Текст книги "Верное решение от Харди Квинса (СИ)"

Автор книги: Санёк О.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

   Сев на кровати, Харди теперь уже хорошо осмотрелся и убедился: корабль именно таков, каким его запомнил. Стар, мал и вряд ли соответствует тому высокому статусу Харди, про который ему рассказывает всяк, кому не лень.

   Впрочем, Харди как-то довелось лететь на корабле, на котором натурально водились крысы – размером с ладонь, и наглые. Они сожрали его ботинки, и он тогда ещё удивлялся – почему это только ботинки.

   Так что нынешний корабль был вполне ещё ничего: не гудел, не трясся, и никто не планировал его, Харди, тыкать в спину фазером и продавать, как какую-нибудь деликатесную терранскую осетрину.

   На койке рядом спал Джона, и во сне смотрелся более или менее здоровым и невредимым.

   А на стуле сидел несгибаемый и жаропрочный капитан Гарри Лефорт и на колене держал дешёвый информационный планшет, но в него не глядел, а глядел на Харди – и так внимательно, что складывалось впечатление, будто наблюдает он вот так все часы, что тот спал.

   – Неплохо бы и вам отдохнуть, – прокаркал Харди, клокоча от обиды на вселенскую несправедливость: подредактированный человеческий геном вовсе не обеспечивает Харди жаропрочностью и хладостойкостью, умением бегать по пустыне сутками и драться в джунглях с преступниками, как какую-нибудь телохранителя Лэни, а совершенно, по всей видимости, нередактированный геном капитана Гарри Лефорта позволяет тому даже не потеть, а спокойно переться через пекло, и ещё потом сидеть и наблюдать.

   – Моя работа, – пожал плечами Гарри, – предполагает круглосуточное наблюдение. Но у меня новости. От вашего брата. Он велит срочно и нигде не останавливаясь, не дожидаясь более приличного судна, лететь к нему на Бутангу. Политическая ситуация не из лучших. На вашего брата совершено покушение.

   – Чёрт. Чёрт-чёрт...

   – Он жив и здоров.

   Харди сжал кулаки и стал их разглядывать. Руки как руки, только неухоженные, с обломанными ногтями, мозолистые и загорелые. Руки его вполне устраивали, только представил: на них этак бросит взгляд леди Эдит. Эта старая леди всех во Вселенной переживёт и будет созерцать гибель миров, неодобрительно поджав губы. Ужасная женщина.

   А человеческая жизнь такая хрупкая, даже если у тебя в мозгах шунт виртуальной реальности, а в желудок встроен фильтр для защиты от любых ядов.

   – Как это произошло?

   – Мне тоже любопытно. – Отозвался Гарри. – Очень любопытно.

   И выражение его лица сделалось волчьим: на широком, простоватом лице это выражение смотрелось только слегка неуместно, а больше – жутко.

   Но потом кивнул и как ни в чём не бывало добавил:

   – Впрочем, сейчас моё задание связано с вашей безопасностью, а не с безопасностью вашего брата. Я полагаю, через двенадцать часов мы прибудем на Перигор, там нас ждёт более надёжный и скоростной транспорт. Через двадцать четыре часа, полагаю, мы окажемся на Бутанге. А сейчас, возможно, вам следовало бы продолжить отдых.

   И с самым незаинтересованным видом уткнулся в свой планшет. По всей видимости, никуда уходить он теперь намерен не был. Харди пожал плечами и лёг обратно: что ему ещё оставалось.

   ***

   Газ оказался обычным седативным из тех, с помощью которых прекращают вооруженные конфликты на планетах Фронтира. Но Микаэль чувствовал теперь себя ослом, и уязвленная его гордость твердила ему, что, де, стоит Акеле промахнуться раз, на другой его уже скидывают со скалы.

   Микаэль опустился в кресло и с благодарностью пригубил приготовленный заботливым Стэном чай.

   Лойс, собранная и, как всегда, эффективная, уточнила, выкладывая на стол перед ним ещё одну гору бумаг:

   – Пока служба безопасности разбирается с инцидентом, планируете ли вы оказать данному субъекту поддержку, к которой он вас так активно склоняет, сэр?

   – Переговоры? Переговоры с бандитом?

   Микаэль сжал кулаки и вдруг вспомнил, что у Харди такая привычка лет с трёх – сжимать кулаки. Тогда, в три года, кулачки его были размером с грецкий орех или около того. Но он их сжимал и стискивал зубы. И упрямо глядел из-под насупленных бровей. И тогда уж его было не переспорить и с места не сдвинуть, хоть мир рухни.

   – С бандитами, Лойс, переговоры вести – себе дороже. Понимаете ли, в современном обществе любой, кто желает что-либо получить, должен уметь договариваться. Мы живём в мире, где уже нельзя помахать дубинкой и тут же всё получить. На дубинку всегда найдется дубинка помощнее, а на ту – еще более мощная. В конце концов размахивание дубинками оказывается напрасной тратой ресурсов. Прискорбно, некоторые этого не понимают.

   – Разумеется, сэр. В таком случае, полагаю, я должна отдать распоряжение привлечь к вашей охране резервную группу, – сухо отозвалась Лойс. Она теперь жаловалась на неточности в своих кодировках и каскадные ошибки восприятия. Стэн же был мрачен и раздражён и пил уже десятую, кажется, кружку кофе.

   Микаэль ему искренне сочувствовал и предлагал взять выходной, но тот сурово буркнул что-то вроде «если сэр не берёт, то и Стэн не возьмёт.» И принялся поглощать кофе в чудовищных объёмах.

   Микаэль посмотрел на него, на слабый нимб Лойс у него над головой – и сделалось чуть легче.

   ***

   Харди снится сон, и он очень хорошо понимает, что это – ему снится. Ему даже не нужно себя щипать (как известно, во сне это ни у кого не выходит).

   Он сидит на берегу какой-то реки (она бурая, густая и очень неторопливая). Держит в руках глиняную табличку, а на табличке клинописью (вообще-то Харди клинопись не знает и не умеет читать – ни в какой из тысяч разновидностей):

   «Всё, что есть, и всё, что будет, и всё, что было перед тем – суть одно. Но это одно никому неведомо, поэтому всякий печален жить, ничего не понимая. Пойми и живи счастливо – или, не понимая, смирись и живи, по крайней мере не печалясь без нужды.»

   Харди хмурится – он-то как раз в этой жизни ничего не понимает, и во сне это непонимание его настолько тревожит, что в конце концов он усилием воли просыпается.

   Он по-прежнему на скверном кораблике, медленно ползущем мимо сияющих звезд, и кораблик такой маленький. А Харди и того меньше.

   Джона садится на своей койке и сонно сообщает:

   – Рой нужен, чтобы из маленького стать большим. И нам нужно взять Гарри в Рой. Потому что три – больше двух.

   Логично.

   ***

   Микаэль не успевает выспаться, потому что у него две «пояснительные записки» на миллион знаков в общей сложности, но к утру делается ясно: бедные маленькие радужные гуманоиды. Для их же блага в Содружество им пока вступать не следует. Это не означает, впрочем, что Микаэль будет голосовать против.

   У него болит голова. Такого вообще-то быть не должно, но Вселенная непознаваема.

   Он не опаздывает на заседание Президиума и даже вежлив (впрочем, вежливостью здесь никого не удивишь, даже старая подколодная змея леди Эдит вежлива настолько, что если и подсыплет яд в чей-то бокал, то потом обязательно принесёт извинения – не то чтобы прежде она была замечена в подсыпании яда в чужие бокалы; известно к тому же, что сама она как раз и принимает различные яды по утрам, чтобы сделаться... концентрированней; тем не менее – она обладательница права отлагательного вето, об этом не следует забывать; улыбаться ей – и как можно более дружелюбно!).

   Микаэль здоровается, здоровается и здоровается, а потом его аккуратно – и вежливо – берут под локоть и отводят в сторонку.

   Он не сразу даже соображает, что это Реджинальд, граф Суррей. А ведь с Реджи они еженедельно встречаются на поле для кибергольфа.

   Микаэль надавливает на переносицу и вежливо улыбается.

   Реджинальд улыбается в ответ и тихо, но с достаточной долей беспокойства в голосе (уж что-что, а проявлять достаточную долю беспокойства в голосе все здесь умеют), говорит:

   – Слышал, было покушение.

   Микаэль кивает – смысла отрицать он не видит. Все равно уже ходят слухи, и каменное молчание начальника охраны только утверждает всех во мнении. Мнение, правда, у каждого своё, но некоторые считают, что это у Микаэля конфликт с любовницей. Они психи. Они полагают, будто бы у Микаэля есть время на любовниц. Говорят, тиран прошлого, Наполеон, уделял своей жене три минуты в неделю – бедняжка едва успевала задрать юбку. Ну, на то они и тираны, чтобы всё успевать.

   А у нас демократия и парламентаризм. Мы не успеваем.

   – Но теперь всё в порядке? – уточняет старина Реджи, явно опечаленный отсутствием подробностей.

   – Расследование продолжается, – самым туманным образом отвечает Микаэль.

   Любопытство не то чтобы грех, скорее – первая добродетель политика, что вовсе не означает, будто становиться его объектом хоть кому-то приятно.

   Реджи отходит, вовсе не удовлетворенный. На Микаэля вежливо, аккуратно пялятся, и ему кажется, что кое-кто пялится слишком уж любопытно. Он делает заметку: приглядывать за леди Дианой, а насчёт сэра Танаки навести справки.

   Когда приходит время голосования, Микаэль голосует.

   Правда, в этот раз он, кажется, не слишком убедителен. Тем не менее, первый тур голосования за вступление в Содружество успешно пройден.

   ***

   Пока они шли по бескрайней посадочной полосе от одного корабля до другого, Гарри держался за левым плечом и был настолько сосредоточен, что, наверно, мог бы резать взглядом титановые обшивки лайнеров.

   Корабль, который «достоин и подобает», оказался роскошен до того, что Харди уже давно от такого отвык и ему сделалось неприятно.

   Это была не та роскошь, что на «Гиганте» – помпёзная и вычурная, на самой грани между приличием и безвкусицей. Нет, здесь у декораторов явно имелся вкус, тончайший, и всё вокруг было до того простым и приятным и радовало глаз, что Харди представлял себе многозначные цифры в счетах и огромные гонорары. Тут было даже настоящее дерево.

   Харди вежливо, коротко, без подобострастия поклонились и попросили проследовать в каюту. Джона шёл следом, и относительно Джоны были, вероятно, какие-то указания, но он замотал головой и вцепился в полу потрепанной куртки Харди. И пришлось кивнуть:

   – Он со мной.

   Гарри куда-то подевался, но перед тем, как исчезнуть, шепнул, что всё чисто. Харди надеялся, что тот отправился отдыхать.

   Харди же провели в большую, светлую гостиную, предложили чая и легкий ужин, «весь спектр услуг» и «приятных дам для бесед.» Знал Харди те беседы.

   Корабль принадлежал Федерации перевозчиков Шестого сектора, а Шестой сектор в основном заселен митани, в языке которых "беседа " и «секс» – это одно слово. Они даже деловые переговоры примерно так и ведут, как у них принято «беседовать.»

   Харди не был готов сегодня вечером беседовать. Тем более с теми, кому за это заплатят. У него есть принцип – никогда не покупать секс (ему самому, было дело, за секс заплатили, но он был тогда совсем молод, практически зелен, и жутко голоден). Он хотел спать. Он опустился в кресло, обитое натуральным шелком, а легкий ужин состоял, разумеется, из двенадцати блюд основной части и еще скольких-то десятков закусок.

   Однажды, к слову, ему пришлось варить свои кожаные ботинки, чтобы не умереть с голоду.

   Так что пять десятков маленьких мисочек и тарелочек уже не сокрушали его воображение.

   А, на приёмах Королевы он бывал тоже – там обычно от двухсот до трёхсот блюд.

   Харди по-прежнему чертовски хотел спать. Он, кстати, подозревал, что спать на самом деле хочет Джона.

   ***

   Микаэль решил, что перед сном ещё успеет прочитать докладную записку Лойс относительно ситуации в Пятнадцатом квадранте, потому что поступили новости, и новости были тревожны.

   Будто бы Нарьери и Нетоба хотят выйти из Содружества, но это было бы печально, поскольку именно там располагаются крупнейшие запасы палладия.

   И, разумеется, будут те, кто предложит применить меры принуждения...

   В дверь постучали, что означало – посетитель прошел через все посты охраны и был признан безобидным.

   Микаэль открыл дверь, на всякий случай всё же держа папку с докладом наперевес – умело примененная папка иной раз эффект производит поразительный.

   Впрочем, применять её не пришлось.

   На пороге стояла маленькая радужная женщина поразительной красоты – и Микаэль узнал в ней посла от той планеты в созвездии Водовоза. Той, что с непроизносимым названием. Фотография в ознакомительном профайле вовсе не давала представления о том, насколько она хороша на самом деле.

   – Здравствуй, – сказала она на правильном, формальном стандарте, изящно склонив маленькую головку.

   Микаэль кивнул, про себя особенно жалея, что, конечно, войдут в Содружество. А они такие маленькие и такие чертовски красивые.

   – Войдите, пожалуйста, присаживайтесь.

   Она была, верно, совершенно невесомая, потому что двигалась легко и беззвучно, будто вовсе не касаясь земли, только её многослойное, скромно-серое платье мягко прошелестело, когда опустилась в кресло.

   – Вы, – сказала, – брат того господина, который однажды приезжал изучать нашу культуру. По крайней мере, мне так было сообщено. Надеюсь, я не была введена в заблуждение?

   Микаэль, откровенно говоря, не был в курсе того, где во Вселенной успел за последние десять лет вытоптать свои следы братец. Он, господи боже, заботился о его благополучии, а не о том, с кем ещё он переспит. И уж тем более не понимал, причём здесь сейчас Харди.

   – Если вы имеете ввиду Алехандро Гарсиа, виконта Соммерсета, известного также как Харди Квинс, то да. Это мой брат.

   – Харди Квинс, – повторила женщина. – Да, он так себя называл. Могу я с ним поговорить?

   Микаэль заново и внимательно оглядел женщину:

   – Можно ли узнать, зачем?

   Женщина явственно засмущалась, сделавшись ещё более радужной.

   – Мне непонятна ваша культура. Я ехала сюда с намерением заключить дружественное соглашение, но... Я должна заботиться о своём народе. И теперь я вовсе не уверена, что соглашение принесёт нам пользу, а не вред. А ваш брат... он честный человек. Он поможет мне разобраться.

   Микаэль подумал, что Харди, верно, и с нею успел переспать.

   Тяжело вздохнул и кивнул:

   – Его нет сейчас на планете, но он прибудет через стандартные сутки. Я думаю, вашу встречу можно организовать.

   ***

   Харди возвращается домой – хотя теперь уже вовсе не ощущает Бутангу домом – рано утром по местному времени – и, стоя у окна в зале ожидания космодрома, видит бледное нежное небо, какое бывает здесь после дождя или снега. Ещё на взлетной полосе он успел вдохнуть воздуха Бутанги – того самого, который запах родины и вроде как должен быть слаще мёда и крепче виски.

   Но у Харди голова вовсе не закружилась. Когда-то давно Бутанга казалась ему огромной и непознаваемой, и он мечтал о том, что вот бы побывать на другом континенте или там слетать на какую-нибудь из лун, а о большем и не помышлял. Теперь Харди чувствовал, будто бы родная планета стесняет его, сдавливает, пытается втиснуть обратно в себя, хотя он не успел даже ещё добраться до фамильного особняка.

   Он подумал: там ведь старый штат прислуги уже давно сменился, а новых он никого не знает. И будут называть сэром, и будут подавать пальто.

   И нужно привести себя в порядок и что-нибудь сделать с руками, удалить мозоли – а ведь это заслуженные, натруженные мозоли, и ногти он в последние годы или срезал под мясо, или даже иной раз обгрызал.

   Ему теперь не нравится Бутанга и не нравится дом его детства, и он бы, может, забронировал номер в гостинице, но – все эти покушения, да и не поймут. И пойдут опять слухи о том, что он не ладит с родным братом, что у них конфликт из-за наследства – ну и прочая дребедень.

   Деньги, конечно, штука хорошая, и у Харди их достаточно осталось от матери и кое-что из гарантированной отцовской доли. Обделен он только титулами. Но собачиться из-за приставки к имени? Они с ума здесь посходили.

   Харди понял: он не хочет ни на день возвращаться в эту тяжелую, усталую атмосферу медленного, плетущего козни, застарелого сумасшествия.

   Тяжелый воздух политики, старых денег, очень старых родов под благосклонным взглядом почти восьмисотлетней Королевы...

   Харди терпеть не мог дом и всё, что с ним связано.

   Но он встряхнулся, старательно улыбнулся и сказал то ли насупленному Джоне, то ли настороженному Гарри:

   – Будет весело.

   И Гарри буркнул что-то вроде "знаю я ваше местное «весело».

   ***

   Энненили возвратилась в свои покои.

   Устало сняла формальные тяжёлые, оттягивающие мочки ушей серьги. Сбросила предписанное вечерним церемониалом платье.

   Опустилась в приготовленную ванну, пахнущую сладкими и пряными местными маслами.

   Почему-то никто здесь не может ни запомнить, ни выговорить её имени.

   Будто бы ей легко было заучивать «Ми-каэ-ли граф Ан-г-лси, герцог Сол-с-бери»

   Будто бы ей здесь вообще легко.

   Когда она отправлялась в эту поездку, она думала: знаешь одного терранца – знаешь всех. И тот терранец, которого она знала, ей нравился. Имя у него было простое – «Хар-ди Квинс.» И сам он был простой, но приятный, и совсем не давящий и не искусственный, как здешние терранцы. С Харди Квинсом она подписала бы любой договор.

   Она смотрела его руку, и по руке было понятно, что он честный человек, пусть и инопланетник. У него ладони были большие, намного больше ладоней мужчин её планеты, и шершавые, грубые, какие бывают у крестьян, но гораздо более бережные. Этими руками Харди Квинс очень нежно её гладил, и Энненили его хорошо тогда поняла, искренне.

   И вот теперь она оказалась в этом чужом мире, среди людей, руки которых при пожатии оказывались слишком гладкими, слишком ровными, часто – холодными и небрежными. Её отправили на эту далекую планету потому, что она вроде бы лучше всех должна была понять терранцев, поскольку как-то ей случилось полюбить одного из них. И вот она прилетела – и не понимала совершенно, никого. В них всех не было ни капли любви. Или она её не чувствовала.

   У них ведь красивая планета.

   Так почему же они так мало смотрят по сторонам и так мало чувствуют?

   ***

   Прибавилось народу – взяли в плотное кольцо и так, обступив со всех сторон, провели к кару, и все сурово зыркали по сторонам, и слишком уж ждали, когда наконец Харди придут убивать. Им, очевидно, было скучно и хотелось развлечений.

   Но особняк, вот удивительно, был совершенно прежним, его, кажется, даже не белили ни разу со времен, когда Харди его покинул. Это было старое здание, тридцатых годов позапрошлого века, этакое надменное родовое гнездо. Два века назад строили так, будто бы внезапно случится большая война или хотя бы революция – и потому окна были прорезаны совсем узкие и только на верхних этажах, а сами стены – толстые и со свинцовой сердцевиной на случай атомной атаки. А под особняком, знал Харди, почти сто пятьдесят метров темноты освинцованного саркофага, чтобы в случае чего там, внизу, пережидать ужасы, в которые два века назад все, кажется, верили как во что-то, чьё явление – только лишь вопрос времени: будто бы они уже буквально на пороге. В детстве, лежа ночами, Харди представлял, как однажды дом придёт в движением, заскрипит, загремит, завздыхает и плавно опустится в чёрную непроглядную глубину.

   Харди вошёл – и стало мрачно, но надёжно. Он покосился на охрану за спиной – на лице у женщины средних лет, суровой, словно бы ни разу в жизни не улыбавшейся, отразилось облегчение. Им, конечно, тут должно нравится. Тихо и безопасно, как в склепе.

   – Дом, – сказал он, – Милый дом.

   – Добро пожаловать, мистер Харди, – отозвался дом голосом мэтра Джимса, и старик показался из коридора.

   – О, – только и ответил Харди, прежде чем его крепко обняли.

   А он-то думал, что мэтр уже давно ушёл на покой. Он казался Харди необычайно старым еще в те времена, когда Харди только-только учился писать и читать (но, поскольку совести у Харди тогда ещё не было ни капли, старость мэтра Джимса вовсе не спасала того от лягушек в кастрюлях и дождевых червей в чайных чашках).

   И вот же.

   Харди бы, может, даже прослезился, но в спину пялился суровый Гарри, и еще эта суровая женщина, и Джоне здесь явственно не нравилось.

   – Комнаты для вас и вашего спутника уже ожидают. Вам я велел приготовить ваши бывшие, а молодой господин может занять гостевые на втором этаже. Господин Микаэль велел передать, что будет к вечеру. А пока что позвольте вашу куртку и... Завтрак я велел подавать в малой столовой.

   Джимс продолжал говорить, как он рад, и что персонал нынче уже не тот, но повар превосходен, и как Харди возмужал, и как здорово, что он жив, как Джимс о нём думал и волновался... Харди толком не вслушивался. Харди всё вспоминал о дождевых червях в чайных чашках и лягушках в кастрюлях.

   – Я вовсе не рад вернуться и надеюсь, что долго не задержусь, – сказал он Джимсу, перебивая на полуслове. – Но рад, что ты ещё здесь.

   – Разумеется, мистер Харди, – отозвался Джимс. – Никому не нравится жить среди освинцованных стен. А птенцы из гнёзд или вылетают, или умирают от голода. Так?

   Тут Джона громко хмыкнул. Дескать, про завтрак разговаривать было бы куда интересней.

   ***

   Микаэль выкроил (Лойс ему выкроила) в своем плотном расписании целых два часа. Решительно отодвинул в сторону бумажные папки и кучу кремнедисков и велел Стэну на все запросы отвечать, что занят и вне зоны доступа. Он не любил особняк и в последние годы редко там бывал. Но вот что – особняк был безопасен. Особняк был этакой крепостью в самом средневековом смысле слова, а состояли на службе там люди проверенные – прежде всего временем. Хотели бы предать – сделали бы это давным-давно.

   Но это не значило, что самому Микаэлю особняк нравился хоть сколько-то.

   В нём, в конце концов, умерла мать. Родился Харди, но мать – умерла. И, в отличие от Харди, Микаэль мать помнил.

   И вот теперь он смотрел на младшего брата, а тот – на него. И Микаэль видел, что Харди видит: Микаэль устал и выглядит не лучшим образом, и весь выпитый в последние пять лет кофе был лишним. Но сам Микаэль видел: Харди переменился. Читать отчеты о его похождениях – одно. А другое – пять лет ведь не виделись. В последний раз, пять лет назад, у Харди была еще в лице миловидная детская округлость, пусть и уже едва заметным намёком, почти исчезнувшая. Остались острые углы, а сам он вроде бы сделался слегка шире в плечах, но по-прежнему оставался довольно худым, только теперь в этой худобе было больше жилистости и крепости, и, конечно, упрямства.

   Микаэль растерянно улыбнулся и распахнул объятия. В конце концов, с возрастом люди перестают быть остолопами, хотя бы отчасти.

   – Ну, привет, – сказал.

   За плечом у Харди обнаружился белесый, бледный мальчишка лет, может, пятнадцати или шестнадцати, и Микаэль догадался, что вот он, знаменитый многократно упомянутый в отчетах и неизвестно откуда взявшийся телепат.

   – Ты нас с твоим новым другом познакомишь?..

   Спросил, но, видимо, новый друг братца насчёт вежливости и умения производить первое впечатление осведомлен был мало: Микаэль успел почувствовать, как в него беззастенчиво вламываются, но сказать больше ничего не успел. Дальше он начал видеть себя чужими глазами – и как на ладони. Не сказать, чтобы это было приятно. Никому не приятно самого себя видеть вот так вот честно и откровенно, совершенно без симпатии.

   Микаэль сколько угодно мог себе говорить, что, де, не образец добродетели, но от него, к счастью, никто и не требует. А вот взяли – перед ним самим его самого и перетрясли.

   Мда. Неприятно.

   А потом отпустили, хмыкнули, развернулись и ушли.

   – Занимательный взгляд, – пересохшими голосом пробормотал Микаэль.

   Харди непонимающе поднял бровь.

   – На меня самого, – пояснил Микаэль. – Интересного друга ты себе нашёл.

   Что ж.

   – И, кстати, тебе привет от посла системы планет из созвездия Водолея. Насколько я понимаю, ты имел с ней довольно плотное знакомство года приблизительно четыре назад.

   Харди нахмурился. Микаэль смотрел на него со значением, но Харди, по всей видимости, в упор не понимал. Иногда он был поразительным тугодумом.

   – Ты очень легко относишься к сексу, – сжалился наконец Микаэль.

   – Это потому что я всем нравлюсь. А секс – это всего лишь секс.

   – Кроме тех, кто пытается тебя убить, да, всем нравишься. Только не всегда те, с кем ты спишь, относятся к сексу так же легко, как и ты.

   – И я никогда никому ничего не обещал. Никого не просил себя любить.

   – О. Если бы для возникновения... всякого рода чувств нужны были просьбы.

   ***

   Когда бог создавал людей, он создавал их с любовью.

   Энненили верит в бога, разумеется, и верит тому, что написано в священных текстах, но обрядов она не соблюдает – ни утренней молитвы, ни вечернего возжигания огня. И только одно она делает регулярно, каждую ночь перед тем, как отойти ко сну – благодарит. Она, верит, тоже была создана с любовью, как и все другие люди, но вот в последнее время ей очень сложно говорить богу спасибо, потому что, по всей видимости, она улетела так далеко, что со своим богом потеряла связь, а чужих богов не знает.

   Она укладывается в кровать – здесь они непривычные, слишком высокие, и это кажется ей своеобразной гордыней: её народ спит как можно ближе к земле, потому что земля объединяет и уравнивает всех: все в неё уходят в конце концов. А здесь вроде как ты не на земле, теряешь её под собой, и слишком близок край.

   Она легла и попробовала найти в голове то искреннее место, которое было в ней отведено для благодарности. И долго лежала. Потом пискнул местный прибор связи, и отвлеклась. Прочла: «Завтра до полудня встреча, о которой вы просили, может состояться. Укажите только точное время и место.»

   Она замерла, задержала дыхание, а потом смело написала: «Как можно раньше в рамках ваших традиционных приличий, в моих апартаментах, если это не противоречит установленному протоколу.»

   И долго ждала ответа.

   Ответ пришёл: «Замечательно. В таком случае, в районе десяти часов утра по стандартному времени.»

   Она по-прежнему не знала, как ей сегодня благодарить бога – и за что, хотя бога благодарят не «за что», а просто потому, что он есть и готов продолжать быть рядом всегда.

   ***

   Через два часа Микаэль возвращается к работе в своём функциональном и приятном во всех смыслах кабинете (в котором он бы и умер, если бы тот газ был не седативным, а отравляющим).

   Его встречает Стэн, и вид у него почти ликующий.

   – Новости от службы охраны, сэр, – сообщает он. – Вам направлено письмо.

   Микаэль читает: «Спешим сообщить, что преступная группировка, ответственная за совершенное в отношении Вас противоправное деяние, установлена и обезврежена, к ней применены меры уголовной ответственности. Несмотря на то, что заказчик на настоящий момент находится вне зоны компетенции Службы охраны правопорядка, имеются основания полагать, что непосредственная угроза Вашей жизни на настоящий момент отсутствует. С уважением...»

   Микаэль задумчиво закрывает письмо и хочет с облегчением выдохнуть, но не выдыхает. Никаких переговоров с бандитами, разумеется, вестись не может, а тендер, в котором этот конкретный бандит планировал принять участие через подставных лиц, уже должен был начаться.

   Поглядел на часы: и завершиться, кстати, тоже.

   Микаэль решает, что все-таки выдохнет с некоторым облегчением, но без охраны братца, конечно, не оставит. Лефорт хорошо себя показал. Впрочем, этот человек показывает себя хорошо вот уже тридцать лет.

   ***

   Вечером явился капитан Лефорт, деликатно постучал в кабинет – старый кабинет Харди, который, как и все остальные комнаты в особняке, он уже не ощущал своим.

   Выглядел Гарри отдохнувшим и до зависти полным сил. Может, он на самом деле киборг?

   – Прошу прощения, – сказал. – Я имел разговор с вашим братом.

   Я тоже, хотел было ответить Харди, но лишь поднял бровь.

   – Он желает продлить мой контракт в качестве вашего личного телохранителя.

   Харди не то чтобы удивился. Но... может, стал самую малость раздражён. Мик назойлив, как...

   – Я решил уточнить у вас, желаете ли вы, чтобы контракт был продлён.

   О, ну хоть кто-то догадался спросить.

   – Я скоро покину планету. Отправлюсь на какие-нибудь задворки. Это вам будет совершенно неинтересно и, наверно, отвратительно скажется на карьере. К тому же не могу обещать, что смогу соблюдать ваши трудовые права. Ну, знаете, есть же всякие там кодексы и нормативы по охране труда.

   Гарри усмехнулся.

   – Вы мне понравились. Думаю, с вами было бы интересно работать. К тому же немного устал от столицы и соблюдения моих трудовых прав, знаете ли. И потом, вы ведь не видели, какая сумма прописана в контракте.

   Харди ещё подумал:

   – Я десять лет обходился без телохранителей. Ну, почти.

   Гарри терпеливо ждал.

   – И что, сумма значительна?

   – Весьма.

   – У вас есть семья? Может, дети? Кто-то, ради кого вы готовы за эту сумму работать?

   Гарри покачал головой.

   – Не довелось пока завести. Впрочем, я не отчаиваюсь.

   Харди ещё подумал: Гарри ему нравился. Гарри нравился Джоне (в отличие от Мика, который Джоне совершенно не понравился, ха!).

   – Ладно.

   На том и порешили.

   Гарри, прищёлкнув каблуками, кабинет покинул, а Харди остался, отчаянно жалея, что потерял джиппер со всеми несохраненными в виртуальных хранилищах заметками за последние месяцы. И думая о женщине, с которой ему довелось повстречаться четыре года назад. Он вспомнил её и без фотографии в справочном файле. Спасибо, конечно, Мику за заботу, но он пока ещё в своём уме и достаточной твёрдой памяти.

   ***

   Она надевает утреннее платье. Оно яркое, солнечное, воздушное, и жизнерадостное, и многослойное – и сама себе напоминает себе фрукт леммо, который обернут тысячей лепестков. Это фрукт не столько сладкий, сколько терпкий.

   Она зачёсывает волосы высоко, как требует традиция утренних бесед, а из украшений в такое время суток позволительны только тонкие медные браслеты. Они позвякивают, пока она нетерпеливо прогуливается по покоям, от скуки снова разглядывая все эти иноземные безделушки, трогая некоторые, чтобы лучше понять, зачем они и для чего.

   Всё равно не понимает. Она с досадой поглядывает на часы, но гость пунктуален – он входит ровно в десять, ни минутой раньше или позже.

   Сперва она смотрит на Харди Квинса, едва выдавив «здравствуй», а потом только замечает его спутника, которого вообще-то трудно не замечать. Он огромен. Огромнее Харди, который и так-то на голову выше любого из известных Энненили мужчин. Спутник Харди вообще больше напоминает какое-то дикое лесное животное, настолько он кажется Энненили страшным.