Текст книги "Жизнь после вечности (СИ)"

Автор книги: Rollyness

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

– Поясню, – кивнул Цыганков. – У нас в МУРе была традиция. Каждый год, первого января, мы с товарищами писали рапорты об отставке с открытой датой. Мало ли. Вот и пригодилось.

Проскуряков кивнул.

– А брак у вас был незарегистрирован.

– Откуда ж у цыгана жена, – усмехнулся Цыганков. – У него только конь, гитара да вольный ветер.

– Логично, – согласился Проскуряков. – И еще один момент мне неясен. У тебя, майор, было меньше часа на принятие решения, а ты ни одной ошибки не сделал. И говорит это только об одном.

– О том, что я умница?

– Судя по тщательности проработки деталей – очень скрупулезной, женской, я бы сказал, план был готов задолго до того как товарищи из опричнины, которая как все мы знаем, является лучшей и самой передовой организацией нашей эпохи, захотели ночью у товарища Щуся воды попросить. И причины этой готовности мне, по большому счету, пока не важны. Но я знаю, что они были.

Он помолчал. Заходящее солнце разукрасило розовыми квадратами пол избы. Где-то далеко бухали выстрелами орудия.

– Что ж, – наконец заговорил Проскуряков. – Как я вижу, группа Мстители все еще активна и готова к действиям. Пойдем, Чех, обсудим детали.

Чех чуть кивнул, успокаивая остальных, и вышел следом.

На улице Проскуряков остановился, достал портсигар, затянулся, глядя на истребители.

– Я начинаю радоваться, что я тебя не сдал.

Чех промолчал.

– Один вопрос, Чех. Скажи мне, на чем все это – он кивнул в сторону избы – держится? Я вижу конгломерат, но я не понимаю, что его создало.

– Что создает конгломераты? Давление.

– Поэтичный образ. Осиротевшие дети встретились посреди войны и не только сумели выжить, но в процессе выживания стали единым целым. Здесь напрашивается целая поэма о выборе, воспитании, приоритетах и прочем, но я реалист и смотрю на вещи просто. Эта общность накладывает некоторые ограничения, ты согласен?

Чех хмыкнул и впервые за все время разговора посмотрел в глаза Проскурякова.

– Если вы про невозможность применить некоторые методы управления агентами, то у вас есть я.

– Заложник. Ты предлагаешь себя в заложники.

– Это взаимно. В вашей речи я насчитал три опасных для вас пункта, у Мещерякова меньше вводных но и он наверняка углядел два. Цыганков не будет заниматься подсчетами, он просто будет действовать. Действует он с максимальной эффективностью.

– А Оксаночка?

– Она уже прикидывает худшие из возможных последствий и продумывает пути отхода.

– Что ж. Идем в штаб, не на улице же операцию обсуждать.

***

– Это очень недобрый дядя, – сказал Цыганков, когда за Проскуряковым и Данькой закрылась дверь. – И у него чрезвычайно опасное дело.

Ксанка устало опустилась на сено.

– Не понимаю, где шмеерзоновское расследование. Он нашел протоколы допроса Бурнаша и незначащие распоряжения Смирнова. Почему не нашлось шмеерзоновское дело?..

– А оно было?

Она пожала плечами и легла.

– Всю жизнь я полагала, что да. Теперь уже не знаю.

Муж сел рядом с ней, поморщившись, достал из голенища сапога нож, вогнал его в деревянный пол.

– Если бы мы не думали, что оно есть, Даньку бы расстреляли еще тогда, в тридцать седьмом.

– Пойду, прогуляюсь, – сказал Мещеряков, посмотрев на них. – Заодно русский вспомню.

Они синхронно кивнули, не повернувшись в его сторону.

Валерий усмехнулся про себя, почему-то вспомнил Эрну и вышел. На улице было прохладно и сильно пахло авиационным бензином.

Истребители стояли в ряд, напоминая то ли птиц, то ли экзотических насекомых. Вокруг них суетились механики. Светловолосый летчик сосредоточенно проверял вращение винта. Мещеряков прошел мимо, любуясь машинами, уловил обрывок разговора:

– Сам-то зачем, а я на кой?.. – спрашивал механик.

– Не обижайся, Степаныч, я когда из пике вышел, пообещал, что каждый винтик сам переберу, – объяснил летчик.

Данька курил у высокого крыльца избы-штаба и странно озирался, как будто пытался кого-то отыскать.

– Потерял кого-то?

– А, да, то есть нет. Все нормально. Мы еще не обсудили все детали, но, кажется, все хорошо.

– Под хорошо ты имеешь в виду…

– Либо Балканы либо Балканы, – Данька усмехнулся. – Там будет жарко. И вас там будет просто легализовать.

– С учетом всех озвученных твоим руководством деталей, звучит как идеальный выход из ситуации.

– Да. Где Цыганковы?

– Я сделал подлость и оставил их вдвоем. Жаль, конечно, Яшку, хороший был цыган.

Данька посмотрел на него округлившимися глазами.

– Ты о чем?

– Смотри. Яшка тебя посадил, так? Ты меня расстрелял. Я отвел Ксанку в гестапо. Как ты думаешь, что она с ним сделает? Круг должен замкнуться.

– Какие, все-таки, мы веселые ребята, – Данька втоптал окурок в землю. – Так. Устинович идет. Его опять кто-то обидел. Меня здесь не было.

Мещеряков пошел дальше, к пункту связи. На него вдруг налетел капитан Устинович.

– Где товарищ Чех? – требовательно спросил он.

– Разговаривает с генералом Проскуряковым.

Устинович досадливо махнул рукой, затоптался на месте.

– Да тут такое дело, понимаете… Мне Чех нужен, вот с этим поговорить, мне эта нерусь чушь какую-то несет, – он кивнул в сторону узла связи, где стоял высокий брюнет с погонами старшего лейтенанта. Мещеряков посмотрел на него, протер очки и посмотрел еще раз. «Этого не может быть, – подумал он. – Это невозможно».

– Ну вы подождите, – машинально сказал он Устиновичу и направился к летчику.

– Здравствуйте. Моя фамилия Мещеряков. Мне кажется, я работал с вашими родителями в Москве в двадцатых. В ВЧК.

«Он похож на отца, – думал Мещеряков, слушая приветствие лейтенанта. – Очень похож. Копия. Это не совпадение, это что-то другое… Судьба».

– Мещеряков?.. Кажется, отец действительно упоминал про вас, – сообщил старший лейтенант.

– Вы знаете, где ваши родители сейчас?

– Нет, я не знаю. В июне сорок первого они были на Украине, – после паузы медленно ответил летчик. – Отца из Москвы по работе перевели, я уже там доучивался. Надеюсь, они живы. Вы же видите, кто я по национальности, – он очертил кругом свое лицо.

– Мама у меня русская, но она никогда бы отца не бросила. Они всю жизнь вместе, с Гражданской.

– Как вы на фронт попали?

– Обычно. В школе сдал нормы БГТО, ходил в аэроклуб, поэтому в сорок первом был направлен в летное училище. Учился в Батайске, потом нас эвакуировали в Азербайджан, оттуда на фронт. Был ранен. Вот и все. Все как у всех.

Мещеряков кивнул.

– Не ходил бы ты, Валерка, здесь, – внезапно произнес лейтенант, глядя куда-то за плечо Мещерякова.

– Я твоему московскому другу уже сказал, что тебя расстреляли за оскорбление его чести и достоинства.

– Спасибо вам за защиту, товарищ Шмеерзон, – прозвучало в ответ.

Мещеряков посмотрел на подошедшего светловолосого летчика. Светлые волосы резко контрастировали с загорелым лицом. Загар? В ноябре?..

– Обращайтесь, товарищ Цыганков, – кивнул Шмеерзон и, повернувшись к Мещерякову, пояснил.

– Лейтенант Цыганков, командир первой эскадрильи. Он вас сегодня и посадил.

– Не я лично, конечно, – засмеялся командир первой эскадрильи. Смех и улыбка были очень знакомыми.

– Вы простите, но летчик ваш настоящий сутяга – с утра бегает и на меня всем жалуется. Меня уже расстрелять успели, а он все жалуется.

Для того, чтобы сложить все части головоломки, Мещерякову понадобилось несколько секунд.

– Здравствуйте, Валерий Яковлевич, – сказал он. – Я ведь правильно понимаю, что у вас в документах датой рождения примерно двадцать третий год указан? Вас иначе бы на фронт не взяли.

– Точно! Приписал себе два года и вломился в наше родное Батайское летное с требованием выдать ему самолет, – жизнерадостно сообщил Шмеерзон. – Он был уже седой, поэтому подвох распознали только при выпуске.

Цыганков-младший тяжело вздохнул.

– Будьте знакомы: старший лейтенант Хаим Исаакович Шмеерзон, командир второй эскадрильи, пламенный коммунист, отличный летчик и надежный товарищ. Отчаянное трепло. Но да, я приписал себе два года при поступлении. Документы сгорели при бомбежке, а мне надо было вернуться домой. Командование в курсе.

– Я так и подумал, – кивнул Мещеряков. – Но перед капитаном Устиновичем, кажется, вас извиниться все же обяжут. И это будет не командование.

***

195… год

В прибрежном ресторанчике было шумно и весело, как всегда бывает в подобных заведениях летними вечерами. Все столики были заняты и случайному посетителю едва нашли место в глубине зала.

– Мне, пожалуйста, кофе и десерт, – попросил он. – Вот этот. Вишневый штрудель. И, пожалуй, эклер с мятным кремом. И вот этот пирог… «Деревенский»? Очень необычное название.

– О, этот пирог печет госпожа хозяйка по особому заказу, господине. Уточню, есть ли он сегодня у нас в меню, – официантка улыбнулась.

– Говорят, у вас бывают концерты?

– Прекрасные концерты! – с энтузиазмом произнесла девушка. – Как раз сегодня у нас концерт, и вы должны это слышать. Это нечто невероятное! Пойду принесу ваш заказ и узнаю насчет пирога.

Дожидаясь исчезнувшую официантку, мужчина задумчиво пил кофе, стараясь растянуть удовольствие – и штрудель и эклер были отменными.

Официантка не возвращалась.

Концерт не начинался.

Он вздохнул, глянул на часы и решительным шагом прошел по служебному входу на второй этаж. Кабинет управляющего не был заперт.

– Прошу прощения, но я все еще жду свой пирог, – сообщил он.

Хозяйка ресторана, на миг отвлекшись от своего занятия, молча протянула ему белую картонную коробку, источающую умопомрачительный запах свежей выпечки, и продолжила опустошать стоящий тут же сейф, складывая деньги и бумаги в чемоданчик.

– Спасибо, – поблагодарил ее посетитель. – А концерт сегодня будет?

– Все будет, – кивнула женщина. – Сегодня будет абсолютно все.

Она выложила пачку денег на стол, закрыла чемоданчик, чиркнула зажигалкой, закинула горящий коробок спичек в сейф и закрыла дверцу. Внутри немедленно начало что-то гореть и взрываться. Женщина взяла чемоданчик и направилась к двери. Мужчина придержал ее.

– Я помогу, – предложил он. – В благодарность за пирог.

– Очень любезно с вашей стороны, – кивнула она.

Черная лестница была не освещена, приходилось идти медленно, держась за руки.

– Ксана, вы все собрали?

– Да, ребята уже в машине. Что случилось?

– На вас выданы ордера на арест.

– Уууу, тогда бежим. Даня, как у нас вообще дела?

– Ваши внуки растут, мои дети растут, все хорошо. Я на корабле подробнее расскажу.

Они вышли во двор, сели в машину.

– Куда? – спросил водитель, поправляя очки.

– В порт, Валерка, в порт. Корабль отправляется через час.

– Ехать четверть часа, успеем. Паспорта у тебя? Даня?

– А, да, у меня, – Щусь пытался развязать бечевку на коробке. – Яш, дай нож?

– У меня только струна, ей неудобно.

Мимо, по направлению к ресторану, промчалась кавалькада полицейских машин.

– О. Это за нами. Опаздывают ребята.

– Это не полиция, – внезапно сказал Цыганков. – Это кто-то другой.

– Да, это американцы, – чертова бечевка, наконец, поддалась и коробка распахнулась, обнажив розово-песочные ломтики теста. – Вкусно!

– Еще бы. Валер, давай быстрее, надо пройти таможню до того, как они поймут, что мы уже ушли.

Мещеряков внезапно выкрутил руль и затормозил на обочине.

– Подожди-ка. Через час отправляется марсельский рейс. Пароход идет в Одессу.

– Да. Билеты у меня, сейчас отдам. Яша, у тебя нет ножа, но хотя бы платок у тебя есть?..

– Платок у меня есть, держи. А еще у меня есть ощущение, что пароход называется «Глория».

– Я об этом же! Опять чертова «Глория».

– Поехали уже.

– Да еду, еду… Господи боже ты мой! Я пережил вторую мировую, убил десятки людей, был расстрелян, свидетельствовал в Нюрнберге, открыл лучший ресторан в этой стране, трижды сидел в тюрьме, был дважды женат, причем на одной и той же женщине, лично ругался с доставщиками, страховыми и налоговыми агентами и все это для чего?.. Для того, чтобы тридцать с гаком лет спустя опять плыть с Данькой в Одессу на марсельском пароходе «Глория». Пароход зайдет в Одессу?..

– Судя по выражению его лица, мы знаем не все, – сообщил Цыганков.

Машина снова остановилась.

– Выкладывай.

– Хотел рассказать все на борту, ну да ладно. За операцию «Хольмская Библия» вам вынесена благодарность и представление к правительственным наградам. Так что пароход зайдет в Одессу, и можно будет провести какое-то время дома. Отдохнуть.

– Какое время?

– Пока неясно. Я бы лично оставил вас в покое и сам ушел в отставку, но Проскуряков считает, что ценными кадрами разбрасываться нельзя. В чем-то он прав. Вот, держите новые паспорта и билеты.

– Василий Васильев? Серьезно?..

– Яша, чем ты недоволен?..

– Да хорошее имя, чего ты.

– Я ничего. Но Данька рассказал не все. Вот, например, про этот паспорт он умолчал, а Валерке будет интересно.

– Черт! Ну по моим-то карманам зачем же шариться?..

– Привычка. Я тебя с американским консулом перепутал. Эрна, оказывается, плывет с нами.

– С ней мы встречаемся в порту. Она получила советское гражданство. Паспорт ее отдай?

– Валер, ты это слышал? Хочешь, я у него пирог заберу?

– Я слышал, я не против Эрны, я к ней привык, а пирог Данька все равно добровольно не отдаст. Мы приехали. Выходим.

Море было спокойным, солнце опускалось в него раскаленным диском. Они остановились на набережной, глядя на корабль у причала. «Глория» была готова поднять якорь.

– Ну что, – спросила Ксанка. – Все? Приключения заканчиваются?

– Это вряд ли, – ответил ей брат.

И как всегда был прав.