Текст книги "Безальтернативная история (СИ)"
Автор книги: Шлифовальщик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
4
Деревню, как и в прошлые разы, брали на рассвете. Отдельный матросский эскадрон имени взятия Бастилии – проверенная обстрелянная братва. Во главе отряда – отчаянный командир Стёпка Чеботарь, бывший моторист крейсера «Неприкаянный». В своих подчинённых, в их идейности и преданности идеям Мировой революции он не сомневался ни на миг: вместе ходили по Балтике, вместе брали Зимний. Стёпка тогда лично арестовал царя. Эх, весёлое было времечко! Устроила тогда пьяная братва потеху в царском дворце! Придворных вешали в каждой спальне, картины резали, статуи разбивали, а в золотую царскую посуду гадили. Выражали, так сказать, народный гнев. Революция всё-таки, без дебоша никак нельзя!
Казалось бы, захватить деревню – штука нехитрая для полусотни опытных, вечно пьяных матросов, закалённых обеими Балтиками. Но в деревне оказался гарнизон из трёх юнкеров, вооружённых пулемётами. Пришлось вызывать подкрепление – дивизию красноармейцев. Ребятишек прислали на подмогу молоденьких, деревенских, только-только оторванных от сохи и насильно загнанных в Красную Армию комиссарами. Стёпка не стал подставлять под удар своих матросов, тем более что те со вчерашнего вечера были пьяны. Поэтому под пулемёты погнали новобранцев, а у тех из оружия – только вилы да одна винтовка на семерых. Но ничего, завалили контру трупами, положив всю дивизию – обычная тактика Красной Армии. А через горы трупов на юнкеров навалился Стёпка Чеботарь с братвой. Одного юнкера, раненого до бессознательности, удалось захватить живым.
Жителей деревни выгнали из домов на общее собрание. Хмурых крестьян, молодух в цветастых платочках, крестьянок в кокошниках (Стёпка Чеботарь поморщился) с младенцами на руках прогнали по улице, подталкивая штыками, и выстроили возле рекламного щита с изображением блестящего автомобиля и надписью «Последняя модель „Бессервагена“ с азотным ускорителем – быстрее тачанки, красивее кожанки, надёжнее маузера!» Селяне недружелюбно глядели на пьяных матросов, многие из которых уже успели раздобыть самогону и основательно нагрузиться. Братва веселилась: Стёпкины подчинённые тыкали штыками мужиков, щипали молодух, пытались вырвать младенцев из рук крестьянок.
Перед строем показался пленённый юнкер в сопровождении двух мертвецки пьяных матросов. Совсем ещё молоденький, стройный и мужественный, со светлой непокрытой головой, нежным юношеским румянцем и пронзительно-синими глазами, он шёл с садистски стянутыми за спиной локтями, гордо подняв голову. Колючая проволока, которой был связан юноша, врезалась ему в руки, из раны на виске текла кровь, но он, казалось, не замечал этого. Взгляд его был открыт и смел, а на широкой груди блестел целый иконостас орденов, из которых ярче остальных сияли четыре солдатских георгиевских креста.
Стёпка, глотнув водки из фляжки, расхлябанной походкой подошёл к пленному и, пользуясь беспомощностью юнкера, с размаху ударил его в живот. Юный белогвардеец на миг согнулся от удара, но тут же выпрямился и облил Чеботаря взглядом, полным холодного презрения.
– Где твой отряд? – спросил Стёпка. – Сколько вас?
Вопрос звучал глупо, Чеботарь в уме послал проклятие идиотам-мемсценаристам, заставляющим городить чушь по дурацкому сценарию.
– Не скажу, – гордо ответил юноша, тряхнув светлыми волосами.
– Ах, не скажешь, контрик?! – как обычно заорал Стёпка, мысленно вздохнув. – Я найду способ развязать тебе язык!!
Юнкер обвёл глазами пьяную матросскую братию и холодно ответил:
– Могу только сообщить, что я – потомственный русский князь фон Кугельштифт. И больше вы, хамы, от меня ничего не добьётесь!
Получив ещё один удар, юноша согнулся, но снова не издал ни звука.
– Господи, молоденького-то за что?! – раздался из толпы крестьян бабий голос.
– Не взывай к господу, мать, – ответил ей в толпе степенный бас. – Нет у них, у иродов, в душе бога. Будьте вы прокляты, большевистские нехристи! Стон от ваших злодеяний идёт по всей Святой Руси!
Даже удивительно, как такую пафосную фразу мог высказать прошляк. По приказу Стёпки из толпы вывели обладателя баса – рослого мужика с русой окладистой бородой. Игнорируя разъярённых матросов, крестьянин повернулся к связанному юнкеру и ободряюще посмотрел ему в глаза:
– Знавал я вашего батюшку, Курт Гансович. Хороший был русский барин, крестьян любил, царство ему небесное. По праздникам ведро водки жаловал и каждому пятиалтынный серебром. Сейчас он смотрит на вас с небес и гордится. Убили его большевики-иуды, предатели земли русской.
Мужик перекрестился.
– Спасибо тебе, мил человек, – поклонился крестьянину юный фон Кугельштифт, – что вспомнил моего покойного батюшку. На таких, как ты, простых мужиках и держится земля русская. А сейчас у нас с тобой общие родители: царь-батюшка и святая Русь-матушка. И пусть сгинут в аду большевики, поднявшие на них свои грязные лапы!
Этого матросы уже не смогли вынести. Без Стёпкиной команды они схватили юнкера и мужика и поволокли их вешать на рекламный щит. В толпе горько заплакали молодухи, завыли бабы, даже суровые мужики украдкой смахивали скупую слезу. Юнкер обвёл взглядом толпу и улыбнулся:
– Не плачьте, люди русские, выше головы! Недолго продержится дьявольская власть нехристей. Лет семьдесят, примерно. И вновь воссияет солнце над истерзанной Русью!
Стёпка Чеботарь, в реале Дима Закоркин, устал работать хистактёром. Конечно, платили больше, чем в провинциальном драмтеатре, но зато какая нервная работа!
Задумка, конечно, неплохая. Прошляки, обитатели мемориума – люди не совсем настоящие. Точнее, это вроде как и не люди, а их образы, отражённые в мемориуме, память о них. Хорошо помнят человека – прошляк получится живой, яркий, вроде того крестьянина, которого повесили на рекламном щите. Плохо помнят человека – имеем почти прозрачного прошляка вроде Васьки Ухватова. Но прошляк есть прошляк, хоть правдоподобный, хоть «картонный» до прозрачности – ведёт себя неестественно, реплики выдаёт идиотские. Мемтуристам не нравится. Поэтому и решили для оживления мемориума на особо интересные исторические участки отправлять хистактёров.
Димина хистактёрская карьера складывалась не очень удачно. Сначала он играл в петровскую эпоху стрелецкого сотника. Дима мечтал о роли князя-кесаря Ромодановского, но эта роль досталась другому, бездарному карьеристу Коле Иванеко. Играть реально живших исторических лиц – процедура сложная, потому что при этом нужно внедрять сознание совра в прошляка. Хисттеатр здорово при этом рискует: хистактёр может наворотить дел по незнанию, да таких, что Мемконтролю за год не разгрести. И режиссёр хисттеатра почему-то решил, что Иванеко справится с ролью князя-кесаря лучше Закоркина.
Потом Диме выдалось играть революционера-террориста начала двадцатого века. Режиссёр утешал Закоркина тем, что отрицательные роли играть сложнее, чем положительные. Смелого патриотичного жандарма, мол, любой дурак сыграет, а вот революционера-отморозка может сыграть лишь талант.
И вот третья роль – главарь отряда пьяной матросни Стёпка Чеботарь (какой дурак выдумал такое имя!). Хитрый режиссёр уломал сопротивляющегося Диму. Он сказал, что тысячи мемтуристов, в том числе и иностранных, обожают смотреть, как пьяная матросня берёт Зимний, гадит в царскую посуду и расстреливает интеллигентов. Их, мол, от этого начинает праведный гнев колотить, и желание протестовать в реале против законной власти напрочь отпадает. Взятие Зимнего переигрывали, наверное, раз сто, если не больше – публика жаждала больше зрелищности, больше крови. С каждым новым вариантом матросня становилась всё пьянее и кровожаднее, убивала и гадила вокруг себя всё сильнее и сильнее.
Потом началась Гражданская, и персонаж Димы продолжил кровавую вакханалию. Год назад казнями мирного населения занимались латышские стрелки, но из-за протеста Мемконтроля Латвии латышей пришлось спешно убирать и заменять пьяными русскими матросами. Закоркину уже надоело убивать крестьян, интеллигентов и священников, и он подумывал о смене работы. Например, можно пойти в сериалах сниматься – деньги те же, а нервов тратится меньше.
Матросы Стёпкиного эскадрона (олигофрен-сценарист не знал, что эскадроны бывают только в кавалерии) отдыхали после тяжёлого боя. Они перерезали всю скотину в деревне, вымели из погребов всю самогонку, а для острастки выпороли пару стариков. Перепившись, моряки лихо отплясывали «Яблочко». Тянулся ароматный дымок махорки с ментолом. Васька Ухватов наяривал на невесть откуда взявшейся гармони и голосил:
– Эх, яблочко, да толстокожее!
Вон буржуй идёт с жирной рожею.
Рожа жирная, да больно хмурая.
Ах ты яблочко моё да толстошкурое!
Развернувшись в сторону золотых куполов деревенской церквушки, Васька изобразил непристойный жест и запел ещё громче:
– Эх, яблочко, да с червоточиной!
Выну шашку я да заточену,
Порублю я ей всех священников,
Не нужны попы нам, бездельники!
Деревня словно вымерла. Те, кто помоложе, схватив в охапку детей, скрылись в лесу возле деревни. Старики со старухами попрятались по погребам и сараям. Замешкавшаяся молодуха с коромыслом, пряча глаза, промчалась мимо отдыхающих матросов. Вслед ей раздался восхищённый свист, щедро сдобренный отборными просоленными морскими выражениями. А Ухватов, подмигнув братве, весело пропел:
– Эх, яблочко, да под берёзою!
Я будёновку ношу краснозвёздную.
А в штанах ещё есть что-то нужное,
Скорей, девка, подходи да незамужняя!
Один из моряков отобрал у деревенского мальчишки китайский «Тетрис» и теперь сидел под деревом и азартно играл. Вокруг него столпились матросы, помогающие советами. Стёпка-Дима помнил, что такое безобразие у мемористов называется футуром – вещью из будущего, которая случайно попадает в прошлое. А ещё бывает обратное – реликты, вещи из прошлого, активно использующиеся в будущем. Помнится, одна туристка возмущалась, почему молодёжь перестроечного периода отплясывала на дискотеках под граммофон. Но страшнее всего наклады, когда целое явление целиком переносится из одного времени в другое. Однажды, когда Дима играл в петровской эпохе, Пётр Первый отправился завоёвывать Египет: произошла наклада, мемориум «спутал» Петра Первого с Александром Македонским. Мемористы тогда еле-еле выправили такую сложную ситуацию.
Сегодня Стёпка-Дима заметил ещё один футур – моряки готовили говядину на гриле. Хорошо хоть не в микроволновке! Опять посыплются жалобы от мемтуристов, снова кто-то из меминженеров будет разгребать. Эти неестественности любого выведут из себя. Ладно, сейчас морячки поют «Яблочко» вроде как натурально, будучи на отдыхе; гармошка только непонятно откуда взялась. Но бывает, что они начинают вести себя нелепо: вдруг запоют ни с того ни с сего «Интернационал» или «Марсельезу» среди боя, и им подыграет непонятно откуда взявшийся оркестр. Одно дело, когда герои в кинокартине исторической поют – это естественно, особенно, если фильм музыкальный. Но когда кинематографические штучки начинают тащить в мемориум – это уже форменное безобразие. Да ещё если всё это разбавляется «ненавязчивой» рекламой вроде дурацкого щита с последней моделью «Бессервагена».
Послышался приближающийся топот копыт. Перед отдыхающими матросами вдруг появился конный отряд. Стёпка вспомнил, что снова забыл выставить охранение. Но, слава богу, это были свои. Два десятка всадников, все, как на подбор, чернявые, с пейсами, в кожанках и с красными звёздами на кожаных кепках. Пьяные матросы недружелюбно смотрели на прибывших.
Всадник на вороном коне подъехал к Стёпке, угадав в нём командира, и потребовал от Чеботаря немедленного ответа:
– Кто такие? Откуда? Сколько вас?
– Сам-то ты кто такой? – нахмурился Стёпка.
Матросы подобрались, угрожающе заклацали затворы. Всадник не смутился. Спешившись, он вынул мандат и предъявил его Чеботарю.
– Комиссар особой еврейской карательно-расстрельной конной эскадрильи (Стёпка перевёл дух и мысленно проклял свою работу) товарищ Лихтер. Ты грамотный? Вот и читай, там всё написано.
Стёпка, быстро пробежав глазами по мандату, понял, что товарищи прибыли серьёзные, и ответно представился. Потом, не удержавшись, спросил ехидно:
– А за вами, случайно, пулемётная фаланга не движется?
– Неосторожно, гражданин матрос! – сдвинул чёрные брови Лихтер в ответ на Стёпкину реплику. – Очень неосторожно!
При таких словах «конная эскадрилья» как по команде вынула маузеры. Стёпкины молодцы тоже встрепенулись. Комиссар вынул из внутреннего кармана лист бумаги и протянул его Чеботарю. Стёпка прочёл следующее:
«Телеграмма № 666. Всем комиссарам особых еврейских экзекуционных подразделений Красной Армии следует немедленно организовать массовые казни великоросской и малоросской сволочи для приближения Мировой Революции. Расстреливать, сжигать и четвертовать архибеспощадно! Не жалеть ни стариков, ни женщин, ни детей. Особое внимание обратить на семьи учителей, врачей и инженеров, которые следует искоренять полностью вплоть до младенцев обоих полов. Вшивые интеллигентишки – это дерьмо нации на службе буржуев. Также самым безжалостным образом следует уничтожать православных священников и их родных до пятого колена, и как можно больше. Председатель Совета Народных Комиссаров товарищ Ленин-Бланк».
Сценаристы уже в который раз перестарались: еврейские особые сотни, Ленин по фамилии Бланк, дьявольский номер телеграммы… Перепились там в реале, что ли?! Или в ряды мемсценаристов пробрались фанатичные антисемиты-сатанисты? Рассерженный Чеботарь поднял глаза к небу и крикнул:
– Эй, там! Полегче!
Это не ускользнуло от внимательного взгляда тёмных глаз товарища Лихтера:
– Молишься, матрос? Непорядок, товарищ! Пережиток! А как же классовая сознательность?
Вспомнив важное, комиссар оглянулся и посмотрел на золотые купола деревенской церкви:
– Кстати, о боге: что вы с церковью собираетесь сделать?
– Как обычно, – ответил Стёпка. – Склад там будет сельхозпродукции.
– Неверно рассуждаешь, товарищ! Не усёк текущего момента. Так вот, церковь будет переоборудована под синагогу.
– С какого перепугу? – Cбитый с толку командир не заметил, как перешёл на современный жаргон. – Мы ведь от бога отказались!
– Мы отказались от православия. Разницу чуешь? У нас теперь будет другая религия, настоящая, народно-революционная. Так товарищ Ленин-Бланк приказал.
– Так ведь мы атеизм проповедуем…
– Атеизм, – улыбнулся Лихтер, – это замаскированный иудаизм. А Мировая революция – это установление законной власти сионистов и масонов. Что тут непонятного?
Дима Закоркин вдруг вспомнил, что читал обо всём об этом в реале в какой-то националистической газетёнке: про то, что Ленин на самом деле еврей Бланк, что революция – это приход к власти сионистов и прочую чепуху. Странно, с чего вдруг меминженеры начали переделывать мемориум под националистов? Понятно, что Ленин – упырь, садист и убийца, но чтобы он при этом был отъявленным сионистом, явный перебор!..
Стёпка-Дима осторожно вынул из кармана бушлата совромер и исподтишка навёл его на товарища Лихтера. Комиссар оказался прошляком. В его «конной эскадрилье» большинство бойцов тоже полупрозрачные. Сценарий в мемориуме – вещь гибкая. Диме – опытному актёру – часто приходилось на ходу подстраиваться под новые условия. Но как подыграть этому сионисту Лихтеру, Закоркин не знал. Комиссар, видя замешательство Стёпки, помог:
– Ну что стоишь, матросская душа? – ободряюще улыбнулся он. – Собирай деревню – казнить будем.
– Кого казнить?
– Всех, разумеется! Всю деревню под пулемёты. А дома сожжём.
– За что казнить-то? – возмутился Чеботарь при полном молчании братвы.
– Как за что? – удивился Лихтер. – За то, что эти селяне – великорусская сволочь, которую требуется истреблять. Телеграмму читал?
Степан уже не мог изображать из себя сознательного матроса революции:
– Подожди, товарищ! Я понимаю, когда мы вешаем и порем отдельно взятых стариков. Но всю деревню – это уже лишку!
– Перебор с точки зрения гнилых буржуазных мракобесов! – парировал комиссар. – А с точки зрения бойцов Мировой Революции – в самый раз! А ты пока строй свою братву на репетицию.
– Какую репетицию?
– Новую строевую песню будем разучивать. Товарищ Ленин-Бланк велел, чтобы в Красной Армии главной строевой и походной песней была «Хава Нагила».
Стёпка вторично поднял глаза к небу, высказал несколько ядрёных морских проклятий невидимым сценаристам и приказал братве строиться в две шеренги.
Вторая часть
Круговерть лихих времён
1
Историки говорят, что мемориум – это огромный виртуально-интерактивный музей, созданный самой природой, в котором хранится вся история человечества и, довеском, всей Вселенной. Программисты утверждают, что мемориум – невероятного объёма сервер, на который каждый миг резервируется чудовищная база данных – наша Вселенная; резервная копия Вселенной сохраняется каждую планковскую единицу времени. С точки зрения эзотериков мемориум представляет собой хранилище судеб всего сущего: как былиночек-песчиночек, так и звёзд с галактиками. Физиков мемориум интересует как некий суммарный протокол взаимодействия каждого материального объекта с окружающей средой.
Но есть ещё и мемористы, знатоки молодой науки мемористики. Их мнение: мемориум – аналог пространственно-временного континуума. В последнем происходит движение материи, а мемориум связан с её отражением – другим не менее важным атрибутом. Движение меряют энергией, а отражение – информацией. Материя существует в континууме и запоминается в мемориуме. А самое интересное свойство мемориума – то, что на него можно активно воздействовать, менять события, законсервированные в нём, добавлять и удалять объекты, править законы. Это всё равно, что подделывать гигантский сводный отчёт, в котором зафиксирована вся история Мироздания.
А также есть коммерсанты, для которых мемориум – огромных размеров кошелёк, из которого надо умудриться вытянуть немного деньжат. Для ушлого человека возможностей заработать тьма: организация погружений в мемориум, реклама в «запротоколированном» прошлом, мемвидеоблоги с самыми яркими и кровавыми событиями прошлого, снятые на живую, хистаниматоры для раскрутки скучных и немодных эпох… Ведь мемтуристу-обывателю, по сути, нужно немногое – поглазеть на гладиаторские бои или Полтавскую битву вживую, поиграть в пейнтбол с динозаврами, сделать селфи с Клеопатрой или Цезарем да выложить фото в социальную сеть.
И есть ещё одна группа людей, мнение которых мало кого интересует, потому что оно весьма специфическое. Это разного рода жульё, которое, по закону развития человеческого общества, всегда притягивается туда, где есть деньги.
Камеру восемнадцать СИЗО-2 в шутку называют мемкамерой. Там содержатся подследственные, пойманные оперативниками Мемконтроля. Таких жуликов следователи называют мемачами.
Самая неавторитетная категория в камере – так называемые «политические». Это разного рода анархисты, террористы и прочая шушера, которые погружаются в мемориум, чтобы убить какую-нибудь крупную историческую фигуру или устроить государственный переворот. Таким образом наивные мечтают изменить ход истории, забывая, что они изменяют лишь меморную историю, а никак не повлияет на настоящее, разве что косвенно. К ним же относят дереалов – идиотов, мечтающих навсегда переместиться из реального мира в меморный. Закон это запрещает делать, иначе бы у нас полстраны погрузилось бы навеки в прошлое. Среди дереалов огромный процент разного рода ролевиков, мечтающих скинуться на альтерну, смоделированную под какой-нибудь фэнтезийный мир, и дереалиться туда навеки. Есть ещё и ресторы, помешанные на идеи восстановления Вселенной из резервной копии; как правило, рассматривается либо копия советского периода, либо периода «России, которую мы потеряли», либо языческих времён.
Наиболее многочисленная группа в камере – канцеляры. Это ловкие пройдохи, зарабатывающие добычей и обреаливанием из мемориума разных документов. На этом можно очень неплохо заработать. Скажем, полная версия второго тома «Мёртвых душ» ценится недорого, а вот за мифический план Даллеса, подписанный лично господином Даллесом, политики национально-патриотического толка платят очень солидные деньги. Подлинники Протоколов сионских мудрецов, Летописи Аскольда, Некрономикона и завещания Петра Великого тоже весьма котируются на чёрном рынке альт-исторических документов. За эти опасные деяния канцеляров и ловят – стране и без таких «сенсационных» документов проблем хватает.
Похожи на канцеляров абстраги и ложачники. Абстраги обреаливают такие вещицы как «очень красивая картина», «очень грустная мелодия», то есть, что надумано, но не оформлено в нотах, красках и прочем. Государство борется с абстрагами из-за того, что те вносят нездоровую конкуренцию во все сферы общественной жизни. Например, кто будет покупать продукцию отечественного автопрома, если абстраг вытащит из мемориума «очень быстрый, экономный и удобный автомобиль»! С ложачниками ещё больше проблем: те таскают из мемориума ложаки – удивительные вещи, рождённые байками и слухами, а то и ошибочными научными теориями. Красная ртуть, унобтаниум, теплород, красная плёнка… Естественно, в нашем мире ложаки работать не могут – законы природы не позволят. Но их свойства, обреаливаясь, становятся невероятно странными, а у некоторых даже опасными. Поэтому на всякий случай государство запретило обреаливание и использование ложаков.
Ещё искуснее компры. Эти работают на политиков и звёзд шоу-бизнеса, добывая лжекомпромат. Всё выглядит примерно так: хочет кандидат в депутаты Иванов выиграть выборы у кандидата Петрова. Он нанимает компра, тот генерирует крохотную альтерну, в которой Петров – наркоман, расист и злостный алиментщик. Погружается компр в альтерну, делает снимки и видеозаписи и передаёт их Иванову, который затем или обнародует их или начнёт шантаж Петрова. Создать альтерну стоит огромных денег, но что не сделаешь ради депутатского кресла.
Много есть ещё разной преступной околомеморной дряни. Есть псевдострингеры, моделирующие кровавую бойню в каком-нибудь спокойном историческом периоде и потом зарабатывающие на этой новости. Есть истинностники, которые под пластами ложной и ошибочной меморной информации ищут правду о произошедших событиях. Есть и загадочные реморталы, материализующие умерших из пластов мемориума.
Витя Холодов по кличке Сугроб, занимающий нижний ярус койки – мемач самой высокой квалификации, фатумист. Деятельность фатумистов, романтично именуемых похитителями судеб, заключается в умелом использовании парадокса Демьянова-Розенгольца. Если внедрить мемтуриста в какую-нибудь историческую фигуру – носителя (самый дорогой вид мемтуризма), а затем воздействовать на него хистприбором фатуматором, то по возвращении турист повторит судьбу носителя. Мемористы-теоретики уже который год бьются над этой проблемой, пытаясь понять, почему судьбы из мемориума реализуются в нашей реальности. Конечно, судьба Петра Первого или Ивана Грозного, прифатумленная к нашему современнику – совру, не повторится на сто процентов, но основные её черты сохранятся. Криминальность ситуации в том, что носителю также передаётся судьба совра. Это сулит разными неприятностями в историческом процессе, поэтому государство объявило судьбообмен преступным деянием.
– Подследственный Холодов, на выход!
Снова на допрос! Виктор встрепенулся и двинулся к двери камеры. «Руки за спину, лицом к стене», «Прямо», «Налево», «Лицом к стене» – и вот фатумист уже в комнате для допросов. За столом сидит подозрительно знакомый лысоватый подтянутый мужчина в тёмно-синей форме Мемконтроля с погонами полковника или, как у них, старший советник вроде.
– Ну, здравствуй, Сугроб, – улыбнулся полковник. – Витя Холодов, бывший отличник и спортсмен, лучший студент на курсе. Давненько не виделись!
– День добрый, Саша Бурлаков, – узнав бывшего однокурсника, ответно осклабился Виктор, – бывший хорошист и карьерист. Староста курса. Смотрю, карьерка-то у тебя продолжает переть! В твои годы в войсках ещё майорами ходят.
– У тебя, вижу, тоже всё складывается неплохо, – парировал Бурлаков. – Многие в твои годы на районе мобилы отжимают. А ты уже фатумист! Да ты присаживайся, не стесняйся!
– Гляжу, таким же краснобаем и остался, – заметил фатумист, усаживаясь. – Тебя не переговорить. У вас в Мемконтроле за словоблудие звания присваивают? Удивительно тогда, что ты ещё не генерал.
Несмотря на всяческие законы о борьбе с табакокурением, Бурлаков вынул пачку сигарет и закурил. Бывший спортсмен Холодов отказался. Полковник вынул папку с бумагами и, не обращая внимания на Виктора, углубился в изучение.
– Как тебя чёрт дёрнул на судьбу Наполеона замахнуться? – спросил он, не отрываясь от бумаг. – Это ведь сложно: в Мемконтроле Франции ребята – будь здоров! Да ещё, смотрю, и Интермем к твоему розыску подключали. Крупная ты рыба, Витя! Сразу видно, кандидат наук.
Холодову было стыдно за эту последнюю неудавшуюся афёру, поэтому он промолчал. Зря Виктор тогда связался с этим торгашом, который хотел повторить судьбу императора Франции. Просто сумма впечатлила, которую платил торгаш – генеральный поставщик чего-то там откуда-то там. Холодов криво усмехнулся, вспомнив, какая паника началась во Франции, когда Бонапарт после обмена судьбами, вместо того, чтобы завоёвывать Россию, организовал туда поставки бургундского вина и прованского масла, сопровождаемые шумной рекламной компанией. Наши тоже напугались, когда торгаш недуром полез в президенты, обещая президентский пост заменить императорским троном, себя короновать и после отправиться завоёвывать Европу. За дело взялся Интермем, судьбы торгаша и Наполеона снова обменяли, а Виктор, кандидат наук и бывший доцент кафедры прикладной мемористики, сейчас сидит в этой комнате без шнурков и поясного ремня.
– Чего молчишь? – поднял голову Бурлаков. – Может, Наполеон – это тема твоей будущей докторской? Да, Бонапарт – это сильно! Теперь ты точно криминальным авторитетом станешь. Кто там у вас по масти выше фатумиста? Катала? Медвежатник?
– Нет, до каталы мне далеко. Катала – масть серьёзная, типа твоей. Кто ты по должности, забыл спросить? Главный гауляйтер мемориума?
– Всего-навсего начальник отдела эпохальных инспекторов, увы.
– Да, невнушительно звучит, – согласился Виктор. – Пресновато… У вас, госслужащих, любят более вычурные названия – ведущий специалист по борьбе с решением вопросов планирования эффективного использования…
– Конечно, пресновато, – перешёл в словесную контратаку Бурлаков. – По сравнению с твоей будущей должностью – швея-мотористка исправительной колонии. Будешь стараться – повышение получишь: старшая швея. Или ты лес валить предпочитаешь?
– Уж лучше лес валить, чем на госпайке сидеть. Поделись, какую премию за меня получишь? Пачку индийского чая или банку зелёного горошка? Будет чем детишек побаловать в праздник!
– Уж лучше горошек есть по праздникам, чем тюремную баланду, – в тон Виктору ответил полковник. – Тебе десятка светит, не меньше. Выйдешь на волю – тебе уже за сорок будет. А жизнь, Витя, после сорока не начинается. Это придумали для утешения старых дев постбальзаковского возраста. Жизнь после сорока – это морщины, одышка, тахикардия, гнилые пеньки вместо зубов и аденома простаты. А в качестве пенитенциарного бонуса – туберкулёз и отбитые почки.
– Десятку – это ты хватил! – попытался возразить фатумист.
– Никак не меньше, мемачок! Десять лет курортного отдыха в заполярном круге, всё включено. Только пообщаться тебе будет не с кем. Тебя будут окружать татуированное бычьё, которое вряд ли знакомо с тезисами твоей диссертации.
– Ты, видать, штатным проповедником в Мемконтроле подрабатываешь, Санёк?
– Скорее, штатный прорицатель, – противно улыбнулся Бурлаков. – Твоё будущее предсказываю, которое ты вполне можешь изменить.
С этого бы и начинал, подумал Виктор. Не поиздеваться же пришёл сюда целый начальник отдела.
– Выкладывай.
Карьерист Саша Бурлаков едва заметно улыбнулся.
– У меня есть работёнка для тебя…
– Эпохальным инспектором? – не удержался Виктор. – Ну, знаешь, за вашу зарплату…
– Инспектором я бы тебя хоть сейчас взял, – серьёзно заявил полковник. – Но дело у меня чуть другого касается. Ты решаешь эту проблемку, я устраиваю тебе условный срок.
– Гарантии?
Бурлаков усмехнулся:
– Ты детективы читал, Витя? Никаких гарантий, кроме моего честного слова! И выбора у тебя нет: или соглашайся, или отправляйся в Колымский санаторий на полный пансион с диетическим питанием.
– Ты судья, что ли, чтобы срок назначать?
– Это моя забота, как договориться с судом о твоей судьбе. Хотя, будь я фатумистом, я бы тебе вкатил судьбу Робинзона, чтобы не видеть подольше. Но, увы, мне сейчас нужна твоя помощь. Ты знаешь мемориум как свои пять пальцев, а у меня кадровый голод в отделе.
Когда собеседники перешли к делу, иронично-ёрнический тон беседы поменялся на деловой. Виктор даже забыл, где он находится, увлёкшись проблемой, изложенной полковником.
– Националисты, говоришь, расплодились?
– Именно. Особенно в советском периоде. Проходу от них нет: бритоголовые при Брежневе, русофилы при Сталине… Мемтуристы завалили жалобами, а начальство давит.
– За нарушение Исторической доктрины Российской Федерации? – догадался Холодов. – Где чёрным по белому сказано «не допускать в мемориуме проявлений национализма, расизма, шовинизма…»
– Если бы только это! – вздохнул Бурлаков. – Ещё и Мемконтроль Израиля постоянно претензии шлёт за антисемитизм: Ленин – еврей, Сталин – еврей, еврейские карательные эскадроны по мемориуму скачут…
Виктор рассмеялся:
– Насчёт Сталина чушь, это легко поправить. А Ленин, я слышал, сам был, вроде как…
– Да какой из Ленина еврей! – досадливо сморщился полковник. – Где ты видел рыжих евреев с голубыми глазами и калмыцкими скулами?
Бурлаков поднялся из-за стола и стал расхаживать по тесной комнате.
– Сталинская эпоха вообще одна из самых сложных, – пожаловался он. – А у нас там, как назло, диссонанс на диссонансе. Вначале был «Сталин готовился завоевать Европу – Сталин был не готов к войне». Ладно, консонировали. Сделали так, что Сталин готовился к наступательной войне, не знаю, есть такая или нет. Потом другой диссонанс возник: «комсомольцы жируют – в комсомол загоняют насильно». И с этим справились, консонировали так, что в комсомоле жирует только верхушка. Тут новый диссонанс – «При Сталине расстреливали за анекдот – публикации сатириков типа Зощенко, Булгакова и Ильфа с Петровым». И это консонировали: сделали так, что цензура запрещала эти вещи, но Сталин во время очередной пьянки лично разрешил. Тупо, конечно, но прокатило…
