Текст книги "Второе нашествие янычар"

Автор книги: Русин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

Трудно перечислить все насилия против Православной Церкви, которые осуществил Петр. Федор Михайлович Достоевский так оценил результаты церковной реформы: «Русская церковь в параличе с Петра Великого. Страшное время». Даже турки, завоевав Византию, не обращались с православной церковью так, как обращались с нею при Петре.

Одновременно в первые годы своего правления Петр создал «Всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший собор», которым развлекался всю жизнь. Придуман был данный собор не самим Петром, а по совету Лефорта и Гордона – протестантов, ненавидящих православие. Нашлись и русские христопродавцы, добросовестно и весело выполнявшие сие богохульное дело. «Патриарх» носил на голове жестяную «митру» с изображением Бахуса верхом на бочке; глиняная фляга с колокольчиками изображала панагию, а «евангелием» служил ящик в форме книги, внутри которой находились склянки с водкой. В вербное воскресенье, когда русский народ постился, молился и украшал иконы вербами, «православный» русский царь устраивал церемонию «шествия на осляти»: «патриарха» сажали на верблюда и вели в сад на берегу Москвы-реки к винному погребу. Затем следовала грандиозная попойка, после чего пьяная компания разбредалась по домам. Бывало «всепьянейший собор» Петра устраивал кощунственную покаянную процессию: «Его всешутейшество», окруженный своими подручными в вывороченных полушубках, выезжал на ослах и волах, или в санях, запряженных свиньями, козлами и медведями.

Только что отстроенный дворец Лефорта «освятили» в честь Вакха: кадили табачным дымом, а «патриарх» благословлял всех крестом, сделанным из перекрещенных табачных трубок. Затем во дворце началась продолжавшаяся двое суток попойка.

«Патриарх» вместо исповедания Веры исповедывал поклонение пьянству: «Вином, яко лучшим и любезнейшим бахусовым чрево своё яко бочку добре наполняю, так что иногда и ядем, мимо рта моего носимым, от дрожания моей десницы и предстоящей очесех моих мгле, не вижу, и тако всегда творю и учити мне врученных обещаюсь, инако же мудрствующе отвергаю, и яко чуждых творю, анафематствую всех пьяноборцев, но яко же вышерек творити обещаюсь до скончания моей жизни, с помощью отца нашего Бахуса, в нем же живем, а иногда и с места не двигаемся, и есть ли мы или нет – не ведаем». Петр пародировал Священное Писание: «О Нем же живем, движемся и есмы». Следовало рукоположение во имя пьяниц, шутов, сумасбродов, водок, вин, пив, кабаков, ведер, кружек… Потом «патриарха» облачали: «Сердце исполнено вина да будет в тебе», «Да будут дрожащи руце твои. Дубина Дидана вручается тебе. … Венец мглы бахусовой возлагаю на главу твою, да не познаеши десницы твоей, во пьянстве твоем»… Нападки на Православную Церковь и глумление над ее обрядами, доходившие до открытого кощунства, Петр сохранил до самой смерти. Необходимо особенно подчеркнуть то, что источник вдохновения петровского антирелигиозного хулиганства был попросту заимствован из лютеранской практики того времени – подхватив лютеранские методы издевки над католицизмом, Петр применил их по отношению православию.

Кроме царского беспробудного пьянства, в России было начато и насильственное спаивание людей, которым петровские гвардейцы вливали в горло ушаты сивухи. В этом направлении Россия также быстро европеизировалась, и «вельми зело» начинают пить уже и русские. Касательно же «цивилизованной» Европы, можно привести слова посла в Лондоне графа Воронцова, через сто лет после Петра сообщавшего о коронованных попойках, на которых «никто не вставал из-за стола, а всех выносили». Или об английском короле Георге, который перед собственной свадьбой нализался до такой степени, что во время церемонии придворные вынуждены были держать его под руки, так как сам стоять он уже был не в состоянии.

В 1701 году Петр издает указ о том, что все население России (кроме духовенства и пашенных крестьян), должно носить немецкое платье и ездить на немецких седлах. Даже для жен священников не делалось исключения. Запрещалось шить и продавать русскую одежду. А за ее ношение брали пеню.

Петр приказывает насильно брить бороды и носить иноземное платье. У городских застав находились специальные соглядатаи, которые отрезали у прохожих и проезжих бороды и обрезали полы у длинной, национального покроя, одежды. У тех, кто сопротивлялся, бороды просто вырывались с корнем . Вводится огромный налог на право ношения бороды. А в конце 1714 года был издан указ, угрожавший за ношение русского платья и торговлю им, ношение бороды каторгой и лишением всего имущества . Ненависть ко всему русскому дошла до такой степени, что в сентябре 1715 года Петр запретил торговать даже скобами и гвоздями, которыми подбивались башмаки старого образца. За нарушение, как обычно, каторга и лишение всего имущества.

Петр заменил якобы неудобные боярские ферязи на удобную для работы западноевропейскую одежду. Боярская ферязь, действительно, не была приспособлена для рубки дров – но бояре дров и не рубили. Но для поездки в санях лучше ферязи ничего лучше не было. И если внимательно всмотреться в стрелецкое обмундирование, то без особенного труда можно увидеть, что через 200 лет всякой западной ерунды с лосинами, киверами, треуголками, русская армия опять в конце 19 века вернулась к тем же стрелецким одеждам: штаны, сапоги, рубаха, шинель и папаха. Ибо это обмундирование соответствует русскому климату, и русским пространствам, и русской психологии. Голландские башмаки с пряжками и чулками могли быть очень красивы, но ни для русской осени, ни для русской зимы они не годятся никак – в России нужны сапоги или валенки. Треуголка или кивер еще могут подходить при небольших переходах. Но если солдату нужно делать тысячи верст, то кивер с его султаном и прочими побрякушками превращается из «головного убора» в очень обременительную ношу: попробуйте спать в кивере или на кивере. Папаху же можно нахлобучить или подложил под голову. 200 лет потребовалось для того, чтобы вспомнить такую элементарно простую вещь, как стрелецкая меховая шапка.

Петр требовал перестройки на иностранный лад домов, за несоблюдение чего налагалась пеня. Для ведения войн требовались огромные средства, поэтому в 1705 году была проведена перепись всех торговых людей с указанием их промыслов. Вся рыбная ловля отдавалась в вотчину Меньшикова, а самостоятельный лов влек за собой пытки и прочие наказания. Были отписаны в казну постоялые дворы, мельницы, мосты, перевозы, торговые площади… На всех мастеровых наложены годовые подати.

В числе прочих своих войн Петр начал войну с банями. На Руси искони были бани, в которых городской и деревенский люд мылся, по крайней мере, еженедельно. В «просвещенной» же, а на деле вшивой (в буквальном смысле) Европе бань не было вовсе. И вшивыми были все европейцы – начиная от простолюдина и кончая монархами. В Версальских дворцах на стол ставили специальные блюдца, для того чтобы на них желающие могли давить вшей. Придворные дамы носили в париках украшения в виде спиц, при помощи которых было удобно чесаться, а для маскировки запаха немытого тела были изобретены парфюмы.

Все бани сдавались на откуп с торгов, держать у себя бани запрещалось под страхом пени и сноса. Бани были обложены почти запретительным налогом: высшее сословие за право иметь баню платило три рубля в год, среднее – по рублю, низшее – по 15 копеек (в то время корова стоила 17 копеек). Такой налог не могли оплатить большинство жителей «даже с правежа под батогами». Этим Петр отучал русских мыться, дабы они более походили на «просвещенных» европейцев, а с упрямых чистюль брал деньги на реформы. Но даже с правежом под батогами Московская Русь защищала свое азиатское право на чистоплотность, вовсе неизвестную Европе петровских времен.

Оброком обложили пасеки. Был утвержден налог даже на дубовые гробы, которые отбирали у гробовщиков, увозили в монастыри и продавали вчетверо против обычной цены. Петр не придумал налога разве что на пользование чистым воздухом.

Рекрутские наборы достигли таких размеров, что, несмотря на издаваемые один за другим царские указы, все больше и больше народу становились беглыми, не боясь того, что смертная казнь ожидала не только самих беглых, но и тех, кто помогал им. На людях выжигали клейма, били кнутами, вырывали ноздри. Петр очень любил последний метод пытки. В его бумагах остались собственноручные отметки о том, каким должен быть инструмент, чтобы вырывал ноздри до костей.

Трудовой режим на петровских фабриках и заводах мало чем отличался от тюремного режима – содержание русского рабочего почти не превышало того, во что обходится содержание арестанта.

Торговые дома были заменены «кумпанствами». С русского купца драли семь шкур, а добыча переправлялась «кумпанствам» в виде концессий, субсидий, льгот и тому подобного. Из уничтоживших купечество «кумпанств» не вышло ничего – из сотни петровских до Екатерины дожило только два десятка.

До Петра крестьяне были прикреплены только к земле. Петр прикрепил их к помещикам, то есть создал крепостное право европейского типа. Когда Герцен и другие западники голосили о «крещеной собственности», они молчали о том, что она создавалась на базе принципов западноевропейского крепостничества. Стоит напомнить о том, что Алексей Михайлович закрепил крестьянское самоуправление, которое развил еще и Грозный, создал почти постоянную работу Земских Соборов – гармоничную и работоспособную русскую «конституцию».

В Московской Руси и мужик и дворянин были равно обязанными перед государством: крепостной человек служил своему помещику, с тем, чтобы дать ему возможность нести военную службу. Если помещик прекращал службу, от обязанностей к помещику освобождались и крестьяне. Принципиальное отличие западноевропейского и московского крепостного права было в том, что на Западе крестьянин был порабощен вовсе не во имя каких бы то ни было общих интересов какого-нибудь дармштадтского, веронского или клюнийского уезда. Он был закрепощен потому, что он был завоеван и рассматривался прежде всего как военная добыча. В Московской Руси мужик не был ничьей личной собственностью, он не был рабом. Он находился, примерно, в таком же положении, как в конце 19 века находился рядовой казак. Мужик в такой же степени был подчинен своему помещику, как казак своему атаману. Казак не мог бросить свой полк, не мог сойти со своей земли, атаман мог его выпороть (как и помещик крестьянина), но это был порядок военно-государственной субординации , а не порядок рабства. Начало рабству положил Петр.

Пресловутое создание российского флота (который в таких количествах был России вовсе ни к чему) происходило со свойственной Петру революционной энергией, переходящей в вопиющую бесхозяйственность. Миллионы десятин вековых дубовых лесов в Воронежской губернии были вырублены во имя постройки каких-то трех десятков кораблей; для застройки и отопления вновь построенных городов на побережье Азовского моря. Целая лесная область была превращена в степь, и в результате верховья Дона перестали быть судоходными, а 35 построенных кораблей сгнило в донской воде. Еще десятилетия спустя, напоминая о хищнической, бессистемной вырубке лесов, там валялись миллионы бревен. С такой же безумной расточительностью материальных ресурсов строился позже порт в Ревеле. Как пишет Ключевский, «ценное дубье для Балтийского флота – иное бревно ценилось в тогдашних рублей сто – целыми горами валялось по берегам и островам Ладожского озера, потому что Петр блуждал в это время по Германии, Дании, Франции, устрояя Мекленбургские дела».

Со всех концов Руси на строительство флота сгоняли рабочих, а на флот рекрутов. Это приобрело такие масштабы, что села пустели – оставшийся народ ударялся в бега, беглецы сбивались в разбойничьи шайки. Россия подверглась тотальному разорению, и все больше стала походить на «просвещенную» Европу (только близ Торжка, Пскова, Кашина и Ярославля насчитывалось 89 086 пустых дворов).

Желая привить в России судостроение по западному образцу, «великий и мудрый царь» указом от 28 декабря 1714 года запретил ходить в море на судах прежнего строя. Максимум через три года все русские суда должны были быть уничтожены . К счастью, как и все другие, не менее «мудрые» указы, выполнялись они «со скрипом» или, ввиду их полного идиотизма, не выполнялись вовсе. Неудовольствие народа становилось повсеместным, но повсюду бродили наушники и соглядатаи. Они подслушивали и доносили «куда следует». За одно неосторожное слово людей хватали и тащили в Преображенский приказ, ведавший политическим сыском. Там несчастных подвергали неслыханным мукам.

Бессмысленно переведя дубовые и сосновые леса, Петр, как всегда, бросился в другую крайность: издал драконовские законы против «губителей леса». На окраинах лесов были поставлены виселицы, на которых вешали крестьян, срубивших не то дерево, которое разрешалось.

Народ роптал: «С тех пор, как Бог этого царя на царство послал, так и светлых дней мы не видывали: все рубли, да полтины, да подводы, нет отдыха крестьянству. Это мироед, а не царь – весь мир перевел, переводит добрые головы, а на его кутилку и перевода нет!»

Начались народные бунты, сперва на окраинах, но потом вылившиеся в восстание под руководством Емельяна Пугачева. Все они подавлялись с неслыханной жестокостью и подлостью. Мятежникам, как правило, обещали прощение, если они покорятся, однако вместо обещанного прощения мятежников отправляли в Москву и после страшных пыток убивали.

Здесь уместно вернуться несколько назад и упомянуть о восстании стрельцов в 1698 году. Стрельцы восстали в защиту престола и алтаря против царя нечестивого, который ко всему прочему еще и лишил стрельцов бывших привилегий. Восстание было подавлено, в Преображенском приказе были устроены четырнадцать застенков, в которых стрельцов пытали с неслыханной жестокостью: в Преображенском селе ежедневно курилось до 30 костров с угольями для поджаривания стрельцов. Сам царь с видимым удовольствием присутствовал при этих истязаниях. Пытали не только стрельцов, но и их жен и детей.

30 сентября 1698 года к месту казни отправляется первая повозка осужденных. Приговоренных везли на Красную площадь в санях попарно, с зажженными свечами в руках. Клали по пятьдесят человек вдоль бревна таким образом, что бревно служило плахой. Головы стрельцов полетели от топора, которым орудовал сам царь (что до него не делал ни один из московских царей , даже Иван Грозный). Его приближенные – Голицын, Меншиков, Ромодановский также собственноручно рубят головы. Только утонченные иностранцы Лефорт и Бломберг отказались от этой работы и ограничились созерцанием. Став палачом сам, Петр сделал палачами и придворных: Каждый боярин должен был отсечь голову одного стрельца: 27 октября для этой цели привезли сразу 330 стрельцов, которые и были казнены неумелыми руками бояр, Петр смотрел на зрелище, сидя в кресле, и сердился, что некоторые бояре принимались за дело «трепетными руками».

Больше недели продолжалась эта кровавая вакханалия: 11 октября – 144 казни; 12 октября – 205; 13 октября – 141; 17 октября – 109; 18 октября – 65; 19 октября – 106.

Сто девяносто пять стрельцов было повешено у ворот Новодевичьего монастыря и перед кельей царевны Софьи; трое из них, повешенные подле самых окон, так что Софья могла легко достать до них рукой, держали в руках челобитные, адресованные царевне.

Но этого Петру было мало. Перед стрелецкой казнью он приказал вырыть из могилы гроб умершего двенадцать лет назад Милославского. К месту казни гроб везли на свиньях, а установили его таким образом, чтобы кровь казненных стрельцов лилась на останки Милославского.

Тела казненных стрельцов сваливали в те ямы, куда сбрасывали трупы животных. Повешенных стрельцов Петр запретил снимать, и они в течение нескольких месяцев болтались в петлях.

Многие из стрельцов были казнены по-новому, по заморскому: их колесовали. Это была первая из «прогрессивных» реформ, примененная Петром по возвращении на родину.

По «Уложению Царя Алексея Михайловича» смертная казнь в Московской Руси полагалась за 60 видов преступлений (по современному ему французскому законодательству за 115). Петр же ввел смертную казнь за двести видов преступлений – цивилизовав таким образом «дикую Россию».

В армии Петр вводит «палочную дисциплину», введенную европейцами в наемных войсках, для «повышения их боеспособности». Результатом этой «дисциплины» было то, что наемники боялись капральской палки больше, чем неприятельского штыка.

Здесь стоит упомянуть и о военных «успехах» Петра, которые также впечатляют.

Северная война (со шведами) была начата, когда Карлу XII было всего 18 лет и длилась 21 год , хотя Россия превосходила Швецию по военному потенциалу примерно в десять раз. Редкая война была так плохо обдумана и подготовлена, и редкий военачальник был бестолковее и трусливее Петра.

Наиболее впечатляет бой под Нарвой, где Петр (которому было уже 28 лет), узнав о приближении восьмитысячной шведской армии во главе с восемнадцатилетним мальчишкой, в панике бросает свою тридцатипятитысячную армию накануне боя, будучи заранее уверен в том, что она будет разбита почти в пять раз слабейшим противником, и даже не попытавшись отвести ее.

За одиннадцать лет до этого, в августе 1689 года Петр точно так же повторяет свой «подвиг» и отходит на «заранее подготовленные позиции», когда, узнав о заговоре Софии и бросив свои потешные войска, которых было около тридцати тысяч , в панике полуголый скачет в Троицкий монастырь. Где, разразившись рыданиями, умоляет игумена оказать ему защиту от Софии, с ее тремя сотнями стрельцов. В результате этого испуга (как потом выяснилось, необоснованного) Петр несколько повредился здоровьем: появились подергивания щеки, непроизвольные движения головы и некоторая неправильность походки. Он, по тогдашнему выражению, «голову запромётывал и ногою запинался».

Примерно так же дело обстояло во время гродненской операции. Петр, располагая втрое большими силами, думал только о спасении своей армии, и сам составил план отступления, приказав взять с собой «зело мало, а по нужде хотя и все бросить». В марте, в самый ледоход, когда преследовавшие Петра шведы не могли перейти Неман, русское войско, утопив в реке до ста пушек с зарядами «с великою нуждою», но благополучно отошло к Киеву…

Но незадолго до Полтавской битвы шведский обоз из 5 тысяч повозок, груженных продовольствием и боеприпасами, в сентябре 1708 года был захвачен старомосковской конницей под командованием Шереметьева, которая уже дважды била шведские войска (в 1701 году под Эрестдорфом и в 1702 году в Гуммельсдорфе). И которая в промежутке между Нарвой и Полтавой, пройдя по Лифляндии и Ингрии, завоевала Ниеншанц, Копорье, Ямбург, Везенберг, Дерпт, захватив почти всю Прибалтику. Потеря шведского обоза оставила Карла почти без пороха и совсем без артиллерии.

К Полтаве пришло 30 тысяч отощавших, обносившихся, деморализованных шведов. Этот сброд два месяца осаждал Полтаву, штурмуя ее за это время три раза. Полтаву защищал 4-х тысячный гарнизон генерал-майора Келина, которому помогали 4 тысячи вооруженных чем попало обывателей. Петр привел к Полтаве около 50 тысяч человек свежей армии с большим количеством артиллерии. Потом началось Полтавское сражение с голодными, деморализованными шведами, не выиграть которое было просто невозможно, тем более, что войсками командовал не Петр, а Шереметьев, воевода московской школы, уже не раз бивший шведов.

Самым большим позором русской армии под командованием Петра стал Прутский поход. Такого армия не испытывала никогда в своей истории. Надеясь на турецких христиан, на обещанную молдавскую поддержку, летом 1711 года самоуверенный Петр напал на Турецкую Империю. Неподготовленная и малочисленная русская армия не могла нанести туркам сколько-нибудь заметного урона. Особенно если учесть военный «гений» Петра. Турецкий визирь быстро окружил русскую армию, и хотя первая атака была отбита, судьба сражения была решена: спастись у нашего войска шанса не было. Петр Великий проявил привычную для себя твердость духа: плакал и писал завещания, предлагал отдать Карлу обратно всю Прибалтику (не Петром завоеванную!). Просто удрать Петр не мог, хотя он и умолял предводителя молдавского войска Никульче помочь ему с его новой женой Екатериной убежать домой – молдаванин отказался. Тогда Петр через своего приближенного еврея Шафирова за 150 тысяч рублей подкупил визиря, а его пашей – в соответствии с их рангом. Мир при Пруте был установлен на таких условиях: Петр уступил Азов со всем побережьем, обязываясь срыть там русские городки, и отдал большую половину Азовского флота. Обещал не вмешиваться в польские дела и предоставил шведскому королю свободный проход в свое отечество. Победители были настолько любезны, что охраняли путь отступления петровской армии…

Для сравнения стоит упомянуть, что в предшествовавшую петровской, эпоху Смутного времени, безо всякого правительства вообще, Россия справилась с поляками, шведами и собственными ворами за шесть лет; а при правительстве Александра I Россия за полгода разделалась с Наполеоном, освободив всю Европу.

Вернемся к реформам. Никаких законов в эпоху Петра фактически не существовало. Указ следовал за указом. Разобраться в них не было никакой возможности. Зимой 1711 года царем учрежден Сенат, состоявший вначале из восьми человек. Он издавал указы, которые должны были исполняться под угрозой наказания и даже смертной казни.

Появилось огромное количество бюрократов, деятельность которых сводилась к произволу и казнокрадству, а названия организаций и должностей навевали мысли об иноземной оккупации в буквальном смысле этого слова. В городах появился главный магистрат, обер-президент, бургомистр, альдерман, губернатор с помощниками – ландратами и ландрихтерами. Кроме этого были коменданты, обер-коменданты, вице-коменданты. После учреждения Сената были назначены фискалы во главе с обер-фискалом. Под ведомством обер-фискала были провинциал-фискалы. Обер-фискал писал в Сенат доносы, и если донос оказывался справедливым, то половина штрафа шла в доход государства, а половина – обер-фискалу; если же нет, то обер-фискал никакой ответственности не нес. На местном уровне этим же занимались провинциал-фискалы. Доносительство в государстве приобрело повсеместный характер.

Несмотря на это взяточничество и казнокрадство приобретает гигантские масштабы: один только Меньшиков наворовал, как минимум, тринадцать миллионов рублей , девять из которых держал в иностранных банках. Разумеется, эти деньги так за границей и остались. Сумма эта была воистину фантастической и равнялась нескольким годовым бюджетам всей России . Со взяточниками и казнокрадами царь борется избирательно: одних казнит, другим (наиболее нужным и верным приближенным, таким как Меньшиков) позволяет воровать совершенно беспрепятственно и в совершенно немыслимых количествах. На переправленных за рубеж наворованных средствах строится западная инфраструктура.

В конце 1717 года Петр вводит на шведский манер восемь коллегий: коллегия иностранных дел, камер-коллегия (заведует финансами), юстиц-коллегия, ревизион-коллегия, берг-коллегия, мануфактур-коллегия, военная и адмиралтейств-коллегия. На руководящие должности (и с соответствующим окладом) приглашают шведов.

В январе 1722 года всю государственную службу делят на воинскую, статскую и придворную (каждая из которых состоит из 14 ступеней). Низшая – четырнадцатая, высшая – первая. Люди начинают относиться друг к другу в соответствии с Табелью о рангах. Фискалов обязывают наблюдать, чтобы почет каждого соответствовал его рангу, и никто не смел присвоить себе высшего почета. Это масонское деление людей по вертикали и породило карьеризм, чванство, зависть, угодничество и прочие «лучшие» человеческие чувства, от которых до сих пор страдает наше общество.

Патологическая страсть к иноземщине и маниакальное реформаторство Петра вылилось и в постройку на болотах, новой северной столицы русского государства, нареченной немецким именем Санкт-Питер-Бурх.

Стоит напомнить о том, что основание «северной столицы» вдали от центра страны являлось не оригинальным замыслом самого Петра, а только реализацией старого польского замысла периода Смутного времени. В то время поляки считали необходимым для проведения в жизнь своих планов вырвать Царя из боярской и духовной среды, а для этого перенести царскую резиденцию куда-нибудь подальше от Москвы. Петр успешно выполнил этот польский план, как до этого он выполнил замыслы немцев, голландцев, протестантов по разгрому русского государства и русской культуры.

В 1703 году, забросив остальные заботы, вся страна принялась строить «северную столицу», и к 1708 году на постройку было уже согнано около сорока тысяч рабочих. При выборе места для основания города в расчет не принималась ни логика, ни география, ни климат, ни национальные особенности русской жизни. Единственное что двигало самодуром: «хочу, чтобы все было, как в Голландии».

Город начали строить на Петербургской стороне, но царь возжелал перенести торговлю и главное поселение в Кронштадт. Там каждая провинция снова строит огромный корпус, в котором потом никто жить не будет и который развалится от ветхости. В то же время город строится между Адмиралтейством и Летним садом, где берег выше и наводнения не так опасны. Петр снова недоволен. У него новая затея: Питер-Бурх должен походить на Амстердам – улицы надо заменить каналами. Для этого приказано перенести город на самое низкое место – на Васильевский остров. Но Васильевский остров заливался наводнениями; стали строить плотины – опять же по образцу амстердамских. Из строительства плотин ничего не вышло, ибо при тогдашней технике это была работа на десятилетия. Стройку перенесли на левый берег Невы, на то место, которое называется Новой Голландией…

На протяжении нескольких последующих лет строительство новой столицы пожирало огромное количество материальных ресурсов и людских жизней. Сколько при постройке новой столицы погибло людей – уже никто и никогда не узнает. Однако можно утверждать, что число жертв царского самодурства было не менее четверти миллиона человек . Город в буквальном смысле стоит на костях.

За все время петровского реформаторства население России уменьшилось в среднем на сорок процентов!

Но самым страшным было даже не это.

Самой кардинальной реформой Петра был его указ 1714 года о единонаследии. Благодаря этому указу огромный фонд поместных земель сделался частной собственностью дворянства. Напомню, что по московскому законодательству поместное владение было владением государственным , и дворянство владело поместьями лишь постольку, поскольку оно за счет поместных доходов несло определенную государственную службу. Это была не собственность, а заработная плата . После Петра у дворянства остаются только права. Петровский указ не только превратил государственные имения в частные, но и сделал государственных крестьян частной собственностью . Из служилого класса дворяне становятся классом рабовладельческим, а подавляющее большинство населения лишается всяких человеческих прав.

Военный дворянский слой, самый сильный в ту эпоху непрерывных войн, сразу сел на шею остальному населению страны: подчинил себе Церковь, согнул в бараний рог купечество, поработил крестьянство, а сам отказался от каких бы то ни было общенациональных тягот и обязанностей. Дворянство становится паразитическим классом и начинает жить в свое удовольствие.

Захватив власть над страной, дворянство отделяет себя от остальных не только политическими и экономическими привилегиями, но и всем культурным обликом. При Петре появляется совершенно новый для Руси термин: благородное шляхетство. На западе «шляхта» была отделена от «быдла» пропастью – целым набором самых разных культурно-бытовых отличий. Такую же пропасть нужно было создать между победителями и побежденными в новой России. Вместо прежнего поместного владельца и тяглого крестьянина, на разных служебных ступенях несущих одинаковую государственную службу , возникли шляхтичи, с одной стороны, и рабы – с другой. Всякая внутренняя и внешняя общность затрудняла бы реализацию новых отношений. Поэтому были созданы иной костюм, иные развлечения, иное миросозерцание и по мере возможности даже иной язык – сначала голландский, затем французский.

Образованный слой общества оторвался от народа. Став «гражданами мира», дворянство, а затем и интеллигенция перестали принадлежать России. Эта «оторванность от народа» или «пропасть между народом и интеллигенцией», заключалась в следующем: интересы русского народа (какими их понимал сам народ), были подменены интересами народа в понимании знати; а под интересами России понимались преимущественно интересы самого правящего сословия. Правящий и образованный слой, оторвавшись от народа при Петре, через сто лет окончательно потерял способность понимать что бы то ни было в России. Не приобретя особенно много способностей понимать что бы то ни было в Европе.

В семидесятых годах 19 века Достоевский сказал по этому поводу следующее: «За последние полтораста лет сгнили все корни, когда-то связывавшие русское барство с русской почвой».

Развернувшись лицом к Европе, знать обратилась к народу своим сановным задом.