Текст книги "Верное решение от Харди Квинса (СИ)"

Автор книги: Санёк О.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

   Тут Джона хмыкнул с солидной долей недоверия, динамики перестали транслировать приятное журчание водяного оркестра, а вместо этого пощелкали и чуточку похрипели, и Харди было подумал, что это ещё какой-нибудь диковинный оркестр, но тут потребовали:

   – В связи с технической проблемой системы жизнеобеспечения в рекреационной зоне корабля просим пассажиров покинуть ресторан и немедленно пройти в свои каюты. Приносим извинения за доставленные неудобства. Обед будет подан непосредственно в номера по требованию.

   И началась некоторая паника.

   Харди не паниковал – у него имелся свой собственный эвакуационный бот. Он с интересом наблюдал за тем, как паникуют другие.

   Так вот, фелиниды Тэй и Лэй не паниковали тоже. Они тоже с интересом наблюдали.

   ***

   Не было никакой проблемы системы жизнеобеспечения.

   Харди это с самого начала знал, а потом какой-то испуганный официантишка, весь из себя зеленый то ли по расовой необходимости, то ли с непритворного испугу, подталкивал Харди к двери номера, а Джона требовал, чтобы вот его не трогали.

   – Скорее, сэр, скорее, очень опасно.

   Харди ввалился в номер и приник спиной к запертой (снаружи!) двери.

   Подергал для верности ручку – нет, не отпиралась. Заблокирована. Ручки здесь были старинные, витые и латунные, а внутри-то все равно электронная начинка, но у Харди имелась универсальная ключ-карта. Впрочем, не было смысла.

   Харди-то всё понял, а Джона только подтвердил:

   – Все врут. Они врут. Но боятся по-настоящему.

   – Да, да. Врут. Я только не понимаю, чего им нужно.

   И отправился за свой шикарный стол, достойный монографии.

   А Джона принялся слоняться по комнатам и ныть, что хочет в свой яблоневый сад или хотя бы «в красные фонари.»

   – Что там, в Фонарях-то? – рассеянно уточнил Харди, никак не приступая к статье, совершенно не способный от постоянного слоняния сосредоточиться.

   – Все занимаются чем на самом деле хотят. Из песка что-нибудь строят. Или фигурки из пластика лепят. Или трахаются. Но только если на самом деле хотят. Там есть мороженое.

   – О. Круто.

   Харди думал вот о чём: там, за дверями номера, сейчас что-то вершится. Может, даже не только глобальное, но и почти историческое. Но вот что? Харди страстно желал принять участие (в исследовательских целях), и запертая дверь его весьма удручала. Он не сомневался: откроет ее – и получит по голове тяжелым.

   По крайней мере, обычно по морде или по голове получают самые резвые и любопытные. Настоящие исследователи медленны, мудры и осторожны.

   Исследователи похожи на политиков, только политики врут, а исследователи врать не могут – им это неприятно.

   Майкрофт Холмс, который Микаэль, граф Англси

   У Харди Квинса есть старший брат, он граф. Граф – это черта характера и свойство личности, он даже в детстве в пеленки не ссал, а делал соответствующие политические вложения.

   И когда в третьем классе внезапно оказался замешан в некрасивом, но очень занимательном детском баловстве, с достоинством сообщил, что того требовала обстановка. Слово «политическая» не прозвучало, но невысказанным повисло в воздухе. Харди же тоже был в те времена много в чём замешан, и тоже весьма занимательном, но он это всё творил не заради карьеры, а удовольствия для.

   Притом Микаэля нельзя было назвать лицемером, и даже не потому, что он искренне верил в то, что делал, и вёл себя соответственно. Просто оно... соответствовало его натуре.

   Однажды Харди забрался на дерево – высоко-высоко. Он собирался если и не достать до неба, то понюхать какое-нибудь низко пасущееся облако, потому что дерево, на которое Харди взобрался, называлось «нубес-де-трегадо-арболес», то есть «дерево, скребущее облака.»

   И вот Харди взобрался и махал руками, чтобы эти облака поскрести, а Микаэль стоял, задрав голову, далеко внизу и очень вежливо, уважительно объяснял Харди его заблуждение срывающимся испуганным голосом.

   Харди махал руками так активно, что свалился (повезло, что не на Микаэля). И рука его вывернулась под немыслимым углом. И пока Харди смотрел на неё в ужасе, еще толком не чуя боли, Микаэль ему говорил, что всё устроит, и никто не узнает, что Харди взлез на дерево. А упасть неудачно он где угодно ведь мог.

   Майкрофт Холмс как есть. Старший братец.

   ***

   Джона никак не может успокоиться. Ходит и ходит. И ходит, и ходит.

   И у Харди от этого мотыляния начинает слегка позвякивать в голове, а еще его это несколько раздражает.

   – Почитай книжку. Или посмотри фильм. Можешь посмотреть фильм про луну-алмаз, мимо которой мы вот-вот пролетим. Наверно, очень интересно. Послушай, все будет хорошо. В крайнем случае я придумаю, как нам пробраться на наш бот и слинять отсюда. Не нужно бояться, выберемся.

   – Я не боюсь. Они все боятся. Мне это не нравится.

   Ах, так вот что это такое.

   Харди да, тоже не нравится, когда все боятся. И, если уж по существу: сумеет ли он бежать, если остальным пяти тысячам человек будет грозить какая-то реальная или даже совсем смертельная опасность? Он обычно как-то не очень-то умеет убегать, когда другие убежать не способны.

   Тогда Харди вздыхает, тяжело глядит на страницу недописанного текста и говорит:

   – Хорошо, я погляжу. Может, что и прояснится.

   Он учился в очень хорошей школе, а потом – в неплохом университете. Он вообще-то гуманитарий, но что-то простое, вроде взлома внутрикорабельной локальной сети, произвести может. Он ведь не совсем идиот.

   – Но только, ради всех вселенских богов, сядь и не мельтеши, хорошо?

   ***

   На планете Дилли-Далли, названной так по результатам конкурса на лучшее имя для планеты (победила на конкурсе некая шестилетняя Луиса Иванова, переселенка со Спаниш) в основном добывают родиевую руду, и это единственное ценное, что на этой планете имеется.

   Не считая светлячков. Светлячки здесь – крупные, размером с кулак взрослого человека, и если приглядеться, то довольно противные – у них тощие суставчатые и мохнатые лапы, тараканьи усы и вылупленные фасеточные глаза. Они, если приглядеться, вызывают брезгливость и, у некоторых, даже и омерзение.

   Но в темноте они сияют голубыми, зелеными, желтыми лампочками. Они не обладают разумом в общепринятом смысле, но они создают музыку и танец. Никто так и не понял, в чём биологический смысл этого творчества, потому что танцуют и поют они вне зависимости от периодов спаривания, не привлекают к себе брачных партнеров, не охотятся таким образом и не отпугивают хищников. Так уж вышло, что никакие хищники светлячками не интересуются.

   Светлячки просто сияют, выделывают в воздухе сложные па и, потрясая своими лапками, создают вибрирующие, глубокие и плавные менуэты, вальсы, иногда даже – фокстроты и некоторые намеки на классический терранский джаз. Зачем?

   Ну, теперь уже решили – им просто нравится. Из любви к искусству, следовательно.

   А еще у переселенцев есть легенда, что светлячки поют над головами людей, предназначенных друг другу судьбой.

   ***

   Харди сидел, уставившись в экран.

   Там, понимаете, было написано... Ну, это была формула. Очень громоздкая.

   Это была очень большая и сложная формула.

   Не то чтобы Харди особенно разбирался в каких-либо формулах кроме тех, которые нужны были для определения репрезентативности выборки, но конкретно эта выглядела громоздкой.

   Тогда он сдался – и спросил в Глобалке. Серьёзно: те, кто захватил и что-то делал с кораблем, вызывал у Харди обоснованные сомнения в своей компетентности в области угона кораблей; на месте этих субъектов Харди первым делом обрезал бы доступ в Глобальную сеть. Глобалка, на этот раз не выразив мнения относительно вкусов Харди, сообщила, что это стандартное уравнение расчёта импульса для изменения орбиты спутника.

   Харди думал целую минуту.

   А потом начал смеяться – и смеялся до того, что уже не мог дышать.

   Джона обеспокоенно на него глядел.

   – Они! – вскричал Харди. – Они! Они вознамерились угнать этот двадцатикилометровый алмаз. Они!

   И взял у Джоны стакан сока, и чуть не захлебнулся, никак не в силах успокоиться.

   – Они... они придурки. Но гении. Но придурки. Понимаешь, эта луна – такой же спутник, как и прочие. И если можно менять орбиты спутников, то почему бы не угнать эту штуку? Должно быть, космический лайнер такого размера как раз и сумеет сдвинуть...

   И снова уставился на формулу.

   И чуть не впервые в жизни пожалел, что не проходил продвинутых курсов пилотирования, а ограничился уровнем уверенного пользователя. Его знаний не хватало для того, чтобы определить, насколько опасна штука, которую собираются провернуть эти безумцы, для пассажиров.

   Не должна быть очень опасна. Иначе какой смысл. Это, выходит, нужно прилуниться, закрепиться на поверхности и направить маневровые двигатели перпендикулярно орбите?

   Никто не должен пострадать...

   Харди подумал: ну, вроде бы никто не должен пострадать. Но что, если? Ведь обычно не по плану идёт что-то чрезвычайно безопасное.

   Что-то, что казалось таким простым.

   Как, например, заселение планеты из Созвездия Волосы Вероники.

   ***

   Звездная система П12 из созвездия Волосы Вероники казалась идеальной для занесения на неё жизни. В звездной системе имелись три звезды, находившиеся в достаточно простом и надёжном балансе, во всех трёх планетарных системах хорошие, широкие зоны обитаемости для возможного терраформирования...

   И совершенно пустые планеты с атмосферами, не слишком богатыми кислородом, но вполне себе достаточными для защиты от космической радиации. И вода, в которой никто так и не завелся, небеса, в которых не летали даже мельчайшие бактерии, кремнистые почвы, в которых не водились даже простейшие кольчатые черви. В соответствии межгалактическими нормами для заселения этих планет процедуру согласования проводить необходимости не было: нет жизни – нет бумажной волокиты.

   К тому же, планетами не заинтересовались ни силикоиды, ни пироиды, ни белковые негуманоидного типа – все они предпочитают места погорячее.

   Люди ринулись в новые земли с полным комплектом для терраформирования – сюда шли целые ковчеги с эмбрионами всех известных науке видов животных, признанных полезными или более или менее ценными в культурном смысле. Транспортировались семена важнейших растительных культур с сопроводительными планами постепенного выстраивания биогеоценоза. Имелись вполне жизнеспособные планы насыщения пока ещё безжизненной атмосферы. По оценкам самых смелых исследователей требовалось каких-то триста лет, чтобы превратить планеты если не в рай, то что-то довольно близкое.

   А пока что распахивались купола первых городов, и полные энтузиазма, уставшие от перенаселенности родиной планеты, измотанные долгим перелётом люди с восторгом принялись обживаться. Шла Первая волна Переселений.

   Через полгода приблизительно переселенцам начали сниться сны. В этих снах было страшно. Сны были разными, люди были разными тоже. А потом, проснувшись поутру, обнаруживали себя поседевшими от ужаса. И боялись спать. И сходили с ума. И рыдали, просились обратно. Требовали погружения в анабиоз, в котором, как известно, сны не снятся. Резали вены. Пили таблетки горстями.

   Колонизация прекратилась. Те, кто пережил кошмары и суицидальные фантазии, возвратились на Терру и прошли программы длительной реабилитации. И, вероятно, постарались сделать вид, что никуда не летали.

   Теперь же по планетам бродят потомки тех когда-то завезенных тигров и коров – одинаково свирепые и несчастные, но приспособившиеся к слабой кислородной атмосфере.

   Они, наверно, просто не мешают настоящим жителям планеты – тем, которых нельзя пощупать и с которыми очень сложно договориться. Призраки, они всё-таки существуют. Просто... ну, люди как-то не ожидали встретить их в космосе.

   ***

   Харди любопытно: в сговоре ли капитан корабля с преступниками. Капитан, насколько Харди помнит, лысый, круглый, голубоватый и вечно улыбающийся гуманоид, который уверял, что для него большая честь и он рад.

   Харди, раз уж все равно взломал локальную сеть, находит его в списке адресатов почтового клиента и пишет ему сообщение.

   Что-то вроде «привет, тут вроде как ваш корабль угнали, вы в курсе?»

   И капитан, который в курсе, отвечает:

   «Кто вы, лях бы вас драл? Я заперт у себя в каюте. Разумеется, я в курсе. Я успел оповестить межгалактическую полицию, но, господи, никто не станет стрелять по космическому лайнеру с десятью тысячами пассажиров. Они, я думаю, наблюдают со стороны. Если вообще успели добраться. До ближайшей базы, не считая планетарной, от трёх до десяти стандарточасов лёту.»

   Не то чтобы Харди испытал облегчение. То есть, может, его сейчас водят за нос... А через минуту ворвутся в каюту и застрелят.

   Через минуту никто не является.

   «Вы их видели? Угонщиков? Я знаю, что в деле замешаны два фелинида. Но преступников должно быть больше.»

   «А то! – отозвался капитан. – По коридорам курсируют люди с огромными пушками и в костюмах десантников, и хотя щитки прикрывают лица, я полагаю, это именно терранцы. Я насчитал не менее сорока человек. Но кто вы? У вас есть план? Вы техник?»

   «А. Просто культуролог. Полагаю, эти люди планируют угнать космический алмаз. Что думаете? Выдержит ваш корабль?»

   Капитан начал было набирать сообщение. Бросил. Снова начал. И снова прекратил набор.

   Потом вроде как собрался с духом.

   «Угнать алмаз? Тот, который спутник планеты?! Путем приложения импульса перпендикулярно к радиусу орбиты?! Да они рехнулись!»

   «Это – „нет, не выдержит“ или – „нет, ну каковы психи“?»

   Капитан задумался на примерно минуту.

   «Может, и выдержит. А может, и сломается пополам. Понимаете, длина корабля – десять километров. Формулу направления импульса нужно корректировать с учетом его большой протяженности и особенностей сопротивления материалов. Я мог бы попробовать пересчитать. Но я не стал бы рисковать столькими жизнями. Это в любом случае грубые теоретические выкладки...»

   Ну что ж, этого Харди и боялся.

   «Пересчитайте, будьте любезны. Очень не хотелось бы умирать. Был такой „Титаник“...»

   «А. Вы тоже знаете эту историю. Я, не поверите, пытался отказаться от этого назначения. Но меня уговорили. И неплохо платят. Не понимаю, почему я согласился. Не понимаю.»

   Харди тоже не понимал, какого чёрта стол на этом проклятом «Титанике» двадцать шестого века показался ему настолько привлекательным. Ну и купил бы себе этот чёртов стол.

   Джона смотрел теперь мультфильм. По всей видимости, докосмической эпохи. Плоско, примитивно нарисованный кот колошматил такую же плоскую и примитивную мышь огромным молотком, но мышь не погибала, а только плющилась и продолжала выкрикивать оскорбления коту.

   Харди рассеянно глядел, искренне, но в фоновом режиме жалея и мышь, и кота. Ждал.

   И ждал.

   «Я считал вручную. У меня сейчас нет доступа к вычислительными мощностям бортового компьютера, – написал наконец капитан. – Но я думаю, что корабль может и не выдержать. Процентов двадцать на неблагоприятный исход. Я отрезан от своих баз данных, а мой доступ к программам пилотирования аннулирован. Так что, похоже, вы единственный, кто может что-то сделать. Вы имеете хоть какие-то навыки пилотирования.»

   «Я культуролог, – повторил Харди. – Взломать локальную сеть – верх моих возможностей. Думаю, я должен поговорить. Объяснить. Попробовать договориться.»

   «С этими-то? Они обещали меня застрелить, если я попробую дернуться. Они вас застрелят. Вы видели эти пушки?»

   «Я культуролог, – Харди, ей-богу, устал повторять. – Я умею говорить на разных языках.»

   «Вы сумасшедший.»

   ***

   Страх естественен.

   Страх был, есть и будет. Страх – граница, отделяющая любое существо от смерти.

   Харди Квинс очень не любит бояться.

   Он сперва думал: все чего-то боятся, поэтому основа основ – страх. Любая из религий пытается состряпать рецепт – лишь бы не бояться. Каждая сказка рассказана для того, чтобы заглушить ужас перед смертью.

   Он встречал силикоидов, которые рассказывали про жизнь после жизни, и однажды даже разговаривал с пироидом – через толстый слой огнеупорного стекла, и даже через стекло слышал треск и шипение огня, и тяжелые присвисты очень старого огненного дракона. Он уже совсем ослабел и был теперь не алым, а устало-голубоватым от общей обессиленности. И вот он сказал: «Однажды я погасну. Довольно скоро. Я прожил с десятка два твоих жизней, и, думаешь, нажился впрок? Я по-прежнему боюсь. В страхе рождаемся и в страхе умираем.»

   Харди, разумеется, боится тоже.

   Он все самые большие глупости в своей жизни совершил с испугу – как, впрочем, и всё самое лучшее. Как то: признался в любви Лизе Макинтайр; отправился на Окраины и записал брачные песни кикладских каннибалов; переспал с драконидой; рассорился с Миком; помирился с Миком; и вот теперь – не может спокойно усидеть в своем дорогущем номере первого класса в ожидании полиции.

   Потому что – а что полиция? Тут десять тысяч человек.

   – Послушай, – спросил Джону, – а можешь ты сделать эту свою магическую тумбу-юмбу и найти главного преступника? И внушить ему оставить корабль в покое?

   – Здесь очень много мозгов, – утомленно отозвался Джона. – И в каждом кричат и бьются от страха. У меня уже голова болит. Это правда, что мы все скоро умрём?

   – Нет. Не все, не скоро и не разом. А лично у нас с тобой есть спасательный бот. Говорят, есть шлюпки для эвакуации всех вообще, но я не очень верю. На «Титанике» тоже так говорили. И что он не может утонуть – тоже.

   – Я прочитал про «Титаник.» – Признался Джона.

   – Ну, это было чуть не тысячу лет назад, так что не принимай всерьёз. Что ж, придется возвратиться к изначальному плану. Говорить с преступниками буду я. Слушай. А меня среди всех этих десяти тысяч человек ты нашёл бы?

   – Да. Тебя я знаю. Ты довольно смешной и громкий.

   Не время было возмущаться и обижаться, и выспрашивать – чего это. Харди решил разъяснить вопрос позже.

   – И если я буду стоять к человеку очень близко и разговаривать с ним, этого человека ты тоже сумеешь найти? И залезть ему в голову? И что-нибудь там перемкнуть, но несмертельно?

   Джона с некоторым сомнением кивнул.

   – Отлично. Этот план гораздо, гораздо лучше, чем надеяться, что корабль не переломится пополам. Я вообще-то боюсь космоса, знаешь ли. Он чёрный и большой.

   – Ага, – согласился Джона.

   Уж они-то с Джоной посреди космоса как раз и замерзали. Знают, что это за дрянь.

   Харди нашёл в списке пассажиров представителей фелинид, их оказалось трое.

   Но интересовали его те, что с инициалами «Т.» и «Л.»

   Харди задумался. Наверно, не очень хорошо начинать письмо с фразы «Знаешь, было очень круто придумать угнать алмаз размером с луну. Серьёзно.»

   И тогда он написал: «Я умею варить взрывчатку из обычного мыла и жевательной резинки. И „греческий огонь“ из крема для бритья и жидкости для розжига костра. Мы, культурологи, опасные люди. А ещё у меня в каюте неконтролируемый телепат экстра-класса, который терпеть не может замкнутое пространство и в конце концов сведёт нас всех с ума. Кстати, вы классно трахаетесь.»

   Нажал «отправить» и второй раз за день принялся ждать, что придут, чтобы долбануть по голове и вышвырнуть за борт. Бр.

   ***

   Харди никогда, ни разу за всё детство, не спросил у Микаэля, какой была их мать. Мику было четыре, когда Харди родился, а Элеонора Сомерсет умерла.

   У всех, кого Харди знал, матери были живы. Разумеется, знал Харди в то время только людей «своего круга», поэтому матери не приносили детям ланчбоксы с завтраком, не копались с ними в песочницах и не вытирали грязные носы – всё это были дела гувернанток. Матери виделись Харди высокими, дивными созданьями, почти нереальными и очень, очень приятно пахнущими. У них должны были быть мягкие руки.

   Мику и Харди тёплых материнских рук в то время уже не перепадало.

   И вот Харди иногда думал: моя мама была бы такая же высокая. Она бы прогуливалась под кружевным зонтиком, как мать Алисии. Или бы приезжала в дорогом кабриолете, опускалась на площадку рядом и подзывала бы к себе, чтобы поцеловать – как мать Конрада.

   Он никогда не спрашивал Мика, какова была их мать. Он боялся, что Мик – расскажет. Он не завидовал тому, что у Мика мама была, хотя и совсем недолго.

   Он просто не хотел, чтобы его фантазии о матери были поломаны чужой памятью. Так-то он мог воображать её себе какой угодно.

   Фелиниды, подумал Харди теперь, наверно, очень приятные родители. Кроме случаев, когда угоняют туристические лайнеры. По крайней мере, они мягкие и пушистые.

   А ответ пришёл через пять минут: стуком в дверь и грубым окриком.

   Потом дверь распахнулась и рослый детина в штурмовом тактическом костюме (и с опущенным на лицо щитком) махнул своей огромной пушкой и велел:

   – Идём. Ты. А этот пусть не дёргается и сидит здесь. Попробует выйти – пристрелим. И на мне блокирующий телепатию браслет, если что. Тебя хотят видеть главные.

   И потряс запястьем.

   Харди одернул футболку и пригладил волосы. Даже если ты уже попадал в чужую постель, не повод распускаться и делаться неряшливым.

   А браслет этот, видел Харди, дешевая подделка. Потому что настоящих-то не существует.

   ***

   Тэй и Лэй стоят посреди капитанского мостика, пялятся в экраны. На экранах сияет огромный алмаз. Харди видел фотографии. Но вблизи...

   Штука эта, конечно, не огранена как должно, но она полупрозрачная, похожая на чистый, тёплый лёд и сияет мягко, нежно – отраженный свет сразу двух звёзд таинственно мерцает будто бы из глубины наружу.

   Харди останавливается и, кажется, даже приоткрывает рот. «Ты это видишь?» – спрашивает мысленно у Джоны. Тот отвечает: «С чего бы? Мы же с тобой не симбионты. И не Рой. На самом деле мы не Рой...»

   – Красивый, верно? – спрашивает Тэй (или Лэй).

   – Красивый, – соглашается Харди, – и огромный. Эвакуируйте людей, пока не поздно. Капитан говорит, что риск повреждения корабля слишком высок.

   Лэй (или Тэй) слабо смеётся.

   – Ты же понимаешь, что только люди заслоняют нас от полиции. Не будь на корабле людей, никто не позволил бы нам подойти так близко к алмазу. Нас бы просто расстреляли.

   – То есть пассажиры – живой щит.

   – Ну, мы воры. Не убийцы. А шанс на благополучный исход очень высок. Этот твой капитан – параноик.

   – Он говорит, процентов двадцать на то, что корабль сломается. И он этот корабль знает.

   – Вот видишь, целых восемьдесят процентов на то, что всё получится. Вы, терранцы, сплошь какие-то пессимисты.

   Харди продолжает глядеть на огромный алмаз.

   – Он очень, очень красив. Но куда вы его потом денете? Кто его у вас купит? Будете пилить и продавать по частям? Это обрушит рынки. Да и потом – вас поймают раньше. Столько свежих незарегистрированных «дичков». Это привлечёт внимание.

   Тэй (или Лэй) снова смеётся:

   – Ты мне сразу понравился. Даром что какой-то хренов книжник. Только мы уже нашли покупателя. Он, знаешь, коллекционер. Он этот камушек запустит вокруг своей планеты в серой зоне и будет любоваться. Он нас уже ждёт со своим тягачом. Никакие рынки не обрушатся. Никто не пострадает. Никому не станет хуже.

   – Могут погибнуть люди. Возможно, изменится ось наклона планеты. Придётся эвакуировать людей ещё и с неё.

   – Всё будет хорошо, – легко отвечает Тэй (или Лэй) и дёргает хвостом. – Возвращайся в свою каюту. Мы потом заглянем. Поможем расслабиться. Какой-то ты напряженный.

   И машет рукой-лапой, мягко-мягко, и Харди пробуют подпихнуть стволом пушки в спину. Это очень неприятно. Это из тех вещей, которые Харди в жизни не хотелось бы повторять, но, увы, повторяется. И повторяется.

   Он с отчаянием думает – «Давай, Джона, сделай же что-нибудь! Меня сейчас выпрут с мостика! Хоть что-нибудь!»

   «Я мало что умею,» – отвечает Джона, стервец.

   Но глаза Тэй и Лэй делаются влажно-стеклянными и удивленными, а за спиной тяжело дышат, но пушку опускают. А потом Лэй (или Тэй) нетерпеливо дергает замок на своей куртке, а бугай-охранник сбрасывает под ноги шлем. Харди смотрит. «Что ты приду...»

   Все вокруг принимаются раздеваться.

   Пахнет мускусом, и чем-то сладким, и вроде как розовым маслом, и... Одежды на присутствующих всё меньше, и всё больше её, сброшенной, на полу. И эти кошки протяжно, утробно мяукают.

   У Харди в голове плывёт, а во рту пересыхает от желания. Мозгов его хватает ровно на то, чтобы выбить на панели команду общей разблокировки. И отправить сообщение на всех радиочастотах. Что-то, он смутно понимает, про то, что все заняты, так что придите и спасите нас...

   Тэй дёргает его на себя, а Лэй принимается вылизывать шею.

   Он думал, основа всего – страх. Но вселенная, похоже, утверждает, что – секс. Или он чего-то не понял.

   Джона подлец. Или просто не знает, что у людей вот так вот не принято.

   Перемычка

   Гленда Магрит в своей жизни увольнялась со службы один-единственный раз.

   Ей было тогда уже за пятьдесят, но прослужить ещё лет тридцать-сорок она могла вполне. Дослужилась бы до полковника (это ей обещали). У полковника пенсия – хорошая, и ещё квартирка в любом из центральных миров Содружества, маленькая, но с видом на море (если только Гленда захочет).

   Гленда отслужила уже тридцать лет – всего лишь тридцать, а такая тоска.

   Она каждое утро заходила в аудиторию и читала лекции очередной группке курсантов... А тех понабрали с ещё более убогих окраин, чем та, на которой служит Гленда; их всех бреют под ноль первые несколько месяцев, потому что есть такие паразиты – волосяные вши, которые выстригают у человека целые проплешины, и их вот так просто не выведешь. Однажды и Гленде случилось таких подхватить. И волосяные вши – не единственная проблема этих молодых людей. Гленда на них смотрела – а у них в глазах преимущественно голод и скука. И настолько сложно им её слушать – у них мозги под слушание и понимание не заточены – что у них глаза, как у снулых рыбин.

   И она читает им военную историю Терры. Потому что Терра – колыбель.

   И смотрит в эти снулые глаза.

   Первые десять лет она, впрочем, бегала по плацу. Потом ей предложили стандартные импланты, она отказалась. Со службы гнать её было не за что, а ещё она была из «умных» – университет за плечами. Вот её поставили читать этот курс, в котором вся история Терры в голокубике на пятьдесят тысяч слов, а в этих словах убивают, убивают, убивают... И все умирают.

   И так – двадцать лет.

   Однажды утром Гленда встала – уже пятидесятилетней и без единого импланта – посмотрела на себя в зеркало и подумала: боги, какие вы там есть, ещё тридцать лет?!

   Глава 5. Собаки не лают, корабль не летит

   Терранец был хмур и сед, чеканен в каждом шаге, и клацал зубами прекрасной работы. Он напоминал Харди то ли терранского стервятника, то ли магранского горного клюя. Он вошёл в комнату для допросов, предупредил, что разговор записывается и, нависнув над столом, чтобы Харди съёжился (но Харди не съёжился) с напором, грубо выплюнул:

   – Вы герой. Вам полагается кругленькая сумма награды.

   Харди деньги интересовали меньше всего – и даже прекрасный стол с видом на гениальную монографию теперь уже потерял своё очарование.

   – Но?

   – Вас обнаружили в весьма... виде...

   Чеканно замер, пытаясь подобрать слова – разговор-то записывается.

   – Мы все перетрахались на капитанском мостике, – со спокойным достоинством и чуточкой торжества помог ему Харди.

   – Так. Верно, – пробормотал стервятник. – Чтобы получить деньги, вы должны рассказать, как всё было. Потому что...

   Харди понимал: дурно пахнет. История очень странная, больше смешная, чем страшная, но только потому, что никто не погиб, а все только получили удовольствие от процесса (интересно, полагаются ли за это деньги Джоне?). И непонятно, как писать отчёт.

   – Рассказываю: корабль был захвачен с целью угона спутника планеты, как её там. Того, который алмаз. Я бы не стал ничего делать, но капитан сказал, что корабль переломится пополам и мы все погибнем. Так-то мне не жаль. Даже, знаете, забавно было бы...

   – Вы взломали бортовую локальную сеть и связались с капитаном корабля. Вы айтиспец?

   – Нет, я культуролог.

   – А ваш племянник – телепат экстра-уровня.

   – Нет, он телепат начального уровня. У него и справка есть. И вообще, он немного того, но, говорят, это лечится. Очень постепенно.

   – Вы сами написали, что он – экстр.

   – Я пошутил. Мы, культурологи, обычно очень забавные. Но иногда нам верят.

   Камера для допросов была вся зеркальная, так что если Харди двигал рукой или ногой, или дергал подбородком, то начиналось мельтешение. Оно нервировало. Но больше дергал конечностями этот вот седой стервятник, что нервировало куда больше.

   – Хорошо. Дальше.

   – Дальше я пришёл на мостик и попытался уболтать преступников. А потом мой племянник что-то сделал с нашими мозгами. И мы очень хорошо отвлеклись от угона спутника.

   – Ваш племянник – телепат экстра-уровня. Только они способны контролировать целый корабль... Документы...

   – Документы не врут. Он просто очень испугался. Спонтанный всплеск, слышали про такие?

   Хмурый не удовлетворился.

   – Телепаты экстра-уровня обязаны содержаться в специальных интернатах.

   – Спонтанный всплеск. А так мальчик – телепат между нулевым и первым уровнями, не более того. Вот что, если у вас есть ещё вопросы, то на них ответит мой адвокат.

   – У культурологов есть свои адвокаты?

   – Межпланетная ассоциация гуманоидных культурологов.

   – Что?

   – Там очень крутые адвокаты. И у меня есть их значок. Показать? А, вот... Вспомнил. Вы про императора Келси знаете?

   Дёргались, дёргались отражения.

   Стервятник нерешительно кивнул (ему поддакнули двадцать мотылявых отражений).

   – В позапрошлом году император собирался съесть последнего представителя океанических красных лобстеров, ссылаясь на культуру аборигенов и местные традиции. Дескать, императоры испокон веков жрали лобстеров. А этот – в длину десять ярдов, и последний представитель вида. Императоры обычно потребляют в пищу только их глаза, а остальную тушу скармливают акулам. Красиво, театрально, при стечении народа. Но – последний лобстер на планете. Тогда спросили у нас, культурологов. Мы покопались в документах, и, знаете? Нет такой традиции – императорам есть лобстеров. Есть другая – скармливать старых немощных императоров лобстерам. Теперь вот приятная интрига – скормят ли этого конкретного императора этому конкретному лобстеру. Скорее всего, нет. Но ведь традиция...