Текст книги "Верное решение от Харди Квинса (СИ)"

Автор книги: Санёк О.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

 Верное решение от Харди Квинса

   Пролог. Человек на крыше

   У тела на столе есть лицо, совершенно пустое и равнодушное.

   – Подтвердите личность, – требуют. – Микаэль, вы готовы подтвердить личность?

   Тело, разумеется, совершенно неживое, реанимации не подлежит. Мозг мёртв. От мозга в черепной коробке осталось...

   Немного.

   – Алехандро Гарсиа, виконт Соммерсет, мой младший брат, – говорит Микаэль.

   – Вы уверены?

   Судя по всему, Алехандро Гарсиа, виконт Соммерсет, поднялся на обзорную площадку небоскреба под названием «Игла» (триста этажей), встал на самый край и выстрелил себе в голову из фазера. В правый висок, а потому лицо не пострадало. Он падал уже мертвым, но столкновение с защитным контуром башни переломало ему все кости.

   А потому...

   – Никаких имплантов? Чипов? Зубная карта совпадает? Шунты отсутствуют?

   – Да. И ни одной пломбы в зубах.

   – Тогда уверен. Да, это мой брат. Где нужно поставить подпись? И простите, мне нужно выйти. Тут довольно душно, вы не находите?..

   Про себя думает: он ведь левша, Алехандро Соммерсет. Мелочь, конечно.

   ***

   Пассажир успел в последний момент – челнок отходил в двадцать минут двадцать восьмого часа по местному времени. Пассажир метнулся в дверной проем челнока на девятнадцатой. Это был единственный пассажир нынешнего рейса «Клио», да еще с карт-бланшем, поэтому Гленда Магрит, капитан, первый пилот и главный механик этой развалюхи, была ему (и его деньгам) чрезвычайно рада.

   Примерно так она и сказал пассажиру, когда в тридцать восемь минут двадцать восьмого часа по местному времени челнок пришвартовался, и тот наконец ступил на борт «Клио».

   Сказала, протягивая руку для пожатия:

   – Капитан Магрит к вашим услугам, мистер Квинс. Приветствую вас на борту пассажирского бота второго класса «Клио». Рада. Располагайтесь.

   А пассажир руку принял, стиснул крепко, но рассеянно, огляделся по сторонам с изрядным любопытством и теперь улыбнулся. Широко и беспечно. И сам он был – рыжеватый, довольно симпатичный и весь целиком какой-то беспечный. Уточнил:

   – А ваш «Клио» точно летает?

   Для справки: за рейс пассажир заплатил двадцать тысяч магранскими. Учтя этот факт, Гленда ответила (и даже нашла в себе силы не переставать улыбаться):

   – Сама удивлена. И: Клио – женское имя. Одна из древнегреческих... Впрочем, не важно.

   – Ничего себе. То есть корабль назван в честь той самой Клио? Музы истории? А вы мне нравитесь, капитан!

   На самом деле пассажира зовут не Харди Квинсом. Гленда знает из новостей, но не придает этому факту особенного значения. Пассажир хорошо заплатил, а Гленде крепко нужны деньги: давно пора менять ротор центрального двигателя, и неплохо бы сделать что-нибудь с системой кондиционирования воздуха в жилых отсеках. Не считая того, что команда устала и была бы счастлива осесть где-нибудь с видом на море хотя бы на недельку. Двадцати тысяч магранскими, то есть десяти тысяч в стандартокредитах, вполне хватит на всё. И ещё останется на подновление обшивки.

   И потом. Харди Квинс (он же – виконт Александро Гарсиа Соммерсет) только вчера бросился с «Иглы» – три тысячи футов вообще-то – и разбился насмерть. Ему можно простить некоторые...

   В конце концов, он не совершал никаких преступлений. Просто умер.

   Часть 1. Девять жизней Харди Квинса

   Глава 1. Убивайте любимых

   – Неудобно, – прокричал Харди в ответ, – жирафа любить! Подпрыгивать приходится!

   И упал с дерева.

   До этого один или два раза выстрелить всё же успел. Остальных оглушила Лэни, спокойно и эффективно. Оглушенные аборигены выглядели на удивление мирно, что не отменяло факта: они совершенно точно сделали бы то, чем угрожали. Чтоб вы понимали: один из аборигенов, который, кажется, был в шайке за главаря, обещал «разгрызть трусливую печень» Харди «как орех», а его «нечестивые глаза утопить в сточной канаве». Харди записал всё на джиппер, чтобы проанализировать лингвистические конструкции позже. Сейчас ему предстояло поднять своё бедное тело из грязи.

   – Отвратительная конструкция! – презрительно сообщила Лэни.

   – Что?

   – Твоё тело. Я могу сломать твою бедренную кость двумя пальцами. Тот, кто конструировал тебя, был дурак.

   В чём-то Лэни определенно была права: теперь ушибленные колени и локти ныли. Сама Лэни, разумеется, была почти идеальна: на коже с лиловым отливом не оставалось царапин от колючек местного священного дерева дио-дио, а крепкие стройные ноги позволяли ей спокойно бежать через джунгли всю длинную местную ночь – четырнадцать стандартных часов вообще-то. Во всяком случае, она так сказала. И глаза её – фиолетовые, в густой рыжей опушке, с вертикальными зелеными зрачками – тоже были диво как хороши. Конструктор её тела дураком не был.

   – Я чистокровный гуманоид с планеты Терра без модификаций, – вздохнул Харди. – Ни одного чипа, ни одного шунта, ни одного комбинантного гена. Таким меня создала природа. Именно поэтому я тебя и нанял. Это если ты забыла.

   – Нанял ты меня, потому что только я согласилась работать с таким психом, – Лэни методично обшаривала ножные сумки аборигенов. – Ну, еще потому, что тебе понравились мои сиськи, а мне – твои деньжата. Кто такой жираф?

   «Сиськи» у Лэни тоже были замечательные, все три. И густой рыжий мех на голове, и маленькие сильные руки, и крупный, чувственный рот. Телохранителя себе Харди нашёл что надо.

   – Ну, хотя бы с деньгами у меня нет проблем, раз уж с остальным природа обидела, – пробормотал Харди. Ему казалось, что даже дерево над ним издевается: глумливо колышет ветвями и матерно стрекочет. – Жираф – это такое земное животное. У него шея длиной с это вот дерево.

   – И как оно ходит?

   – Нормально ходит, только иногда ломает шею и погибает. Как и в моем случае, природа – хреновый конструктор. Но меня всё устраивает.

   Лэни закончила с сумками аборигенов, торопливо рассовав что-то по карманам комбинезона.

   – Обычные бандюги. Ты кому-то говорил, куда мы направляемся? Идём... И напомни-ка еще раз, зачем тебе в этот твой храм?

   ***

   Однажды нищенка с младенцем явилась под очи хару Суло и сказала:

   – Рассуди, хару, дело. Со мной лёг иноземец, обещая плату сладкими плодами за мой труд. Получив от меня, иноземец плюнул мне в лицо и ушёл, не заплатив. В другой день при всём народе я увидела его и сказала, что вот иноземец, который лёг со мной и получил меня, суля плату, и не заплатил мне. И хотела склонить его к честности, но он скрылся среди людей. От иноземца я понесла и произвела урода, у которого один глаз зеленый, а другой оранжевый. Как поступить мне с этим плодом?

   Хару Суло поднял тряпье, скрывавшее лицо младенца, и узрел его уродство.

   Рассудил:

   – От сделки ты, женщина, получила больше, чем думаешь, ибо младенца этого, чуть подрастет, можешь продать в богатый дом, где уродство его будет оценено. Сама же купишь плодов и одежд и снова займешься своим трудом.

   И нищенка удалилась.

   ***

   Храм всех храмов, судя по всему, был той ещё дырой. Говорили, он спрятан где-то в джунглях, начинающихся сразу за Би-Шоком, а сквернее Би-Шока Харди городишки не встречал. Например, в Би-Шоке жили аританцы, имевшие привычку беспрерывно спариваться, производя при этом громкие пронзительные вопли сутками напролет. Личинок своих они подкидывали всюду, где только находилась какая-нибудь прель или гниль. Безиды, также облюбовавшие несчастный Би-Шок, в целом были бы довольно безобидными соседями, если бы не их врождённая способность к частичным метаморфозам при крайней скудости фантазии. Поэтому по прибытии Би-Шок, еще в аэропорту, Харди трижды вздрагивал, замечая у кого-то из местных попрошаек свои глаза или рот, а в баре по-настоящему испугался, обнаружив, что незнакомка в красном сари жеманно носит его лицо.

   Наконец (что было действительно неприятно), Би-Шок служил временным пристанищем для уголовников со всего квадранта. Возможно, чип с кредитами следовало в таком случае впаять в затылочную кость или вшить в прямую кишку. К счастью, Харди нанял Ти'Лэни, телохранителя первой категории по межгалактическому классификатору. Что значило: Лэни свернет любую шею голыми руками.

   Сам наем вышел, пожалуй, довольно неловким и не особенно зрелищным: в тот день у Харди продолжала болеть голова – остаточный симптом перенесенной недавно лихорадки. Поэтому Би-Шок был так себе идеей.

   Но Харди всё равно было некуда идти, и поэтому он отправился в местный гибрид бара, гостиницы, борделя и святилища (он не понял, как всё это между собой сочеталось, но благовониями тоже попахивало). Гибрид назывался «Святая задница», и в нём сразу, буквально на пороге, попытались облегчить Харди жизнь: ведь Харди был один, а внешний вид его однозначно намекал на некоторую обремененность материальными благами (никто ведь не знал, что у него «страж» за пазухой; и лишние жертвы тоже никому не нужны).

   Ещё у Харди был армейский двадцатизарядный фазер модели «Полковник Линч» который он немедленно окружающим продемонстрировал Так, с фазером наперевес, Харди и объявил об открытии вакансии телохранителя (было грязно, темно, воняло мочой и навозом, дым благовоний застил глаза, от шума закладывало уши, а у Харди раскалывалась голова).

   Тогда откуда-то из дымной шумной завесы, попутно вмазав кому-то по морде, выплыла Лэни и сказала, что у него ничего так личико. Жаль, если кто попортит. И выразила надежду на платежеспособность такого симпатичного клиента.

   В знак готовности сотрудничать Харди тут же перевел ей две тысячи кредитов через карманный терминал авансом, а испытательным сроком поставил ту ночь.

   В гостиничном номере тоже пахло мочой, а Лэни мерно щёлкала складным лазерным резаком.

   Утром Харди проснулся и по этому признаку догадался, что Лэни прошла испытание.

   Прошла даже с отличием – на столе остывал синтекофе.

   – Я слыхала, шеф, что земляне пьют эту бурду. А ты землянин – у тебя смешные круглые уши и белая задница. На сколько суток у нас с тобой договор, шеф?

   – Харди. Харди Квинс, культуролог, – вежливо представился Харди, соображая, когда это мог быть определен цвет его задницы. – Если позволите, я хотел бы заключить с вами относительно долгосрочный контракт: мне хотелось бы отыскать Храм всех храмов, если вас не затруднит. Плачу за тридцать суток вперед из расчёта двести кредитов в сутки. В случае успеха удваиваю гонорар.

   Лэни удивленно прищурилась, а затем несмело хмыкнула (именно тогда Харди наконец разглядел свою новую знакомую в подробностях: взгляд лиловых глаз показался ему бесконечно доверчивым; его это удивило).

   – Ты что, из этих... на голову стукнутых? Которые весь день свечки жгут?

   – Религиозные фанатики? Нет, я же сказал – культуролог.

   Суду по выражению лица Лэни, она в своей жизни видала множество всяких тварей, но вот с культурологами еще не сталкивалась. Редкие для Би-Шока экземпляры.

   – Ученый. Изучаю. Пишу книги.

   Изумление сменилось легким презрением.

   – Мне нужно попасть в Храм всех храмов, чтобы увидеть «Книгу деяний».

   – Украсть и продать?

   – Увидеть и скопировать. Потом изучить. Я не вор, я ученый. И пальцем не коснусь книги, если вас это волнует.

   Её это волновало: она переспросила трижды. Увидеть и не украсть? Не украсть и не продать?

   Так Лэни убедилась, что её новый клиент – псих, но платежеспособный. А Харди допил не очень вкусный кофе. И вместе они они отправились искать Храм.

   Только для начала Лэни отвела Харди на би-шокский базар, где познакомила со своими друзьями. В друзьях у Лэни числились толстяк неизвестной расовой принадлежности с серой кожей и шестипалыми потными конечностями и крохотный гуманоид со стрекозиными крылышками на манер земных мифологических эльфов. Этот, который на манер эльфов, сразу наставил на Харди крохотный пальчик и сурово потребовал:

   – Ты, землянин! Не смей называть меня эльфом! Зашибу!

   – Что вы! И в мыслях не было! Ни в коем случае! – искренне пообещал Харди, несколько, впрочем, удивившись.

   Лэни сочла нужным вмешаться и принести извинения за его манеры:

   – Не обращай внимания, Хил, он из умников. Книжки пишет.

   С этого момента к Харди стали относиться как к слабоумному, а значит – безобидному курьёзу. Толстяк даже озабоченно поинтересовался, может, пока Лэни гуляет, за малышом стоило бы присмотреть или, скажем, вообще запереть его пока от греха подальше? Во избежание недоразумений? Харди вежливо, но настойчиво отклонил предложение. Он хотел увидеть базар Би-Шока собственными глазами, а заодно поглядеть, как и на что Лэни будет тратить его кредиты.

   В результате они обзавелись тремя легкими стаммерами, двумя фазерами, парочкой недоброжелателей и фингалом (не все ещё знали, что Харди умник). После приобретения фингала Лэни озаботилась исполнением своей трудовой функции всерьез: именно поэтому случился визит к подпольному би-шокскому коновалу, который снабдил Харди вакциной «от всего», в том числе и того, что могло бы встретиться ему в джунглях. В тот день Харди десяток при разных обстоятельствах произнес сакраментальное: «Спасибо, но я постою».

   Еще через сутки Харди увидел джунгли. Его пробрало до печёнок.

   ***

   В другой раз хару Суло наслаждался прохладой на берегу озера, когда прямо к берегу подплыл дуокале с пастью, в которую свободно поместилась бы легкая лодка. Слуги и телохранители хару Суло трусливо бежали, кроме одного верного слуги по имени Тако. Хару Суло же был грузен и не мог бежать. Тогда хару толкнул своего слугу Тако в пасть дуокале, и, насытившись, дуокале скрылся в воде.

   ***

   Однажды Харди стоял у водопада на Тау-Исланд и чувствовал себя оглушенным. Тысячи тонн воды с грохотом разбивались о камни, и от Харди под этими тоннами не осталось бы и костей. Водопад был бесконечно огромен, а Харди – ускользающе мал.

   Теперь Харди смотрел в лицо джунглей и вспоминал тот водопад.

   Джунгли пели.

   Деревья переплетались кронами, корнями и еще чем-то, обещая, что теперь уж никто не сбежит. Не было неба. Душный влажный воздух пронизан был цветением и гниением, и Харди со страхом подумал, что не сумеет привыкнуть. Что умрёт в тугой духоте без просветов. Что задохнётся и сгинет в полутьме. Что-то беспрерывно копошилось под ногами и над головой.

   А Лэни попросту пошла вперед. Шаг, и ещё, и ещё. Харди ничего не оставалось, кроме как следовать за ней. Кожа тут же покрылась тонкой плёнкой влаги – пот и испарения вперемешку со сладковатой гнилью. Харди задрал голову и ожидаемо не увидел неба.

   – Перевал через пять стайков, – бодро сообщила Лэни.

   Харди обреченно вздохнул: он так и не понял особенно, что представляют собой эти местные «стайки». Ему объясняли: один стайк – это три мили, пройденные за сорок восемь стандартных минут. Если время прохождения увеличивается, расстояние должно увеличиваться пропорционально. Или наоборот? В общем, стайк – это и время, и расстояние одновременно. Харди задумался.

   Вспомнил, что в конце пути его ждёт Храм всех храмов, и побежал за Лэни.

   А пять стайков – много для его хреново сконструированного тела.

   Лэни же была неумолима.

   Но в первый день силы у Харди всё же были, и, едва поспевая, он рассказывал про волшебных птиц с островов Шиндасу на Тау-Белл. Он их видал, этих птиц, но они ему не спели. А если они кому поют, то, говорят, тот человек сходит с ума от счастья, и лучше быть счастливым безумцем, чем несчастным мудрецом, считают аборигены. Птицы переливались всеми цветами радуги.

   Костер развели уже ночью, в глухой темноте. Никак не хотел разгораться – влажная древесина тлела и чадила. В конце концов – разошлось. Оранжевое пламя прыгало по хворосту нервно, неровно, словно готовое тут же зачахнуть. На нём жарили синтемясо из стандартных пайков и ещё какую-то тварь, из любопытства забредшую на огонёк. Тварь походила на краба и белку одновременно, а размером была с кошку. Лэни сняла её фазером, освежевала и запекла на углях.

   Неба не было и здесь, поэтому Харди казалось, что сидят они в жаркой вонючей пещере, и хорошо еще, что не докучали насекомые.

   Харди рассказывал про обычаи богомолов с Планеты Двенадцати солнц – те поклоняются деревьям, но не всяким, а только тем, под которыми были зачаты дети. Лэни слушала, слушала...

   Харди думал, заснёт со скуки... Но нет.

   После ужина занялись любовью на спальнике. Точно не входило в контракт, но Лэни приникла всем телом, шаря прохладными шершавыми ладонями у Харди под рубашкой, спустилась ниже. Потом отпустила, молча, сосредоточенно скинула одежду и велела раздеться Харди.

   Ну, раз она так хотела.

   Вышло умело, ловко, но Лэни слишком сильно стискивала коленями, а её пальцы оставляли царапины и синяки.

   Остались озадаченность и изумление.

   ***

   Кинтесе Рахо достиг высот просветления и говорил так: «Не всякий человек способен и умел в любви, но и не всякий человек или вещь для любви пригодны. Любовь есть великая радость и великая печаль, и достоин сожаления удел того, кто полюбил.»

   К Рахо пришла женщина, подобная цветку, маленькая прекрасная Аши, и просила о наставничестве.

   Она сказала: «Я не знала ни мужчины, ни сладкого вина сальвы, ни дурмана дыма тхио. Я пришла узнать истину и не уйду прежде, чем узнаю. Бейте меня и гоните, но я не уйду, но приму побои и гонения и склонюсь перед мудростью.»

   Кинтесе Рахо взял камень и швырнул в Ами, и ранил её, но Аши не двинулась с места.

   И тогда кинтесе принял её, и учил, и был с нею, и разделил с ней вино сальвы, друман тхио и телесное. И через это познал её, а Ами прозрела истину.

   ***

   Второй день в джунглях ничем не отличался от первого.

   Харди, правда, притерпелся к духоте и больше не искал неба. Просто шёл вперед, пока не почувствовал, что легче лечь на месте и умереть, чем передвигать ноги. Лэни, конечно, пробормотала себе под нос нечто вроде «бэлтэше'йноре» – «жалкое белое создание», насколько Харди знал. Но на Земле говорили так: «Хоть горшком назови, только в печь не ставь», а ещё где-то: «Лучше быть живым червем, чем мёртвым человеком».

   Харди и вправду чувствовал себя червем. Но очень живым червем. Лэни втиснулась в его спальник, крепко обняла, и под плотной тканью стало еще жарче. В эту и следующую ночи дальше объятий не заходило – Лэни прижималась всем телом, укладывала рыжую голову Харди на грудь и так засыпала. Очень быстро и легко. Сам Харди подолгу смотрел на бесконечное мельшетение плотных древесных крон и прислушивался к высоким перекликам птиц.

   А напали на четвертый день. Рано или поздно это должно было случиться, так что – так тому и быть.

   Эти бандюки, к тому же, были совсем зеленые, а Харди отлучился отлить, когда за спиной зажужжал заряжающийся стример.

   Харди хотел было обернуться, но дулом уткнулись в спину.

   Этот дурак умер первым. Потому что Лэни до чертиков быстрая. Она свернула ему шею, а Харди велела лезть на дерево, чтоб не путаться под ногами и не создавать неудобств – что было только самую малость унизительно.

   В конце концов, кто платит, тот и прав (так считается).

   Харди это знал, поскольку получил хорошее образование. Он учился, разумеется, в Содружестве и, совершенно естественно, что на Бутанге, потому что самое лучшее и дорогое, самое эксклюзивное и необычное бывает только там.

   Бутанга – самый центр Содружества, его вроде как сердцевина (брат говорил, что, скорее, прямая кишка, но он начисто лишён поэтизма в своих сравнениях). Харди же с нежностью вспоминает годы, прокуренные синтегашишем и согнутые над манускриптами с десяти тысяч обитаемых планет. Что особенно хорошо запомнилось: синтегашиш продавали прямо в библиотеке, абсолютно легально, и курить его можно было здесь же. Это способствовало определенному полету фантазии. А написанное в манускриптах, кстати, пробирало до костей.

   И вот теперь Харди сидел на дереве за много тысяч космолье от Бутанги и всё ещё с нежностью вспоминал, как читал о бетанцах – это такие лиловые десятипалые верзилы, которые рожают своих детей в самое голодное время года с тем, чтобы ненужных съесть; и которых сейчас с удовольствием глушит Лэни.

   Делала она это так, что залюбуешься.

   А потом у нее что-то в голове перемкнуло, поэтому весь вечер они опять любили друг друга. Харди вдруг взволновался – не противоречит ли это кодексу телохранителей и не нарушает ли сейчас Лэни какие-то там замшелые правила своей гильдии, но нет.

   Неба не было по-прежнему, зато в воздухе висели мелкие светящиеся твари с большими, будто бы стеклянными зелеными глазами, и пялились. И под их взглядами было потно, смутно, жарко, немного стыдно и упоительно.

   И странно. Но.

   ... Харди умел всем нравиться.

   Например, его старший братец умел всех взглядом пришпиливать к полу, отец – вызывать у всех смутное раздражение. Про мать Харди не знал ничего, поскольку так с ней и не познакомился. Говорили, она тоже всем нравилась.

   Харди же нравился всем до такой степени, что не удивлялся, если дело заканчивалось постелью. Не то чтобы он был в ней как-то особенно хорош, но он, пожалуй, умел чувствовать, чего от него хотят, и всегда был готов давать и делиться. Нет. Никаких иллюзий он относительно собственной привлекательности не питал. Просто так вот вышло.

   А ещё через сутки Харди подвернул ногу.

   ***

   ... Кинтэсе Рахо взял нож из белого камня, острый, словно жало цестеля, и совершенный в своей остроте, и, поцеловав Аши в лоб, будто бы она ему мать, а не шлюха, вонзил кинжал ей в грудь, прямо в сердце.

   «Ибо тому, что любимо, не должно позволить страдать, и стариться, и истереться от времени. То, чему радуется сердце, не может быть омрачено жизнью, и болезнями, и страданиями.»

   А Аши, которая больше не проснулась, поместил в лодку из белого дерева и так предал огню.

   Так должно поступать всякому ашими, который имел несчастье любить. Любовь – преграда, мешающая видеть, слышать и идти вперёд. Любовь – отрава, сбивающая с толку и ясной мысли. Любовь прекрасна, как дым ячменной травы, но и жестока, как укус белой змеи.

   Убейте её, пока она не убила вас.

   ***

   Харди подвернул ногу совершенно обыденно, не ожидая и не задумываясь, просто забыл поглядеть под ноги. По ногой хрустнуло, а сама нога мигом отекла и сделалась похожей на ногу слона, чем Харди не преминул тут же поделиться.

   Лэни, разумеется, спросила, кто такой слон.

   Слон, как полагал Харди, был ей на самом деле не особенно интересен, поскольку более приземленного, практичного и меркантильного существа Харди встречать прежде не довелось. Даже у самых отъявленных бандюг, насколько ему было известно, имелись какие-то мелкие мечтаньица, мыслишки о сущем и смысле их тощих жизней...

   Лэни пустым мечтаниям не предавалась. Она чётко знала, кто она и где. У Лэни в жизни всё было предельно просто: у нее имелись крепкие мышцы, стальные пальцы, ловкость и смелость, происходившая скорее от отсутствия фантазии, чем от чего-то более возвышенного. Её верный фазер. Её чип-карта с накопленными тысячами кредитов. Очень простые потребности – поспать, поесть и покувыркаться с кем-нибудь в спальнике. А поскольку все эти потребности у нее на настоящий момент были удовлетворены полностью и безоговорочно, то она не рассердилась, а была довольна, спокойна и не видела никаких проблем в том, чтобы...

   – Я тебя перевяжу, – сказала, – и отнесу. Тут недалеко осталось.

   На этом Харди всё же оскорбился.

   – У меня есть регенератор. Сегодня вколю, к утру буду как новенький. Никуда Храм от нас не денется. Ведь не денется же?

   Потому что, знал Харди, бывают такие храмы, местоположение которых зависит от времени года, суток, положения звезд на небосводе. Такие, которые при появлении чужаков уходят под воду или врастают в землю по самые купола.

   – Ладно, – согласилась Лэни и уселась чистить оружие.

   ***

   Харди получал образование не только в библиотеке и лекционных залах университета. В библиотеке всегда было прокурено, и у него часто голова шла кругом (а однажды со страницы прямо в лицо ему прыгнул синий карликовый слон – а потом Харди замахал руками, разогнал дым, и слон исчез).

   Тогда он уходил и долго бродил по университетскому городу и даже иной раз решался выйти за его пределы. Именно там, за толстыми университетскими стенами, и кипела настоящая, неподдельная, непыльная и что ни на есть живая жизнь.

   Сперва Харди казалось, что жизнь за стенами вся сплошь состоит из подворотен, в которых только и делают, что пьют и трахаются.

   Но потом он узнал, что там, например, ткут вручную, на больших деревянных станках, ровно так же, как ткали тысячи две лет назад. Тонкими-тонкими разноцветными нитями выводят замысловатые узоры.

   Толстая женщина на улице Розовых бутонов на его глазах выткала покрывало, изображающее Последнюю Войну – войну за Объединение, и на том полотне было слишком много крови и слишком мало – торжества победы света над тьмой.

   Харди стоял, открыв рот, а женщина ему подмигнула и поманила толстым пальцем. Тогда Харди опустил глаза ниже и увидел, что у женщины нет ног, а есть плашечка на колесиках.

   ***

   Харди снилось, будто бы брат запустил ему в ботинок лягушку, а Харди сунул туда ногу и теперь стоит, не смея дернуться, а под пяткой тошнотворно липко, и скользко, и конвульсивно подергивается.

   Проснувшись, он обнаружил, что Лэни (как, впрочем, и всегда) уже не спит, а выполняет комплекс даже на вид слишком тяжелых и сложных упражнений. Харди прежде не верил, что гуманоидное тело вообще способно выгнуться и растянуться вот так.

   А Лэни шло.

   И её груди соблазнительно покачивались в такт движениям.

   – Проснулся? –спросила она. – Тогда идём.

   Харди осторожно встал на ноги, но боль прошла, и в суставе больше ничего не хрустело.

   И пошли.

   А Храм всех храмов...

   Храм всех храмов в вечерней полутьме походил на муравейник. Огромный, высоченный, с тысячей дверей и окон, а все стены между дверями и окнами были взрезаны рельефами, изображавшими жертвоприношения, войны и, конечно (как всегда и всюду) – секс.

   Что это действительно секс, а не жертвоприношение или битва, становилось понятно исключительно потому, что тела были нагими. А так – ничего приятного. К тому же, некоторые двери вырублены были на высоте тридцати и больше метров. И к лестницам они не вели. Харди не был уверен, что лестницы имеются хотя бы внутри.

   Харди побродил с фонариком минут десять и пожалел, что нельзя с этого всего снять слепки для голо. Храм всех храмов – святыня потаённая, вот пусть такой и остается.

   Очень сильно пахло терпкой, навязчивой сладостью.

   И вот ещё что – над Храмом было небо. Чёрное, грубое, испещренное белыми точками звезд словно бы оспинами или прыщиками, и тяжелое, будто бы невыносимо усталое.

   – И мы вот так возьмём и войдём? – спросил Харди. – Чёрт. Мне нужно попасть внутрь. Мне ведь нужно...

   Лэни сказала:

   – У нас контракт. Я обещала, что найду тебе твою книжонку, и я обещание сдержу. Жди.

   И исчезла в полумраке.

   Харди ждал, привалившись к стволу дерева с листьями навроде гусениц (они даже мелко извивались), и с каждой минутой ему делалось неуютней. На него к тому же вроде как таращились из темноты, но когда он направлял в самую лесную гущу фонарик, никого там не видел, а таращиться прекращали. Секунд на двадцать. Потом принимались вновь.

   В Храме было темно. Странно, думал, почему в Храме – и темно. Должны же там быть какие-то обряды, служители, прихожане...

   Ашими, знал, имеют привычку приносить жертвы своим странным, злым и неприятным богам. Любят упиться и танцевать вокруг идолов. Любят впадать в священный транс и петь в нём песни, пророчествовать, биться в конвульсиях... Где всё это?

   Харди ещё вот о чём думал: Лэни хороша. Может, согласится улететь с ним. Ему бы пригодилось. Ему и так неплохо, но... несколько одиноко?

   Он, посчитал, уже два года один, и дело тут не в сексе. Секс легко купить, причем купить можно даже секс титанида с Тринидада, а те умеют продлевать оргазм партнёра до часа и более. Нет, секс не проблема. Секс, в сущности, самая ходовая и легко конвертируемая валюта во Вселенной.

   Проблема в том, что иногда хочется вслух не только с самим собой разговаривать, и хотя лучший собеседник каждый себе сам, иногда хочется, чтобы хотя молчали в такт.

   Харди, может, размяк.

   Он, в конце концов, уже пять лет не бывал дома. И, разумеется, конструктор его тела был настолько глуп, чтобы вложить в его мозги потребность в ненужных, слабовольных привязанностях.

   Откровенно говоря, Харди ожидал перестрелку, погоню в ночи через джунгли, злых духов, несущихся вслед, но...

   Ещё через двадцать минут Лэни вышла откуда-то из темноты с мешком через плечо. Уронила мешок перед Харди и сказала:

   – У тебя четверть стандарточаса. Потом кто-нибудь заметит пропажу.

   И вытряхнула из мешка свиток, на манер древнеегипетского папируса свёрнутый плотным рулоном вокруг деревянного бруска.

   Харди, потея ладонями, бешено защёлкал джиппером, пытаясь сделать как можно больше приличных снимков и так, и этак. Пятнадцать минут?! Да Лэни издевается.

   И Харди щёлкал, щёлкал, джиппер притом пытался тут же переводить, а время шло.

   В мешке лежали ещё какие-то вещи – вроде бы кинжал, каменный, с белой рукоятью, и пузырьки благовоний, и Харди вопросительно на них кивнул.

   – Чисто для себя, – буркнула Лэни. – Это они искать не станут точно.

   И Харди тут же про вещички забыл.

   Пятнадцать минут истекли слишком быстро.

   ***

   Как известно, в семье не без урода. Уродство в случае эволюции – необходимый элемент любого изменения. И потом, зависит ведь от точки зрения. Человечество долгое время считало уродами рыжих, а ещё раньше – голубоглазых. Голубоглазый рыжеватый Харди уродом себя не считал вовсе. Если этак прищуриться и слегка расправить плечи – то и вовсе красавчик.

   К тому же разнообразие во вселенной слишком велико, чтобы сейчас представление об уродстве вообще могло существовать. Тем не менее – существовало.

   Харди, например, должен был пойти по военной части, как и все младшие сыновья их древнего и славного рода (старшие шли в политику и в её мутных водах неизменно захлёбывались).

   Он сказал отцу: «Пфе. Махать фазером?» И лишился доли в отцовском наследсте (оставалось ещё материнское – и его хватало).

   Была некоторая ирония в том, что помахать фазером ему в жизни пришлось изрядно, но уже в качестве культуролога.

   И в качестве культуролога Харди махать фазером нравилось гораздо больше, чем в качестве какого-нибудь капитана или даже майора.