Текст книги "Безальтернативная история (СИ)"
Автор книги: Шлифовальщик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
И тут совершенно неожиданно из темноты появилось с полдесятка крепких парней с бритыми наголо черепами, в коротких тёмных куртках без воротников, узких джинсах и тяжёлых армейских ботинках.
– Эй, нерусский, ты чего наших девчонок клеишь? – процедил самый крепкий.
С изумлением Ринат разглядел на его запястье вытатуированную свастику. Салахов настолько растерялся, что не смог ответить на вопрос. Наци! Бритоголовые! Какие, к лешему, бритоголовые в начале восьмидесятых?! В провинциальном городишке? Откуда?! Чёртовы меминженеры! Вот это несклада так несклада!
– Россия для русских! – выкрикнул крепыш со свастикой, и вся пятёрка дружно вскинула руки в нацистской «зиге».
– Бей ублюдка! – заорал самый нервный бритоголовый, и вся пятёрка дружно бросилась к Салахову.
Стоящая сзади Юля взвизгнула. Ринат нырнул под руку одному из нападавших и, увернувшись от удара, соскочил с крыльца. От растерянности он забыл код активации подкачки: то ли ладоши потереть, то ли перекувыркнуться.
Вот и отдохнул в прошлом! Одно дело слышать «Россию для русских» в двадцать первом веке. Это нормально. Этот возглас и вскинутые руки Ринат неоднократно наблюдал. Пару раз ему даже доставалось от нацистов. Но это было там, в реале, в демократической России, а не в меморном тоталитарном СССР. Как эти негодяи сюда попали, тоже мемтуристы? Он подумал, какой разнос он устроит мемагентам из «Трансмема» за столь «прекрасный» отдых. Скорее всего, придётся в суд подавать и требовать возвращения денег. Может, и за моральный вред с них содрать стоит. Да бог с ними, с мемагентами – торгаши и есть торгаши! Им бы побольше мемтуристов набрать да слупить с них подороже. А вот куда Мемконтроль смотрит!
Это всё Ринат успел обдумать, пока спрыгивал с крыльца. Краем глаза он заметил бейсбольную биту в руках одного из нападавших. «В Советском Союзе не дрались битами!», успел он мысленно возмутиться новой нескладой, но получил сильный удар по голове и, перед тем как потерять сознание, услышал, как один бритоголовый сказал другому: «Вот ведь работа собачья! Надо бы с Игоря Павловича премию стрясти».
3
По вечерам, как было принято в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, в общей кухне огромной коммунальной квартиры проводилась общая спевка жильцов. Товарищ Марфуткина, начальник квартиры – начквар, дирижировала и зорко следила, чтобы никто из жильцов не отлынивал. О тех, кто плохо пел, она сразу же докладывала в НКВД. А дальше по накатанной: приезжал ночью «воронок», обыск, арест, пятьдесят восьмая статья и, естественно, ГУЛАГ. За плохое пение давали немного: кому пять лет, а кому десять с конфискацией. Сосед товарищ Николюкин, бывший комиссар и орденоносец, позавчера получил двадцать пять без права переписки: на строке «и славный Ворошилов поведёт нас в бой» он случайно поперхнулся и закашлялся. Товарищ Марфуткина сначала хотела пристрелить его на месте из маузера, с которым никогда не расставалась, но потом передумала и отдала Николюкина в руки народного правосудия.
Антону Ивановичу Твердынину тоже приходилось участвовать в общих спевках. Испуганно глядя на грозный маузер, которым дирижировала начквар, Антон Иванович старательно тянул:
– Реет над страною красный стяг!
Где-то за горой не дремлет враг!
Наверное, инженер Твердынин недостаточно хорошо изобразил голосом врага, потому что товарищ Марфуткина грозно посмотрела на него и погрозила стволом маузера. Антон Иванович, стараясь не глядеть в глаза начквару, подобострастно проорал нескладные строки:
– Красная кавалерия всех победит!
И враг проклятый будет разбит!
На этот раз обошлось. Товарищ Марфуткина сняла будёновку, вытерла взмокший лоб, громко высморкалась пальцами на пол и отёрла их о гимнастёрку – верный знак, что спевка окончена. Жильцы, половина из которых были полупрозрачными, облегчённо вздохнули и, неестественно переговариваясь лозунгами и матом, потянулись в свои комнаты. Твердынин подождал, пока кухня опустеет, и поставил чайник. В комнату возвращаться не хотелось: без телевизора скучно, Интернета нет, а чем ещё можно скрасить осенний вечер в тридцать седьмом году, инженер не знал.
Антон Иванович встал у окна, скрутил самокрутку, открыл форточку и закурил. Отсюда хорошо была видна бесконечная высоченная стена, по верху которой тянулась колючая проволока. Вдоль стены через каждые пятьдесят метров торчали пулемётные вышки, ощетинившиеся пулемётами. Это был тот самый ГУЛАГ, в котором сидела половина страны: лучшие люди, которых охраняли подонки, садисты и доносчики, гордо именуемые пролетариями. Из-за стены даже отсюда слышались крики подвергаемых изуверским пыткам интеллигентов, пулемётные выстрелы (время от времени пулемётчики развлекались, стреляя по толпе заключённых или в прохожих по другую сторону стены) и злорадный смех вертухаев.
– В окошечко смотришь, гражданин Твердынин? – Товарищ Марфуткина подошла к инженеру и хрустнула портупеей.
– Так точно! – бодро отозвался Антон Иванович, стараясь изобразить лицом оптимизм, смешанный с ненавистью к классовым врагам.
– Мещанство это! – осудила начквар, вытащив коробку папирос «Герцеговина Флор суперлёгкие» и закуривая. – Если каждый из нас, вместо чтения трудов Карла Маркса, будет в окно без дела глядеть, то так и страну проглядеть можно! Растопим пролетарским огнём мещанский жирок!! – неожиданно заорала она.
– Но ведь я, это!.. – испугался инженер.
– Подозрительный ты человек, гражданин Твердынин! – прищурилась товарищ Марфуткина и выпустила дым ему в лицо. – И замашки у тебя буржуазные: в окошечко глядеть, мечтать о чём-то… В нашей стране нет места гнилым мечтателям, меланхоликам и ипохондрикам! Так и в ГУЛАГ загреметь недолго!
При упоминании ГУЛАГа Антон Иванович нервно дёрнулся и выронил самокрутку. Начквар презрительно смотрела, как гнилой интеллигентик, суетясь, присел и начал шарить по полу в поисках цигарки.
– Кто знает, о чём ты мечтаешь у окна! – тихо и страшно произнесла она. – Может, ты мечтаешь о том, чтобы капиталисты опять к власти пришли! Или думаешь под Кремль подкоп сделать, чтобы взорвать товарища Сталина!
– Что вы, товарищ Марфуткина! – забормотал Твердынин. – Да я за товарища Сталина!..
– От вас, интеллигентов… – Начквар уточнила нецензурно, каких именно интеллигентов, – всего можно ожидать. Смотри, гражданин Твердынин, домечтаешься! Ударим пролетарскими делами по буржуазным мечтам!!
Она загасила папироску, резко повернулась через левое плечо и строевым шахом вышла из кухни, похрустывая портупеей.
Твердынин очень не хотел погружаться в мемориум на целых восемь лет. Его утешили, что будет хистсжатие, что на самом деле в реале пройдёт недели две, не больше. Но ведь в мемориуме он ощутит полновесные восемь лет! Да ещё какие: с тридцать седьмого по сорок пятый годы. Прямо скажем, времечко не ахти! Антон Иванович со школы помнит: репрессии, архипелаг ГУЛАГ, параноик Сталин, «воронки», вездесущее НКВД… Угораздило же именно ему отправиться в эту кровавую эпоху! Просто на работу пришла разнарядка – послать по одному человеку от каждого отдела в мемориум по бесплатной путёвке. Государственная программа десталинизации, чёрт бы её побрал! Начальник отдела назначил «добровольца», разумеется, безотказного Антона Ивановича. Чтобы средненький инженер Твердынин своими глазами посмотрел на ужасы сталинского режима, проникся и перестал смущать сотрудников неполиткорректными разговорами. Антон Иванович проникся уже за неделю, но разбуды путёвка не предусматривала: придётся торчать в этом аду аж до далёкого сорок пятого.
Государство на десталинизацию денег не жалело. Можно было бы ограничиться самой дешёвой меморной экскурсией первого типа – в «режиме бога». Это когда просто наблюдаешь выбранную эпоху, как по трёхмерному телевизору, и прошляки тебя не замечают. Шляешься везде, хоть сквозь стены. Глупый, кстати, термин, перекочевавший из компьютерных игр – что это за бог такой, который только наблюдает, а ничего изменить не может! Есть режимы погружения технически более сложные: режим персонирования (погружаешься в своём нынешнем обличье, как любят делать мемтуристы) или ностальгический режим (погружаешься в самого себя юного или ребёнка). Самый же непростой и опасный способ погружения – режим замещения, когда сознание погруженца вытесняет сознание какой-нибудь исторической личности.
Десталинизация – штука серьёзная, поэтому мемтуристов погружают в мемориум в довольно сложном режиме – моделирования. Выдумывается легенда, загружается псевдопамять, моделируются внешность, документы и одежда, подгоняются жилплощадь и место работы, настраивается судьба – и готов новый гражданин страны Советов. В данном случае – товарищ Твердынин, инженер-сталевар горно-обогатительного комбината имени Декрета о мире.
Вначале Антон Иванович страшно нервничал по поводу варки стали на комбинате: предприятие такого типа по определению не должно этим заниматься. И должности такой дурацкой не бывает. Но потом инженер смирился, вспомнив о невысоком уровне образования у современных меминженеров. Он даже перестал раздражаться, глядя на хвостохранилище, битком набитое отрубленными коровьими хвостами: просто какой-нибудь юный недоучка-меминженер, не знал, что в горном деле хвостами называют отходы от обогащения полезных ископаемых. Каждый раз, проезжая по карьерной дороге, посыпанной подёргивающимися хвостами животных, Антон Иванович вспоминал, что у мемористов это называется буквальницей – когда переносный смысл в мемориуме моделируется как прямой. Поэтому он не удивлялся, встретив на заводе кулачковый механизм с человеческими кулаками, планетарный редуктор с крохотными планетами, вращающимися вокруг звёздочки или шпиндельную бабку в пуховом платке, с ворчанием удерживающую заготовки на станке.
От грустных размышлений Антона Ивановича отвлёк сосед по коммуналке, хронически нетрезвый, прозрачный как слеза слесарь Пеньков, который забрёл на кухню в поисках огонька. Твердынин неохотно дал ему прикурить, чуть сморщившись от букета разнообразных ароматов, исходящих от пролетария.
– Ты чего морду воротишь, интеллигентик? – с показным недовольством спросил слесарь, обрадованный возможностью привязаться к инженеру.
– Я не ворочу, – мягко возразил Твердынин, стараясь показать уважение к гегемону.
– Воротишь, падла! – ощерился Пеньков, дыхнув на инженера застарелым перегаром. – Брезгуешь потомственным пролетарием, интеллигентик? Зря с тобой товарищ Марфуткина нянькается, с вражиной. Я бы уже давно сообщил куда следует.
– За что? – равнодушно спросил Антон Иванович.
Слесарь глубоко затянулся, выпустил струю дыма в лицо Твердынину и высказался:
– Фамилия у тебя не нашинская, не пролетарская. Из графьёв поди, интеллигентик?
Инженер ещё не привык к псевдопамяти: псевдособытия путались с реальными. Он напрягся, в голове возникли обрывочные картинки из прошлой псевдожизни: реальное училище, гувернёр француз, уроки танцев и хороших манер… Наверное, в псевдопрошлом Твердынин был всё-таки «из графьёв». Инженер обозлился на меминженеров, что ему подобрали такую рискованную псевдобиографию.
– Нет, я тоже из рабочих! – возразил Антон Иванович, стараясь говорить без дрожи в голосе.
Но недоверчивый слесарь расхохотался:
– Как же! Из каких таких рабочих, падла?! Через слово «пожалуйста», «простите-мерсите»!.. Ни одного матюга от тебя за всё время не слышал. Не наш ты, вражина! Не примазывайся!
Пеньков рванул на груди фуфайку, обнажив татуированную грудь, и заблажил:
– Я на таких интеллигентиков, как ты, с детства горбатюсь! Пока вы, вражины, по заграницам французили, я на кусок сохлого хлеба не мог заработать! Но ничего!.. Кончилась ваша власть, падлы!..
Твердынин устал от выпадов рассерженного слесаря. Он залил окурок из-под крана, выбросил в мусорное ведро и собрался уйти.
– А говоришь, не из графьёв, падла! – обрадовался Пеньков, заметив манипуляции инженера. – Пролетарий окурок бы растоптал и харкнул сверху, а не в ведро выкинул, как буржуй!
Неизвестно, что бы ответил Антон Иванович надоедливому соседу, но в кухню неожиданно вошла товарищ Марфуткина. За ней следовали два человека в милицейской форме, трое – в кожаных куртках с наганами в руках и ещё один – в гражданском плаще с портфелем.
– Гражданин Твердынин? – обратился к слесарю гражданский.
– Не я! – испугался Пеньков. – Вот он, падла, стоит! У, вражина, допрыгался!..
Он замахнулся на Антона Ивановича. Товарищ Марфуткина подтвердила, указывая маузером на инженера:
– Да, вот этот Твердынин. У которого морда интеллигентная. Я бы за такие антисоветские морды в Соловки отправляла!
Гражданский подошёл к Антону Ивановичу, вынул бумаги из портфеля и торжественно произнёс:
– На вас, гражданин Твердынин, поступил донос от рабочих прокатного цеха. Вы позавчера сказали, что сталь новой варки плохая. Тем самым вы, гражданин, намекнули, что товарищ Сталин плохой…
– Да как же так, товарищ… э-э-э… – заволновался инженер, ощутив, что начинается самое страшное. – Я имел в виду сталь, а не товарища Сталина.
– Следствие разберётся, – веско сказал гражданский. – У нас есть ордер на обыск и постановление на ваш арест. Пройдёмте!
Твердынина увели в комнату и уложили лицом на пол, предварительно надев ручные и ножные кандалы. В комнате энкаведешники перевернули всё вверх дном. Понятые Пеньков и товарищ Марфуткина злорадно похихикивали. Антона Ивановича мучила только одна мысль – скоро его отвезут в управление НКВД и будут бить. А может даже изощрённо пытать. Большевики знают толк в пытках, любой школьник знает. Ощущения в мемориуме полные, то есть несчастный инженер будет чувствовать боль в полной мере. Инженер вспомнил: в одной передаче показывали, как погруженцу в мемориуме прижигали сигаретой руку, а потом в реале у него на этом месте возникало покраснение.
Не найдя ничего подозрительного в комнате, товарищ с портфелем кивнул, и двое в милицейской форме поволокли Твердынина на улицу. У подъезда уже стоял «воронок». Мельком инженер заметил, что у каждого подъезда стояло по такой же чёрной легковушке, у некоторых даже по два: наступало время ночных арестов. Антон Иванович оказался на заднем сидении зажатым между двух милиционеров.
Ехали не очень долго, немного постояли в пробке, образованной «воронками», едущими к городскому управлению НКВД. Когда Твердынина выволокли из машины, он увидел, что небольшая площадь перед управлением полностью забита «воронками». Из машин вытаскивали арестованных – учёных в пенсне, священников, артистов во фраках – и, придавая ускорение пинками, тащили в подъезд управления.
Спотыкающегося на каждом шагу из-за ножных кандалов инженера проволокли на второй этаж, и он оказался в маленьком кабинете. В глаза ему немедленно брызнул яркий свет: невидимый следователь, сидящий за столом, профессионально направил на него абажур настольной лампы. Антона Ивановича грубо усадили на жёсткий стул, привинченный к полу. Он услышал, как за спиной хлопнула дверь, и несчастный инженер оказался один на один со следователем.
Следователь не торопился. Некоторое время он внимательно изучал бумаги на своём столе, словно не замечая арестованного. Затем он встал из-за стола и прошёлся по кабинету. Твердынин зажмурился, ожидая удара. Следователь присел на краешек стола – рослый моложавый мужчина во френче и фуражке с синим околышем, которую он почему-то не догадался снять в помещении.
– Гражданин Твердынин Антон Иванович? – деловито осведомился следователь.
– Да, – осторожно ответил инженер, приоткрыв глаза, но всё ещё ожидая удара.
– Как вас можно величать? Граф Твердынин? Или, может, князь? Фамилия у вас контрреволюционная, дворянская, – пояснил энкаведешник. – Вот у меня, например, фамилия простая, пролетарская – Редькин.
Твердынин благоразумно промолчал.
– Как же ты докатился до такой жизни, Твердынин? – мягко поинтересовался Редькин. – Соседи утверждают, что песни ты поёшь без энтузиазма, по вечерам в окошко мечтаешь, окурки в раковине гасишь. А тут ещё и про товарища Сталина сказал, что он плохой… Нехорошо!
Инженер упорно хранил молчание.
– Зря отмалчиваешься, Твердынин! – задушевно сказал следователь. – Вместо того, чтобы сидеть как пень, рассказал бы о своих руководителях.
– Каких руководителях? – пискнул инженер.
– Тех самых!! – вдруг истерично заорал Редькин, хватаясь за кобуру. – Которые втянули тебя в антисоветскую террористическую организацию!! Которые подучили тебя плохо петь, смотреть в окно и ругать товарища Сталина!!
Следователь, оставив в покое кобуру, наклонился к Твердынину и взял его за грудки:
– Давай, интеллигентик, колись! Как называется ваша организация? Кто руководитель? Где ваша штаб-квартира? Из какой страны получаете инструкции и валюту?
– Гражданин начальник… – жалобно начал инженер, вспомнив по сериалам, как нужно обращаться в таких случаях к должностному лицу.
Но Редькин не дал договорить. У следователя вдруг остекленели глаза, и на лице проступила неожиданно белозубая буржуазная улыбка. Он какой-то несолидной рысцой подбежал к столу и открыл верхний ящик.
– Когда я устаю от бесконечных ночных допросов, – сообщил Редькин жизнерадостно, глядя в пустоту и вслепую роясь в ящике, – когда еле волочу ноги после казней, когда у меня кружится голова от воплей пытаемых…
Следователь сделал эффектную паузу и неожиданно выбросил вперёд руку с аляпистой банкой растворимого кофе, выглядевшей в ладони чекиста абсолютно нелепо, как кадило в руках Троцкого.
– …Я завариваю кружку «Арабеллы»! – Улыбка на простоватом лице следователя сияла так, что затмевала свет настольной лампы. – Потому что кофе «Арабелла» приготовлен из отборных зёрен с плантаций солнечной Бразилии! «Арабелла» – верный соратник в борьбе с классовым врагом!
Твердынин обалдело уставился на Редькина. Потом он понял, в чём дело, и мысленно расхохотался, забыв на секунду о своих страхах. Проклятая реклама пробралась даже в мемориум, нигде спасения нет от двигателя торговли! Интересно бы посмотреть на создателя такого дебильного продакт-плейсмента! Хотя этот случай рядовой. Особо ушлые рекламщики, бывает, вербуют в промоутеры даже весомых исторических личностей. Антон Иванович видел по телевизору, как Пётр Первый рекламировал баварское пиво, а Малюта Скуратов – синтетические мётлы.
С Редькина тем временем спало рекламное помутнение, и он, придя в себя, снова заорал:
– С такими, как ты, Твердынин, советская власть не церемонится!! Мы таких гнид пачками из пулемёта расстреливаем!! Да я за советскую власть тебя лично придушу!!
Следователь бросился к инженеру, чтобы немедля осуществить угрозу. Антон Иванович снова зажмурился. Редькин попытался схватить Твердынина за горло, но ему помешала банка кофе, всё ещё зажатая в руке. Следователь обалдело посмотрел на банку, успокоился, вернулся к столу и затолкал кофе в верхний ящик.
Неизвестно, долго ли ещё глумился над бедным инженером Редькин, но в кабинет вдруг вошёл голубоглазый светловолосый мужчина, одетый в серый френч без знаков различия.
– Товарищ Игнатьев! – раболепно прошептал следователь, вытягиваясь в строевой стойке.
– Выйди в коридор, Редькин! – приказал Игнатьев. – Я сам потолкую с арестованным. Ну, живее!
Следователь послушно выбежал из кабинета. Светловолосый выглянул в коридор и затем плотно прикрыл дверь.
– Ты русский, Твердынин? – спросил он без предисловий.
– Русский… – промямлил инженер, устав от быстрой смены событий.
– Поверю, хотя ты не очень-то похож. Ну, что ж, я тоже русский. А русские люди должны помогать друг другу, верно? Чтобы нас не раздавили всякие узкоглазые и чернозадые твари.
Это было почище рекламы «Арабеллы»! Если бы Твердынин услышал это от современного реального следователя, он бы не удивился. Но такие заявления в тридцать седьмом звучали странно. Несклада, что ли?
– Под расстрел ты не пойдёшь, я похлопочу, – продолжил Игнатьев. – Но лет десять в лагерях оттрубить придётся, не обессудь. Не надо, не благодари.
– Что я должен делать? – прошептал Антон Иванович.
Инженер боялся сказать лишнего. Кто его знает, может, это в НКВД такой метод допроса. Согласишься сотрудничать, а на тебя ещё и национализм повесят.
Игнатьев, казалось, прочёл мысли инженера:
– Не бойся, это не «злой следователь – добрый следователь». Я в самом деле помогаю русским. А то что-то распоясались чёрные твари на Руси-матушке. Дышать невозможно.
А не совр ли этот волевой товарищ Игнатьев? От такой мысли инженер беспокойно заёрзал на неудобном стуле. Больно уж по-современному он изъясняется. Жаль, по путёвке не положено иметь совромера. Навёл бы Твердынин этот меморный приборчик на Игнатьева и мигом бы узнал, совр тот или прошляк.
– Делать тебе ничего не надо, – сообщил светловолосый. – Мотай срок спокойно. Но…
Игнатьев наклонился к арестованному. На того пахнуло запахом дорогого одеколона.
– …если расскажешь кому про нашу беседу, пеняй на себя! Слава Руси! Перун с нами!
И вполголоса пробормотал: «Ну и работёнка на Основной Линии! То ли дело за альтерной присматривать! Да и справка у меня…»
