Текст книги "Жизнь после вечности (СИ)"

Автор книги: Rollyness

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

========== Мизгирь ==========

В свое время Данька Щусь имел крайне интересный разговор с профессором, специалистом по изучению мозга. Профессор очень помог им в выстраивании правильной подготовки агентов и в какой-то момент Данька, осознав, что профессор обладает действительно уникальными знаниями, причем знаниями которые не почерпнешь из учебников, осмелился спросить о личном, максимально замаскировав свой вопрос под праздное любопытство. Провести ученого не удалось.

– Ничего удивительного, молодой человек, в ваших видениях нет, – спокойно сказал он. – Если я верно понял, вы не так давно пережили личную трагедию. Это могло стать спусковым крючком, подобные случаи давно описаны. Если я и ошибаюсь относительно обстоятельств вашей жизни, то все равно выводы остаются теми же – вы слишком рациональны, слишком нацелены на результат, действуете вне привычных схем и, осмелюсь предположить, вне рамок морали, что вполне естественно при вашем роде занятий, игнорируя и подавляя эмоции, инстинкт самосохранения и то, что было заложено в вас родителями и природой. Ваша психика сопротивляется, посылая вам так называемые галлюцинации, которые на самом деле суть – угрызения вашей совести.

Данька помолчал, осмысляя слова профессора и пытаясь понять откуда ему известно о Маше. Он совершенно точно не говорил о ней – он о ней ни с кем не говорил. Кто ему сказал?.. Впрочем, это было не настолько важно как вторая часть его речи.

– Вы хотите сказать, что…

– Именно, – азартно, словно загнав шар в лузу, сказал профессор. – Будь вы, как ныне говорят, человеком новой формации, вас бы не тревожило совершенно ничего. Увы. Судя по всему, у вас куда больше совести, чем регламентируется новым порядком.

– Будем считать, что я этого не слышал, – сурово сказал сотрудник Четвертого Управления Штаба РККА{?}[Четвертое Управление Штаба РККА было несколько раз переименовано. Сейчас известно как Главное Разведывательное Управление (ГРУ)] Щусь.

И закрыл тему. Ему, если разобраться, очень повезло.

Плата за победу Революции была высока.

Из воевавших в их бригаде трое сошло с ума. Один застрелился – без видимых причин. Данька, узнавший на своем опыте, что не о всем можно рассказать даже самым близким, осторожно наблюдал за друзьями, пытаясь не пропустить тревожные симптомы и, если понадобится, помочь. Наблюдения приносили массу материалов для размышлений – судя по всему, не только ему было, что скрывать.

С некоторых пор Валерка напрочь отказался от алкоголя, хотя на фронте они пили все, что горит, чтобы согреться и успокоиться. Это принесло некоторые неудобства – бутылку приходилось теперь делить на двоих, не на троих, Яшка шутил, что спивается во имя дружбы. Пить с посторонними людьми они давно уже не решались.

Сам Яшка иногда цепенел, смотрел, минутами, не мигая, в пустоту. Ксанка, если оказывалась рядом, осторожно обнимала его, Яшка, будто просыпаясь, встряхивал головой и на этом все заканчивалось. На прикосновения других людей он не реагировал.

Ксанка же вела себя подчеркнуто нормально и это больше всего беспокоило Даньку. Сестра будто дверь закрыла в ту жизнь, где они были партизанами и красными конниками. Отпустила косы и сменила гимнастерку на платья. Даже пирожки иногда пекла – вкусные, почти как у мамы. Но что-то из-за той двери порой вырывалось. Яшка с малым иногда допоздна гуляли в скверике у дома. Вдвоем. Данька видел – жили-то рядом, в соседних домах. Однако Яшка ничего не рассказывал, а пацан у них рос спокойным и жизнерадостным, ничего не боялся, значит, как-то родители справлялись.

Поводов вмешиваться не было, так что Данька продолжал наблюдение – и ночные беседы с Гриней Кандыбой тоже.

Впервые Гриня появился в Туркестане. Данька тогда подумал, что голову напекло, или воды отравленной напился, решив не обращать внимания на призрак. Ждал, что оно как-либо само устроится. Надо было, конечно, сообразить, что само собой ничего не бывает, Вселенная детерминирована, но он проявил несвойственный ему оптимизм. Зря. Гриня никуда не делся ни в Туркестане, ни в Москве. Немного легче было в лагере – за год Гриня пришел один раз, но зато потом, с началом войны… Теперь Гриня едва ли не каждый день появлялся – внезапно, из ниоткуда, усаживался хоть на кровать, хоть на край стола, и улыбался широко, будто и не застрелили его на той дороге.

Чья пуля в Гриню попала, они так и не узнали, да и неважно это было. Схоронили там же, у дороги, вместе с кучером. Яшка, кажется, даже молитву себе под нос прочитал.

Лица убитого Данька не разглядел, неловко было в него смотреть. Помнился только хохолок на белобрысой голове и как на этот хохолок летели комья сухой глины.

Но у его личного Грини лицо было – худое остроносое лицо шестнадцатилетнего Даньки.

– Не спится, краснопузый? – поинтересовался Гриня, рассматривая карту и лежащие на столе таблицы шифрования. Данька дернулся чтобы закрыть их – совершенно секретные сведения! – но вовремя осознал глупость затеянного. От кого закрывать: от самого себя? – Думаешь, как очкарика твоего вытащить?

– Как видишь, – подумал Данька. Вслух говорить ничего не стал: услышит кто как он сам с собой разговаривает, неприятностей не оберешься, а Гриню все равно не увидят. Его никто не видел, Данька проверял. Валерку из Германии действительно надо было вытаскивать: риск его ареста нарастал от операции к операции, Валерка же как всегда отказывался принимать это в расчет.

– Поляки очень плохо идут на контакт, осуществлять транзакцию через них рискованно, надо искать другие пути.

– А, другие пути ищешь, да… – Гриня неприятно заулыбался. – А чего ж ты их для калтыгинской группы не искал? Как ты думаешь, сколько они там в Германии протянули? Неделю?

– Это была необходимость. К тому же группа была достаточно хорошо подготовлена к экстремальным ситуациям. Вероятность их возвращения ненулевая.

– Знамо, хорошо подготовлена, – издевательски протянул Кандыба. – Ты ж и готовил. Знал, ведь, что делаешь, коммуняка чертов? На убой их готовил. Парни-то какие были, а. Калтыгин. Филатов. Бобриков…

– Он не Бобриков, – подумал Данька. – Не знаю пока, как он достал документы Бобрикова и кем этот Бобриков был, но узнаю обязательно.

– Да ты уже не спеши. Некуда спешить. Нет твоего Бобрикова-не Бобрикова в живых. Он же с тобой, мизгирем, связался как тут выживешь.

– Хоть бы каракуртом назвал, что ли… – Данька встал, прошелся по комнате. – Мизгирь не опасен, его укус вызывает отек тканей и в крайне редких случаях аллергию. Кусает только для самозащиты.

– А я этого узнать не успел, – оскалился убитый ими Гриня.– Я много чего узнать не успел, спасибо тебе.

– Думаешь, жил бы ты долго и счастливо? – Данька внезапно понял, что ему интересно узнать ответ. – Ошибаешься. Ты со своим Бурнашом года два протянул бы, не больше. Потом бы тебя мы к стенке поставили или еще до того Бурнашу под горячую руку попал. Или Лютому. Тут бы и закончилось для тебя все. Привет им обоим передавай, кстати.

– Передам, – кивнул Гриня. – А ты цыгану своему передавай. Сестре. Племяннику. Как они поживают, знаешь? Где они? Что с ними? Ты же к ним побежал, когда жареным запахло, а они потом куда-то делись. Вот же ж совпадение, а?..

– Побежал – их предупредить надо было. Телефон мог прослушиваться.

– Брешешь! – Гриня даже подпрыгнул в азарте. – Ты когда своим боевым товарищам кровушку пустил, испугался ведь, да, Данечка? Испугаааааался. Кинулся к Яшке с Ксанкой – авось что-либо придумают. И ведь придумали же, да? Ребенком и жизнью рискнули, чтобы тебя из петли вытащить.

– Были бы товарищи боевыми – не пришлось бы резать! – рявкнул мысленно Данька. – Это ж додуматься надо – к врагу в темное незнакомое помещение лезть! Вдвоем!

– Мизгирь как есть, – резюмировал Гриня. – Как только земля тебя носит. Яшка-то с Ксанкой живы, умник? Нулевая вероятность. Ну-ле-ва-я. Валерка бы тебя голыми руками удавил, да и удавит еще, дай срок. Если, конечно, ты его раньше в расход не пустишь, как это у тебя водится.

– Сгинь, – раздался негромкий женский голос. Гриня страдальчески поморщился – нигде, мол, мне приюта нет, никто мне не рад – и исчез.

Данька повернулся – Маша в своем белом платье, том самом, стояла у окна. Поймав его взгляд, улыбнулась, подошла и опустилась на пол у его колен. От ее лица шел мягкий жемчужный свет.

– Все хорошо, родной, – прошептала она. – Они живы. Яшка выкрутился, ты же его знаешь. Кончится война, все вы встретитесь. Четверо. Как раньше.

– И Калтыгин с группой вернется, – усмехнулся Данька, осторожно прикасаясь к ее лицу. На пальцах оставался светящийся след-что-то вроде пыльцы.

– Вернется – кивнула Маша. – Ты только пообещай, что забудешь меня. Обещаешь?

Он покачал головой – врать так и не научился. Под веками жгло.

Не могу.

– Бедный мой, бедный. Столько лет прошло… – Маша обняла его. – И имя у тебя теперь другое и звание другое, и друзья неведомо где, а только я для тебя та же самая…

– Не уходи, – попросил он, зная, что она ушла, ушла навсегда, еще тогда в чертовом двадцать седьмом, растворилась в больничных запахах и сочувствующих взглядах врачей.

– Ксанку ты не найдешь, – шепнула Маша. – Он ведь ее выкрал, а ворованное далеко прячут, надежно. Ты Яшку ищи…

И исчезла.

Сотрудник ГРУ, человек без имени и звания, которого звали либо Чех, либо Летнаб, когда-то, невероятно давно, бывший Данилой Щусь и несколько раз Григорием Кандыбой, обвел взглядом пустой – теперь уже действительно пустой – кабинет и потянулся к телефону для того, чтобы потребовать сведения о национальном составе разведчиков в разных частях на текущий момент, включая безвозвратные потери. По всем фронтам. Желательно к обеду. Спасибо.

Оставалось ждать.

И признаться, наконец, самому себе, что Смирнов просчитал их всех, ювелирно. Как, когда успел – неясно, почему решил вывести из-под удара не самых лучших и явно не благонадежных сотрудников – непонятно, но вывел. Тот разговор Данька запомнил навсегда.

– У Мещерякова будет три дня чтобы с вами попрощаться, – сухо сообщил ему Смирнов. – Потом он едет в командировку в Германию.

– Надолго? – глуповато спросил Данька. Смирнов не ответил.

– Его связным остаешься ты. Вы хорошо уравновешиваете друг друга. Тебе скажут когда и куда приходить. Яшу требует себе МУР{?}[МУР – Московский Уголовный Розыск]. И требует и настаивает и умоляет, рыдая, и все это одновременно. У них не хватает людей. Оксане как я понимаю, сейчас не до того, но через полгода ей надо будет приступить к тренерской работе. Заодно в форму после родов вернется. Ее тоже вызовут. Место в яслях для ребенка выделим.

– Яшка справится, – уверенно сказал Данька. – Он с ними уже работал, знает, что к чему. А Ксанка…

– Будет учить твоих будущих сотрудников тому, что вы все так хорошо умеете делать, – Смирнов хмыкнул.

– Дело я закрываю. Шмеерзон предупрежден. Случай с нападением на него пока останется без внимания, но – Смирнов тяжело посмотрел на Даньку – если это повторится…

– Не повторится, – Данька говорил чистую правду. Какой смысл еще раз бить эту сволочь? Его убивать надо было, но теперь уже поздно.

– Хорошо. Далее. Ваше выступление на партсобрании было последним, запомни это и передай остальным. Никаких публичных выступлений.

– Но, Иван Федорович, – возопил Данька, – Валерка же не виноват, что его родители были эсерами! К тому же их уже расстреляли! Неужели вы хотите, чтобы мы отказались от товарища только потому… – и замолчал, наткнувшись на взгляд Смирнова.

– Никаких публичных выступлений, – повторил Смирнов. – Шмеерзон утверждает, что вы преданы не столько делу революции и советской власти, сколько друг другу. И знаешь, что, Щусь?

– Что? – послушно повторил Данька.

– Мне нечего ему возразить. Возможно, в чем-то он прав.

Да, теперь, почти двадцать лет спустя, можно было себе в этом признаться. Сошедший с ума еще во время еврейских погромов, Шмеерзон был прав – единственный раз в жизни. Друг другу. Исключительно друг другу.

========== Новые песни придумала жизнь ==========

Июньский полдень тек медленно как кисель, жарко было невыносимо, даже мухи не летали. Делать было нечего: протокол о единственном происшествии за сегодня – хищении злоумышленниками нижнего белья Розы Эдмундовны Шпак прямо с веревки, где оно сохло, был составлен два часа назад и даже подозреваемые были определены: люди с развитым чувством прекрасного, не иначе. Жаль, в ориентировку это вписать нельзя. До конца смены оставался час и Цыганков отчаянно надеялся уйти вовремя. Надежды обещали сбыться, херсонская милиция жила по обычному графику, не перерабатывая. Бывали, конечно, и катаклизмы: недавно какие-то гастролеры пытались сберкассу ограбить, но им не повезло. Во-первых, в очереди посетителей стоял сам начальник угро, во-вторых, денег в той сберкассе было ровно три рубля девятнадцать копеек, в-третьих, кассир, Нинель Павловна, услышав требование грабителей и увидев направленный на нее ствол, взволновалась до чрезвычайности и шарахнула нападавшего счетами по морде, так что выстрелил он уже в полете. Пуля ушла в потолок, разбила люстру, нападавших скрутили достаточно быстро. Народ здесь был простой – это Яшка еще по Гражданской помнил. В тот день задержаться на работе, конечно, пришлось, аж до семи вечера, допрашивая. В МУРе это даже задержкой не считалось, работали-то считай круглосуточно, тем более ОББ{?}[ОББ – Отдел Борьбы с Бандитизмом, подразделение Московского Уголовного Розыска (МУР) в 20-50-х годах 20 века.], а тут начальство предложило оплачиваемый отгул взять. Райская жизнь, рай-ска-я. А еще говорят, что рая не существует.

–Живем, товарищ майор, живем! – в кабинет втиснулся завхоз. Радостный и запыхавшийся, видимо, по всем кабинетам уже пробежался.

–Нам с понедельника машины выдают. Николаев списал и нам передает. Придется, конечно, починить, отремонтировать, ну а что делать? Зато машины будут.

–Гривко не отдам и не просите, – решительно сообщил Цыганков и немедленно перешел в наступление. – Вы в нашей области дороги видели? Их ни одна машина не осилит.

Дороги, конечно, были ни при чем, их в распутицу не всякая лошадь могла преодолеть. Но с Гривко они подружились, а от друзей Яшка отказываться не привык, тем более от таких друзей, которые сами за себя постоять никак не могут.

–Так я об этом уже подумал! Смотрите, товарищ Цыганков, что получается: у нас в описи материально-технических ценностей лошади идут как тягловая сила, так?

–Допустим.

–Я после того как машины на баланс поставлю, опись же переделывать придется!

–Видимо, так.

–И я лошадей как транспортное средство запишу. Или машины как транспортно-гужевое. Списывать ничего не придется, все при своих останутся. Машины не принять я не могу, нам же потом никто ничего не выделит, сами понимаете. А если машины есть, лошадей нам не полагается. Придется списывать и на мясокомбинат вести.

–Понимаю. Вы лошадей запишите как средство для транспортировки машин. Сейчас дождь пойдет – вмиг пригодятся. Только вы, товарищ завхоз, меня перецыганили.

Завхоз, уже взявшийся за ручку двери, замер, посмотрел вопросительно.

–Как так?

–Вы же только что семь лошадей со двора у советской власти свели. Тихо и незаметно. А еще говорят – цыгане конокрады.

–Э нет, товарищ Цыганков! – Завхоз от возмущения даже покраснел, но Яшка не выдержал, расхохотался и завхоз немедленно рассмеялся в ответ.

–Ну а что делать. Время новое, методы новые. Все новое.

И, все еще смеясь, вышел – сообщать новости остальным.

–Это правда, – сказал Яшка ему вслед. – Методы у нас новые. Очень новые методы. Мои предки в гробах бы перевернулись, хотя гробов у них и не было.

Голоса крови он не чувствовал, в табор его никогда не тянуло: родители оттуда ушли, зачем бы ему возвращаться, но не думать о том в каком ужасе от изменившейся жизни был бы дед и его предки, не получалось.

Лошади что – лошадь сегодня одна, завтра другая. А жена? По цыганским обычаям жену полагалось умыкать – тихо, незаметно, почти как лошадь, везти в табор, срочно новых цыганят делать, да побольше, чтоб уж не делась никуда.

Он Ксанку два раза, получается, увозил. И в первый-то раз не по канонам вышло: тихо и тайно из корчмы, где ее в заложниках держали, увезти никак бы не получилось, и пришлось бурнашей поить, разоружать, народ созывать. В штабе Буденного потом очень удивлялись куда же банда из Збруевки делась. А вот туда – народ здесь простой, без затей.

Но от второго раза деда бы точно удар хватил. И ведь делать ничего не пришлось: пока он протокол допроса Григория Кандыбы оформлял, начальник паспортного отдела случайно заглянул, очень удачно вышло. Только и дел было – посетовать, что бабам права-то дали, а вот мозгов отсыпать забыли. Моя вон паспорт потеряла, раззява, а ей завтра ехать в командировку, рыдает с обеда, тут же заявление написать и с умом анкету на новый паспорт заполнить, выслушивая попутно истории из семейной жизни паспортиста. Была Оксана Ивановна Щусь, украинка, 1905 года рождения, член ВКП (б), стала Ксения Ивановна Цыганкова, русская, 1909 года, беспартийная. Через четверть часа готовый паспорт принесли, благо, он догадался, уходя с Данькой на Петровку, ее фотографию захватить, хоть и не понимал тогда для чего.

Правда, дальше все по правилам было – раз украл, то и увез. Они в поезд сели как раз в то время когда Даньке приговор должны были огласить. Судя по газетам, все по плану прошло – ни про убитых Данькой чекистов, ни про разоблачение матерого преступника и врага Советской власти Щуся не писали. С чекистами понятно: зачем сообщать населению, что при аресте и сопротивляться можно, да притом успешно, а вот то, что про Даньку не писали означало только одно – Григорий Кандыба неузнанным уехал лес валить, по уголовной статье, не по политической. Шеф сказал – пусть будет уголовник.

Да, вот так теперь друзей защищать приходилось. Это раньше надо было шашкой быстрей беляков махать и успевать первым выстрелить. В нынешнее, новое, время приходилось действовать иначе. Когда Валерку надо было вытаскивать, они этого еще не поняли, и привычный кавалерийский наскок на Шмеерзона (это у Мещерякова происхождение сомнительное?! Дядя, ты еще про мое ничего не знаешь!) результатов не принес. Шмеерзон себе зубы новые вставил и следствие продолжил, но уже против них всех. Валерку тогда Смирнов прикрыл. Смирнов тогда всех прикрыл, скрыл следы организованной контрреволюционной группы. Сказать бы ему спасибо, но некому уже, в двадцать шестом Иван Федорович умер.

Так что когда Данька среди ночи в дверь постучал, они с Ксанкой уже готовы были. Задолго до этого обсуждали, что делать станут: шепотом, под одеялом, будто им ночью больше заняться было нечем! – но обсуждали, как заядлые контрреволюционеры. Ждать, что магия смирновского имени продлится вечно, не приходилось.

Данька не подвел – за ним двое пришли (всего двое? так это, Данька, не за тобой, это за племянником Феодора Щуся, махновца, приходили, за тобой двоих бы не отправили), двоих он и положил. Без шума, без паники. Тиииихо.

И метнулся их с Ксанкой спасать – бегите, ребята, как можно скорее. Прощайте.

Да-да-да, конечно.

Раз уж они с Ксанкой супружеские радости променяли на обсуждение кто кому передачи носить будет, получите, Данила Иванович, готовый план. Восемь минут обсуждение шло. Восемь. Он засекал.

Потом Ксанка кинулась вещи собирать и сына будить, а они с Данькой на Петровку пошли. Под ближайшим фонарем он бывшего командира от души отметелил.

Знал же, что за тобой придут, пусть не знал, догадывался, так какого черта меня не позвал?! – ннна тебе за твой гнилой героизм и единоличие.

И еще держи – за то, что подумал, что мы сбежим и тебя бросим.

И вот это – за что, еще не придумал, но физиономию тебе до неузнаваемости расквасить должен. Не дай бог кто-то тебя узнает, шурин ты этакий. Какого черта мы с Ксанкой такие дружелюбные были, что половина МУРа в гости приходила?!.

Никто не узнал, никто не понял. Не закончилось с войной их шальное везение. Еще б знать, что Валерке так же везет и совсем хорошо было бы.

Новое время – новые решения, все верно завхоз говорит.

–Яков Семенович, – завхоз снова заглянул в двери. – Вы домой идете? Две минуты пятого уже.

–Иду, иду. Подождите меня, вместе дойдем.

–Жду. Вам сын не писал еще?

Цыганков покачал головой.

–Позвонил один раз. Сообщил, что доехали, заселились и собираются идти смотреть на «Аврору».

–Значит, и с моим все нормально. И не писал и не звонил, паразит. Хотя что может случиться? С учителями же поехали, не сами. Организованно.

– Ничего случиться не может, все хорошо с ними, – заверил Яшка, хотя при воспоминании как исчезла в тамбуре вагона ленинградского поезда родная вихрастая макушка почему-то заходилось в тоске сердце. – Но писать родителям эти совершенно взрослые шестнадцатилетние товарищи, конечно, не будут. Кстати, заходите завтра в гости. Жена пирог с вишнями обещала.

–Обязательно зайдем, – заулыбался завхоз. – Пироги у Ксении Ивановны отменные. Это какое же у нас завтра число?

Яшка встал, надел форменный китель. Оторвал лист календаря, глянул на завтрашний день.

Двадцать второе июня тысяча девятьсот сорок первого года. Воскресенье.

========== Во имя будущего ==========

Каждый раз, заходя в коридор, отделяющий спортивные площадки от административной части, Ксанка поражалась тому насколько по-разному думают люди. Архитектор создавал просторное светлое помещение с огромными окнами, полное солнца и воздуха, она же видела только простреливаемое пространство, заставленное лакированной, прекрасно горящей мебелью. Ловушку.

Не любила она этот коридор, но делать было нечего.

Ксанка села на стул у кабинета Спиридонова, ожидая вызова. Обычно все заходили без приглашения, но ей сегодня было назначено к определенному часу. Рядом, нехорошо покосившись на окна, плюхнулся бывший конармеец Васютин, с которым они когда-то вместе громили беляков, а теперь работали в спортивном обществе.

– И тебя вызвали? – спросил Васютин. – А зачем? Чего хотят-то?

Она только плечами пожала. За разработку самбеза{?}[самооборона без оружия, самбо. Вид борьбы, рзработанной в СССР в конце 1920-х – начале 1930 гг] их поощрили еще месяц назад, Валюшка уже успел изорвать штаны, сшитые из наградного отреза ткани. Больше никаких изменений в рутине спортобщества не возникало, их программа уверенно входила в общее употребление и приобретала все больше адептов. Ксанка втайне гордилась своей причастностью к созданию нового вида спорта.

Тем неожиданнее и тревожнее был вызов в кабинет Спиридонова, который к себе никогда никого не вызывал, предпочитая подойти с вопросом сам. К тому же у крыльца с обеда стояла серая машина, которой раньше здесь не видели. При всей кристальной ясности Ксанкиной биографии существовали вопросы, ответы на которые крайне заинтересовали бы ее бывших коллег, и нынешних кураторов{?}[Кураторами спортивного общества Динамо с момента его основания и до по сей день являются органы госбезопасности] спортивного общества. Основных угроз было две: махновец Федос Щусь, отцов брат, которого они с Данькой и не видели никогда, и шмеерзоновское дело.

Сам Шмеерзон из Москвы исчез, его вроде как в Киев перевели, но куда делись его изыскания, посвященные контрреволюционной группе Мстители, не сумел узнать даже Данька, так что приходилось учитывать, что рано или поздно их дело всплывет, как всплыло дело Валеркиных родителей.

Хорошо, хоть не ее одну вызвали, а и Васютина тоже, хотя Васютин никак не мог считаться приятной компанией.

– Ксан, а Ксан, – Васютин больно толкнул ее под ребро.

– Ты чего? – она потерла ушибленное место и повернулась к нему.

– У меня коньяк есть, – Васютин широко лыбился. – Давай, как освободимся, ко мне пойдем, а?..

Ксанка подняла брови.

– Ты, Васютин, если хочешь с жизнью покончить, справляйся сам, а моего цыгана не эксплуатируй.

– Эх, – Васютин развел руками. – Опять то же самое. Ну спросить-то я мог?

Она только головой покачала, обижаться на этого дурака смысла не было. Васютина непоправимо испортила древняя, ныне активно осуждаемая теория стакана воды, согласно которой пролетарка не могла отказать в близости пролетарию. Ксанка подозревала, что отказов в самой разной форме (она сама, не тратя слов, обычно заряжала ему в нос) он слышал куда больше чем согласий, но оптимизма и надежды Васютин не терял. Время шло, ее не вызывали. Ксанка достала блокнот.

Так, что у нас там. Планы тренировок сдала на утверждение, надо будет в секретариат зайти, забрать, и с двадцать первого начинать работать по новой схеме, группа хорошая, сильная, должны программу быстро освоить. Форму в прачечную отдала, в понедельник вернут. Завтра в детсаду субботник, сказали мужчинам обязательно приходить, ну уж нет, равноправие у нас, сама схожу, Валюшку с собой возьму, Яша пусть спит, и так раньше полуночи не приходит, засыпает прямо за столом. Выспится, и надо будет еще раз с ним поговорить, может на этот раз согласится. Если не согласится, буду снова и снова уговаривать. Что только с Данькой делать непонятно, с идейным нашим.

Ее размышления прервал еще один толчок в бок. Она снова повернулась, нахмурив брови, но на этот раз Васютин был серьезен.

– Ты знаешь, что Петька Леший повесился?

Леший тоже воевал в их бригаде, они с Яшкой в последний раз видели его в клубе на концерте в честь Шестого Декабря{?}[День основания Первой Конной Армии, отмечался наравне с 23 февраля до конца Великой Отечественной]. Леший, получивший новое назначение, был весел и доволен жизнью. По спине Ксанки пополз холодок.

– Нет. Когда?

– Позавчера. Из партии исключили. Вроде как растрату допустил. Вернулся с допроса и… Теперь непонятно идти на похороны, нет…

– Почему? – машинально спросила Ксанка и, поймав взгляд Васютина, пояснила. – Почему непонятно идти на похороны или нет?

– Ты чокнутая, что ли? Или действительно не понимаешь?

Она набрала воздуха, чтобы сообщить, что проводить погибшего (да, погибшего!) боевого товарища это не желание и не обязанность, это долг, но тут из двери выглянул Спиридонов.

– Проходите, товарищи!

За спиридоновским столом плечом к плечу сидели двое незнакомых в штатском. Раньше она их не видела. Кураторы или партийные?

– А это, товарищи, двое наших лучших тренеров, которые внесли неизмеримый вклад в разработку новой программы самообороны, – сообщил Спиридонов штатским. – Что примечательно – оба конармейцы. Первая Конная.

– И даже из одной бригады, – гордо сообщил Васютин.

– Товарищ Щусь, Оксана, и товарищ Васютин…

– Для друзей Василий, – подсказал Васютин. Ксанка кивнула, заметив моментальный острый взгляд, который кинул на нее один из гражданских.

– Именно Василий, – и Спиридонов сделал шаг в сторону, будто передавая слово товарищам.

– Ну что, товарищи Щусь и Васютин, – незамедлительно начал штатский в сером пиджаке. – Мы просили товарища Спиридонова выделить нам лучших сотрудников, он назвал ваши имена. Труд вы проделали огромный, можно уже с уверенностью сказать, что новая программа состоится и послужит на благо нашей Родины. Хотели с каждым из вас побеседовать и поблагодарить лично от себя и от Партии.

Лично от себя? Кураторы? В гражданском?.. Не похожи.

– Вы, товарищ Васютин подождите пока, мы вас отдельно пригласим. А вы, товарищ Щусь, присаживайтесь, – сообщил Серый Пиджак. Второго Ксанка мысленно обозначила как Льняная Рубашка – детство, проведенное за чтением Фенимора Купера, даром не прошло. Впрочем, других примет у них и не было.

Ксанка села прямо, в струнку, руки на коленях сложила – само внимание – и приготовилась к беседе. Врать она не любила, старалась всегда говорить правду, насколько это было возможно. Возможно было не всегда.

Но пока что товарищи просто молча перелистывали папку с ее личным делом.

– Изучили мы ваше личное дело, товарищ Щусь, – задумчиво протянул Серый Пиджак. – Биография у вас, конечно… героическая, не побоюсь этого слова. Со Смирновым работали?

– С двадцатого года в личном подчинении.

– Характеристику он вам прекрасную выдал. Прекраснейшую. Хммм, дела с вашим участием в архиве под грифом «Совершенно секретно» хранятся, не расскажете в чем причина такой секретности?

Так себе заход был, пристрелочный. Ксанка улыбнулась и развела руками.

– Где они хранятся, я не знаю, но если в архиве лежат, то в тот архив можно ведь и доступ получить? Документы-то всяко надежнее моих слов будут. Объективнее.

Серый Пиджак хмыкнул и продолжил листать ее дело.

– А вот скажите, товарищ Щусь, вы пишете в анкете, что замужем и ребенок есть. А дата и место заключения брака не указаны. Почему?

– Как же я укажу то, чего нет и не было, – Ксанка улыбнулась лучшей своей улыбкой. – Не расписывались мы.

Они с Яшкой до ЗАГСа так и не дошли, все время не до того было. Когда им в двадцать третьем, после того как они корону вернули, выдавали ордера на отдельные квартиры, Ксанка с Яшей переглянулись и едва ли не хором сказали, что им и одной на двоих хватит, спасибо. Так новая ячейка общества и родилась, под тяжелое Данькино молчание и сдавленное ржание Валерки.

– Понятно… Муж, Цыганков Яков Семенович, оперуполномоченный МУРа… тоже прекрасная характеристика и от Смирнова и с места работы. Товарищи хорошо отзываются. Наш, советский, человек. Познакомились-то где?..

Ей вдруг вспомнились окровавленные розы в саду тетки Доры. Их отец тогда Яшку долго искал, но не нашел. «Пропал хлопец, наверное и его порешили, сволочи». Пытались. Не вышло.

– Мы выросли вместе, в одной станице. На фронт тоже вместе ушли.

– Понятно, – снова протянул Серый Пиджак. – Брак не зарегистрирован, но хозяйство совместно ведете.

Хорошее замечание. Хоть какая-то ясность появится. Пусть дурой посчитают, с нее не убудет.

Ксанка махнула рукой.

– Да нет у нас никакого хозяйства, одна кошка.

Товарищи шутку восприняли благожелательно, посмеялись, чем подтвердили Ксанкино подозрение, что не партийцы это. Партийцы бы уже лекцию ей читали о правилах совместной жизни мужчины и женщины, о том, что такое советский брак и почему роспись так важна. Кураторы? Но для кураторов они слишком вежливо себя вели и вообще были…

Ксанка отвечала еще на какие-то малозначащие вопросы, что-то из серии часто ли приходится задерживаться на работе, с кем остается ребенок, в какой садик ходит, мысленно пытаясь подобрать правильное слово для описания гражданских.

Они были…

Незаметные.

Два человека с настолько обычными, невыразительными лицами, что различить их получалось только по одежде. Данькино управление?.. Данька перешел в разведку еще когда Валюшка родился. Про детали службы он не говорил, только раз обмолвился, что приказано минимизировать контакты, так что, ребята, у вас либо гости, либо я. Обычно это соревнование выигрывали гости.