребенок, стараюсь, продираясь через плотный занавес дурмана. Пересчитываю конечности и путаюсь в цифрах, коварно хихикающих над моей неуклюжестью. Ох, что-то нехорошо мне, совсем-совсем.

На чем я там остановился? Инвентаризация имущества? Руки и ноги присутствуют – по две штуки, бонусом идут хвост, живущий какой-то своей жизнью, и звериные уши, улавливающие дыхание леса.

Мы слишком далеко ушли от города-призрака, места незнакомы, даже воздух на вкус другой. Страшно.

Костер пляшет меж стволов деревьев, распугивает ночную темноту. Песочно-желтой тенью выныривает из кустов сварог и ложится у меня в ногах, грея теплым боком голые ступни. Мех у Майна странный, слишком мягкий, но при этом колючий, он цепляется за кожу, оставляя белесые ниточки царапин. В ярко-карих, почти черных глазах зверя насмешка тесно переплетается с интересом. Его снисхождение больно пинает по самолюбию. Ская он окатывает волной ехидства – вид мужчины его забавляет.

Любопытство вяло шевелится, и свароги поясняют – величественно, как умеют только они, одним взглядом указывая на мое место: со звериными ушами и хвостом щеголяют лишь сопливые подростки, не способные управлять превращением. Скай, насильно проводивший мою перекидку в человеческую ипостась, не смог полностью взять под контроль мое тело и подавить звериную часть.

Кампи возмущенно всхрапывает, зловеще щелкая когтями, и перебирается к следующему кусту, с энтузиазмом обгладывая тонкие ветви, зажевывая их подвернувшимся гнездом. Мясистые листья темно-лилового оттенка сочно хрустят в зубастой пасти, и если не знать об источники звука, то фантазия может понапридумывать много мерзостей.

От живописных картинок меня мутит. Или виной тому травяная настойка, привкус которой прочно въелся в нёбо.

Сонно жмурюсь и теснее прижимаюсь к Скаю, почти полностью лежу на нем, обхватив руками и ногами, как большую подушку. Он не возражает, щедро делится теплом и вытягивает остатки болезни.

Жарко. Холодно? Или все сразу?!

Агнер возвращается к костру, неся охапку трав и корешков, от которых прямо-таки разит лекарствами. Догадаться для кого этот стог сена – несложно. Меня этой гадостью исправно пичкают каждые три-четыре часа.

– Он пришел в себя, Скай? – голосок ведьмы по-прежнему режет слух. Морщусь, пытаюсь вывернуться из сильных объятий, но меня без усилий удерживают на месте, успокаивающе проводят по спине, откидывая в сторону теплое, царапающее голые бока, одеяло. Тяжелая ладонь замирает на пояснице. Весь мой протест против такого самоуправства выражается в вялом взмахе хвостом. Подумав, впиваюсь зубами в чужое плечо, несильно, острые клыки лишь прокусывают кожу. Над головой насмешливо хмыкают.

– Его лихорадит, – бархатно отвечают ей. В голосе мне чудятся нотки заботы. Как наивно, не правда ли?

Скай обеспокоенно касается губами моего лба, ерошит волосы, мимоходом задевая звериные уши. Согласно мычу и облизываю пересохшие губы. Тело – чужое, не принадлежит мне, сейчас за ниточки дергает какая-то другая тварь.

Горький, с пьяняще-пряным ароматом отвар из трав, который в меня насильно пытаются влить, я выплевываю, но часть все-таки попадает желудок. Все внутренности словно выжигает огнем. Возмущенно кашляю и отфыркиваюсь.

Плохо. Сознание проваливается в чересчур мягкую, липкую вату, я вязну в ней, как в болоте, ниточки, связывающие с реальностью, с тихим треньканьем рвутся одна за другой.

Я знаю, что последует за этим.

Меня бесцеремонно переворачивают, ткнув носом в скатанное в тугой валик одеяло. Пытаюсь вывернуться, уйти от прикосновений, но Скай сильнее. Зло рычу, протестуя, но получается жалостливо, больше напоминает обиженный скулеж.

Его руки хаотично шарят по телу, оглаживают бока и очерчивают линию бедер, пальцы пересчитывают выпирающие дуги ребер и бережно обводят края рваной раны. Крупно вздрагиваю от прошивающей боли и сдавленно всхлипываю, задыхаюсь криком, когда по коже проходится влажный, горячий язык, похожий на горячую терку. Он оставляет после себя ожоги, тепло от которых разносится по телу и оседает плотным клубком внизу живота.

Меня вылизывают всего, не пропуская ни миллиметра: бессовестно – линию позвоночника и выступающие крылья лопаток, невесомо – губами по пояснице, и, отведя мешающий хвост в сторону, мокро – между ягодицами. Стыдливо вспыхиваю, пытаюсь отползти, но меня легко возвращают на место, для устрашения низко рыкнув над самым ухом.

Затем наступает черед груди и живота. Особое внимание уделяют ране, вылизывая ее со всей тщательностью. И может быть, это шутка подсознания, но боль уменьшается.

Свободно выдыхаю своему мучителю куда-то в основание шеи, когда экзекуция заканчивается, и меня возвращают в исходное положение. Прижимаюсь к Скаю холодным носом, но глаза не открываю.

Не хватает лишь колыбельной, но ее успешно заменяет размеренное дыхание Майна.

– Рана затягивается, – пальцы Агнер касаются свежих рубцов. Без особого энтузиазма возмущаюсь, морщу нос, и она оставляет меня в покое.

– Слишком медленно, – устало отзывается Скай и закутывает меня в одеяло почти с головой – оставляет наружу только кончик носа. Благодарно зеваю и стягиваю колючую тряпку с головы. – Он все еще на грани.

Майн согласно фыркает и укладывается мне под бок, положив тяжелую морду на грудь и уткнувшись мокрым носом в щеку.

– А если попробовать?.. – начинает девчонка, но под предупреждающим взглядом Ская быстро замолкает.

В воздухе повисает неуютная тишина, и я почти успеваю уснуть, когда ей отвечают:

– Уже. Энергии прорва, но она вся просто рассевается в пространстве. Его многому предстоит научить, прежде чем выйдет что-то толковое.

В отличие от меня Агнер понимает, о чем говорит Скай, а мне вот эта уверенность да и сама тема беседы ох как не нравится. Что-то мне подсказывает, что обсуждают совсем не погоду, а мою бренную тушку.

Вот не твари ли?!

– Ты все решил, – устало констатирует факт Агнер. – А как же правила?

– И кто посмеет бросить мне вызов? – вопросом на вопрос отвечает Скай. Глаза лень открывать, но я и без этого представляю самодовольную улыбку мужчины. Надеюсь, что найдется хоть кто-нибудь, у кого хватит силенок пнуть побольнее самолюбие Ская. В этом мы с Майном, приглушенно сопящим мне на ухо, солидарны.

– Асари. Он не упустит такой шанс, ты же знаешь. Дикий омега – большая редкость, тем более он падок на таких вот неопытных мальчиков.

– Возможно. Но я все равно выиграю.

– Даже и не сомневаюсь.

Скай насмешливо фыркает и укладывается рядом, забираясь руками под одеяло и бережно проведя ладонью по ране. Боль послушно стихает, а внизу живота становится горячо, словно под кожей вспыхивает маленькое солнце.

Сон, терпеливо бродящий по краю поляны, подходит совсем близко и одним неосторожным прикосновением утаскивает за собой в цветной омут.

Вымотанный, я засыпаю.

***

Действие лекарств заканчивается слишком быстро и неожиданно. Мир вновь переворачивается, встает с ног на голову, сгребает в разноцветный ворох карты.

В который раз!

Мироздание, надеюсь, когда-нибудь тебе надоест!

***

Одеяло так и норовит сползти с обнаженных плеч, поэтому его приходится периодически подтягивать. Мясной бульон, изрядно приправленный очередной порцией травы – горчит на языке, но я глотаю пряную жидкость, не замечая вкуса.

Может, получится захлебнуться?!

Зажимаю между ногами хвост, не желающий лежать спокойно. Предатель выдает нервозность.

– Как ты себя чувствуешь? – Забота в голосе Ская вызывает глухое раздражение. Вздернув нос, отворачиваюсь и с независимым видом смотрю в сторону.

Мне не нравится взгляд, которым он окидывает меня время от времени. Есть в нем что-то хищное, собственническое, будто где-то на теле висит бирка с его именем, или на коже горит клеймо.

Хватит и того, что за те несколько дней, что провалялся под действием ведьминого отвара, я пропитался его запахом насквозь, он прочно прилип к коже. Я совсем не уверен, получится ли отмыться он него.

Речь я понимаю с трудом, некоторые слова незнакомы, поэтому о смысле приходится догадываться. Впрочем, что-то в языке есть с моим схожее, узнаваемое. Чутко прислушиваюсь, улавливая малейшие оттенки эмоций. Майн с недовольной Агнер спорят, решая нечто несомненно важное.

– Что-то болит? – не отступает Скай и подсаживается ближе. Такая настойчивость пугает и настораживает. От его голоса, бархатного, приправленного рычащими нотками, все внутри переворачивается, жаркая волна прокатывается вдоль позвоночника и замирает в пояснице, угнездившись в желудке. У него повадки хищника.

Даже в человеческом обличье в Скае больше от зверя – белая копна волос, среди которых мелькают тонкие косички, ниспадает на плечи, правильные, но резкие черты лица, по-акульи заостренные зубы с длинными клыками, гибкое и сильное тело, канаты мышц не скрывает тонкая ткань одежды.

Его доброта кажется фальшивой, неправдоподобной, хоть свою роль он играет безупречно, но интуиция уговаривает не верить, не попадаться в эти сети, и пока у меня хватает сил.

Зябко ежусь и пытаюсь отползти от сварога как можно дальше, но сзади стоит повозка, а проваливаться сквозь землю я ещё не умею. Уклончиво киваю головой и одновременно пытаюсь пожать плечами, отчего выходит что-то нелепое, но меня понимают.

– Что ты с ним возишься? В щенке слишком много от зверя, – отвлекается от спора Майн.

– Возможно.

– А он вообще умеет говорить? – включается в допрос сварог – в этот раз ради разнообразия в человеческом обличии. – Детка, как твое имя?

Одариваю нахала красноречивым взглядом.

– Боже, да вы его только пугаете! – заступается за меня Агнер. – Он сейчас в обморок грохнется.

Давлю настойчивое желание пожалеть себя. За меня это делает Скай, он небрежным и одновременно собственническим движением – словно послушного пса – ерошит мои длинные, торчащие во все стороны волосы и несильно тянет за кончики звериных ушей. Предупреждающе скалюсь, обнажая клыки, за что получаю легкий, обидный щелчок по носу.

– Маленький звереныш! – восхищается Майн, подсаживается ко мне с другого бока и заговорщицки шепчет Скаю: – Может, продадим его циркачам? Или магам для опытов? А что, неплохо заработаем?!

– Майн, – осуждающе шипит Агнер, толкая шутника локтем в бок.

Очень смешно. Мстительно клацаю зубами в опасной близости от его уха, отчего Майн испуганно вздрагивает.

– Нет, ну вы видели?! – в меня обвинительно тыкают пальцем. – Щенок слишком долго прожил в звериной стае. Проще выдрессировать.

Приколисты хреновы. Удрученно вздыхаю и возвращаюсь к прерванному занятию – пытаюсь выловить со дна миски кусочки мяса.

– Ты просто не умеешь общаться с подростками, – небрежно бросает Скай.

– О, ну раз ты такой специалист, то подай пример, – язвит в ответ Майн, раздраженно взмахивая руками.

– Легко! Учись, салага! – нараспев произносит Скай и без перехода рявкает мне на ухо: – Имя!

От неожиданности я подпрыгиваю и давлюсь морковкой, которую перед этим выковырял из мешанины трав, их мне Агнер щедро напихала в миску.

– Те-о, – сипло выдыхаю я, пытаясь проглотить проклятый овощ и одновременно сделать глоток воздуха. На глаза наворачиваются слезы.

– Видишь? – самодовольно усмехается Скай и хлопает меня по спине, помогая откашляться. Впрочем, силы он не рассчитывает, поэтому я едва не улетаю в ближайшие кусты.

– Эй, так не честно, ты знал! – возмущению Майна нет предела.

Скай собирается ответить что-то едкое, но его опережают.

– Так, привал окончен, – Агнер хлопает в ладоши, тем самым гася зарождающийся спор. – Выдвигаемся. К вечеру мы должны достигнуть врат.

Майн продолжает ворчать, но послушно встает и с легкостью, прямо у меня на глазах перекидывается в зверя. Человеческое тело неуловимо меняется, под кожей в странном, завораживающем танце ходят кости, смещаясь, ногти удлиняются, кожа покрывается густым мехом. Восхищенно смотрю на трансформацию, впитывая малейшие детали.

Золотой сварог задирает повыше нос и хвастливо дефилирует мимо, задевая кончиком хвоста, а затем исчезает в зарослях колючек.

Скай подхватывает меня на руки и сажает в повозку, напоследок проведя тыльной стороной ладони по моей щеке, очерчивая костяшками пальцев линию скулы. Хмурюсь, плотно сжимая губы.

– Хороший мальчик.

Скотина.

Сбрасываю руку Ская и перебираюсь в дальнюю часть повозки, зарываясь с головой в ворох одеял. Уснуть не дает его запах, прочно въевшийся, кажется, в сам воздух.

***

Раз, два, три!.. Зажмуриваюсь и, вцепившись руками в край повозки, медленно, со скоростью улитки, встаю в полный рост, до боли в побелевших пальцах впиваясь в сомнительную опору. С непривычки кажется слишком высоко и подозрительно шатает из стороны в сторону, стоит подуть малейшему ветерку. С огромным трудом уговариваю самого себя оставаться в вертикальном положении, а не опуститься на четвереньки.

Ты еще хвостом повиляй, Тео, на радость этим извергам.

Одежда, выданная заботливой Агнер, мешает, сковывает движения и вызывает странные ощущения. Рубашка, снятая с чужого плеча, болтается на мне мешком, а штаны настолько длинные, что приходится их подворачивать почти до половины. Но куда больше угнетает тот факт, что вещи принадлежат Скаю. Сварог словно задался целью влезть во все вопросы, связанные со мной.