Текст книги "Безальтернативная история (СИ)"
Автор книги: Шлифовальщик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
– Кто это? – прошептала она, чуя неладное.
Юноша успокаивающе похлопал её по плечу.
– Ничего страшного, Нина Ильинична! Просто ваш супруг ещё не до конца пришёл в себя. К тому же после небытия ощутить реальное тело не так уж приятно…
Дверь, из-за которой слышался рёв и нецензурная брань, резко распахнулась, и в коридор вылетел незнакомый мужчина средних лет, курносый, с небрежно остриженной клочковатой бородой и заметным шрамом на левой щеке. Бешеный взгляд его маленьких глазок остановился на пожилой учительнице, и незнакомец в ужасе отшатнулся.
– Ты, что ли, Нина? – прошептал он едва слышно и потянулся заскорузлыми пальцами к её седым волосам.
Учительница машинально отшатнулась, а мужчина дикими глазами уставился на её морщинистые впалые щёки. От него, пробиваясь сквозь аромат дешёвого мыла, исходил лёгкий кислый запах помойки и застарелого перегара.
– Боже мой! – потрясённо прохрипел он и зажмурился.
– Кто это?! – Нина Ильинична рванула за рукав менеджера.
Она догадалась, кто это.
– Ваш муж, уважаемый Пётр Владимирович, – ответил юноша, – Да вы успокойтесь: носитель нормальный.
– Какой носитель?! – с истерическими нотками вопросила пожилая женщина, чувствуя, как в груди затрепыхалось больное сердце.
– Этот, – слегка рассердившись на недогадливую женщину, произнёс менеджер и указал на незнакомца. – В него мы перенесли личность вашего мужа. Носитель хороший, спиться не успел, печень в порядке, туберкулёза нет. У нас хорошие врачи, каждый носитель дотошно проверяется. А шрамы мужчину украшают…
Страшная догадка сверкнула в мозгу Нины Ильиничны.
– Вы пересадили мужа в другого человека?!
– Ну разумеется! – натянуто улыбнулся юноша. – Личность не может существовать без тела. А где же нам взять тело, если ваш муж уже давно умер? Приходится использовать бездомных. Этот – хороший носитель, забомжевал недавно, спиться ещё не успел. В полицейских сводках не значится, родственников нет.
– Но ведь это убийство! – еле слышно выдавила из себя учительница.
– Да бросьте! Мы не убийцы. Просто личность носителя переместилась в мемориум. Там ему будет гораздо лучше, уверяю вас. Всё равно тут он рано или поздно спился бы и помер на помойке.
Нина Ильинична читала, что при ремортации восстанавливают тело умершего по атомам, а потом в него пересаживают личность из мемориума. Либо, если сохранились клетки, выращивают клона. Но чтобы оживление происходило таким изуверским способом, она никогда не слышала. Чтобы вернуть родного человека из небытия, она погубила другого!
– А что вы хотите! – словно прочёл её мысли ушлый паренёк. – Чтобы мы атомную копию сделали? Да для неё нужно сто квартир продать, таких как ваша. А ваших денег хватило бы только на нос, да и то с одной ноздрёй! Вот почему у нас такие низкие цены! Так что забирайте своего благоверного и ступайте домой. Не назад же его в мемориум запихивать!
Благоверный же стоял, впав в ступор. И это было понятно: он поглядел на себя в зеркало и ужаснулся, увидев чужое лицо. А потом его добило лицезрение супруги, постаревшей и пострашневшей за годы разлуки.
– Да, чуть не забыл, – хлопнул себя по лбу менеджер. – В канцелярии заберите документы на мужа: паспорт, пенсионное удостоверение и всякие другие бумажки. Теперь он у вас будет Малыгиным Владимиром Степановичем. Устраивает такое имя? А то всё у вас не слава аллаху…
Нина Ильинична ещё не знала, что самое страшное её ещё поджидает впереди. Конечно, её Петенька (точнее, уже Вовочка, а не Петенька) не перевоспитается, как она мечтала. Теперь было его время. Через некоторое время он сумеет разбогатеть, воплотив в жизнь свою мечту, за которую советская власть упекла его за решётку. А потом решит податься в политику, создав партию национал-патриотического толка «Русский меч».
4
Воздвиженского, едва выспавшегося, привели к Бурлакову утром. Полковник, словно не обращая внимания, стоял у окна и читал протокол вчерашней беседы с профессором. Всё стало на свои места: уважаемый Пётр Вениаминович, светило отечественной мемористики, на пару с загадочным Владимиром Степановичем раздобыли хистусилитель и коверкали мемориум, стараясь найти в нём место отечественным националистам. Да и Владимир Степанович теперь уже не загадочен: это – известный предприниматель Малыгин, владелец заводов-пароходов и кандидат в президенты России от партии «Русский меч».
Господин Малыгин, в отличие от других кандидатов, выполняющих роль подтанцовки, решил к предстоящим выборам готовиться основательно. Определённый шанс у него был: в обществе националистические настроения сильны. Любые таксист, бабулька у подъезда, смазливая девица, рыночная торговка, нетрезвый десантник, вылезший из фонтана, охотно расскажут, как им надоели «понаехавшие чёрные». Одуревшие от кризисов и безденежья, отупевшие от сериалов, показывающих яркую жизнь, и рекламы, самые бедные слои населения с удовольствием верят россказням о том, что они великие «по умолчанию», на генетическом уровне.
На этих люмпенов достаточно было самого простого воздействия. Отечественный фюрер будоражил их умы предвыборными пламенными речами, приводя примитивные аргументы. «Есть животные полезные и есть вредные, – говорил он. – Есть муравьи-труженики и есть клопы-паразиты. Первых нужно беречь, а вторых – безжалостно уничтожать. Нации тоже бывают полезные и вредные. Клопов невозможно перевоспитать в муравьёв. Так и разный понаехавший разномастный сброд невозможно сделать полезным. Приезжие так и останутся клопами, сосущими кровь из русской земли. Поэтому для спасения нашей Родины с ними нужно поступать так же, как с вредными насекомыми – травить до полного уничтожения».
Но этого электората мало, и ушлый Владимир Степанович решил подгрести под себя и среднеобеспеченные слои населения – офисных клерков, мелких торгашей и разных прочих дизайнеров-психологов. Но речами влиять на них гораздо сложнее, поэтому было решено использовать косвенные методы воздействия, а именно мемориум. Расчёт был сделан верный: средний класс, жадный до удовольствий, уставший от турецких и египетских курортов с убогими развлечениями и сенообразной едой, последнее десятилетие охотно путешествует в мемориум, считая последний чем-то вроде Антальи или Хургады. Поэтому Малыгин решил показать не особо умным клеркам, что на всём протяжении российской истории национализм являлся значимой силой. А для этого понадобилось не так уж много: хистусилитель высокой мощности да помощь оболваненного профессора мемористики. И теперь обыватели в мемориуме могут наблюдать злых большевиков-евреев, хороших националистов – спасителей русской нации и могучих предков – гиперборейских славян-ариев, конструирующих звездолёты.
Бурлаков потёр покрасневшие от бессонной ночи глаза, закурил и, будто только заметив, поглядел на профессора Воздвиженского.
– Утро доброе, штандартенфюрер от мемористики! – улыбнулся он с дружелюбием волкодава. – Как спалось в «обезьяннике»?
– Как в номере-люксе, – буркнул профессор, поудобнее усаживаясь перед полковником.
– Я скажу, даже лучше. У нас нары ортопедические: выправляют сколиозы и кифозы, нормализуют кровяное давление… Жаль, что скоро придётся тебя в СИЗО отправить.
Полковник присел на краешек стола напротив профессора.
– Я там камеру одну присмотрел, Пётр Вениаминович. Попросил в ней для тебя местечко забронировать, – задушевно произнёс Бурлаков, выпуская дым в сторону Воздвиженского. – В камере твои соратники сидят, футбольные фанаты. Ребята общительные, весёлые. Жаль только, придётся им твою фамилию сообщить. А она у тебя, профессор, очень подозрительная. Да и внешность у тебя соответствует фамилии. Боюсь, ребятам не понравится.
Воздвиженский побелел, но продолжал угрюмо молчать.
– Хотя нет, я по-другому поступлю! – обрадовался своей мысли Бурлаков. – Там другая камера есть. В ней сидят братья Аслановы, головорезы и террористы. Я тебя к ним отправлю. А перед этим шепну, что ты любишь зиговать и пророку Мухаммеду в Коране разные недостающие части тела подрисовывать. До утра эти славные сторонники радикального ислама сделают из тебя, как бы помягче выразиться… муэдзина.
Полковник резко наклонился к профессору и быстро зашептал:
– А перед посадкой я тебя ещё в одну камеру на часок заведу. Там сидит один художник, спец по татуировкам. Он тебе наколочку сделает, свастику. А под ней напишет «Смерть мусульманам!» И я постараюсь сделать так, чтобы эти художества братья Аслановы заметили как можно скорее.
– Зачем вам это? – еле слышно спросил Воздвиженский.
Бурлаков не ответил. Он, словно впервые увидев профессора, отодвинулся и, прищурившись, заговорил:
– Гляжу я на тебя, учёный муж, и диву даюсь. Скажи, на кой ляд тебе понадобилось с нацистами связываться? Среди вашей яйцеглавой братии такое вряд ли встретишь. Кто любит на кухнях поговорить и под гитарку у костра поголосить, идут к либералам. Пошустрее и покарьеристей – к патриотам. Нытики и неудачники – к коммунистам. А чем тебя арийцы соблазнили?
– Вам не понять, – еле слышно прошептал профессор.
– Отчего же! Скажи, попробую уяснить, всё-таки коллеги мы по вузу. Торгашей арбузных по рынку гонять нравится? Или в ОМОН с футбольных трибун огрызками кидать? Или форма нравится чёрная? Так ты вроде не гламурная девица без мозгов и не подросток пубертатный… А, может, тебя таджики с молдаванами раздражают, которые плитку кладут на улицах? Тогда у тебя, брат, комплекс неполноценности. Потому что от плиточника куда больше пользы обществу, чем от твоей научной демагогии и писулек.
– Националисты мне с научной работой помогли… – пискнул Воздвиженский.
– С какой это?! – удивлённо вскинулся полковник. – Доктрина «вечного льда»? Арийская физика? Или что-то вроде «Ещё к вопросу о величине надбровных дуг у неполноценных народов»?
– С моими исследованиями по футурной мемористике, – уже смелее заговорил профессор, – на которые у родного правительства денег не нашлось. А всё потому, что в правительстве одно дубьё сидит. Недоучки, умеющие только выпучивать глаза, орать лозунги и прогибать позвоночник!
– Батюшки мои! – картинно всплеснул руками Бурлаков. – Ещё один непризнанный гений! То-то тебя к научным фрикам потянуло! Не те времена, профессор, чтобы любой бред выслушивать и публиковать из уважения к твоим сединам. Нет спроса, значит, хреновое предложение.
Профессор иронично посмотрел на полковника:
– А, может, просто потребитель – дебил?
– Не передёргивай, Пётр Вениаминович! Эдак ты всю страну в дебилы запишешь. А страна без твоих опусов как-нибудь обойдётся. На достойные предложения всегда есть спрос. А такие предложения рождаются не во фриковых альтернах, а современных научных центрах вроде Сколково.
Воздвиженский хрипло рассмеялся:
– Сколково?! Это который бизнес-инкубатор? Видел я тамошних цыплят…
– Не цыплят, профессор, а бройлеров, которые запросто склюют старых червяков типа тебя. Это молодые толковые ребята, а не замшелые пеньки, защитившиеся при Иване Грозном. Они прекрасно знают, что от любой теории нужна в первую очередь экономическая отдача. Не при коммунистах живём, Пётр Вениаминович, чтобы годами над всякой ахинеей корпеть, от которой и прибыли-то нет.
– И во сколько сейчас оценивается теорема Пифагора? – ехидно спросил профессор. – Сколько старому пеньку Пифагору отвалили бы?
– Не ёрничай, Пётр Вениаминович! На старину Пифагора рабы горбатились, и у него было времени свободного до чёртиков. Сиди себе под кипарисом и думай над всякой лабудой, о жратве заботиться не надо. А у нас – рыночная экономика, и никто на тебя задарма пахать не станет ради призрачного прогресса человечества.
Бурлаков соскочил со стола и, подойдя к профессору, встал у него за спиной.
– Расскажи-ка мне, уважаемый, над чем ты так упорно трудился в альтерне? Саму суть изложи.
– А разве вам интересны бредни замшелого пенька?
– Какой обидчивый! Не для меня это, для протокола.
Виктор проснулся от того, что входная дверь хлопнула. Некоторое время он соображал, сидя на диване, где он находится. Потом вспомнил, что, утомлённый вчерашними приключениями в мемориуме, уснул на диване в каком-то пустом кабинете, куда его разместил Бурлаков. Поскольку из мемориума Холодов выгрузился поздно, полковник принял решение подождать до утра, а утром решить, что делать дальше.
– Ну, как спалось? – дружелюбно спросил Бурлаков, входя в кабинет. – Лучше чем на шконке в СИЗО?
– Получше, – отозвался Виктор, протирая глаза.
– Держи, – Полковник протянул Виктору бутерброд. – Чайник на окне, кружка тоже. Поешь и давай опять в мемкапсулу.
– Не понял?
– Я непонятно сказал?
– Почему опять в мемкапсулу? – Виктор оттолкнул предложенный бутерброд и вскочил с дивана.
– Потому что тебе надо найти Владимира Степановича Малыгина. Помнишь, я тебе про него говорил по мемсвязи?
Фатумист рассвирепел:
– Слушай, мы так не договаривались! Я обезвредил хистусилитель? Обезвредил…
– Ты только профессора нашёл.
– Какая разница? Мы о чём в СИЗО говорили? Надо нейтрализовать националистов. Я их нейтрализовал. Какой ещё Владимир Степанович?
– Вот именно, нейтрализовать. А они по-прежнему будут гадить в мемориуме, пока их фюрер – Владимир Степанович – на свободе. Наши опера к нему домой поехали, а он, собака, продолжает по мемориуму бегать. И не понять, откуда грузится. Думаю, он не успел настроить мемобраз, фото я тебе потом покажу. Наши регистраторы его зафиксировали, так что найти труда не составит.
Виктор подошёл к Бурлакову и едва удержался от того, чтобы сграбастать полковника за грудки.
– Послушай, Санёк, у нас даже самый последний ложачник своё слово держит. Ты обещание-то своё выполни! Я не собираюсь горбатиться на Мемконтроль до скончания веков! Поймаю Владимира Степановича, а ты мне новую работку подкинешь. За пивом бегать для всего твоего отдела.
– Отказываешься, значит? – угрожающе прищурился полковник.
– Я не собачонка, Санёк. Если ты думаешь, что меня тюряга пугает…
– Для особо упорных у нас есть одна альтерна. Её сюрреалисты и прочие любители психоделики смоделировали. Там нормальный человек через пять минут свихнётся.
Фатумист презрительно рассмеялся:
– Альтерной мемача пугать? Ну-ну! Не в таких местах бывал…
– Да причём здесь ты! Твоя бывшая супруга с дочкой послезавтра собираются в мемпутешествие от «Хист-логистики». Представляешь, какой будет кошмар, если они вместо эпохи Петра Первого совершенно случайно попадут в психоделическую альтерну? У мемоператоров бывают ошибки, знаешь ли.
Виктор побелел:
– А ты, Санёк, оказывается, скотина!
– Работа такая, Витёк. Да ты соглашайся, я с условным сроком не обману. И про твою бывшую семью забуду.
Холодов угрюмо молчал.
– Только есть одна деталь: Малыгин отправился в финитум.
– Я там не был ни разу, – пробурчал Виктор.
– Не беда, мы тебе в помощь футурного мемориста выделим. Твоего знакомого господина Юшечкина. Это его тема, он специалист по меморному будущему. А профессор здесь останется на подхвате.
Лицо Бурлакова стало озабоченным:
– Только ни мемобраза, ни мемнавигатора я тебе не дам. Одну мемсвязь оставлю.
– Вот новость! – возмутился Виктор. – Мало того, что шантажируешь семьёй, так и хистприборы зажал! Условия игры изменились?
– Какой игры! – отмахнулся полковник. – Просто с тобой Юшечкин погрузится. А он, скорее всего, нацист, как и профессор. Так мало ли что может случиться. Вдруг он выхватит у тебя хистприбор и улизнёт.
– Куда он улизнёт из мемкапсулы? – нахмурился фатумист, подозрительно глядя на Бурлакова.
– Из мемкапсулы он, конечно, никуда не денется. А вот найти Малыгина по мемнавигатору и предупредить он сможет.
– А мемобраз?
– Да ты не волнуйся, – заверил полковник. – Отдел регистрации вас наводить будет, отдел погружения облик сформирует. Всё нормально будет, не в первый раз.
Виктор не стал настаивать на мемобразе, понимая, что Бурлаков чего-то не договаривает. А вот что именно, пока не ясно.
В своё время по поводу финитума было много споров. Философы доказывали, что финитум – четвёрная сущность после континуума, мемориума и потенциариума. Мол, материя движется в континууме, отражается в мемориуме, «может» в потенциариуме и «хочет» в финитуме. Основываясь на понятиях целесообразности и целеустремлённости, философы – сторонники телеономии – считали, что у каждой системы есть цель. И финитум – конечная цель всех систем во Вселенной. Сюда же философы прикручивали волюнтаризм, навязывая каждой системе волю к победе, к осуществлению своих целей. Особо зафилософствовавшиеся считали, что у материи есть и другие «континуумы», помимо перечисленных, и указывали разное их число, от десятка до сотен тысяч.
Затем мемористы опровергли философов, доказав что финитум – это часть мемориума, лежащая в бесконечно удалённой в будущем точке времени, в так называемом Завременье. Что-то вроде предела последовательности временной цепочки. Финитум – конечная цель развития Вселенной, итог который может быть достигнут только в бесконечности. Так сказать, несбыточный идеал, к которому нужно стремиться, исполнение всех «мечт». Однако философские споры о природе финитума не утихли до сих пор. Виктор знал только одно, что сюда не погружался даже тёртый ложачник Рома Гунявый.
В зале погружения на бортике мемкапсулы сидел мрачный ассистент Андрей Юшечкин. Увидев Холодова, он сердито кивнул.
– Здорово! А ты, оказывается, жулик! А я-то думал…
Как быстро вежливый юноша перешёл на «ты»! Хотя, правильно, чего с жуликом-мемачом церемониться!
– Утро доброе! А ты, оказывается, нацист! – в тон ему ответил Виктор.
– Я не нацист! – вскинулся ассистент.
– Ну, националист. Я в не разбираюсь в сортах…
– И не националист! – перебил Холодова Юшечкин.
– А кто же ты? Космополит?
Ассистент не стал ввязываться в спор. Он поколупал бортик мемкапсулы и спросил:
– Ты знаешь, куда отправляемся? В погоню за каким-то Малыгиным.
– Знаю. Говорят, ты финитум как пять пальцев знаешь.
– Преувеличивают. Был там раз пять всего, – равнодушно возразил ассистент и пожаловался: – Плохо без мемнавигатора по финитуму шастать!
– Из-за тебя, между прочим.
Юшечкин удивлённо вскинул брови:
– А мне сказали, что из-за тебя. Мол, ты жулик: выхватишь хистприбор и удерёшь.
– Куда я денусь из мемкапсулы, – пробормотал Виктор, соображая, для чего это нужно Бурлакову.
Ассистент поковырял бортик и добавил:
– В финитуме запросто можно заблудиться. Он ведь не одно целое.
– Два целых?
– Много целых. Финитум как бы куча альтерн. Мы их пропосами называем Потому что у каждой системы своя цель. И у социальных групп у каждой свой пропос. И у политических партий. Есть анархистские пропосы, православные, социалистические, обывательские…
– Значит, Малыгин отправился в какой-нибудь нацистский пропос, – резонно заметил Виктор. – Там его и прижучим.
– Понятно, что в нацистский. Но по финитуму так просто не полазаешь. Там в нужный пропос попадаешь с третьего-четвёртого раза. Так что за Малыгиным мы ещё побегаем по пропосам. Туговато нам придётся без мемнавигатора.
– Тебе-то зачем Малыгин? – поинтересовался Виктор. – Я – жулик, меня обстоятельства прижали. А ты? Послал бы к чёрту Мемконтроль да домой поехал.
– Воздвиженский – мой научный руководитель, – уныло проговорил Юшечкин. – Диссертацию у него пишу кандидатскую. Он попросил помочь Мемконтролю.
– Понятно. Ты помогаешь Мемконтролю, профессор тебе помогает с диссертацией. Знакомая история, – ухмыльнулся Холодов. – Что ж, поздравляю с выбором нескучного руководителя, коллега! Интересно, чем Бурлаков профессора соблазнил? Званием члена-корреспондента?
– Профессор ведь с националистами… – неуверенно предположил ассистент.
– Да ладно! У нас демократия, каждый имеет право на любую точку зрения. Националисты с экранов выступают. Вот и пойми наше государство, когда с одной стороны «не допускать расовой неприязни», а с другой – «свобода политических взглядов». Диалектика сплошная!
Виктор вздохнул и нехотя полез в мемкапсулу.
Четвёртая часть
Рыцари воздушных замков
1
В пропосе, куда погрузились Холодов с Юшечкиным, был ранний вечер. Виктора ослепили неоновые огни многочисленных рекламных вывесок, в основном на английском языке, перемигивающихся на все лады, и оглушил гул вечернего мегаполиса. Путешественники стояли на тротуаре, в паре шагов от них по широкому многополосному проспекту неслись иномарки, не самые дешёвые на вид. Вокруг высились небоскрёбы, верхние этажи которых терялись в облаках. На первых этажах небоскрёбов виднелись дорогие элитные бутики и многочисленные уютные кафе, в которых можно было заказать что-нибудь эстетско-сибаритское вроде глинтвейна или кофе с пирожными.
Прохожих было много, все были полупрозрачные, что неудивительно: ведь это были идеальные жители идеального мира, которые никогда не существовали в реальности. Бросалось в глаза, что на лицах у них были жизнерадостные и немного неестественные улыбки. Пока фатумист озирался, его несколько раз толкнули прохожие хипстерского вида, снующие туда-сюда по тротуару. Толкнувшие, улыбнувшись пошире, немедленно извинялись, но тут же, оглядев путешественников, прятали глаза и быстрым шагом спешили прочь.
Взглянув на ассистента, Виктор понял, в чём тут дело. Вид у Юшечкина, очевидно, не вписывался в здешние стандарты моды: кожаная куртка без воротника, камуфлированные узкие штаны, тяжёлые берцы и бритая наголо голова с вытатуированной на затылке свастикой. Глянув себе под ноги, Холодов увидел такие же военные ботинки у себя на ногах. Проведя по затылку рукой, он ощутил под ладонью гладкость черепа.
Ассистент, посмотрев на Виктора, расхохотался:
– Ну и вид у тебя!
– У тебя не лучше! – огрызнулся фатумист. – Интересно, какой дурак нас так вырядил?
– Меминженеры. Мы ведь отправляемся на поиски националиста, значит, и вид должен быть соответствующий для маскировки, – логично рассудил Юшечкин. – Так они рассудили.
– Знали ведь, идиоты, что мы не сразу в нужный пропос попадём! – продолжал возмущаться Виктор, распугивая окружающих хипстеров. – А если бы к коммунистам попали, нас бы в пять секунд в распыл пустили! Эй, Бурлаков! – крикнул фатумист, активируя мемсвязь. – Ты чего нас как клоунов вырядил?!
Бурлаков не ответил. Пока Виктор орал, Юшечкин озирался по сторонам.
– Да, мы не в нацистском пропосе явно, – заметил он. – Интересно, куда нас занесло? Может, обывательский пропос?
– Тебе виднее, – раздражённо фыркнул Виктор, чувствуя себя в этом наряде словно пугалом. – Кто из нас жулик, а кто – подающий надежды футмеморист?
– Или мы в иностранном пропосе? – продолжал гадать ассистент.
– Вроде нет… – неуверенно заметил Холодов, прислушиваясь к речи прохожих, говорящих на русском языке, правда, вставляя в речь множество англицизмов.
– Почему нет? – возразил упрямый Юшечкин. – Есть ещё и мультилингвальные альтерны. Там сразу на нескольких языках разговаривают, а перевод настроен автоматически. Например, есть альтерна Средиземье, так там толкинисты из разных стран…
– А надписи почему не переводятся? – не сдавался фатумист, глядя на несчётное число мигающих вывесок вроде «Ambulance», «Police» или «Bookcrossing». – В мультилингвальных альтернах глянешь на надпись, и тут же перевод в ушах звучит.
Тут ассистент хлопнул себя по лбу и заорал:
– Вот я идиот! Мы же в либеральном пропосе! Я был тут пару лет назад.
– Интересно, что среди либералов делает нацист Малыгин? – задумчиво пробормотал Виктор.
– То же, что и мы: тычется как слепой котёнок. Наверное, скоро в другой пропос переместится.
Поскольку погрешность в точке высадки в квазипространстве финитума ещё выше, то националист должен находиться в радиусе пяти километров. Как его искать в центре шумного мегаполиса, Виктор слабо представлял. Путешественники от нечего делать, двинулись к более спокойному месту – небольшому скверу, названному по-русски «Литературный сквер» возле роскошного здания странной формы с русской вывеской «Дворец современной литературы».
В сквере Холодов и Юшечкин под презрительно-опасливые взгляды аборигенов заняли одну из лавочек и начали советоваться, что делать дальше. Мемсвязь Бурлаков тоже не подключил, якобы из опасения, что ассистент будет общаться условным языком с сообщником-профессором. Искать Малыгина здесь – всё равно что иголку в стоге сена, бесполезная трата времени.
Виктор блуждал глазами по скверу, словно надеялся на чудо: вдруг здесь, возле обители современного искусства промчится Владимир Степанович в эсэсовском наряде. Но взгляд натыкался только на скульптуры писателей с подписями «Осип Мандельштам», «Марина Цветаева», «Белла Ахмадулина». В центре сквера возле памятника Гумилёву рекламный щит приглашал всех желающих на «Солженицынские чтения». Возле плаката стояла стайка молодых людей богемного вида, сжимающих в руках «Доктора Живаго» Пастернака, «Ледокол» Виктора Суворова и «Лолиту» Набокова.
У соседней лавочки стояли средних лет мужчина и женщина, одетые, как все аборигены, вычурно и пёстро. У мужчины была причёска-хвост, в ушах блестели серьги, а обут он был в высокие сапоги-ботфорты. Женщина была одета примерно так же, но в отличие от мужчины блистала бритой головой, как у путешественников, только без свастики. Дама закурила тонкую сигарету, подозрительно держа её между большим и указательным пальцем, и в воздухе сладковато запахло каким-то лёгким легализованным наркотиком.
– Социализм стирает грань между городом и деревней, а капитализм – между мужчиной и женщиной, – шёпотом изрёк Виктор, глядя на пару.
– Не так. Социализм делает женщину мужественной, а капитализм – мужчину женственным, – выдал свой вариант ассистент.
Холодов вспомнил Железную Берту и было согласился, но, посмотрев на лысину соседки, сам себя опроверг. Пара, неодобрительно посматривая на двух хихикающих нацистов, продолжала неторопливо переговариваться, видимо, обсуждая выставочные работы:
– С точки зрения экзистенции, – глаголил мужчина, – в романе видна определённая трансцендентальность. Гиперболизм, конечно, но вполне эклектично, хотя и дисгармонирует с общим концептом постмодернизма. Фекальная тема нынче в тренде.
– Я бы не вынесла книгу на паблисити, – отвечала лысая дама, со всхлипом затянувшись, от чего её зрачки расширились. – Там явная декогерентность и стилизация под минимализм.
В руках хвостатый мужчина держал книгу с блестящей пёстрой обложкой с непонятным рисунком и большим заголовком, видным даже отсюда: «Танго с унитазным бачком» автора Джереми Шита.
Другую свободную лавочку тоже заняла пара: молодые улыбчивые юноша и девушка в строгих деловых костюмах, видимо, закончившие свою офисную работу в соседнем небоскрёбе деловом центре.
– Нельзя применять стандарт тиджиай в трейд-маркетинге, – сердился юный клерк. – Ладно, при ребрендинге, но в ретейл-дизайне – это драйвел, рэмбэл. Европейцы над нами смеяться будут! Я не аккаунт-менеджер, чтобы пресейлом заниматься, а коучер, практически тьютор!
Молодая девица гладила юношу по руке и успокаивала:
– Не ангризируй! Главное, ебитда выросла.
Виктора передёрнуло от почти неприличного слова. Но вскоре он дёрнулся вторично, увидев, как юноша, неожиданно вынув из-за пазухи бутылку водки, в два глотка ополовинил содержимое.
– Ах ты, алкаш подзаборный! – завопила голосом базарной торговки девица и, вырвав у него бутыль, вылила в себя оставшееся.
– Ты что творишь, ведьма офисная?! – Юноша подскочил к девице и размахнулся, но она вцепилась ему в волосы, и через секунду пара юных клерков каталась по земле, вырывая траву на газоне.
Юшечкин расхохотался, глядя на эту странную сцену:
– Даже в финитуме бывают диссонансы, – прокомментировал он и на немой вопрос Виктора добавил: – Просто либералы между собой не могут договориться. Одни считают, что русских можно сделать свободными как европейцы, а другие говорят, что русские способны только на пьянство. Вот местных и корёжит.
В подтверждение слов ассистента пара поднялась и, отряхнувшись, как ни в чём не бывало продолжила свою беседу, обильно пересыпая речь маркетинго-офисными американизмами.
– Хотя мне тут нравится, – закончил мысль ассистент. – Свобода полная.
– Я вижу, – скривился Виктор, глядя на диссонирующую пару.
Проходивший мимо пожилой человек в клетчатом берете и с длинным шарфом, нарочито небрежно обмотанным вокруг шеи, остановился возле Холодова и вмешался в разговор, не обращая внимания на вызывающий наряд путешественников:
– Зря иронизируете, молодой человек! – проговорил он со старческой неторопливостью, обращаясь к фатумисту. Помпон на его берете качнулся. – У нас именно настоящая свобода. Любой может добиться успеха, благодаря трудолюбию, упорству и предприимчивости. Ему никто не будет чинить бюрократических препонов.
Любой мемпутешественник, погружавшийся в мемориум хотя бы с десяток раз, сталкивался с эффектом авторской речи. Подойдёт к тебе прошляк, сделает стеклянные глаза и начнёт долго и скучно рассказывать о текущей ситуации, словно и в самом деле читая размышления автора в каком-нибудь скучном романе. То, что старик говорит «от автора», было ясно из его речи – в ней почти не было заумных слов, обожаемых либералами.
– У нас нет принудиловки, – размеренно говорил старик, практически ни к кому не обращаясь. – Армия – частная, полиция – нет, но есть много частных сыскных бюро. Ценится творчество в любых сферах. Я работал в хай-тек корпорации, так, бывало, сделаешь рацпредложение – и тебе уже через час в конверте премию несут за принесение прибыли.
– Вы забыли упомянуть, что тут нет тоталитаризма и уравниловки, – напомнил Виктор старику, но тот, не обратив внимания на замечание, монотонно бубнил:
– Мы не воздвигаем себе лживых идолов и кумиров, как коммуняки. Любой трезвомыслящий человек знает, что Александр Матросов просто поскользнулся, Зоя Космодемьянская была пироманкой, а «Молодая Гвардия» – сборищем хулиганистой молодёжи, мешающей европейским демократическим реформам в Краснодоне. У нас каждая свободная личность – сам себе кумир. Единственные люди, достойные уважения – это те, которые смогли с нуля сколотить себе состояние. Сначала чистил обувь на улицах, а через десять лет – директор крупной корпорации.
Постепенно носитель авторской речи стал раздражать, и путешественники отправились на другой конец сквера. Вслед им некоторое время доносился бубнёж «автора», затем он как ни в чём не бывало отправился дальше на поиски новых слушателей.
Пока коллеги по несчастью удалялись, Юшечкин успел рассказать Холодову о гипотезе Воздвиженского насчёт эффекта авторской речи. Одиозный профессор считал, что раз существуют мемориумы второго, третьего и высших порядков, то наш реальный мир можно считать мемориумом нулевого порядка. А, значит, вполне можно допустить, что существует мемориум минус первого порядка, по отношению к жителям которого мы будем считаться прошляками, а они соврами. То есть прошлячество относительно. Верующие люди, молясь богу, не подозревают, что они на самом деле молятся меминженерам мира минус первого порядка, чтобы те повлияли на их судьбу. Заодно, гипотеза профессора объясняла разные необъяснимые явления вроде магии или экстрасенсов – это просто влияние реального мира минус первого порядка на прошляков нулевого порядка, то есть на нас.
