Текст книги "Верное решение от Харди Квинса (СИ)"

Автор книги: Санёк О.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

   Его отец, надеялся, в конце концов лопнет от избытка чувств.

   ***

   Как и всегда после достижения цели Харди охватывало нечто вроде сладостного головокружения. Он любил хорошенько потрогать очередную добычу, чтобы ощущения остались в памяти. Тут толком потрогать не дали. Свиток был недлинный – футов пять всего. И на самом деле представлял собой нечто вроде папируса – определенно прессованные листья или тростник, искуссно отбеленные и хорошенько отлакированные. Жаль, нельзя было провести анализ.

   Свиток у Харди забрали, а упоение осталось.

   Потом всё же пришлось бежать через джунгли в темноте. Бежали много часов, Харди сбился со счёта. Но ему казалось – целую вечность. Полная тьма постепенно сменилась привычным дневным полумраком, над головой кое-где проблесками проступало небо.

   Сперва за спиной выли и визжали, потом – тяжело дышали, а потом Лэни коротко пальнула, не сбавляя скорости, и, наконец, отстали.

   Харди бежал и смеялся, потому что, сами понимаете, упоение, но вскоре на смех дыхания не осталось. В конце концов он упал и тут же заснул, даже не велев себя пристрелить, чтоб не мучился.

   Лэни, вероятно, обозвала его хилой белой задницей, но спальник накинула.

   Когда проснулся, над головой неба, даже и проблесками, опять не стало.

   – Это что – ночь или день?

   – День, но уже новый. Ты проспал часов десять.

   – Странно, что погони, считай, и не было. Я думал, мы так легко не отделаемся.

   – Мы же ничего не украли, – пожала плечами Лэни и сунула ему стаканчик чего-то пряного, острого и явно алкогольного. – Дело сделано, шеф?

   – Да, сделано. Доведешь меня до города и получишь оставшуюся часть своего гонорара. И, слушай... Ты не хотела бы подписать со мной договор, скажем, на год. Расценки, разумеется, будут скромнее, но так и дело...

   – Пей.

   И Харди пил. И читал перевод текста с джиппера, и надиктовал целых два листа заметок для своей будущей книги (это будет потрясная книга).

   – Так зачем тебе была нужна эта книжонка?

   – Для подтверждения одной гипотезы... Ну, для моей собственной книги...

   – Расскажи.

   Харди пил, валялся на спальнике, читал записи, обнимался с Лэни, которая сделалась совсем как кошка – может, в связи с пряной жидкостью в стаканчике. И рассказывал, хотя с чего бы ей было интересно слушать.

   Она ведь даже про «теорию всего» Мамору Итамуры не знала совсем ничего. «Теория всего», попробовал ей объяснить, помогает космическим кораблям преодолевать сотни и тысячи световых лет за часы и недели, и любимые Лэни фазеры тоже работают благодаря теории Итамуры. И самую маленькую, самую элементарную неделимую частицу вещества тоже открыл Итамура.

   «Теория всего» действительно описывает «всё»: всю совокупность физических законов, действующих во всех уголках Вселенной, кроме, разве что, М-зоны. Но область применения теории – строго материальные стороны существования. Она объясняет, как себя ведёт кварк, но не объясняет, почему всем так нравится секс (тут пришлось прерваться).

   – А я, – потом, отдышавшись, торжественно сказал Харди. – Создаю «теорию всего» для культуры. Вообще для всей совокупности культур всей обитаемой Вселенной. И я тоже найду элементарную частицу, только для культуры.

   Странно было никуда не бежать, лежать на спальнике, пить пряное местное вино и быть совершенно всем довольным.

   Особенно когда Лэни слушает, приоткрыв рот.

   ***

   Немного беспокоило, что Лэни теперь никуда не гнала и ничего не требовала.

   Харди позволено было валяться и читать, и почувствовать наконец, насколько вымотался. И к следующей ночи он сделался пьян, но не слишком, и вроде как понял, что его беспокоит.

   Лэни развела костёр и пожарила мяса, и раздобыла ещё мелких тварей вроде многоножек, но жирных и плотных и напоминавших на вкус креветок.

   И много смеялась.

   И они пили вино, и ели этих тварей, и по рукам тёк их сок, и кожа сделалась липкой, и Лэни прижалась всем телом, и в свете костра её фиолетовые глаза мерцали.

   И...

   – Я люблю тебя, – прошептала Лэни (и прошептала на стандарте, потому что в местном языке такого слова – «любовь» – уже и нет давно, устарело за ненадобностью).

   И откуда-то вынырнул белый кинжал.

   И Харди закричал.

   ***

   «Страж» громко, пронзительно верещал, а Лэни лежала, широко раскрыв свои чудные фиолетовые глаза, и не шевелилась. По её щеке бежала ниточка слюны.

   – Никогда не хотел им пользоваться, – сказал Харди. – Всегда боюсь, что кого-нибудь случайно убью. Он непредсказуемый. Чем больше я пугаюсь, тем сильнее он бьёт. Извини.

   Лэни смотрела.

   – Ну да, «страж.» Модель тридцать четыре. Отдал за неё почти двадцать тысяч. Она со мной и днём, и ночью. Никогда не устаёт и никогда не спит. Не требует подзарядки. Одна проблема – слишком уж незаметная. Никто не боится. Поэтому, собственно, я тебя и нанял. Во избежание недоразумений. Путешественник с телохранителем вызывает гораздо меньше вопросов. И потом, ты показала мне дорогу.

   Лэни смотрела. Единственное, что она сейчас могла – это моргать. Но не моргала.

   – Знаешь, я мог бы раньше догадаться. Ты знаешь, где находится храм. И... нас не убили за осквернение святыни. Я тут прочитал: нас должны были выпотрошить заживо.

   «Страж» теперь тихо потрескивал.

   – А ты ведь ашими, да? И влюбилась.

   Лэни моргнула.

   – Но знаешь, я не мучаюсь. Мне нравится жить. Жить здорово, уж поверь. Столько всего интересного.

   «Страж» успокоился и перешёл в беззвучный режим. Теперь слабо поблескивал золотом, зависнув у Лэни над головой.

   Харди тщательно упаковал джиппер, проверил заряды фазеров, прихватил все три. Собрал все пайки и закинул в рюкзак. Он-то всего лишь слабый терранец. Ему нужно много и часто есть.

   – Парализатор будет действовать ещё трое суток. Для таких как ты это неприятно, но неопасно. А я за эти три дня как раз доберусь до города. «Стража» оставляю тебе, считай подарком. Не могу же я тебя тут совершенно беззащитную бросить. Он к тебе никого не подпустит. Ну, бывай.

   По лиловым щекам текли слёзы.

   – Ладно.

   Наклонился и прижался губами к губам.

   – Если передумаешь убивать, напиши мне, в «страже» есть адрес моей электронки. В моей команде для тебя всегда найдётся место.

   Джунгли шумели.

   Мелкие твари сновали среди деревьев.

   Харди побежал.

   Опять один. Что же за...

   Перемычка

   Гленда Магрит никогда не смотрит на себя в зеркало – чего она там не видела? Немолодая уже тётка, а красивой так и вовсе никогда не была, даже в юные тридцать.

   Гленду всё в ней устраивает: и хромота, доставшаяся наградой за честную двадцатилетнюю службу на одной захудалой приграничной планетке, и шрам через правую щеку ко лбу – оттуда же, с Приграничья. Ещё Гленде нравится её нынешняя жизнь: некуда спешить, не перед кем выслуживаться и нечего бояться. Как-то особенно хотеть тоже нечего, но это уже вопрос десятый.

   У Гленды есть свой корабль и верная команда к нему в придачу (именно что к нему, потому что – никто не скрывает: это такие люди – и не вполне люди, – которым корабли милее всего на свете, милее даже других людей).

   Гленда может отправиться куда глаза глядят, и вот сейчас её глаза, судя по всему, глядят в сторону М-зоны (и двадцати тысяч магранскими).

   И ей впервые за долгие годы хочется посмотреть на себя в зеркало. Наверняка у нее сейчас блеск глаз... этакий. Маниакальный. И, может, зрачки расширены от предвкушения и некоторого ужаса.

   Глава 2. Большой кит

   На самом деле Харди соврал – нет у него никакой команды. И не было никогда.

   Но иной раз думает – почему бы и нет? Было бы всяко веселее.

   Он сидит на публичной лекции одного чрезвычайно авторитетного и уважаемого историка, и у него с тоски аж зубы сводит.

   Харди думает: всё, что ты делаешь, должно быть тебе интересно. Если неинтересно, то какого чёрта ты этим вообще занимаешься? Ещё бывает: заниматься интересно, а рассказать интересно не умеешь. Ну, так и не рассказывай. Делай, а не болтай.

   И уйти нельзя – у Харди в этом самом месте в это самое время назначена встреча. И он теперь понимает, почему именно здесь: дельце-то деликатное, лишние свидетели не нужны, и то, что половина зала уже спит – только к лучшему. Тут главное – самому не заснуть.

   Нет, серьёзно, мужик! Что с тобой не так?! Почему ты рассказываешь о культуре верхнего палеолита на Терре так, будто бы она лично тебя чем-то оскорбила?! Это ж Терра! Это ж палеолит! Это же голозадое прошлое человечества!

   В общем, Харди борется с раздражением и сонливостью одновременно, когда его аккуратно трогают за локоть.

   – Мистер Квинс? – спрашивает миниатюрная женщина, чистокровный человек, насколько Харди видит. – Мы договаривались о встрече...

   – Да, да, – между зевками соглашается Харди.

   – Я хотела бы предложить вам руку и сердце! – пылко шепчет миниатюрная женщина, и Харди неприлично разевает рот.

   Вот так сразу?

   ***

   Тут темно (чернота разбавляется только зеленью светляков, засидевших стены и потолок), промозгло, воняет протухшей рыбой и ещё чем-то смутно знакомым, чего Харди не может припомнить. И страшно болит голова.

   Харди садится и потирает затылок, и под пальцами у него огромная шишка – говорит вот о чём: никудышные нынче пошли клиенты, и совершенно неблагодарные.

   – Нет-нет-нет, – уныло бормочут из другого угла... камеры? каменного мешка? земляной ямы? чем бы оно ни было. – Нет-нет-нет.

   Когда глаза привыкают к полутьме, Харди обнаруживает источник этого бесцветного, унылого монолога.

   Это некто щуплый, тонкий и вроде бы светлокожий, но большего Харди разглядеть не может.

   – Эй? Двигай сюда?– пробует он на стандарте. – Мы вроде как в одной лодке?

   Этот щуплый своего уныния не прекращает, продолжает раскачиваться из стороны в сторону под нескончаемое «нет-нет-нет».

   Харди напряженно думает.

   Напряженно думать мешают головная боль, вонь и это самое, унылое. А ещё здесь холодно.

   – Эй. Я же вижу, что ты теплокровный. Вместе-то теплее. Может, обратишь на меня внимание? Уделишь мне пару минут твоего бесценного времени?

   Делает пару осторожных шагов, потому что... ну, мало ли. Говорят, на этой планетке обитают самые настоящие вампиры. Вот, может, этот – вампир, и голодный, а Харди ему предоставлен в качестве корма. Чёрт их разберёт...

   Их?

   События последних суток (или больше) вроде как... выпали из памяти.

   – Так что?

   Делает ещё пару шагов.

   Субъект наконец поднимает лицо.

   Харди делает шаг назад. Закусывает губу.

   Лицо обычное, мальчишеское, довольно приятное. Узкое, изгвазданное, бледное.

   А глаза.

   Глаза на этом худом лице огромные. И затянуты белесой плёнкой.

   Мальчишка раздувает ноздри. Вроде как принюхивается.

   – Вот же, – бормочет Харди. – Так ты ройный! Ройный, правильно?

   Есть такой фольклорный терранский персонаж – чёрт. Он мелкий, пакостливый поганец, и его принято поминать как раз тогда, когда вляпаешься в какую пакость по самые гланды.

   Вот прямо как Харди нынче.

   – Чёрт. Чёрт. Чёрт!

   Харди садится на пол.

   Не то чтобы он паниковал. Он не паникует, отнюдь, он всего лишь опасается. Как и любой, оказавшийся перед перспективой сойти с ума вот так запросто, обыденно и в каменном мешке чёрт знает где.

   ***

   Они с миниатюрной женщиной досидели до самого конца скучной лекции, и только крайнее изумление (и Харди бы выразился грубее) не позволило ему заснуть.

   А дама сидела, сжимала его локоть мелкими крепкими пальцами, будто бы боялась, что Харди вот-вот подхватится и убежит (и её опасения вовсе не были беспочвенны). Харди же размышлял, на кой ему сдались рука и сердце это женщины, которую он вообще впервые в жизни видит.

   Но вот лекция завершилась, и завершилась неловкостью: лектор предложил покупать голокопии его труда с его личными автографами, но присутствующие сомнамбулически поднимались из кресел и, зевая, шли мимо. Может, не расслышали.

   Так что Харди сделалось стыдно за всех разом (в конце концов, должна же быть какая-то научная солидарность), и он, ловко отцепившись от дамы, купил сразу два экземпляра.

   – Так и? – спросил женщину.

   Теперь хорошо её разглядел. Сперва принял за чистокровную землянку, а теперь уже сомневался: в широких, но раскосых глазах имелся фиолетовый отблеск, и верхняя губа казалась чуть-чуть заячьей, с самым слабым намёком на раздвоенность.

   – Наше общество заинтересовано в ваших услугах, мистер Квинс, – прошептала женщина. – В обмен на услугу мы предлагаем вам ознакомиться с трудом, которого нет в вашей коллекции. Вы, вероятно, о нём даже и не слышали. У меня имеется единственный и последний его экземпляр. «Рука и сердце.» Священная книга тайной межгалактической церкви ионитов, ныне действующей.

   – О.

   Харди испытал ни с чем не сравнимое облегчение.

   – Иониты?

   – Последователи Ионы, который, как известно, покинул Терру на корабле класса «ковчег», выполненном в форме большого кита, в эпоху Второго Исхода. Так вы заинтересованы?

   Харди оставалось только потрясенно покачать головой.

   Отменная, забористая чушь, но, было дело, архаическая христианская церковь Терры канонизировала пса. Так почему бы не придумать ветхозаветного Иону, покидающего Землю на космическом корабле класса «ковчег.» Почему бы не основать церковь?

   – Заинтересован! – пылко сообщил Харди и для верности сам схватил женщину под локоть.

   И этим самым вляпался в историю.

   ***

   Ройные, как известно, стайные телепаты. Это такой улей, в котором мозги одни на всех, и работают эти мозги соответственно.

   Как правило, ройные не обладают самостоятельными развитыми индивидуальностями, потому что чаще всего уже рождаются в Рой и просто не успевают осознать себя обособленными личностями.

   Они рождаются, взрослеют, трахаются, рожают новых членов Роя и умирают, так за всю жизнь и не единой мыслишки не обдумав самостоятельно.

   Они к тому же жутковаты – синхронные, пустые и ритмичные, будто марионетки на ниточках.

   Иногда в Рой вступают не с самого рождения, а позже – Рои принимают в свои ряды потерявших идентичность телепатов, а иногда – принудительно всасывают в свои ряды тех, кто не был способен им сопротивляться.

   Та ещё гадость, как по мнению Харди. Но, говорят, им там, в Рое, хорошо. Вроде как Рай на земле. Голый, не ведающий стыда, не понимающий самое себя Рай. Может, это как наркотики.

   Харди как-то прежде не задумывался...

   И вот перед ним раскачивался из стороны в сторону ройный, явно принудительно и резко отсоединенный.

   И сходил с ума.

   Телепат, который сходит с ума в одной с вами камере.

   Но именно сейчас телепат сходил себе с ума тихо и скромно, никого в свои мозговые штуки не втягивая, и Харди решил, что ужас откладывается.

   «Нет-нет-нет», конечно, раздражало и, чего уж там, пугало. Но...

   И жалко ведь было тоже. Харди ж не какой-то там драконид, у которого вместо крови жидкое железо, а сердца, говорят, и вовсе нет.

   – Нет-нет-нет, – продолжал бормотать мальчишка, и Харди решил, что это чистокровный терранец. Что было довольно странно, учитывая низкий пси-статус гуманоидов в целом и землян в частности.

   На вид мальчишке было лет шестнадцать – теперь решил, что даже не двадцать, совсем зелёный. Белые волосы и бледная кожа указывали на то, что он или альбинос, или результат каких-то генетических манипуляций, а в его затылке поблескивало кольцо для шунта виртуальной реальности. Значит, представление о Сети мальчишка имел и, следовательно, относился к какому-то из Роев нового порядка, неортодоксальных. Его, может, даже спускали иногда с поводка...

   И, значит, он мог быть и не совсем... того.

   – Эй, – попробовал Харди снова. – Имя-то у тебя есть?

   Мальчишка опять поднял на него слепое лицо и нахмурился. Но, слава всем богам, бормотать прекратил.

   – Имя, – терпеливо повторил. – Как-то же тебя называли.

   Мальчишка шевельнул губами. А потом моргнул и поглядел на Харди вполне себе по-настоящему, и тогда оказалось, что он вовсе не слеп.

   О. Третье веко. Ну, не совсем человек.

   – Ну так что, парень, у тебя есть имя?

   Мальчишка облизнул губы и ответил, разумеется:

   – Нет.

   – Буду звать тебя Джоной, – решил Харди.

   Имя ничем не хуже всех прочих.

   ***

   В своей не слишком бурной, но в целом приятной юности Харди чем только ни занимался. Например, он целый месяц лепил глиняные горшки по образцам из музея культур первобытности и древности.

   Изготовление горшков не диво как завлекательно, но Харди помнил медитативность этого занятия – тёплая, мягкая, жирная глина и бесконечное верчение гончарного круга.

   Вот с обжигом у него были проблемы. Он, понимаете ли, ужасно нетерпелив. Он или держал горшки в печи меньше положенного, или вытаскивал из нее раньше необходимого. И они либо не пропекались, либо трескались от перепада температур.

   Ну, черепки тоже получались очень славными.

   Харди нравилось думать, что когда-то, тысячи и тысячи лет назад, какие-то люди вот так же крутили гончарный круг и обжигали пальцы о горячие бока горшков.

   Харди думал – прежде были люди. Харди представлял себя этакой морской звездой, раскинувшейся не только в пространстве, но и во времени.

   Люди (в самом широком смысле слова) жили, живут и будут жить, даже тогда, когда сам Харди умрёт.

   Харди хотел бы всех этих людей прочувствовать.

   ***

   Женщина представляется Евой, и это она, разумеется, зря, хотя в некотором роде и права.

   Она предлагает Харди билет до Граса-де-Дьё и обещает, что будет интересно.

   – Я не сыщик, – пытается ей втолковать Харди. – И не антиквар-оценщик. И не реставратор. И даже не искусствовед!

   Он не разыскивает потерянного и не распутывает убийства. Возиться с убийствами вообще не его дело, если это не мифические убийства хтонических чудовищ.

   Но Ева не знает сомнений – и Харди соглашается.

   Деньги его не особенно интересуют: они у него есть. На жизнь и исследования, во всяком случае, хватает.

   И вот они с Евой в первом классе лайнера дальнего следования, и тут есть бассейн с настоящей водой, огромный, и куча ничем не занятого времени – лететь им ещё неделю. Харди думал, хватит времени, чтобы разобрать заметки и отснятый материал, но Ева считает, что уже купила его с потрохами, и что он вроде как ей принадлежит целиком и полностью.

   И вот она рассказывает:

   – Этого человека убили очень давно: прибили к деревянному кресту. Он истёк кровью, или, может, умер от жажды и голода, я точно не знаю.

   – Этого человека звали Иисусом?

   – Нет, – сверкает своими карими с фиолетовыми искрами глазами. – Этого человека звали Маркус Блад, он был из переселенцев второй волны. А вы – богохульник. Впрочем, вы ж не верующий. Ладно.

   Это «ладно» она произносит так, будто Харди суждено в конце концов уверовать и потом своё «богохульство» долго замаливать (но это совершенно не относится к делу).

   – Времена были дикие, понимаете? К ионитам относились с подозрением, а в основном-то все были заняты вопросами выживания. Дело было на Эдеме. Говорят, Маркус был убит потому, что на его земельном участке нашли торидиевую руду, и даже неочищенная, низкосортная, она стоила целое состояние.

   Харди кивал. Торидий использовался в качестве топлива на космических кораблях первой волны. Он был небезопасен, иногда самопроизвольно взрывался, к тому же вызывал тяжелые отравления при работе без защитных костюмов.

   – Его убили. Но, говорят, перед смертью он успел спрятать одну реликвию, священный текст. Потайной. Текст «Руки и сердца» тогда ещё был доступен вне церкви, у переселенцев имелось десятка два экземпляров. А вот Маркус был хранителем именно этого священного текста. Читать его могли только ктиторы нового храма, которых на тот момент в поселении было всего два. И с остальными они прочитанным не делились. Так что мы не знали даже названия этой книги.

   – Сколько лет назад, вы говорите, это произошло?

   – Пятьсот двадцать шесть.

   – Безнадёжно. Если уж за пять веков не нашли, то что вы хотите от меня? Приятно, конечно, и спасибо за оказанное доверие...

   – Нет, погодите. Текст недавно всплыл. На одном из аукционов на Граса-де-Дьё, поэтому-то мы туда и летим. Мы собираемся выкупить лот, но перед покупкой хотели бы, чтобы вы дали экспертное заключение. И ещё: может, вам удастся выяснить, как текст попал в руки к этим людям? Собственно, этот вопрос нас интересует не меньше, чем аутентичность текста. Если эти люди нашли священную книгу, то, может, им известно и место захоронения Маркуса?

   – Вам что, – поморщился Харди, – нужны его мощи?

   Ева скривила губы.

   – Да. Да, от вас нам нужны его мощи и некоторые архивные изыскания. У нас нет его биографии, и кроме имени мы не знаем о нём ничего. Мы не ограничиваем вас во времени, а стоимость часа работы обозначьте сами.

   Это был щедрый, хотя и чрезмерный жест.

   ***

   Свеженареченный Джона опять затянул глаза плёнкой, и Харди беспрепятственно продолжил его жалеть. И себя заодно тоже, потому что шишка на затылке ныла, а он по-прежнему не понимал, где и почему находится. Было очевидно, что спрашивать об этом соседа по камере бессмысленно.

   Харди тогда встал и принялся обшаривать стены камеры.

   Они были влажными и шершавыми, но, определенно, не земляными и не каменными, и в паре мест Харди нащупал заклёпки и стыки, из чего сделал вывод: листовое железо, но очень старое, хорошенько проржавевшее. Спугнул стайку насекомых, и те принялись бестолково метаться под потолком, высвечивая то один, то другой тёмный угол.

   Пахло затхлостью.

   Харди прислушался: услышал свое дыхание, и сопение Джоны, и шелест насекомых, но больше – ничего.

   И, наконец, нащупал дверь, через которую его, очевидно, сюда закинули. Закинули и ушли.

   Харди эту дверь пнул в слабой надежде, что она возьмёт и откроется, а потом – уже без надежды – колотил и колотил в нее ногами и кулаками, но так ничего и не добился.

   Кроме того, что напугал Джону, и тот опять принялся раскачиваться из стороны в сторону и бормотать.

   – Всё хорошо, – сказал ему Харди, – мы в конце концов отсюда выберемся, ты возвратишься в свой Рой, а я – к своему джипперу, и будем жить долго и счастливо. Договорились?

   Но было темно и тихо.

   Харди очень не любил темноту, потому что темнота напоминала ему о смерти. Смерть в разных культурах представлена по-разному – например, мотыльковые с Багенара изображают её в виде гигантского кокона, из которого всё исходит и в который всё возвращается. А люди с Терры – в виде изъеденного червями скелета.

   Общим для всех культур выступает страх.

   Сложно не бояться черноты и бессмысленности.

   ***

   Все аукционы похожи друг на друга, и даже если очередным лотом размахивает крабоподобный и усатый субъект с шестью руками, затянутый в малиновый фрак, суть-то не меняется. Харди скучно, потому что он не коллекционер, он исследователь. Ему вовсе не нужно обладать вещью, чтобы радоваться ей. Единственная жадность, которая ему присуща и понятна – жадность до нового знания.

   И вот сейчас, когда он новое знание уже получил, он не понимает, в чём смысл его дальнейшего здесь присутствия.

   Накануне Ева устроила ему предпродажный обзор лота, и ему было разрешено сделать столько копий, сколько понадобится для исследования, и он мог ещё вчера сказать со всей уверенностью – да, образец аутентичный.

   Это своего рода Книга Исхода на новый лад. История о том, как через световые годы и пространства богоизбранный народ летел к своему счастью, и долетел, и обрёл.

   Имелись интересные подробности: в частности, в тексте Книги упоминались некие существа, которые несли переселенцам свет божественной любви, и от которых зачали дочери и жены переселенцев. Для тонкой и изысканной культуры рафинированного терранского христианства образца двадцать пятого века новой эры это было как-то слишком уж прямолинейно и даже грубовато. Божественная любовь у христиан в основном реализовывалась через насылание на возлюбленных детей несчастий и страданий.

   Харди насчёт христианства тогда подумал: вот же извилисто. И ещё: наверно, сложно быть ионитом, ведь господь запихнул тебя в желудок кита, чтобы вразумить, а у кита в желудке соляная кислота и тонны полупереваренной рыбы и океанской мелочи. Вонища, должно быть, ещё та. Харди иногда не понимает, как это: проявлять великую любовь через акт чистейшей ненависти.

   А Ева его смутно тревожит – она дёрганая, неспокойная и слегка экзальтированная. И некоторые слова произносит так, будто бы они с большой буквы.

   Харди не то чтобы ее осуждает... Скорее, начинает рядом с ней нервничать.

   Со скуки Харди наблюдает не столько за ракообразным аукционистом в малиновом фраке, сколько за толпой гостей аукциона.

   В основном это гуманоиды, поскольку тема аукциона определена довольно узко – предметы культов Терры допереселенческой и раннепереселенческой эпох. Харди видит в зале множество терранцев, в том числе совсем юного и очень скучающего мальчишку, вероятно, чей-то сын... Видит представителей полупсипатической расы лакши. Эти выделяются из толпы своей насыщенной синевой, но в целом практически близнецы-братья землян: пятипалые и двуполые. Видит генетически измененных женщин из системы Альфы Вуали[a] (а мужчин в системе Альфы Вуали нет вообще).

   Затесались, правда, похожие на гигантских улиток сааракш, да парочка древообразных из совсем далекого от Граса-де-Дьё Четвёртого квадранта ощетинилась ветками.

   Ну, пялиться-то Харди всегда любил: ему нравится размышлять о том, как живут все эти существа. Представлять, каковы их семьи, дома, планеты...

   И только потому Харди замечает то, чего, по всей видимости, видеть был не должен: двое синекожих переглядываются, а бледный терранец им кивает и сует руку в карман куртки. Харди падает на пол и дёргает за собой Еву раньше, чем успевает сообразить.

   И раньше, чем начинается стрельба.

   Крабообразный нелепо взмахивает всеми шестью ручками и падает, роняя книгу. Все разом начинают орать, визжать и выть, кто-то весьма изощренно матерится на классическом английском, а Ева вцепляется в руку Харди и требует:

   – Сделайте же что-нибудь! Сделайте!

   В этот момент блеклый терранец вспрыгивает на сцену, хватает книгу, прищелкивает пальцами – и помещение окутывают клубы едкого, непроглядного тумана.

   Харди аккуратно отцепляет от себя Евины пальцы и пробует через эту едкость бежать, но, конечно, ничего не успевает.

   А потом все дружно – и раздирая легкие – кашляют.

   ***

   Не то чтобы Харди был силен в успокоении людей, но он привык к тому, что он всем если и не нравится, то внушает какое-то неопределенное и слабо объяснимое доверие.

   А на виски начинает давить, и сперва он принимает это давление за подступающую мигрень, но потом глядит на Джону – и нет, понимает, не мигрень.

   И дверь не поддается, и Джона вновь открывает свои глаза и смотрит на Харди так, будто тот – его личный враг и единственное спасение – одновременно.

   Харди знает про себя ещё одно: думает он довольно медленно, зато интуиция в нём развита на десять из десяти.

   Он подскакивает к мальчишке, падает перед ним на колени и хватает того в крепкие, панические объятия.

   Мальчишка сперва бьётся в них, как рыбина в сетях, а потом затихает.

   Затихает до того, что всё становится чёрным и беззвучным.

   ***

   Он много раз повторил: нет, искать похищенное – дело полиции. Эти психи были вооружены! Нет, повышение тарифа не поможет Харди найти похищенную книгу. Нет.

   И тогда от него отстали и позволили делать вторую часть работы – проводить архивные изыскания.

   А архивы Харди любил. В них было тихо, спокойно и полным-полно древности. Жаль, в этом конкретно не продавали синтегашиш – подумалось с ностальгией. Не то чтобы наркотики на самом деле помогали в исследованиях. Впрочем, они, определенно, будили фантазию.

   Харди читал:

   «И повелел Господь им смириться, и, препоясав чресла, собрав всю веру, отправиться в путь.»

   В контексте двадцать пятого века препоясывание чресел выглядело несколько... архаично и даже экзотично, но – автор старался. Харди даже не засмеялся.

   Что касается потоков переселенцев, то вот что сразу бросалось в глаза: большинство источников указывало, что Второй Исход произошёл в двадцать пятом веке, но притом имелась некая путаница в конечных точках следования. Согласно навигационным записям, группа переселенцев двигалась в сторону Третьего квадранта, то есть как раз на Эдем. А вот в архивах за две тысячи четыреста двадцать четвёртый год указывалось, что переселенцы добрались до Граса-де-Дьё (и дали, собственно, название этой планете).

   Харди нахмурился.

   Могла ли закрасться ошибка? Он запросил данные по современному религиозному составу планеты. И краткую историческую справку, и...

   Группа переселенцев с Терры отправилась на поиски Земли обетованной в две тысячи четыреста двадцатом году. Погрузилась на космический лайнер класса «ковчег», выполненный по специальному заказу и имитирующий оформлением терранское морское млекопитающее – кита. Оригинально, но в меру. В пути эта группа провела пять лет, преимущественно, разумеется, в анабиозе...

   Харди запросил ещё документы, уже из Архива независимых наблюдателей. Независимые наблюдатели от Межгалактического комитета уделили событию две строчки записей – группа терранцев покинула родную планету в середине тысяча пятьсот десятого года по универсальному счислению, а прибыли на место тремя универсогодами позже. То есть, по крайней мере, хронологически документы архива были достоверны.

   И всё же...

   Переселенцы двигались на Эдем и, судя по всему, заселили его в две тысячи четыреста двадцать пятом году.

   В архиве Граса-де-Дьё же указывается, что его колонизация началась в две тысячи четыреста двадцать четвёртом году по терранскому счислению, но, к сожалению, религиозный и численный состав переселенцев не уточнялся. Харди открыл навигационную карту (но эти карты он читать толком и не умел). Понял только, что Эдем и Граса-де-Дьё в одной стороне от Терры, но Эдем несколько дальше.

   Это значило?..

   Без особой надежды Харди запросил бортовые журналы ковчега «Большой кит.» Архивная система подумала-подумала, да и сообщила, что с запросом не справляется и потому следует обратиться к главному архивариусу.

   Харди обратился.

   Архивариус был мелкий, вертлявый гуманоид, но не терранец даже приблизительно. Он глядел на Харди с подозрением своими золотистыми кошачьими глазами и подергивал ухом, но поискать необходимую информацию согласился. И велел приходить завтра.