Текст книги "Верное решение от Харди Квинса (СИ)"

Автор книги: Санёк О.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

   Седой смотрел-смотрел. Склонил голову так и эдак.

   – Опасные вы люди – культурологи.

   – Только если нас трогают. А так мы – мирные. И у нас адвокаты хорошие. Так я пошёл?

   ***

   Стол Харди в счет вознаграждения не предложили. И то славно – как бы он с ним таскался по мирам? На горбе? А бросить было бы жаль. Пришлось бы, может, осесть...

   Так что он всё-таки потрогал планету-алмаз руками, деньги получил, ему пожали руку (тот самый капитан и ещё какие-то напыщенные задницы) и сделали фото на память, в рамочку.

   И остались ещё законных двадцать дней отдыха в первом классе.

   Отдыхать же категорически расхотелось.

   И приключений перехотелось тоже. Харди открыл страницу поиска в Глобалке и вбил запрос: «Как отдохнуть, если не хочется отдыхать, но работать не хочется тоже?» Глобалка для начала выдала ему миллион результатов.

   ***

   Джоне снится сон.

   Джона в Рое.

   Джона спит и знает, что спит, потому что Рой мёртв.

   Джона спит и помнит, что он – седьмой. А Главная о нём всегда позаботится. Главная умеет заботиться, потому что Рой дал ей отдельный голос – для заботы и общения с миром от имени Роя. Джона помнит, как болит конечность, но она болит у всех, и все хотят, чтобы перестало. Разделять боль со всеми разом нужно, чтобы она стала меньше.

   Они-я переставляют ноги едва-едва, потому что идти тяжело, все устали и хотят, чтобы больше не болело.

   И Главная-они останавливается и заходит в больницу, место, где помогут. Она говорит: «Седьмой сломал руку», и это – седьмой-сломал-руку, и им говорят: сядьте-ожидайте. И они садятся в кресла – белые и одинаковые для всех, но Главная говорит, что седьмой должен идти. Они-я должен идти, пока остальные сидят.

   И ему страшно. Дверь за ним закрывается.

   Джона спит и видит сон.

   Рой умер, знает, а Джона – без Роя – жив.

   Он плачет во сне, а в Рое не плакал никогда, не было необходимости.

   ***

   Харди старается не получать писем, но в этот раз никак не выходит сделать вид, что не заметил, потому что письмо приходит на ту почту, что была привязана к отданному Лэни стражу.

   Адрес этой почты известен всего двоим.

   В этот раз, разумеется, Микаэль.

   Он пишет своим зловещим тоном старшего, страшно влиятельного брата, к тому же графа (почти герцога).

   «Что ты натворил, Харди? Почему меня спрашивают, насколько я тебя ценю и буду ли ценить отдельными частями?»

   Харди думает: о, чёрт (он конечно, древнее мифологическое создание периода докосмической Терры, но был бы теперь как нельзя кстати).

   «Я сейчас же сделаю вид, что меня не существует в природе,» – торопливо обещает.

   Но куда он денется с космического корабля?

   Возникает желание начать озираться по сторонам и проверить каюту на предмет «жучков.»

   Он открывает «Самую Подробную Карту Обитаемых Миров Вселенной» авторства мистера Споквила и тыкает наугад куда-то в район глубокой, как задница жирафа, окраины.

   И объявляет:

   – Джона, мы летим на Титебу. Будем изучать... Будем изучать брачные обычаи каннибалов тропических лесов!

   Джона не спешит выражать восторг.

   Каннибалы же Харди кажутся куда более милыми созданиями, чем те лица, которые смеют писать Мику такие вот письма. Мик уже немолод. Он же чертовски древний! Его нельзя так волновать!

   Харди, откровенно говоря, и каннибалы-то не особенно нравятся...

   Но он решает: каннибалов тоже нужно изучать.

   Чем они хуже?

   ***

   На фото рыжеватый сопляк, которому едва-едва к тридцати, такой, чуть молоко на губах обсохло.

   Или как это там? Терранские женщины же кормят своих детей молоком?

   В общем и целом, это сопляк.

   Вертит его голографический портрет так и этак. Немного напоминает своего старшего брата, но тот – сноб и надменный подлец, а этот выглядит так, будто только сейчас навоз с копыт отряхнул.

   Однако. Рядом с ним телепат экстра-уровня. По документам это его племянник, но у сопляка нет племянников-телепатов. Согласно отчёту, телепату шестнадцать лет, но тут и полному идиоту понятно, что никакие не шестнадцать, а вполне себе телепат с подготовкой телохранителя первой, а то и высшей категории. Микаэль, разумеется, позаботился о безопасности своего младшенького.

   Такие ребята много берут за свои услуги, но купить-то можно любого.

   Да, пожалуй... Купить – лучшее решение.

   ***

   Как ни стыдно признавать, Харди сентиментален. Самую малость.

   Сентиментальность – штука довольно поганая, потому что ничего общего с милосердием, скажем, не имеет, а так – бесполезная финтифлюшка. И вот, имея эту сентиментальность за пазухой, Харди всё думает, думает о своих кошачьих любовниках: как им там, за решеткой? не организовать ли передачку? консервов с тунцом и сушеной утятины? А то вдруг их там, бедняг, голодом морят.

   Он наводит справки – уже с безопасного расстояния, покинув корабль с его яблоневым садом, кварталом Красных фонарей и бесконечно прекрасным письменным столом.

   Он делает осторожный запрос, через сутки получает не менее осторожный и очень формальный ответ, читает.

   И опять безудержно хохочет.

   Они сбежали.

   Судя по всему – просто пропали из своих камер. Возможно, ушли через систему вентиляции. Кошки же, ну! Что за наивность!

   ***

   Джона не так глуп, как кажется тем, кто на него смотрит и про него думает.

   Думают про него меньше, чем можно было бы ожидать, потому что существ вокруг много, и они, бывает, пялятся. И вот они если и думают, то пренебрежительно и поверхностно, и это неплохо.

   Джона теперь много-много читает: и в Глобальной сети, и в головах всех подряд, и узнаёт, что такие как он содержатся в специальных местах. А Джона – он полагает – терпеть не может специальные места.

   Он проходит несколько тестов и узнаёт, что он хороший телепат, очень хороший, и поэтому всегда сможет сделать всё себе удачно, если только не наткнётся на такого же хорошего телепата.

   Джона решает и дальше держаться Харди Квинса (впрочем, тот как раз сам вцепляется и держится Джоны, и его сознание всегда приятно жужжит и гудит).

   ***

   Титеба – бесконечное зелёное море.

   Она жаркая, влажная и богатая на всё и вся: тут огромный континент, единственный на всю планету, но на нём никогда не бывает зимы. Огромный океан, тёплый, и потому в нём водятся даже чудовищные совершенно твари размером чуть не с космический лайнер. Зато на мелководье можно прокормиться, даже не имея удочки. Греби руками всякую мелочёвку, жарь и ешь, и не нужны тебе никакие высокие технологии.

   Может, поэтому на Титебе высоких технологий нет нигде, кроме одного на всю планету космопорта, мелкого, на два десятка джетов и пару пассажирских ботов.

   Харди стоит на площадке перед космопортом и щурится на яркое розовато-карамельное солнце. Про себя раздумывает, всё ли захватил. Главное, говорят, солнцезащитный крем, а остальное уже так, баловство.

   Крем он захватил.

   Ещё – всякое баловство: джиппер, заряженный по самую крышечку, чтобы хватило месяца на три непрерывной записи, хорошее импульсное ружьё, потому что на Титебе есть совсем всё, включая плотоядных динозавров, расширенную медицинскую аптечку с карманным диагностом. Полный набор сухих пайков, потому что не всегда хочется жрать морскую мелочь с отмели.

   В общем, Харди готов.

   Посмотрел на Джону: тот восхищенно вглядывался в лесную чащу, а потом заявил:

   – У местных тварей такие прикольные мысли!

   – Как бы нас сожрать? Мысли? – уточнил Харди.

   – А. Нет. Интересней. Они трахаться любят.

   – Это ты про животных?

   – Неа. Про других. Тех, кто живёт в лесу.

   – Знать бы, тебе по возрасту вообще можно употреблять слово «трахаться»...

   Вот что, решил Харди. Можно ведь остаться ещё на сутки или двое в местной гостинице, морально подготовиться.

   Поправил рюкзак на спине и двинулся в чащу. Восхищенный Джона двинулся следом.

   ***

   Однажды великое животное Тао сказало мелкому животному Тик: «Я тебя съем!» А Тик ответило: «Нет, это я тебя съем!»

   И съело Тао.

   ***

   Харди вот что знал про Титебу: тут есть островки цивилизации. Какие-то совершеннейшие медвежьи углы по меркам Содружества, но там можно пообщаться с приличными людьми и закупиться жратвой. Вытянуть ноги на нормальных кроватях. Ощутить себя человеком, местам даже разумным.

   Карту Харди тоже прихватил. И знал, что до ближайшего островка – три дня ходу, если не особенно торопиться, но путь пролегает по территории местного племени. Местные – фиолетовые и больше похожи на лосей, чем на людей, и всё же – гуманоиды. Прямоходящие, двурукие, способные на членораздельную речь и своими корнями уходящие в генетические эксперименты двадцать третьего века. Формально-биологически у них два пола – мужской и женский, но в культурном смысле имеется ещё и третий – «промежуточный», и вот с ним совершенно ничего не понять.

   Ни один из исследователей (из тех, которых не успели съесть; а, шутка; или не совсем) не сумел не то что пообщаться с представителем этого таинственного пола, но даже и узнать, чем этот пол отличается от остальных.

   Ясно было только, что «третьеполые» за людей не считаются. Но за кого же тогда?

   Харди не надеялся разрешить эту загадку.

   Он помнил, что Мик опасается получить посылку с какой-нибудь важной частью тела Харди. И ещё: на Титебе нет доступа к Глобальной сети нигде, кроме космопорота. И полиции нет тоже.

   ***

   Рой – это не только «что», но и «как».

   Рой – это свободно, легко и без страха. Рой ничего не боится, потому что Рой бессмертен: пока есть Рой, смерти нет; когда есть смерть, нет Роя.

   Поэтому Рой всё может.

   Джона помнит, как Рой сам себя воспроизводил: чтобы делать себя дальше в будущее, в Рое обнимались, гладились, прижимались друг к другу и друг другу делали хорошо. Джоне тоже делали, хотя именно он тогда воспроизводить Рой не мог.

   Теперь Джона знает, что это дело называется – секс, и согласно написанному в книгах секс – дело хоть и приятное, но большей частью стыдное.

   Джона не согласен.

   ***

   Идти приятно ровно до того момента, пока Харди не наступает в цветок-ловушку. Это не больно, цветок захлопывает свою пасть аккуратно, даже деликатно, с ласковым щелчком, но щиколотку в кожаном сапоге охватывает крепко и надёжно.

   Харди в первый момент даже не понимает, что это всё серьёзно.

   Он изумленно смотрит на свою ногу, утопающую в алом легкомысленном соцветии и думает, что вот же штука.

   Потом ещё минут десять он безуспешно дёргает ногой и тогда понимает, что соцветие это будто бы из металла – ни на дюйм ногу сдвинуть не выходит. Он решает, что придется такую красоту все же уничтожить, и достает импульсник. Импульсный заряд растению безразличен. Оно даже не вздрагивает, а вот ноге неприятно.

   Харди достаёт нож и велит Джоне этим ножом добраться до мясистого стебля и попытаться его срезать, и Джона пыхтит, ползая на коленках, и долго пытается стебель пилить...

   Растение свои челюсти не разжимает.

   Но вот что Харди упустил: в пасти растения есть желудочный сок, кислота, переваривающая попавшее в пасть животное. Так вот, когда Харди про эту тонкость вспоминает, желудочный сок успевает уже прилично разъесть его сапог.

   У Харди в теле нет ни единого импланта.

   Ни единого.

   У него даже в зубах ни одной пломбы, потому что он следит за зубами, чёрт их подери, и в любом случае постарается не позволить что-нибудь в себя впаять. Мик над ним смеётся. Харди шлёт его в задницу.

   У самого Мика есть, разумеется, стандартный мозговой шунт, который обеспечивается присутствие на собраниях Парламента в режиме реального времени из любой точки Вселенной. Ну и, как рассказывали Харди, порнушка через этот шунт тоже весьма горяча.

   Кроме того, у Мика улучшенное сердце: и то правильно – людям его рода деятельности приходится ведь так много врать, что это, вероятно, изрядная нагрузка на ум, честь, совесть, сердце и желудок. Кстати, о желудке. Мик утверждает, что в желудок у него вшит фильтр, не позволяющий ему опьянеть или быть отравленным политическим оппонентом. А после крушения шаттла пять лет назад Мику заменили правый бедренный сустав и лучезапястный сустав левой руки.

   Так что Мик – Франкенштейн, а Франкенштейн – чудовище.

   Не то чтобы Мик...

   Харди нравится думать, что его собственное тело принадлежит только ему, что он не автомобиль, к которому при необходимости просто прикрутят какую-нибудь штуку ради повышения функциональности.

   Мик называет Харди луддитом.

   Харди называет Мика Франкенштейном, но следует признать, что Харди вообще окружают сплошные Франкенштейны. Прикручивают и прикручивают к себе всё новые и новые детали.

   И вот теперь у Харди огнём полыхает ступня медленно растворяющейся в кислоте ноги. Огнём полыхать – безумно больно. Он вколол анестетик, но слишком уж медленно растекается онемение.

   – Джона, – говорит он. – Если помощь всё же успеет вовремя, не позволяй им пришить мне новую ногу. Пусть приставят деревянную штуку. Палку. Буду ковылять, как пират. Мы с тобой заведем шхуну и будем бороздить моря. Ага?

   Джона продолжает бессмысленные попытки спилить этот сраный цветок, но цветок, вероятно, изготовлен из синтестали. На зелёном стебле ни царапины.

   Джона в панике.

   Харди нажал тревожную кнопку в своём джиппере минут пятнадцать назад (а по ощущениям – так годы уже прошли), но его честно предупредили – служба спасения держит только два джета и из тех один в ремонте.

   А они с Джоной далеко ушли, миль сто пятьдесят уже преодолели.

   Харди решает, что, если успеют спасти и он не умрёт от потери крови или заражения раньше, то закажет себе деревяшку у лучшего краснодеревщика из Центра. Чтобы там всякая резьба и финтифлюшки. И заведёт говорящую птицу.

   ***

   Микаэль Соммерсет хорошо знал своего брата (настолько хорошо, насколько можно знать человека, который на твоих глазах взобрался на самую верхушку небоскрёбного дерева и оттуда свалился исключительно из желания подтвердить какую-то свою теорию).

   И знал, что не следует его недооценивать.

   Если он сказал, что справится, то, очевидно, справится. Но кроме прочего Микаэль привык автоматически рассчитывать сопутствующий ущерб и прекрасно понимал, что представление Харди о том, что считается за «справиться» – это не совсем то, что за «справиться» считает сам Микаэль.

   Например, Харди склонен не учитывать то, сколько рук ему придётся сломать в процессе. Сколько сотрясений своих бедных авантюрных мозгов получить. И он ведь – совершенно беззащитный. Генотип у него, конечно, превосходный, папенька на отпрысках никогда не экономил. Но.

   Микаэль думает, что хорошо бы было Харди запихнуть в стеклянную клетку лет на десять, чтобы у него там в мозгах постепенно встало на место, устаканилось, и эта тяга к авантюрам куда-нибудь делась.

   А так он должен сидеть в своём кабинете и гадать: братец не отвечает потому, что его уже поймали и как раз сейчас разбирают на части, или потому, что занимается сексом с какой-нибудь грудастой аборигенкой на краю Вселенной?

   Микаэль надеялся на последнее, но в силу занимаемой должности не мог рассчитывать на везение.

   Он нажал кнопку и сказал Лойс:

   – Мне нужно знать, где сейчас находится мой брат. Именно сейчас, и меня не интересуют гипотезы и предположения. Только достоверная информация.

   Лойс, искосимбионт, отозвалась вежливо и холодно, как все эти искосимбионты:

   – Будет сделано, сэр. Полагаю, потребуется что-то около полутора часов.

   Её белковый носитель резво застучал коготками по инфопанели.

   Мик старался не думать о Харди, но думал. А нужно было – о грядущем первом чтении годового бюджета и том, что сэр Крэйсли, разумеется, подсиживает. Но кто тут ещё кого пересидит.

   ***

   Харди старался не представлять, как там, в цветке, сейчас медленно расползается его плоть. Как там, должно быть, воняет.

   Как его кости в конце концов обнажатся...

   Интересно, эта дрянь и кости ест? Или сплюнет? Или?...

   Джона всхлипывает.

   Харди на самом деле тоже, но строго говорит ему:

   – Эй, прекрати. Это ведь не твою ногу сейчас старательно переваривают. С тобой всё хорошо. Документы у тебя есть, просто будь осторожен. По документам ты уже имеешь право самостоятельно передвигаться по большинству планет, и у тебя есть доступ к моему банковскому счёту. Я внёс тебя в список доверенных лиц. Так что ничего, проживёшь.

   Но Джона икает и развёл сопли.

   И отвечает:

   – Не хочу.

   Ну, Харди тоже много чего в жизни не хочет. Например, погано, когда твою ногу заживо переваривают. Даже если вколол себе стандартный анестетик из аптечки, всё равно ж...

   Нет, этого Харди точно не хотел никогда.

   ***

   Джона одно не понимает: почему что-нибудь случается. Зачем?

   Он читал в одной книге, что люди должны страдать, потому что грешны, но за собой Джона никакого греха не знает, потому что он никогда никого не убивал и не ест мясо настоящих животных.

   Так почему?

   Вечно со всеми что-нибудь случается, и они тогда начинают умирать, а Джона знает, как люди умирают.

   Им сперва больно и холодно, потом просто больно, а потом останавливается сердце, но мозг еще продолжает некоторое время жить, и в нём всякие там чудовища заводятся.

   Джона это знает, видел.

   ***

   Харди неотрывно смотрит на часы в джиппере. Минуты едва-едва перетекают из одна в другую.

   Всё это время, хотя он и не чувствует уже особо, его нога делается мутной вонючей кашицей (он так полагает, но точно не знает – ему же не видно).

   И то, что Джона все это время тихо плачет, положения не улучшает.

   И Харди даже вроде как отрубается разок, или, может, задрёмывает от анестетика, и поэтому пропускает момент, когда вокруг что-то меняется.

   Не сразу замечает, что лес вокруг вдруг как-то стихает, будто бы замирает. Эти проклятые кузнечики размером с ладонь прекращают пиликать, а птицы замолкают и больше не свистят.

   Небо уже вечернее, синее в основном и оранжевое по краю...

   Эти подходят бесшумно. Харди видит их тёмные силуэты, проступающие из ещё более тёмного леса. И у них есть рога. Большие, но изящные, ажурные. И сами они изящные, высокие и тонкокостные.

   Их трое, они подходят ближе, и Харди вцепляется в руку Джоны, а Джона перестаёт всхлипывать.

   Пришельцы целиком покрыты нежнейшей фиолетовой шерстью, скорее даже пушком, а одеты только в набедренные повязки из ткани, в которой Харди узнаёт брезент спальников из стандартного военного набора.

   Один из пришельцев издает нечто среднее между птичьей трелью и мурлыканьем, и джиппер усердно трещит, пытаясь перевести...

   Мурлыкающий щёлкает длинными узловатыми пальцами, и цветок распахивает пасть.

   Харди в эту пасть заглядывает, изворачивается и блюёт в траву, умудрившись не уделаться с ног до головы.

   Но его мягко подхватывают под мышки и куда-то тащат. Он ещё пробует пинаться, но Джона в его голове говорит: «Это ничего, они хорошие. Они только хорошего хотят.»

   «Потрахаться?» – уточняет Харди, припомнив недавний разговор.

   «Нет. Они ещё лучше.»

   Что может быть лучше хорошего траха?

   ***

   Оно выпрямляется во весь рост, потрясает копьём.

   Говорит:

   – Я люблю тебя.

   И тогда начинает любить...

  

   ***

   Харди теперь уже совсем не больно, и, он думает, это потому, что у него теперь нет ноги. Но точно он не знает. Он хихикает, и ему кажется, будто он объелся мыла и теперь выдувает мыльные пузыри с каждым смешком. В горле от смеха щекотно.

   – Это не так. Ты не объелся мыла, – перебивает его смех Джона, который вообще понимал бы, о чём речь. – И нога на месте, я видел. Её обмазали какой-то штукой, но она там, никуда не делась.

   Харди думает, что для подростка Джона довольно скучен.

   Вот сам Харди в шестнадцать лет придумывал чрезвычайно смешные штуки. Например, ту, с кошкой и преподавателем базовой лингвистики Содружества. Кошка была довольно крупная, сторожевой породы, а преподаватель – напыщенный сноб, но мелкий и из грызунов. Не мышь, конечно, но тоже смешно.

   Ещё раз хихикнув, Харди заснул.

   ***

   Микаэль считал себя человеком хладнокровным – и это было важной составляющей его компетентности, а он был весьма компетентен в политической деятельности.

   И вот сейчас он думал о Лойс.

   Лойс – интересная. Она работает у Микаэля ассистенткой уже шесть лет, и за это время ни разу ни в чём не ошиблась. Ей, в общем, не положено ошибаться. Наверно. Лойс – искусственная личность, сознание, перенесенное в симбиотическое тело. Лойс, собственно, симбионт Стэна, но Стэн в этом дуэте не главный. Сама Лойс ласково называет Стэна своей палкой-хваталкой, а Микаэль за столько лет так и не составил о Стэне какого-то определенного мнения. Лойс он знает достаточно хорошо. Она умна, что естественно для искина, а ещё – саркастична и едка, что, в общем, не характерно. К тому же достаточно вздорная в тех случаях, когда это не мешает делу – но момент она чувствует хорошо.

   Как она выглядит?

   Ну, Микаэль на самом деле точно не знает. Она иной раз сияет нимбом вокруг головы Стэна, а иной – этакие щупальца, вроде водорослей, между лопаток Стэна. Целиком же она за шесть лет так и не показалась.

   Сперва было достаточно неловко общаться с Лойс, глядя в мелкое, довольно стандартное лицо Стэна. Он определенно млекопитающий, но метис, и у него мелкие зубки, мелкий носик, мелкие глазки.

   И он к тому же мужского пола, а Лойс – женского. Микаэль никогда не удавалось толком представить, каково это – жить с симбионтом. Это как голоса в голове? Или как вечный сосед по комнате? А возможен ли секс между симбионтом и носителем? Микаэль не знает, а спрашивать, разумеется, не станет ни в коем случае.

   Стэна он, впрочем, понимает: Лойс поддерживает ему жизнь. У него синдром генетической недостаточности второго хромосомного ряда, и без Лойс он просто прекратит дышать. При таких условиях жизнь с симбионтом – единственный выход, и тут уж приходится смиряться с неудобствами. Впрочем, Микаэль не об этом сейчас должен думать, и не о братце, который где-то там...

   – Сэр, – поднимает голову Стэн. – Лойс считает, что может достаточно уверенно утверждать, что...

   – Где он?

   – Он пропал на Титебе пять часов назад.

   Микаэль грязно выругался.

   Стэн терпеливо склонил голову.

   – Мы имели смелость запросить спасательный отряд от вашего имени. На самой планете ресурсов для поисков нет, так что пришлось сделать запрос на мобилизацию отряда с орбитальной станции. Они сумеют приступить к поискам через шесть стандарточасов.

   Микаэль снова грязно выругался, а потом ответил:

   – Спасибо, Стэн. Спасибо, Лойс.

   ***

   Харди проснулся раз и другой, но в целом не очень понимал, что с ним и как, и, главное, где.

   Моргал в потолок – это была какая-то хижина, и на соломенном потолке сидела ящерица. И снова засыпал.

   А на третий раз проснулся от того, что у него нестерпимо чесалась пятка. Левой ноги, хотя он хорошо помнил, что левой пятки у него быть не должно. Он торопливо сел и запутался в одеяле, в которое был замотан до самого подбородка, но, ругаясь, в конце концов выпутался и сбросил на пол...

   Нога была на месте, хотя и облепленная какой-то дрянью вроде глины до самого колена. И вот под этой растрескавшейся коркой всё и чесалось, и зудело, и требовало чесать до крови. Харди принялся сколупывать грязь и с наслаждением тереть кожу, нежную и новую, как у младенца.

   Потом огляделся по сторонам.

   Это и на самом деле была хижина, притом самая примитивная. Кроме высокого лежака в ней из обстановки имелись только циновка на земляном утоптанном полу и что-то вроде грубого очага в центре, впрочем, нерастопленного, а о том, что это именно очаг, догадался по солидному слою золы.

   На потолке ящерицы не обнаружилось, зато сидел огромный и какой-то совершенно недоброжелательный паук – Харди насчитал у него двенадцать ног, каждая из которых была мохнатой и омерзительной. Харди решил с этим пауком быть поосторожней.

   Он сам, кстати, был абсолютно голым, что нервировало. Замотавшись в одеяло – по сути, кусок какой-то грубой ткани – он вышел из хижины.

   За ее пределами стояло утро.

   И, как ни странно, довольно шумное. Удивившись, он шагнул обратно в хижину и присвистнул: в той царила тишина. Дырявые стены из чего-то вроде тростника-переростка и полная звукоизоляция.

   Харди решил пока что не слишком удивляться, а сперва всё выяснить – чтобы потом удивиться насчёт всего скопом.

   Вышел обратно и увидел Джону.

   Лосеобразные туземцы сновали туда-сюда, о чем-то переливчато переговаривались, чем-то были заняты, а Джона сидел у костра и хлебал из миски какую-то бурду. Обернулся и приветливо махнул ложкой.

   Дескать, иди сюда, тут кормят.

   Харди, придерживая свою импровизированную тогу, подошёл и тут же получил свою порцию бурды.

   Очень вкусной.

   ***

   Говорящие – говорят. Слушающие – слушают. Но не говорящие и не слушающие погружаются в несуществование.

   Слушай или говори.

   ***

   Джиппер Харди возвратили после завтрака. А с ним – штаны, и футболку, и рюкзак, и всему этому Харди чрезвычайно обрадовался. Он включил джиппер и наконец сказал:

   – Спасибо.

   А ему ответили:

   – Мир есть любовь.

   Надо же, а ведь обещали, что будут каннибалы. Не то чтобы Харди жаловался. Его, ей-богу, всё устраивало, но всё же. И Джона ушёл смотреть что-то там, о чём он довольно бодро договорился на пальцах.

   – Вы восстановили все мягкие ткани. Кожа, мышцы. И никаких шрамов. И у вас звукоизоляция на хижине.

   На него поглядели этими их золотистыми глазами с красивыми вертикальными зрачками – удивленно.

   – Что ж мы, дикари какие? – спросили. – Мы, конечно, живем в изоляции, но все свои потребности обеспечить в состоянии. И рады помочь тем, кто оказался в беде.

   – Но... Но ведь находили обглоданные тела... Кости...

   – Так это всё цветы-охотники. Вам повезло, вы столкнулись с детенышем. А есть ведь взрослые, они способны проглотить вас целиком.

   – О.

   Харди теперь уже внимательно оглядел своего собеседника. Или собеседницу. Или...

   – Третий пол?

   Показалось, что собеседник рассмеялся. Это был такой фыркающий, слегка изумленный звук.

   – Ну, если пожелаете. Я – Лари. Я тут почти главное.

   – Харди Квинс, культуролог. Это...

   – Учёный.

   Лари кивнуло.

   – Да. Исследую культуры народов Вселенной.

   Лари качнуло рогами. Потом снова издало нечто фыркающе-непереводимое.

   – Мы стараемся не становиться объектом исследования. Мы намеренно отгородились от мира, потому что хотели бы сохранить свою культуру в неприкосновенности. Мы её очень ценим.

   Харди постарался выглядеть как можно более дружелюбным.

   – Я вовсе не намерен нарушать вашей неприкосновенности. Я всего лишь собираю фольклор. Священные тексты. Сказки. Вот это всё.

   Лари дернуло ушами и пожевало воздух, глядя на Харди с изрядным сомнением.

   – Когда люди Содружества приходят на крайние миры, они делают всех живущих рабами своих совершенно ненужных штуковин. Порабощают. Поедают. Перемалывают. Делают похожими на себя.

   Джиппер подавился каким-то словом.

   Харди поднял руки, надеясь, что открытая ладонь и в этом мире символизирует открытость намерений.

   – Я не сотрудничаю с государствами. Я всего лишь путешественник.

   ***

   Люди хотят быть счастливыми. Животные счастливы от рождения столь же, сколько беспамятны и безмятежны в незнании.

   А люди – знают. Многие знания умножают скорби. Многие скорби приближают смерть.

   Счастливый человек вечен, несчастный уходит в небытие. Люди обязаны быть счастливыми.

   ***

   Микаэль злился.

   Он вообще злость предпочитает волнению и страху, потому что злость хотя бы можно выплеснуть: сломать там что или швырнуть дротик в стену. Дротик, конечно, виртуальный и стены не пробьёт, но всё же.

   Шесть стандарточасов.

   ***

   Видимо, его руки пришлись по душе – мягкие пушистые ладони их обхватили и долго держали, не отпускали. А потом Лори снова пожевало воздух и качнуло рогами:

   – Ладно. Оставайся, сколько пожелаешь. Моё место сна – твоё место сна, и от моей еды кусок – твой.

   – Спасибо, – искренне ответил Харди, потому что это гораздо лучше и полезней, чем быть съеденным каннибалами.

   Он встал и пошёл по деревне. И задавал вопросы, и на них даже отвечали.

   Они называли себя людьми, разумеется, а Харди им был «ноно» – джиппер предложил в качестве перевода «смешной малый» и «зверь неведомый».

   Харди решил тогда их про себя называть «лосями», чтоб было не так обидно.

   Так вот, лоси третьего пола жили обособленно от остальной общины, вели странное высокотехнологичное хозяйство на базе собирательства и крайне примитивного подсечно-огневого земледелия. Питались исключительно растительной пищей и лечили любые болезни, кроме разве что смерти, этой своей грязью, в которую требовалось окунуться целиком или только пострадавшей частью тела.

   Харди попробовал взять этой глины на анализ, но на него фыркнули – и не стал.

   Были у них и средства связи на дальние расстояния: дощечки или глиняные таблички, и вот по ним следовало выстукивать какую-то морзянку, и ждать ответа – такого же стука из нутра этой дощечки. Харди к тому времени уже изнывал от любопытства. Но тут уж – нарывался на очередное фырканье и вспоминал, что это племя, может, и не каннибалы, зато цветочки у них...

   Потом ещё – они совершенно ничего не стеснялись. Мылись, вычесывались и даже ласкали друг друга у костров, разбросанных здесь и там по деревне, а рядом возились дети, и дети были довольно нелюбопытны и слишком серьёзны для детей. Они изредка останавливались, чтобы поглядеть на Харди издалека, но в целом интересовались им мало. А самих детей было, кстати, как-то уж слишком много. Джона, что любопытно, тоже в основном молчал, держался совсем рядом и осматривался с какой-то робкой настороженностью. «Что не так?» – хотел спросить у него Харди, но всё забывал, отвлекаясь.

   Потом вот ещё: джиппер ведь болтал без умолку, и Харди думалось, что он, может, в конце концов перегреется и сгорит от усердия. Потому что – серьёзно – эти люди ни на минуту не умолкали.

   Они говорили о том, как сильно друг друга любят. Как им приятно, когда их чешут между ног. Как здорово есть эту замечательную кашу. Как им не нравится, когда зима, и холодно, и всё время один сплошной дождь. Как сегодня хорошо, и как хорошо было вчера. Как они ходили в деревню и там приобрели замечательные фрукты и ещё более замечательные овощи. Как живущие в деревне люди дики, но всё равно нравятся. Как хорош мужчина по имени Дио, какие у него замечательные рога, и какое хорошее от него должно быть потомство. Как в деревне подрались две женщины из-за одного мужчины, и как этот мужчина их пытался разнять, но сам получил по рогам. Как в прошлом году удалось переспать с этим самым мужчиной и теперь вот скоро родятся очень хорошие дети.