Текст книги "Приевшаяся история (СИ)"
Автор книги: Saxarok TUT
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Голос продолжил:
– Ничего не бойся! Живи, и ты найдешь их. Найди одного, и они все соберутся, сольются, как ртуть. Они будут носить знак… Знак верных…
Перед глазами вспыхнул красно-желтым угольком кончик палочки, сумевший тускло осветить только пару пуговиц и нижний край окладистой темной бороды.
– Но, отец, для чего?! – а вот теперь в голосе слышался страх, и ей было очевидно, что последует дальше.
Комнату огласили истерические крики, захлебнувшиеся в плаче. Боль, которую я вынужден был чувствовать, рвала и странно закручивалась поясом по самому низу живота.
– А так они узнают тебя…
Мой папенька определенно выигрывал в состязании «Отец года»! Просто давал в глаз, и то если вовремя не увернешься.
– Марийка, – я обратился к лежащему на полу сгустку памяти. – Покажи мне, что было дальше. Я не хочу искать.
Я протянул ей руку, и мы отправились дальше. Теперь я видел этого мужчину ясно при ярком свете. Какая подстраховка! Она не совсем четко понимала или неправильно воспринимала то, что произошло в этом подземелье. А мы попали как раз туда, куда и следовало, чтобы не действовать только в угоду себе. Ей как раз вливали экспресс-курс языка. Потому заполненный им стеллаж в виде сундука с пудовой крышкой найти удалось легко. И поддался он быстро. Это был не основной секрет. Изнутри полилась песня на совершенно незнакомом языке, но, судя по заунывным, ритмичным подвываниям, это была колыбельная.
Необходимо отдать должное тому, кто сработал так топорно. Мне удалось не свихнуться, блуждая во мраке. У мастера был свой туз в рукаве. Совсем как у меня. Но на каждое действие найдется противодействие. Сеанс экзорцизма закончился, дергаться она перестала. Ковшик со звоном покатился по полу. Марийка лежала просто с серым лицом, как пеплом припудрилась. Но присутствия духа не теряла. Взгляд был осмысленным.
– Слезь, ты тяжелый, – сказала охрипшим голосом, так же запросто, как я бы с Драко разговаривал.
Слезь! Легко сказать… Я был не выжатым лимоном, я был засушенной лимонной цедрой. К тому же живот до сих пор саднило. А… хм… да, стоял просто мучительно!
Бегло оценив ситуацию с точки зрения профессионала (и я не говорю здесь о здоровых реакциях организма), Поппи аккуратно поддела меня под мышки и стянула к изножью кровати. Она замахала рукой перед лицом, будто мушек отгоняла.
– Ради всего святого, я ничего не видела! Знала бы, на что иду…
– И ведь это еще не все, Поппи, – обрадовал заложницу обстоятельств.
– Марийка, на тебе юбка и блуза? Уточняю на всякий случай.
– Да, – она насторожилась и попыталась присесть.
– Ну, ты нашла! Как я узнаю тебя? Как я узнаю тебя?! – повторил я с нажимом.
Ее глаза из обычных, совсем небольших, превратились в просто огромные. Она потянулась к поясу юбки, но замерла, уставившись недоверчиво. Пришлось оголять левое предплечье. Я сунул ей метку под самый нос.
– Сколько раз еще ты собиралась задавать вопрос по поводу моей метки?
– Простите, господин!
Она ужасно кривляясь, потянула материю в разные стороны и оголила живот. На золотистой коже, даже с виду мягкой и бархатистой, вилась замысловатая вязь какого-то послания глубоко выжженного. Фигурный рубец был тщательно залечен, но постареть не успел. Он лоснился багрово на дне, в белых, оплывших, как свеча, границах.
Это была такая рана, не вложить персты в которую было просто невозможно. Я потянулся и дотронулся, чтобы окончательно засвидетельствовать реальность того, что вижу.
– Ты промахнулась. Я не испытываю никакой гордости оттого, что ношу на теле этот знак. И сливаться с кем-либо в едином порыве не собираюсь. Тем более, вне стен тюрьмы точно не осталось самоубийц, желающих повторения этого мракобесия. Я, безусловно, знаю этих “верных” людей. Но могу тебя с ними познакомить только для того, чтобы они тебя лишний раз переубедили.
Со змеиной прытью она перехватила меня за запястье, притянула руку к лицу, поцеловала ладонь. И только после рухнула на подушку со счастливой улыбкой, растопырив руки.
– Мне просто не могло так повезти! Мне с детства так не везло! Спасибо тебе, что ты такой, какой есть! Замечательный!.. – протянула она с расстановкой.
Но к молниеносности ее реакций и переходов еще привыкать и привыкать. А я даже не начал справляться с понятием «замечательный». Профессор ЗоТИ нахмурилась, крутанулась на бок и глянула на меня довольно требовательно, не обращая внимания на третьи лица.
– А мы ведь еще не закончили. Видишь ли, я не могу противостоять некоторым раздражителям в виде определенных слов и знаков. Я не чувствую себя свободной.
– Когда же я смогу назвать себя свободным человеком?! – возопил я в сердцах.
========== Усталость металла ==========
Все разговоры, обсуждения и прочее закончились на моем последнем риторическом вопросе. Слабость была мимолетной. Слишком плотно, как нарочно знал, были пополнены резервы организма. Наступил медленный, но ощутимый откат. Казалось, что тело, как сжатая губка, восстанавливает форму. Силы были не только встать, но и идти, что я и не замедлил сделать.
Мне не нужен был чей-то авторитетный совет. Не так давно я бы мчал к Дамблдору с докладом. Мнение старика, даже если его не разделять, выслушивать было интересно. Тем более, он был влиятелен, занимал множество постов. А теперь с кем мне было делиться полученной информацией?
Минни была всего лишь Минни и не более того, она не метила никогда в серые кардиналы. Просто хорошо выполняла свою работу и по-настоящему любила детей, пусть и была строга. Недаром она столько лет возглавляла львиный факультет. Львы не хуже и не лучше змей. У каждого факультета своя специфика. Гриффиндор предпочитал делать, а потом думать. Сдерживать их праведные порывы было намного труднее, чем разгадывать слизеринские интриги.
Мне придется делиться информацией, но только после того, как решу, куда целесообразней направить знания. И теперь не было таких удобных двух сторон, их было множество. Ну, чисто минное поле. И куда не кинь взгляд, подрываешься сам, как сапер. Именно поэтому я и отложил официальные заявления до того, как узнаю, чем нам по-настоящему может грозить венгерский вопрос.
Интрига сюжета была шита белыми нитками. Некая организация, поднявшаяся на волне британских событий, резко порскнула в кусты. Только ее предположительный духовный лидер остался цел и здоров, наскоро сбивает коллектив единомышленников. Из лучших побуждений собирается поддержать побитый молью британский оплот. Я не брался стоять на страже у мира во всем мире, только материк велик по сравнению с островами. Курочка по зернышку; что посеешь, то и пожнешь; вода камень точит – всплыли в памяти колоритные пословицы из арсенала Долохова, плотно подсадившего меня на иглу переведенной русской литературы.
В те редкие случаи, когда он собирался с духом пооткровенничать, мне удавалось адаптировать способ его мышления. Внутренние монологи Антонина происходили частенько на русском, а по ассоциативному ряду можно было вычислить, что является чем. Но у меня нет настоящей способности к языкам. Малфой, зараза, болтал на всех, что раз услышал. Везде в Европе, где у него была недвижимость, с деловыми партнерами по всему миру он способен был в той или иной степени объясниться. Эта способность внушала уважение и пугала одновременно. Ведь не оставалось возможности скрыть за щитом замысловатого языка совсем незамысловатые, нелестные мысли.
Министерская волокита, способы их дознания и поиска истины, наверняка, заденут тех, кто мне небезразличен и только начал чистить перья вместе с репутацией. А уж как достанется мне! И вновь точнейший русоизм: «Доносчику первый кнут!»
Иносказательное описание потрепанных, но не обезглавленных соратников подобралось само собой. Старший Нотт походил на нахохлившегося филина. Это Тео не в чем было упрекнуть: мальчишка был на редкость благоразумен. Антонин – гордый сокол, которому надели клобук по самые плечи. И сидит себе, по сторонам головой не вертит, с учетом того, сколько горлиц перебил во время охотничьих забав… Не могу сказать, почему он не вызывал отторжения не только у меня, кто сам замаран, но и у всего Визенгамота. Причиной тому, видимо, широта русской души. Барин изволили забавляться.
Мой единственный друг всю дорогу был безупречен, с какого ракурса ни посмотри. Лощеный павлин, а голос при этом совсем не павлиний, а как у соловья:
– Повелитель, я ваш самый преданный слуга! – от слова «предать».
И мы предавали, каждый как мог. Орнитологический справочник был порожден откровенной злостью. Хотелось просто жить, хотелось думать, что это заболевание побеждено раз и навсегда, а не заниматься поиском модифицированной вакцины по старому сценарию с Избранным. Ни на одну роль я не годился. В Дамблдоры я не метил, в Поттеры великодушием не вышел, а новая информаторша в подметки не годилась предсказательнице. Проблему обозначила, а решения не предоставила. Легче всего было оставить все как есть!
Я подвесил бережно сохраненную во всех перипетиях сферу с бабочкой перед лицом. Возможно, к этому составу я шел всю жизнь, накапливая негатив, наращивая его годовыми кольцами неудовлетворенности всем на свете, жалости к себе и ненависти к людям. Не могу сказать, что я знаю людей, прозреваю их до самого дна с первого взгляда. Порой и проникновение в мысли не помогает. Сейчас думаешь одно, а под давлением обстоятельств или, когда оно прекращается, это негативное давление, совсем другое. Но я научился по косвенным признакам определять наличие душевной скорби.
Именно скорбные душой должны были умиротвориться при приеме этого состава. Завещаю библиотеку Хогвартсу, мозг для препарации в Отдел тайн и начну испытания, прежде всего, на себе. Да потому что печать душевной скорби была на мне настолько заметна, что сегодняшнее заявление о моей замечательности только породило уверенность. Выгляжу я как сумасшедший!
***
Шла третья неделя под знаком перемирия и тишины. Мы не нуждались друг в друге. Я не горел желанием выведать все планы чужого врага. А Марийка, так было действительно проще, обрела наконец-то чувство опасности, притупленное многочисленными ментальными вмешательствами. По всей видимости, она размышляла, как и я, к каким последствиям может привести дальнейшее разматывание клубка воспоминаний, обетов, долгов и навязанных обязанностей.
И, как водится, только расслабишься в думах о былом, со свежим «Пророком», в конкретной позе, о многом говорящей, как к тебе бесцеремонно ворвутся с наглыми вопросами, а то и с бескорыстной помощью…
В выходной день, еще до завтрака, когда я в халате, полосатых пижамных штанах и вязаных шерстяных носках вместо тапок, с хвостиком на макушке, то есть отличный от себя, каковым был все остальное время, варил первую кружку кофе… в двери раздался стук. Сработала сирена сигнальных чар – ну, не жду я незапланированных гостей по выходным, – а за ними послышалось громкое иностранное ругательство. Совсем забыл, что против всяческих мелких воришек из числа детишек, аккурат после кражи ингредиентов для Оборотного зелья (первый курс этого выпуска, небезызвестные личности), снабдил двери несмывающимся составом, вылетающим в лицо широкой струей при попытке проникновения в неурочное время. Условно несмывающимся.
– Доброе утро! Чашечку кофе? – мы находились в равнозначно смешном положении.
На лице гостьи цвела чернильная клякса, как тест-пятно. А у меня не было времени привести себя в подобающий вид. Пусть смотрит. Авось, не ослепнет от моего домашнего вида.
– Может быть, позже. Мне бы к умывальнику! – она немедленно подхватила елейный тон.
– Милости прошу, но это не поможет. Я же предупреждал об элементарных правилах общения. Уведомила бы любым способом. Записочка подойдет. Сыт по горло сюрпризами!
– Забочусь о твоей репутации. Мне-то все равно, что обо мне подумают, без году неделя, выскочка. А ты тут жил и работал много лет.
– Вот именно поэтому необходимо было встретиться на нейтральной территории, – поправил я менторским тоном.
Но нашим беседам суждено было сворачивать в область драмы и страданий.
– Сегодня под утро со страшной силой болел шрам.
– С этим к Помфри. Была бы свежая рана, залечил, а с последствиями сам борюсь погано, – горазды эти психопаты оставлять психосоматические фантомноболезненные отметины.
– Прости за нытье. Боль не первична. Просто сорвалось, я устала терпеть. Я что там написано-то, не знаю. Я искала способ прочитать. Ходила в запретную секцию, но безрезультатно. Кое-что я там просто не поняла, и специфической литературы о рабском клеймении не так много.
– Ой, чего же проще?! Уничтожаешь рабовладельца и радуешься жизни.
В ответ она прищурилась недобро и поискала место, где бы присесть, но, памятуя о предупреждении, поспешила спросить разрешения. А я понял, что и не против. У нас было два часа до завтрака. В это время замок и его обитатели досматривают сны. Я просыпаюсь рано, люблю тишину раннего утра и чистоту его энергий. В абсолютном звенящем информационном вакууме собственная мысль устройнялась волшебным образом. Спешить было некуда. Испытательный процесс шел своим чередом.
С большой долей уверенности могу сказать, что все удавалось. Ни одного безоара с треском зажеванного от судорог мышц жевательной мускулатуры, с хлопьями пены, падающими на пол, и удушливым страхом смерти. Возможность удерживаться в рамках приветливой, безопасной, как безопасная бритва, беседы. Пикировка без единой попытки бросить профилактическую аваду была явным признаком работы состава.
– Ты же понимаешь, что это не будет просто. Не для меня. Я не могу придумать куда обратиться. Состояние похоже на бег по кругу. Как только назревает серьезная проблема, я собираюсь и бегу к тебе. А я, между прочим, угрызениями совести замаялась.
– Хорошо, говори, – я почти сдался. – Чем я могу помочь тебе прямо сейчас? Могу только предложить кофе.
– После, – повторила она монотонно. Это была игра на нервах? Кто первым взорвется? – Прошу тебя, посмотри, как так все получилось. Мне кажется, я плохо помню. Просто хочется вспомнить что-то хорошее из детства. Я ведь нахожусь в ужасном положении. Если давать ход делу, обнародовать обнаруженные тобой скрытые факты, то пострадает много людей. Нам не дадут жить спокойно! – она особо выделила первое слово. – И я, предположим, просто не верю, что это мог сделать отец!
Она разглядывала меня с таким пристрастием, ловя ничтожные эмоции. Не стесняясь смотрела в глаза. Представляю себе, сколько времени она посвятила обдумыванию задачи. Что же делать, когда я сам не знал, как к ней подступиться? А когда я поднес к губам чашечку с ароматным утренним напитком, она сдалась первой. Пусть не говорит, что я не предлагал достойный выход из положения: просто попить кофе и разойтись. Как будто утренний ритуал соблюли.
– Я делала плохие вещи не от дурных наклонностей…
– Я тоже, но если от выбора и можно отказаться, принять другую сторону, попытаться выбраться к свету, то от необратимых последствий такового вылечиться нельзя. Можно только успокоиться. Почему ты не обретаешь покой? Подумай. Потом обратишься ко мне.
– Потому что у меня не память, а протертый до дыр носок! – она вспылила, напомнив внезапно, что ярость ее красит, несмотря на здоровенное пятно на лице. Она становится похожа на атакующую хищную птицу, что совсем неплохо.
Привычка подвергать анализу любое произошедшее событие, любую свою реакцию на то или иное действие, привела к неожиданному выводу. Красота стала меня настораживать, как любого неудачника любовного фронта, испытавшего на себе действие независимости выбора красивого человека. А ее странности, похожие на мои ужимки и черты, вовсе дезориентировали и расслабляли. С ней было просто, как откровенничать с зеркалом, но замечать иногда с восторгом и ужасом, что зеркало взялось перечить.
– Предположим, тебе бы не повезло, как ты говоришь. У меня не было бы способностей, а также убеждения оставались прежними. Твои действия?! – я поступал с ней, как с собой, предлагая анализировать и задать себе парадоксальный вопрос. Просчет вероятностей всегда был осознанной необходимостью.
– Да не знаю! – рявкнула она, сорвав голос, а слова заходили эхом.
Хорошо, что на всем комплексе помещений, включая учебное, наложено заклинание звуконепроницаемости: у меня всю жизнь было слишком много секретов.
– В таком случае опасаться нам нечего. Ваша организация обречена на провал. Когда руководитель не может донести до подчиненных их задачи простыми словами, а занимается коверканием разума, это путь в никуда. Как я понимаю, иного способа убедить тебя действовать в угоду делу не было?
Но мне внезапно расхотелось взламывать ее консервным ножом и тянуть клещами несуществующие откровения. Она пришла и теперь хотела, словно двухлетний ребенок, чтобы я решил ее проблемы. Странный инфантилизм для той, кто, очевидно, привела в ярость человека, не гнушающегося противозаконными поступками. Она могла разобраться сама, просто не хотела. А может быть, и не могла никак… А я не хотел тратить ни секунды лишнего времени. Безопасное безвременье раннего утра заканчивалось. Я резко поднес палец к ее носу, поймав аки дитя малое. Не уступил уговорам, а оставил последнее слово за собой.
Основную массу воспоминаний из детства занимали смех и какие-то несерьезные обиды. Но благость относилась к довольно раннему периоду. Мне часто виделись сад и высокие качели, на которых она воображала, что летит. Качели долгое время заменяли метлу.
Первая метла, простенькая, видавшая виды, но надежная, напоминающая школьные «Чистометы», появилась в ее жизни вместе с первым упоминанием отца. Он пришел в чужую семью, но быстро завоевал доверие. А когда она стала буквально заглядывать в рот такому большому и излучающему власть мужчине, исчезла мать. Она стерлась слишком быстро, скомкано, и это было первой занозой, которую я повременил выдергивать.
Позже ей некогда было скучать. Жизнь превратилась в тренировочный полигон. Дома было хуже, чем в школе. Гнездо не таило в своих стенах ничего особенно злого. Много времени уделялось физической подготовке детей, эмоциональной устойчивости и навыкам боя. Технология обучения была наработана годами. Невольно подметил некоторые особенности обустройства тренировочных помещений. Но перед Хогвартсом стояли иные задачи. И здесь никогда добровольно не приоткроют до такой степени завесу перед Темными искусствами. Даже защита всегда выглядела какой-то куцехвостой, ведь половину реальных опасностей предпочитали замалчивать. На то есть школа авроров, для зрелых душ. Без учета гибкости детской психики.
Метки с домашних способов обучения снял все до единой… У ее отчима было довольно много учеников. Пусть не думает, что она хуже всех смертных. А она была не хуже, а лучше. Только лишена безумия, наполнявшего действия Беллатрисы садизмом. И угодить она старалась не отцу, а своему соревновательному нраву. Она не была соглашенцем. В какой-то момент, после первого убийства, совершенного в азарте боя, накушавшись смерти, она пробовала бунтовать и сопротивляться. Наказания не было ни стертого, ни явного. И мне нетрудно было понять, почему она вернулась к пагубным привычкам. На свете есть много плохих вещей, удовольствие от которых не получить иным способом. Ее поймали так же просто, как я сейчас. А остальное было лишь следствием чреды событий.
Тяжелая драматическая ситуация раннего детства осталась за семью печатями. Потом попытаюсь рассказать ей, что есть над чем плакать. Сейчас была сплошная пища для размышлений. Я льстил ей, позволяя себе думать, что передо мной мыслящее существо, которое не уйдет сейчас же в состояние глубокой депрессии, а попытается принять все свои недостатки, танцуя от обратного. Она отчаянно не хотела назад, и этого было достаточно.
Она умела не только подходить, не здороваясь, но и не прощаясь уходить. Пришлось ловить ее за руку. Показалось, что пауза затянулась, что я брал ее за руку для чего-то другого. Ага! Подержаться!
– Стой на месте! У тебя лицо все еще в краске!
– Ой, как неловко. Ой…
Малиновый румянец проступал из-под чернильного пятна. Боевой индейский раскрас. И, честно говоря, я не смог удержаться от смеха. Честно, я старался. Но ее вид нашкодившей первогодки не мог оставить равнодушным. Она пыхтела в ответ, собираясь что-то такое высказать поязвительней, но вдруг уступила и улыбнулась. Это не я собирался только что засыпаться, как если бы в теплицах из карманов полезли плотоядные слизни.
А потом она смотрела, как я мешаю состав, позволяющий избавиться от краски. Мои действия в некоторых случаях доведены до автоматизма и иногда слишком быстры, могут показаться фокусом. Возможно, мне просто не хотелось, чтобы она, да и кто-либо, узнали состав пятновыводителя. Ведь это средство было запатентовано и приносило деньги. Я мог довольно безбедно существовать на средства от своих патентов, лишь часть которых была отдана в общественное пользование. Толику корысти мне привил в свое время друг, отвесивший здоровский подзатыльник и сказавший, что нам еще жизнь жить, непременно до старости. Не важно насколько счастливую, но долгую. Он был прав со своим пророческим заявлением. На том свете меня не ждали, а наоборот, выпихивали под зад коленом.
– Это удивительно… – она придвинулась вплотную.
– Нисколько. Немного пощиплет. Закрой глаза, – я быстро нанес состав.
– Не беда, – она поморщилась.
– Идем, я тебя умою. Не беда, но дыры на лице проесть может.
Это утро было бесконечным, как падение в бездонную пропасть. Она шла и цеплялась за мою руку с такой доверчивостью, лишенная возможности открыть глаза. Я вел ее в святая святых своих личных покоев, где бывал беззащитнее всего. Холодная вода из моих рук на ее лице. У меня пальцы замерзли так, что онемели. А сам я жарился в адовом огне. Впервые за долгие годы я допустил мысль, что не хочу отпускать кого-то. Чистота ее реакций вызывала желание присмотреться. Я бы посмотрел на нее утром, днем и вечером. Нашел бы пару слов, в результате чего мог завязаться интересный разговор. Или неинтересный, но такой, чтобы непременно вызывал смех.
Я бы посмотрел на нее утром, когда она выйдет из спальни вслед за мной, потягиваясь, и скажет:
– Северус, до завтрака два часа, и ты опять разбудил меня…
========== Операция “Хогсмид” ==========
В последнее время я забавлялся, примеряя на себя роль желудя. Вроде бы являешься началом большого, могучего дерева, но ничего не можешь поделать с собой. Зависимость заставляла философствовать все больше. Если польет дождем – прорастешь, а может и смыть в море. Но интереснее всего аспект быть съеденным свиньей или так и не упасть с ветки, чтобы не начать никакого путешествия и усохнуть.
В том смысле, что, придя к некоторым выводам в то многообещающее утро, я так и не стал развивать свою мысль. Очевидно, я кокетничал, желая быть завоеванным. Но бездействие не было полным. По моей просьбе ведьма передала мне перерисованный ее рукой след, снятый на кальку в натуральную величину, и уменьшенный вариант, улучшенный, переписанный, как незнакомое слово, ее почерком, по которому у меня окончательно сложилось мнение о ее характере.
В своих бесчисленных изысканиях новых знаний и навыков приходилось натыкаться на графологию. Ради смеха я анализировал свои каракули и пришел к выводу, что магглы на стыке с магией не так-то просты, как кажется. Судя по писаному словечку и более развернутому варианту записки, полученной мной в самом начале этой истории, она могла добиваться своего. Именно поэтому в ней задушили личность, совершенно запутав, наведя ложные перспективы и ориентиры.
По значению слова все было куда сложнее. И в тоже время возникала мысль, что оно могло не нести особой смысловой нагрузки. Найденные пожиратели должны были сделать стойку на сам символизм отметины. Однажды в момент особенно откровенного настроя, состряпанный мной и доведенный до абсолютной логики, один из самых старых соратников Хозяина поделился ничего не значащей информацией. Оказывается, череп со змеей сам по себе был ничем, отголоском воспоминания, а не магическим атрибутом, каким могла бы стать обычная руна. Этот значок, как и многие другие талантливо исполненные картинки, рисовал на полях конспектов один из немногих приятелей Волдеморта в юношестве.
Этому молодому человеку несказанно повезло: он не только добился признания своих творений похлеще, чем выставка в музее, но и остался одним из немногих безоговорочно приятных для Повелителя людей. Он умер вскоре после окончания Хогвартса сам по себе, от сильной магической хвори.
Мне уже приходило на ум несколько лет назад заняться сведением метки. Не знаю, как и когда я собирался воплотить накопленные знания, но после ухода Темного Лорда острота проблемы прошла сама собой, и на первый план вышла вовсе не проблема, носить или не носить на теле некий знак. Поэтому я нисколько не шутил, предлагая уничтожить источник связи. И был настолько же собран в поисках решения проблемы. Мне ли было не знать, какие муки могут причинять клейма, кем бы они ни оставлялись.
Помфри информировала меня, словно настоящий агент, что некая личность, как она изволила выразиться, обращалась за обезболивающим составом. Армия калек! Я отдал свой, немного модифицировав его, чтобы действовал еще сильнее. Значило ли это, что Марийка ни черта не смыслила в зельях, или это была следующая просьба личного характера?
За мое бездействие поплатился сполна пятый курс, получивший в качестве задания реферат о разнице в обезболивающих средствах от головной и зубной боли.
Но в скором времени к моему нескрываемому, если бы ни практика двуличия, удовольствию нас назначили сопровождать школьников в Хогсмид, обеспечивая порядок. Это значило, что мы будем разгуливать как пара, и поговорить можно будет о чем угодно. Только нельзя присесть в «Трех метлах», взять по стаканчику вина или кружечке пива, чтобы выяснить по-простому, какой из алкогольных напитков она предпочитает или чем заменяет эффект алкоголя. Мы априори не могли говорить без дозы психостимуляторов, растормаживающих подкорку. Не на такие темы. Я ведь был в ее голове, что не предусматривает сокрытия хоть толики информации. И встретил там массу различных насекомых. Иные были жирнее моих, иные представляли для меня совершенно неизученные виды. Но мое кривое зеркало точно могло хотеть пристать в тихую гавань.
У нее были мужчины. Особой тоски по крепкому мужскому плечу она не испытывала. Но разве мы могли вообще знать, что это такое. Одна знала только плотскую сторону, к которой относилась довольно пренебрежительно, не испытав духовной составляющей. А у меня было сколько угодно неистраченных чувств от сердца, от души и даже от разума, направленных на столь недосягаемый предмет, что возможно было не менее пренебрежительно относиться к удовольствиям плоти.
Значит, эта сторона точно не могла нас ранить и заботить. Разум мое все. Я могу сшить из него штаны, наесться им и выжать удовольствие из использования мозга на полную катушку. Я был удовлетворен чистым стечением обстоятельств. Нам никак не могли подыграть. Сопровождать школяров в Хосмид считалось делом неблагодарным. Дабы соблюсти некоторый элемент фатума, каждый преподаватель писал по записочке со своим именем и бросал в подобие Распределяющей шляпы, сделанное обычно из любимого головного убора Спраут.
Мне везло. Везло, как везунчику Поттеру. Я почти никогда не дежурил, и уж, по крайней мере, не с теми, кого недолюбливал. А тут раз, и на тебе!
– Марийка! – Минерва помахала в воздухе листком, доказывая, что не мухлюет.
Дежурство предполагало изрядную долю пустого напряжения и суеты. Студенты выпивали. По возможности пьянство следовало пресекать. Малышня терялась в трех соснах, и лучше бы они терялись в «Трех метлах», чем искать их по улицам небольшого, но выстроенного довольно криво, в лучшем духе волшебства, поселения. Старшие закономерно имели обыкновение расползаться по кустам, и плохая погода тому не была помехой.
– Се-северус, – заикнулась она под взглядом молодого арифманта.
А, парень, вот тут точно не подсуживают…
Обсудив несколько несущественных вопросов на повестке дня, относящихся к портящейся погоде, и выслушав доклад бессмертного завхоза Филча о готовности к отопительному сезону, коллеги нас покинули, оставив оговорить нюансы.
Собранная и внимательная Марийка сидела, вытянувшись в струночку, до последнего хлопка двери, с которым из нее невидимой рукой каркас вытащили. Первым делом она потянула ноги под себя, согнулась вопросительным знаком, голову уложила на плечо, подперев подбородок рукой. Из такого положения не то что атаковать было проблематично, сложно просто выйти. Она доверяла мне, а я, не особо раздумывая, невербально и без палочки обездвижил ее и плюхнулся рядом, ощущая всем боком неподвижное, немое негодование.
– Отомри.
– Не смешно, – она распрямилась, как пружина, но не ушла.
– Действительно не смешно. Дежурство в Хогсмиде – это боевая операция. Посему распределим силы. На выбор: ты можешь прочесать деревню на предмет подозрительных личностей, темных артефактов, ловушек, напомнить в злачных местах возраст отпуска алкоголя и рысью пробежаться по ближайшим окрестностям; или прочесать уходящих в отрыв на предмет…
– Подозрительности их темных личностей, темных артефактов и вредоносных замыслов, – передразнила ведьма.
– Точно так. Выбирай.
– Если подумать, – она задумчиво потеребила губы, отключив мои мыслительные процессы на короткое мгновение, – я ни того ни другого не могу. Но нельзя все повесить на тебя. Иди в деревню, ты там все знаешь, а я их просто припугну.
– Эвона как? В ученичестве тебе и впрямь нет равных! Месяц не поднимаем тему, а ты уже пугать научилась.
– А что еще остается делать? – она развернулась всем корпусом. – Почему ты ни разу с тех пор не угостил меня кофе?
Рубильник, выключающий разум был приведен в действие. Отвечать осталось на искрящихся оголенных проводах инстинктов. И это было совсем не смешно и не остроумно, зато честно:
– Я слишком рано встаю. Чтобы подгадать мой подъем еще раз, тебе придется остаться.
Адское пламя не испепелило меня, ледяные цепи не сковали. Простой круциатус не вырвал дыхание вместе с пеплом оседающими легкими! Она усмехнулась… Помотала головой неопределенно. И ничего не сказала вслух. Святая истина, когда молчание золото. Не момент был выбран неверно, меня не за что было казнить. Она лишь мудро оставила открытый финал, чтобы я сам не казнил себя за поспешность.
В пятницу погода испортилась. Только и разговоров было, что не погуляешь как следует. Дождь барабанил по многочисленным крышам теплиц. В теплицу номер один попал камень, вымытый потоком воды из кладки, откуда-то с самой верхотуры. Разрушения были как от полноценного взрыва. Патронус от Помоны, давно забытая, грозная, как лев, мышь-полевка, запросила помощи. Мы провозились до самого вечера. Сначала ставили крышу, трансфигурируя каркас и стекла из чего попало, а потом приводили в порядок грядки. Несколько мандрагор оказались почти на воздухе, до тошнотиков не было желания слышать их вопли.
