Текст книги "Приевшаяся история (СИ)"
Автор книги: Saxarok TUT
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Я был катастрофически близок к признанию собственной слабости перед чужими, не замешанными в наших личных делах людьми. Только проведу парочку незамысловатых тестов, задам правильные контрольные вопросы, и можно морально разлагаться в глазах коллег.
Здесь, наедине, за закрытыми дверями она немедленно прильнула ко мне. Мы стояли неподвижно некоторое время. Мое спокойное дыхание должно было настроить ее, собрать воедино. А получалось иное. Ткань сюртука не выдерживала напор катящихся беззвучно слез. Я почувствовал, как под ее лицом, аккурат на месте моего сердца, расползается мокрое пятно. Полная иллюзия, что я в тишине кровоточу невысказанными словами.
Вот и все… Я лопнул от чувств. Треснул, как старое дерево, по которому весной пошли соки. Это, конечно же, не ее слезы. Это моя кровь, как смола сквозь трещины. Взяла и убила совершенно беззвучно!
И снова она была вкусной. Размазывать соленую влагу по щекам губами. Женщина, источающая все сорта нектара. Она перенесла меня мысленно на морское побережье, где неспокойно и ветер рвет в лицо мелкую соленую пыль, пахнущую сильно йодистым, и просто обилием влаги, и чуть, может, остальными компонентами, такими как сера и еще то немногое, что может уловить только нос профессионального зельевара. Эффект еще больше усиливало использование можжевелового гребешка. Она столько раз провела им по волосам, что оставила легкую вуаль.
Надеюсь, что морская переменчивость не есть основная составляющая ее характера. При всей своей любви к эксперименту: изменению одного под воздействием другого, в результате чего зачастую образуется третье, – видеть хотелось надежную основу.
– Маленькая моя! Знаешь, ты такая соленая, что прямо становится сладко! Ну-ну, пожалуйся…
И ведь тактика сработала! Лучше, чем нечто обоснованное, чем прямой, логичный вопрос.
– Я, кажется, не предусмотрела одну маленькую деталь, когда в порыве передавала тебе палочку, а с ней и власть надо мной…
Я чувствовал, она ждет отклика. Мы должны были вести диалог. И я подстроился почти эхом:
– Власть над тобой?..
– Да, теперь я, не чувствуя тебя рядом, автоматически начинаю передавать тебе ресурсы. Просто так, на всякий случай. А вдруг ты в беде! С мужчинами вечно случаются всякие беды!
– Экая вышла оказия! Эм… Что бы с этим поделать? – я картинно закатил глаза. – Очевидно, придется приблизиться и не расставаться. А, и еще выкинуть из головы всякую дурь! Здесь и сейчас, прямо за спиной угрозы никакой нет. Только если мы сами сделаем шаг в ее сторону. Но я обязательно возьму тебя с собой и даже вероломно прикроюсь. Только чтобы тебе было лучше.
Вот так вот взял и в обход тысячи экспериментов, что на меня совсем не похоже, плюхнул воду в кислоту и смотрю, что будет. К слову сказать, предсказуемо. Произошел взрыв.
Она вытянула губы, чтобы произнести первое слово, но только выпустила через них воздух. Потянула меня за волосы. А сократив разницу в росте, принялась, оправдывая все прозвища и ассоциации, терзать мой рот поцелуями, жадными, рваными, глубокими, точно добычу рвать. Сказать, что ее теневая сторона заводила, не сказать ничего!
Забываться с ней было легко и естественно, как дышать. Только ощутив структуру хлопкового белья, не идущего ни в какое сравнение с гладкостью кожи, почувствовав, что пальцы неумолимо там, где слишком горячо, понял: мы как дети. И не пристало двум взрослым людям тискаться по классам. Пусть даже и закрытым таким комплексом охранных чар, от которых любопытствующий ляжет горсткой пепла, не подлежащей восстановлению. Бываю я в малом неумерен и несдержан!
– Идем отсюда! Скорее…
Никогда еще мой баритон не звучал с такой раскатистой оттяжкой.
Таким образом, было сделано заключение, что предпринятые ею шаги по выказыванию простого доверия (простодушно-восторженные) привели к такому слиянию двух человек, которое у нас величают магическим браком. И ей пришлось признать – пунцовой от корней волос, – что есть-де у них такой обычай. Но только палочка, рожденная талантом второго в Европе величайшего мастера, пригодна для подобного слияния.
Сочтя окончательно, что мы птички Божьи, что я не кот, чтобы бродить и захаживать на женскую территорию, я прошелся в ритуальном танце ухаживания и пригласил к себе. Пообещал, что устелю ложе пухом с груди, благо таковой имелся, принесу указанное ею недостающее число камешков и веточек. А утром, само собой, она отведает моего кофе. После чего уже не вырвется.
Странный был день, но я не жалею ни об одном слове или действии. Оказывается, я мечтал делить постель с кем-то, у кого холодные ноги и весьма горячие неугомонные руки. С той, что, засыпая, не трудится использовать разницу в росте, а притыкает попу уютной мягкостью прямо в пах. Отчего спать ей приходится только через некоторое время.
А я, проваливаясь во тьму, остатками сознания понимаю, что не храплю, а так насвистываю, сжимая теплую, мягкую, непостижимую разумом в своей привлекательности ее грудь, которой самое место в моей ладони. И не понимаю уже, а на границе сна и яви она перебирает пальцы, ласково проводит по ним и снимает, перемещая ладонь чуть ниже. Неудобно, а я надеялся.
А утром я не пытался опередить ее в подъеме, просто рано встаю. Бок немного затек. Мы спали абсолютно неподвижно, чувствуя себя в этом тесном соприкосновении идеально. Будя ее, я скользнул по животу вниз и наткнулся на вязь ожогового следа. Моя тонкая душевная организация позволяет терпеть подобные несовершенства, увечья нанесенные намеренно. Иначе как я мог просить относиться со снисхождением к слишком большому количеству шрамов спереди, уже не украшающему? Да четырем таким шрамам на спине, которые всему остальному не равнялись, а превосходили.
Она проснулась и не мешала мне, чуть завалившись назад. Все остальное для ласки есть у кого угодно, а такие места приложения нежности – только у избранных «счастливцев». Мои пальцы плясали по тонкой вязи, что значительно сгладилась с момента первого знакомства с ее клеймом. Сигналы, достигающие мозга, рисовали отраженную картинку яркими вспышками багрового на обратной стороне век. Пока я не вычертил для себя все слово. Виденное тысячу раз, тысячу раз ненавистное, причиняющее ей боль. Я опомнился.
– Тебе не больно?
– Сейчас нет, – она призадумалась.
Я знал, читая невольно отголоски ее мыслей, ставших чуть более конкретными и назойливыми. Свои собственные были ой как далеки от плоти, от ее самочувствия, от утра вообще.
– Слово, знаешь… Я ведь его прочитал…
– Когда?! – она извернулась ужом.
– Только что. Это поразительно и так просто в тоже самое время. Оно поддается осмыслению только так. Только вслепую, задом наперед. И как бы это странно ни звучало, но твой отец был достаточно рассудочен, изображая его таким образом, что прочесть его мог только тот, кому ты доверишь себя полностью. Не просто с кем ляжешь, а кому подставишь беззащитную спину, кто станет и прикроет твой тыл. Не скажу, что это в корне меняет дело…
– Хватит! Не томи! Что там? – воскликнула она.
– Там написано «Зиккурат».
– О-о-о… – в ее голосе сквозила изрядная доля издевки.
– То есть ты не знаешь, о чем я! Чего и следовало ожидать. Не все складируют в памяти совершенно ненужные факты, мертвые языки и разработки чужих культур в поисках крупиц истинных знаний. Условно говоря, это вершина, место «соединения неба и земли». Восхождение к верхней точке храма символизирует великое просвещение, познание истины. Вот и думай теперь, отчего казалось всю дорогу, что познаешь истину.
– Познал? – она развернулась и смотрела прямо в глаза.
– А то…
Танец чертей, происходящий в глубине ее зрачка, а точнее на просторах, скрывающихся под ним, но открытых для практикующего легилимента, нравился мне сверх всякой меры. Оставалось только определить, что подразумевал наш папенька – психопат и убийца, калечащий любимое дитя, если я был столь же умен, сколь безумен, чтобы дойти до его послания. Я или кто-либо иной из числа так называемых «верных». Но что было точно и отразилось уже в моей мысли: он, безусловно, желал ей добра, тогда как Волдеморт желал лишь застолбить свое право держать нас в повиновении да использовать метку как средство связи.
========== Белые стихи ==========
А снег не знал и падал…
(Лидия Козлова «Снег кружится…»)
Сегодня ночью выпал снег. В подземельях нет окон, но я был уверен, что пасмурная серость последних дней рассыпалась и стала тонким белым покровом. Снега у нас выпадало совсем немного. Он часто таял, за зиму несколько раз.
Стыдновато признаваться, но виновата в моих метеопрогнозах старая травма.
Я встал и переступил аккуратно через спящую на животе Марийку. Иногда со мной случались странные затмения, и я проверял в очередной раз, что она спокойно спит рядом. Волосы, разметавшиеся по спине, по-кошачьи уютные лопатки. Она запуталась в покрывале. Поза на самом деле была довольно напряженной. Когда прикоснулся к спине, а потом и к голени, понял, что она замерзла.
Камин почти прогорел. Пришлось ворошить золу, кинуть пару поленьев. Колдовать не решился. Она достаточно остро реагировала на произведенные мной магические манипуляции. Мы настолько приблизились друг к другу, что наши показательные дуэли в классе обратились в парный танец. Иногда на них захаживали поглазеть другие преподаватели. Доли секунды для ответа. Действие и противодействие точно выверены. Теперь мы всегда знали, кто в итоге победит. Ну, а если не знали и забывались, то это вновь был я. И в этой стабильности было спокойствие и уверенность в завтрашнем дне.
На поленьях с легким треском расползались низенькие язычки пламени. Далее необходимо было проникнуть в гардероб и взять старенький шерстяной шарф, оставшийся еще со времен учебы. Любимый шарф в зеленую полоску. Время, когда можно было не беспокоиться о качестве одежды. Все выглядели примерно одинаково. Форма спасала от позора бедности.
Открыв дверь в гардеробную, призвал его мысленно, представляя, что шарф откликнется, как живое существо. Шерстяное полотно легло в руки, а за спиной раздался сонный голос:
– Сев, ты где?
И если начало было похоже на машинальное произнесение имени, то сам вопрос был наполнен паникой. А я ощутил немедленно, как снизу вверх, хватая клещами за горло, поднимается душная волна чужой силы. Мне остро не хватало такой возможности в жизни «до»!
Присев на край кровати молча, не комментируя ее паранойю – сам такой страдал, – получил с удовольствием объятие рук и ног. Время… оно играло на нашем поле…
– Что у тебя в руках?
– Шарф…
– Зачем? – чувствовалось, что она проснулась, и шарф применить не получится.
– На улице снег, – отвечал я вполне логично.
– Северус, спи! Ты явно ходишь во сне.
– Я могу ходить, думать и действовать одновременно со сном. У меня болит колено. Самый лучший барометр для определения снежной погоды. На дождь оно не реагирует.
– Почему? – она совсем проснулась.
Протерла глаза наслюнявленными пальцами, это было забавно и так по-детски. Взяла из моих рук шарфик и попыталась самостоятельно найти источник боли. А промахнуться было проблематично опять же по причине наличия шрама.
Не люблю ранения ног! Никогда не заживают до конца. Служат потом верой и правдой для определения погоды.
На ее лице отражался легкий стыд. Иногда Марийка стеснялась задавать вопросы, потому что они неизбежно влекли за собой ответную откровенность. Не мной заведенное правило. Но она пыталась таким образом достичь абсолютного равновесия.
Оба мы после опрометчивого шага установления непрерывной связи вкупе с энергообменом вынуждены были искать равновесие. Сопряжение желаний, интересов и настроений. Это тяжело, иногда провально, но так интересно…
Я рассказал ей, что подобная форма нападения была модной одно время. Быстро выводила противника из строя. Отвратительно и негуманно, как противопехотная мина. Действия, срисованные бессовестными магами с техник, применяемых на маггловских войнах. Также отрывание рук и ног вполне отвечало пожирательской эстетике. Это мракоборцы пытались в основном брать пленных, используя всевозможные способы обездвиживания. А наша клейменая братия делала больно и очень больно, калечила, пользуясь всяческими режущими проклятиями.
Именно потому, что мой аналитический ум во все времена сочетался со слишком длинным носом, одним из первых удачных и живучих проклятий моего изобретения была сектумсемпра. Одно слово, и уважение, даже почитание у меня в кармане. И вовсе не оттого, что я вообще могу запротоколировать свою мысль и сделать из нее магическую формулу, а оттого, чем она является.
Я выдал информацию, чувствуя, как она копошится в своей памяти. Но мне честно хватало простой заботы. Не хотелось почему-то слушать ни про первую любовь, ни про нечто курьезное или страшное. Вполне достаточно было для середины ночи нежного прикосновения к больному месту, мгновенно снимающего напряжение. Что ни говори, а именно Марийка была моим универсальным зельем ото всех болезней!
Как только последний виток шарфа был закреплен, я не удержался от смеха.
– Ну как? Все прошло? – она ответила робкой улыбкой. – Я обожаю твой смех! Чем бы он ни был вызван.
– Все просто. Я – классическая рухлядь! И у меня даже нет сил скрыть сей факт перед любимой женщиной.
– Северус, – она уселась, сложив ноги по-турецки, и подбоченилась, – ты выпрашиваешь комплименты с таким честным лицом!.. А у меня кончилось красноречие. Я только могу в очередной раз сказать, что люблю тебя!
– И в очередной раз ради этих слов я восстану из любого пепла!
– Ох, уж это видно невооруженным глазом…
Но когда плоти касается рот, неробко говоривший все эти слова… Надо ли что-то еще?.. Скажи мне все так. Спой мне. Выпей все яды. И на последнем слове, не сказанном мною тебе, замри, умирая.
Не каждый день, проведенный вместе, становился достоянием общественности. Все заинтересованные лица, умеющие складывать два плюс два, давно нас вычислили. И словно по волшебству перестали обращать внимание.
Снег выпал за неделю до Святочного бала, как нарочно создавая ощущение иного чуда. Чудес вокруг хватало. А так, чтобы поверить в неизбежную радость… В подарок под подушкой, словно в детстве, лучше атмосферы не придумаешь. Днем, после обеда, на пару минут выходили помокнуть. Смотрели, как пляшут легкие, прозрачные хлопья. Ловили их на шарф, перекочевавший с ноги на шею. Она сказала, что я трогательно выгляжу в символике родного факультета. В итоге, удостоверившись, что нас никто не видит, синхронно, как по команде, попытались поймать по снежинке на язык.
Я бы сказал, ничего не знаю вкуснее. Но я знал! Вкус и аромат надломленной медовой сливы, раскрытой передо мной в сочном бесстыдстве. Не оглядываясь по сторонам, прижал ее к стене, к шершавому многовековому камню, которому точно было все едино, и забрал принадлежащее мне. Понимая, что ногти срываю о монолит. И не приведет это ни к чему хорошему. У нас были пары после обеда. Занятия, на которых я смогу сосредоточиться половиной разума, а она – нет.
Свой подарок на Рождество я готовил. Сам себе, и никак иначе! Перед самым балом спросил без особой надежды, в чем она будет. Но ответ получил однозначный:
– В черном, – сказала моя ворона почти сурово.
Пришлось отпускать даму чистить перья. Сам я реанимировал очередной сюртук. Но для тех, кто понимает, это был довольно дорогой подарок от друга, из материала такого качества, что он искрился и сиял новогодним украшением сам по себе. Черная шелко-шерсть как маслянистая глубина нефтяного пятна. При всем прочем я должен оставаться тем монолитом, на котором держится львиная доля рвения студентов. И появись я в голубом камзоле, не знаю, что было бы. Рухнули б основы мироздания… Не меньше…
В шумном зале с потолка шел снег. А сосульки, наколдованные, свисающие с капителей пилястров и колонн, казались настолько натуральными, что стоять под ними было страшно. Хагрид притащил такую могучую ель, что ее вершина прорывала снежную мглу, и венчающую ее восьмиконечную звезду за снегом не было видно.
Впервые за многие годы могу сказать, что мне это нравилось. Нравились и были понятны попытки девушек произвести впечатление. Ведь раньше все казалось мишурой на елке по причине наличия единственного объекта, налепившего все великолепие сиреневых кружев не для тебя, а для кого-то другого. Ведь к четвертому курсу я как раз превратился в черную поганку, на которую не глядя наступили. Я не успел еще прийти к полному осознанию краха надежд. Мог только стоять в укромном уголке, зажевав угол воротника мантии вместе с прядью волос. Не было сил приблизиться и пригласить любимую на правах друга хотябы на один танец. Сейчас, когда я увидел свою женщину, закончились слова! Я готов был действовать!
Марийка вошла в зал через широко распахнутые двери. Ее волосы были подобраны в замысловатый узел на затылке, оплетенный множеством тонких кос. А платье… Она была бурей! Мглой сквозь которую не прорывается свет мерцающих звезд. Она не нуждалась в убогом сиянии Луны, поглощая своей чернотой.
Я не мастак описывать на словах платья женщин, не могу уделить этому занятию сколь-нибудь приличное время и внимание. Я видел множество изысканных нарядов Нарциссы. Встречал на своем пути частенько другую сестру из рода Блэк, чьи наряды, будучи зачастую серо-черными, имели слишком отчетливый след борделя. Такая же сумятица, как и в ее голове. Обитающие в Ордене не отличались бездной стиля.
Марийка с ног до головы была затянута в черный бархат. Черный плен скрывал руки по самые кончики пальцев. И она вновь была продолжением меня. Подумать можно с некоторой долей страха, что это она сидела в моей голове, а я не замечал. Не мог понять. Или наше слияние нигде не начиналось и не заканчивалось, как бесконечное скольжение по ленте Мебиуса. Сколько сравнений для того, что не раз воспето!
Стоило ей потеряно остановиться, как я сделал тот публичный шаг, что давно затевал. Я двинулся в ее сторону, загипнотизировав зал, с изрядной долей любопытства наблюдающий наш позор и триумф одновременно. Первая песня отгремела. Рукопожатие и рука на талии, прежде чем невидимый распорядитель грянул бесконечный венский вальс. Минуты, в которые существует только пара, в быстром вращении не замечающая ничего вокруг.
Когда вечер подошел к концу, мы просто вышли, направившись в сторону моих покоев. Марийка молчала всю дорогу. А у меня назревало много самых странных вопросов. Не знаю, почему мы не удосужились их обсудить. Одно из двух: либо не пытались усложнять себе жизнь, либо все было понятно без слов. Я поставил кофе вариться и уставился на сгусток мрака в кресле. Женщину, чья мимика потухла в самый неподходящий момент.
– Уходишь? Большие планы?
– Нет, Северус, нет! – она усмехнулась, когда не смогла встать с первой попытки.
Я подал руку, желая быть ближе. Следовало наконец-то высказать свою мысль. Отчего же стало страшно? Я ведь старательно замуровал в стены свои скелеты, обитавшие до сих пор в шкафу. Она ничего, почти ничего не знала о моем прошлом. И мой обновленный дом не мог сказать обо мне ни одного вразумительного слова, кроме как своей поганой дислокацией.
– Я приглашаю тебя к себе домой…
– Но разве здесь?..
– О, это место…
– И то, что я увижу…
– Нет!
Мы могли не тратиться на этот диалог, который каждый додумал в силу своей фантазии. А понял при этом только нам необходимым образом. Марийка просто привалилась к моему плечу, ожидая дальнейших действий. Я еще разлил кофе, являющийся воистину наркотиком в моем исполнении. Охладил его магией. Но на последнем, залпом сделанном глотке, расколотили кружки в камине, не сговариваясь. На счастье!
Любовь заставила вспомнить все детские суеверия. И на жизнь глянуть с детской непосредственностью. С надеждами и такой глубиной перспективы, как будто смотришь на все с высоченной горы. Это удивительно было дышать иным воздухом, находясь бок о бок с другими людьми, не ощущающими то же самое.
Она долго знакомилась с новой планировкой вместе со мной. До сих пор я получал только фото, высланные мне подрядчиком, и прохаживался, принюхиваясь, как волк. Последний раз я заставал домишко в тупике Прядильщиков на промежуточной стадии, принимая свою новую лабораторию. Проверяя, все ли отвечает стандартам безопасности, надежны ли вытяжки, сколько благословенного света проливается на столы. Не хотелось больше быть чародеем из детской сказки с засаленными патлами, склоняющимся над грязным котлом, обросшим паутиной, в тусклом свете масляной лампы.
Наконец, удовлетворив свое любопытство и найдя перемены не судьбоносными, но пристойными для нового качества жизни, я принялся за животрепещущий вопрос. Пройдясь вскользь по ее спине, молнию не нашел. Хохотнула, когда скользнул по швам на боках. Ощупал плечи, но вновь меня ждало разочарование, мешающееся с нетерпением. Ее ловушки работали блестяще. Намного увлекательней при всей солидности моих откровений.
– Как ты натягивала этот чертов скафандр?!
– Ищи. Нашедший получает все и сразу!
У платья были швы, а у нее – рельефы. Дюйм за дюймом раздражающей чувствительные пальцы материи. Я прошелся по подолу, стоя на коленях, для того, должно быть, чтобы найти откровение обуви, надетой на босу ногу. Но эта экзекуция говорила: порвать не легче, когда все и так твое. На грани отчаяния, готовый посулить все что угодно за ответ, я поднял ее руки и завел за голову.
В таком положении оставалось только уткнуться губами в ее прохладный лоб и вслепую ласкать сквозь удивительно мерзкую ткань, казавшуюся до этого совершенной и отвечающей своим задачам. Будь на ней шелк, она бы ощущала мои прикосновения, будто между нами нет преград. Почти ничего не соображая, наткнулся пальцем на нечто лишнее. Проведя между подушечками, во влажном пятне промокшей от волнения подмышки определил петельку. Адскую пыточную петельку, вздернувшую мои нервы на дыбе.
И только стоило потянуть за нее, как черное распалось на неравномерные куски. Скорлупка, кокон, скрывающий пленительное, совершенное существо. Она стояла обнаженная, по щиколотку в ворохе черного тряпья, будто восставая из пепла.
Скоро, очень скоро мы родимся заново и станем зваться, как захотим. Ведь план на самом деле был предельно четок и ясен. Я продумал все до мелочей. Даже если казалось, что мы безбожно тянем время, позволяя себе жить моментом.
========== Старо как мир ==========
Зимний плен не вечен. Сон растений сменился сокогоном. Просыпались всевозможные козявочки. На лужайках повсеместно проклюнулись первоцветы. Вот так и мы расцвели чешущимися пятнами на нервной почве и потекли ручьями весенних простуд. Виною тому были участившееся обсуждение венгерского движения да наш быт с прогулками.
Прогулки доставляли особенное удовольствие. На них, меся грязь, на радость мне и моему самолюбию Марийка постигала тонкости зельеварения. Ей нравилось, играя в ассоциации, запоминать бесконечный ряд латинских названий растений и животных. И ей было интересно. Она призналась честно, что в Гнезде особого внимания зельям не уделяли. Стремление к самообразованию было похвально во все времена. Конечно же, мне хотелось, чтобы она разделяла не только мою постель, но и мои интересы.
Именно весна была тем самым временем года, в которое должна была произойти судьбоносная встреча. Куда еще было тянуть? Всегда лучше нанести упредительный удар. Ближе к пасхальным каникулам я нехотя поделился планами. Если бы была возможность, сделал все сам. Преподнес в качестве сюрприза и ждал отклика. Каким он будет предполагать не стану. Возможно, я удостоюсь одного порицания. Марийка не была особенно скрытна, но она так и не сформировала своего отношения к отчиму после открывшихся обстоятельств.
Работать самостоятельно, не полагаясь на постороннюю помощь, плотно вошло в мою привычку. Лишние свидетели, лица, посвященные во все тонкости будущей операции, во все времена усложняли обстановку, и без того висящую часто на волоске. И я полагался на свое «обаяние». Сам себе полководец, сам и солдат…
– Так скоро? – на ее лице отчетливо читался испуг.
– Это медленно! – не согласился я.
– Северус…
Она избрала странное положение. Сидя на полу крепко обнимая мои ноги, сжимала совсем не нежно. Как будто пытаясь предотвратить поход немедленно. У меня не было ни единого способа вырваться из Хогвартса, чтобы попасть сразу в Венгрию. Так зачем было так нервничать?! Марийка положила подбородок на мои колени, подняла глаза и задрала нос. Я был готов пообещать все, что угодно.
– Боишься? – я задал глупый вопрос.
– Не совсем так… Я боюсь, конечно. Мне страшно, что ты убьешь его и нарушишь свои принципы. Ведь вы могли бы сражаться на равных. Вполне вероятно, что ты можешь быть сильнее. Когда я видела тебя настоящего, в нешуточном бою, не раз прощалась с жизнью.
– Нет уж! Убивать его я не стану. Если действия по моему плану не убьют его автоматически. А в нашем славном темномагическом союзе пусть все остается как есть! У каждого будут свои таланты.
Никогда прежде я не колол правдой глаза. Марийка насторожилась. Немедленно я почувствовал, как одеревенело ее тело. Сейчас же меня окатило горячей волной стыда. Никогда мне не было до такой степени стыдно. Ведь мои друзья были не меньшими грешниками, а я в мыслях не имел муссировать их грехи. Любимая женщина все равно была безупречна в моих глазах. А я заставил ее усомниться.
Я расслабился и сполз на пол, прочесывая ее волосы сквозь пальцы, убирая их назад. Теперь я стоял на коленях, но оставался выше. Приложился губами к темечку, ощущая нервную дрожь. Запрокинул голову безжалостно.
– Ты можешь делать все, что душе угодно. И я никогда не смогу осудить тебя по-настоящему. Потому что ты даешь мне единственное, чего я не перестаю желать. Я хочу быть любимым!
Она молчала сосредоточенно, глядя мне в лицо. К счастью, все эмоции были написаны в тонкой черточке меж нахмуренных бровей, которыми меня было не смутить. Ведь улыбка уже проглядывала, словно мартовское солнце сквозь тучки.
А поцелуи отныне были своеобразным катализатором моей жизни. То робкие и нежные, подаренные украдкой посреди дня, то властные и безжалостные, гордые, присваивающие, с которых начиналась ночь. На эту власть над собой я был готов. Готов стать уязвимым. И вздумай она меня предать, не поддержать и уйти на попятную, умирать будет не так страшно. Это будет невероятно легко, несмотря ни на какие страдания. Ведь я знал теперь время, вычеркнувшее многое из прошлой жизни. Пусть недолго, но я был любим. И она была честна со мной. Так же, как и сейчас.
Она была безжалостно честна, орудуя ловкими пальцами. Ведь задача расстегнуть двадцать семь маленьких пуговичек, застегнутых до самого ворота-стойки, подпирающего подбородок, не из легких. И не тогда, когда наэлектризованный воздух искрит разрядами. На последней она зарычала. И легче пера была отправлена на диван в гостиной.
Ее кожа источала самые разные оттенки одного запаха, объединенные доминирующей нотой, по которой я бы нашел ее вслепую безошибочно. Ох, не зря мне приписывают способность находить людей по запаху. Я и правда могу. Запах, источаемый ее телом без использования отдушек, был терпким, чуть кисловатым, возбуждающим.
Оказывается, у моего терпения были границы. Я не желал наслаждаться процессом обнажения. Это было не самым интересным в прелюдии. Она никогда не протестовала, относясь философски к дематериализации одежды. Ведь я учусь на собственных ошибках. А зельеварение как ничто другое учит истине, что повторение – мать учения.
Недели не прошло, а я знал, какими действиями заставить ее хохотать, если она устала и была излишне сосредоточена. А какими – тихо млеть в стремлении к слиянию, когда с губ срывается долгожданный нежный стон, как изысканная музыка.
А уж с собой договориться было проще простого. Я и не по таким банальным поводам договаривался со своим телом. Мое тело – храм, которым руковожу я. А проекция удовольствия, которое в этот момент получает любимая женщина, заменяла и компенсировала короткий миг собственного. Проще говоря, я не концентрировался на себе и получал нечто большее. Сопереживание!
Это после того, как почувствуешь ее удовлетворение, граничащее с изнеможением, можно было рушиться в пропасть темных инстинктов. Наши тела, настроенные тонко на одну частоту энергий, слишком правильно понимали друг друга, скручивая и топя в изнуряющей волне энергообмена, после которого остаешься не опустошенным, а обновленным. Родится тысяча новых мыслей. Любые действия легки. А как приятно после этого спится, ведь бессознательный разум странным образом сливается в одном сне на двоих.
У нее тонкие ключицы, довольно сильно выпирающие, и я начинаю с них мучительное скольжение по раскаленной шелковистой бронзе ее кожи. Приближаясь к груди, целуя темное рельефное пятнышко родинки на нежном участочке у самой подмышки, я чувствую себя младенцем, для которого в этом месте сосредоточен весь мир. Сминать их, прижимаясь носом, щеками, губами, беспорядочно, а опомнившись, втянуть возбужденный, сморщенный пик и рассосать его как следует, а за первым второй, распустившийся в предвкушении. Младенцы не дураки в этом плане.
Она истово выгибается навстречу, зная, что теперь далеко не все. Это не все, что я буду с восторгом вкушать. Широко ласкаю рельеф ребер, обвожу женственный мягкий живот. Его чувственная окружность все равно есть, несмотря на ее худощавую структуру с развитым мышечным каркасом. Прикосновения к длинному извитому шраму с некоторых пор доставляют странное удовольствие обоим. Его можно целовать и читать пальцами вновь и вновь, проникая в метафизику слова, существующую только для нас.
И лишь насладившись всем, что на поверхности, приступить к сокровенному. Сегодня за малодушие, попытку отказаться от очевидного я отверну ее от себя. Как бы это смешно ни звучало, но мы предпочитали находиться лицом к лицу всегда, жертвуя иными вариантами. И все же плоть вторична.
Считывать желание, наслаждаться откликом, следить за каждым искажением черт. Утомительное и своеобразное наслаждение никогда не жмуриться. В том и заключалось доверие.
От стыда и понимания у нее попа подрумянилась. Я сжал упругие булки, чуть развел и продолжил бичевание, прикоснувшись кончиком языка к соблазнительной звездочке ануса. Хотелось ли почувствовать, насколько плотно она сомкнется, принимая меня с противоестественного ракурса? Конечно, хотелось! Тем веселее было чувствовать, как гладкий сфинктер поддается на сущие миллиметры, а множество задетых нервных окончаний заставляют ее изумленно охнуть. Но больше от того, конечно, что я раздвигаю пальцами, сочащуюся скользким секретом плоть, созданную для воссоединения, и придирчиво скольжу по стенкам подушечками.
