Текст книги "Увидеть свет (СИ)"

Автор книги: RavenTores

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

***

Она позвонила около полуночи, когда Доминик как раз ложился. Голос с приятной хрипотцой невозможно было не узнать.

– Доминик?.. Что случилось? – спросила она. – У тебя неприятности?

Честно говоря, он не знал, что на это ответить, но и лгать не умел, потому пришлось отозваться:

– Мадлен, мне… нужен твой совет.

– Что ж, – она усмехнулась и, видимо, отпила глоток. Доминик представил, как она может сейчас сидеть в любимом кресле с бокалом мартини. – Чем я могу тебе помочь?

Она не стала спрашивать ничего, что могла бы спросить, и это значило – Доминик не ошибся, она не забыла, каков он.

– Я запутался, – сказал он честно. – Я даже думал о встрече, только чтобы увидеть – в мире есть человек, ощущающий разницу между добром и злом.

– Говорят, у вас происходят страшные вещи, – она задумалась, чтобы добавить спустя чётко выверенную паузу: – Ты оказался как-то… Ты соприкоснулся с этим?

Её оговорка была, пожалуй, самым жутким, что он мог бы услышать. Неужели Мадлен предполагала, будто он связан с убийствами? Что же такого она в нём успела рассмотреть за их недолгие отношения?

Что-то, чего он и сам не замечал?..

– В какой-то мере, – осторожно ответил он, всё ещё испуганный внезапной догадкой.

– Будь осторожен, Доминик, – её голос дрогнул. – Не хочу, чтобы ты пострадал от рук этого ненормального. Будь осторожен.

– Почему ты так говоришь?.. – теперь он не мог сопоставить, откуда же ей всё известно, как она могла понять… Что она поняла?

– Это ведь логично. Они так похожи на картины, – её вздох показался ему слишком громким, будто в эту секунду она появилась перед ним во плоти и мягко дохнула в ухо. – На твои картины, Доминик. Да и ты не позвонил бы, если бы не чувствовал себя загнанным в угол. Думаю, рано или поздно этот маньяк задумается о том, чтобы присоединить тебя к своим работам. Я волновалась. Правда.

Доминик никогда не умел отличить правду от лжи, когда она так говорила, потому предпочитал считать, что она никогда и не лгала. Ему. И кто знает, так это было или иначе. И больше всего ему не хотелось пытаться понять, откуда Мадлен известно, на что были похожи… трупы? Произведения?..

– Скажи, ты не считаешь, что это… искусство? – сразу же уточнил он, решив ориентироваться на её ответ. Это могло бы стать прекрасной точкой отсчёта.

Мадлен долго размышляла, а он слушал её размеренное дыхание. Наконец она опять нарушила тишину:

– Понимаю, почему ты спрашиваешь. Но убийство человека всё же никогда не сможет называться искусством. Я помогла?

– Да, – и он чуть улыбнулся. – Помогла. Спасибо.

– Звони, – и она первой повесила трубку. Как у них и было заведено.

Доминик прикрыл глаза, наслаждаясь вновь обретённой опорой. Он будет обращаться к голосу Мадлен, прокручивая его в памяти снова и снова. Эти слова впечатаются в подкорку, останутся с ним навсегда, будут частью его принципов. Даже странно, что такого не произошло раньше. Впервые за день он смог немного расслабиться.

И всё же капля сомнений жила где-то глубоко внутри. Как крошечная язвочка, она подтачивала уверенность. Почему вдруг он задумался, лгала ли ему когда-либо Мадлен? И если она это всё-таки делала, то можно ли доверять ей хоть в чём-то? Сколько-нибудь? Особенно сейчас?

========== 8 ==========

Город охватили слухи, они разрастались и разрастались, точно раковая опухоль. Доминик знал об этом, но предпочитал не замечать, замкнуться сильнее обычного. Он очень скоро вычислил, где именно находятся наблюдающие, как он и предполагал, за его домом федералы, а потому сократил до минимума любые прогулки. Оба маньяка залегли на дно, и это было ожидаемо, но нервировало Вэйла. Каждое утро, включая телевизор, он почти надеялся, что услышит о новой жертве или хотя бы о значительном продвижении в деле. Вот только ни того, ни другого не происходило.

Рик тоже не мог ничем утешить– ему перепадали жалкие крохи информации, которой он делился весьма неохотно, так что интересного в ней не было.

– Знаю лишь, – сказал он на очередном обеде, – что они собрали внушительный список, где фигурируют и бывшие хирурги, и скульпторы, и даже кое-кто работавший на мясокомбинате. Но как идёт проверка – я не в курсе.

– Неудивительно, – Эдгар промокнул губы салфеткой. – Вполне возможно, что они оба не появятся довольно долго.

Доминик молчал, хотя его чутьё – откуда только оно взялось – вопило, что ближайшее время произойдёт нечто заметное, плохое, отвратительное в своей жестокости. Однако высказываться об этом Вэйл не спешил. Он вообще предпочитал теперь молчать.

Саймон не перезванивал, что нисколько не успокаивало. Анхелика написала е-мейл, в котором попросила не приходить в галерею: «Здесь слишком много ничего не смыслящих в красоте федералов». И всё это каким-то образом сплеталось в единую сеть.

Иногда Доминик размышлял о собственной ущербности. Кто-то другой вполне ориентировался в подобной паутине, но ему это было почти не под силу. И дело не в том, что он терялся в информации, нет. Как он мог проследить эмоциональные мотивы, нюансы, которые прочие легко считывали будто бы прямо из воздуха? Лишённый этой возможности, он абсолютно точно был слепым, когда остальные смотрели вокруг широко раскрытыми глазами.

Пока Эдгар рассуждал, что все убийства рассудочны, а значит, не стоит искать личной мести, Доминик гадал, откуда у друга берётся такая глубочайшая уверенность в своих словах. Все теоретические труды на эту тему, что некогда Вэйл перелопачивал том за томом, оказались бессильны помочь. Оставалось признать, что он не стал понимать людей лучше. И только одно было несомненно – первого из маньяков он в какой-то миг почувствовал. Как вытащить на свет это ощущение? Не получалось, не выходило рассмотреть его и проанализировать досконально. А советоваться с кем-то было чрезвычайно опасно.

Вспомнив слова Мадлен, Доминик попытался переубедить себя. Он видел деяния другого человека через призму искусства, но что если это глупость и никакого творчества тут нет? Если Мадлен права, а она не ошибалась раньше в таких вещах, то все его мысли об убийце – хлам, ником не нужный, а потому совершенно пустой.

***

С обеда Вэйл вернулся очень уставшим и не обрадовался телефонному звонку. Но Линдси ничуть не удивилась холодному тону.

– Простите, – бросила она так, что становилось ясно – она ни в чём не раскаивается. – Хочу выслать вам статью, прочесть её нужно как можно скорее.

– Что там? – Доминик поймал себя на любопытстве, отчего только разозлился сильнее.

– Я пытаюсь провести параллели между убийствами, – отвечала Линдси. – В прессе катастрофически мало информации, трудно по ней судить, но какие-то оговорки позволяют заметить, что характер убийств различен… Я стремлюсь подать это с точки зрения искусства.

– Это бесполезное занятие, ведь убийство не может быть искусством, – повторил Доминик за голосом Мадлен, прозвучавшим у него в голове так ясно, точно она стояла позади.

– Посмотрите статью. Знаю, вы сумеете меня поправить. Пожалуйста, – в её голосе не было никаких умоляющих ноток. Доминик вздохнул и нажал отбой, чтобы ничего больше не слышать.

Он уже согласился, хоть и не объявил об этом Линдси. Она, конечно же, всё напутает, ведь у неё нет доступа к фотографиям. Откуда бы ей знать, на что именно это похоже, как кровавый кошмар может превращаться в изощрённую эстетичность, как… Он мотнул головой и направился к бару. Ему был нужен виски, это точно, пусть раньше и не существовало ритуала, позволявшего распивать алкоголь в одиночестве.

На удивление Линдси излагала интересные вещи, хоть и спорные. Некоторые моменты Доминик всё же исправил, но многое оставил нетронутым, испытывая при этом смешанные чувства. Во-первых, ему ужасно не хотелось делиться собственными наблюдениями, он испытывал странную ревность, предпочитая баюкать их в своём сознании. Во-вторых, он надеялся, что это натолкнёт кого-нибудь – кого угодно – пойти по ложному следу.

Подняла голову старая знакомая паранойя, но Доминик уже не мог остановиться. Близкое общение с Саймоном привело к тому, что Вэйл перестал мечтать о диалоге с убийцей-творцом или не решался всерьёз думать о таком контакте.

Всё чересчур запуталось. Стоило признать это. И, что самое страшное, с каждым днём запутываться будет всё сильнее, пока маньяк не окажется пойман. Если окажется. Следствие, что очевидно, зашло в тупик, а давление со стороны как политиков, так и общественности нарастало. Доминик уповал только на то, что никто не захочет найти подходящего жертвенного агнца. Точнее, что таковым вдруг не станет он сам. Пусть это и было эгоистичное желание, Вэйл с отчаянием понимал, что не сумеет защитить себя, а ложные обвинения разрушат его до основания.

Люди привыкли лгать и жить в полуправде, а он перед этим совершенно бессилен. Мадлен всегда смеялась над ним из-за этого, да и Рик, и Эдгар наверняка отпускали шутки за его спиной. Доминик не умел и никогда бы не смог научиться противостоять тем, кто виртуозно лжёт. В его понимании адвокаты и рекламисты, продавцы и консультанты всех мастей выглядели инопланетянами… Или, если угодно, это он был явно не с той планеты.

Отослав статью с правками Линдси, Доминик долго ещё сидел в гостиной, сжимая виски пальцами. Он ждал зарождения головной боли, но та не приходила, было лишь тягучее неприятное ощущение, которое оказалось нудным до тошноты. И пусть Вэйл не любил общества, сегодня ему хотелось бы, чтобы рядом находился хоть кто-нибудь. Почти кто угодно. Даже если это разрушало бы саму концепцию его существования.

«Может быть, люди именно для этого создают семьи? Ради этого обманчивого чувства не-пустоты и терпят друг друга?» – вопрос-откровение, не иначе. И Вэйл едва не набрал номер Мадлен, но вовремя остановился. Нет, ему следует быть сильнее таких порывов. Он справится один, всегда справлялся. Сколько бы мир ни катился вниз, он сумеет удержаться на ногах.

В воздухе словно разливалась напряжённость, каждое движение отдавалось неслышным звоном. Доминик понимал – что-то происходит, но что конкретно, ему пока не давалось. Он в который раз проклял тот день, когда Рик решил показать ему фотографии. Если бы он их не видел… Если бы.

Самым неприятным было то, что Доминик почти перестал писать. Картины начали меньше привлекать его, он не погружался в собственные миры, и это мучило неимоверно. Если поначалу возник небывалый прилив вдохновения, то теперь, казалось, он работал исключительно на упрямстве. А это отражалось в образах. Он видел, как полотна зарастают скукой и не объяснил бы иначе это странное ощущение. Конечно, он и раньше сталкивался со схожими проблемами – пусть и очень редко, но всегда помогали одинокие прогулки или дальние поездки. Сейчас, когда он находился под прицелом федералов, нельзя было уехать.

Интуиция подсказывала, что вздумай он покинуть город даже ненадолго, и поводов подозревать его станет больше. Однако терзаться невозможностью заниматься любимым делом, тоже было не лучшим вариантом.

Алекс почувствовал что-то, потому пытался взбодрить его по-своему – прислав несколько любопытных контрактов, и Доминик дал добро на продажу пары выставляющихся картин, но это ничуть не порадовало. Хотя некоторые полотна он оставлял для себя и только, расставаться с работами он привык, и это никогда не приносило боли. Но не теперь. Ревнивая ненависть к тем, кто смотрел на них и возжелал их, всколыхнулась в нём неожиданно сильно. Доминик едва ли смог убедить себя, что и на этот раз отдать их необходимо.

Просматривая ещё раз список, он вдруг почувствовал головокружение. Дурнота подступила так близко, что он с трудом сдержался. Смешно, но причиной внезапного приступа была одна единственная строчка: некто хотел купить несколько эскизных набросков, которые по прихоти Анхелики входили в экспозицию. Это были прообразы The Light, младшие сёстры той самой картины. И фамилия покупателя тоже звучала знакомо.

Быть может, в этом и не было ничего необычного – если уж покупателю отказали в продаже основного полотна, то почему бы ему не попытать удачи с эскизами? Но Доминик увидел за этим нечто большее, пугающую глубину. Только кто бы с ним согласился? Вряд ли кому-нибудь будут понятны его ощущения. К тому же он не мог сформулировать, что именно говорит ему это… совпадение?.. Эта чужая прихоть?

Отодвинув ноутбук, Доминик силой воли запретил себе перезванивать Алексу. «Это было бы чересчур подозрительно!» – внезапная мысль заставила Вэйла вздрогнуть. Таким поступком он словно раскрывал карты перед… кем?

Как бы то ни было, он действительно сдержался и мысленно простился с эскизами. Он решил принести их в жертву, как будто те были по-настоящему живыми, а он собирался вспороть им грудь на каменном алтаре, чтобы напоить кровью древнее чудище. Написав Алексу, что готов рассмотреть и подписать надлежащие бумаги, Вэйл поставил себя на место то ли предателя, то ли Авраама, оставалось лишь дождаться голоса с небес, который в последний момент остановил бы его.

Мешанина образов побудила его подняться в студию и излиться на холст цветовыми пятнами и геометрическими фигурами. Доминик редко выбирал именно такие формы, но когда в голове спорили друг с другом мифология и Библия, он не мог выразить сомнения иначе. Получившееся полотно он признал уродливым, но не решился уничтожить. Это был символ его ощущений, фотография его чувств и эмоций, и от картины, принявшей в себя столько муки, нельзя было избавиться так просто. В конце концов, она должна была понравиться критикам, давненько он не прикармливал этих падальщиков.

Отвернув новую работу в угол лицом, Доминик отправился в душ. Было уже поздно, он дописывал последние штрихи в обличающе ярком искусственном свете, отчего картина смотрелась ещё ужаснее.

Ему хотелось как можно скорее добраться до постели. Чёткий и размеренный режим трещал по швам, и это вызывало то гнев, то внезапное возбуждение, точно такое, как у детей, делающих то, что им обычно запрещают. И всё было новым. Может быть, убийца добивался именно такой реакции? Мечтал заставить других увидеть, что мир изменчив, прихотлив, преходящ наконец?.. Что преступать установленные порядки – это путь к иным вершинам?..

Вэйл долго стоял под холодной водой, надеясь, что она принесёт облегчение. Он придумал уже так много вариантов мотивов, словно выискивал подходящий, чтобы тоже попробовать. И если раньше он верил, будто понимает преступника, то сейчас стремился отвергнуть это предположение. Неужели всему виной Мадлен, её слова? Или же Доминик всего лишь запутался в себе? Он не мог дать ответов, а потому так отчаянно жаждал уснуть, уйти в те миры, где мысли будут терзать исключительно символами.

***

Заснуть сразу он не сумел, как ни старался, пришлось обратиться за помощью к снотворному, чего давненько не случалось. Возможно, это было странно, однако Доминик боялся умереть во сне. Ему казалось, что это похоже на утопление, только не лёгкие заполняются водой, а мозг заливают жуткие бесформенные видения, и оттого он не может больше функционировать. Удушье, вызванное вышедшими из-под контроля снами. Вэйл даже сотворил несколько работ на эту тему, втайне злорадствуя, когда никто из критиков не разгадал заложенного в полотнах образа. Но сегодня он старательно проигнорировал застарелую фобию, решив перетерпеть паническую атаку, которая неизменно следовала за принятием капсул препарата.

Он уже держал на ладони таблетки, собираясь с духом, когда завибрировал мобильный. Прежде Доминик никогда бы не поднял трубку – не то было время, не то настроение, да и не в его правилах – отвечать на звонки после одиннадцати. Сейчас же он почему-то знал – это очень важный звонок. Его нельзя пропустить, нельзя пойти на поводу собственного кодекса.

И он ответил, хотя звонили с неизвестного номера. Голос Рика, звучавший словно из другой реальности, показался Доминику по-настоящему жутким.

– Снова второй, – сказал тот отрывисто, но было ясно, что он имеет в виду. – Если бы ты только видел это вживую… Ты получишь фото, но, пожалуйста, не смотри их сразу. Это… не стоит смотреть на ночь. Прости, что тревожу так поздно.

– Я понял, – Доминик отправил капсулы обратно в баночку. Нет, бессонница была кстати.

Рик прислал фотографии уже через полчаса.

========== 9 ==========

Рассматривая вызывающие отторжение снимки, Доминик размышлял, чего может желать или добиваться «второй». Мысленно он называл его именно так, и не узнать его почерк было невозможно. На этот раз гротескную пародию, сложенную из человеческого тела, он угадал не так легко, но потом всё-таки припомнил. Этот этюд уже давно занимал место в галерее Анхелики – не потому что входил во все экспозиции, а всего лишь из-за того, что прекрасно вписывался в пустоту простенка в холле. Туда мало смотрели, там даже не было подсветки, но выбор показался Доминику гораздо более неприятным, чем очередное полотно с последней выставки. Убийца словно намекал, что присутствует рядом довольно долго. Приглядывается, выведал все укромные уголки.

Вэйл снова задумчиво перелистал снимки. Создавалось впечатление, что он пытается прочесть книгу на чужом языке, в котором буквы только чудятся знакомыми. Может, он зря забивает голову этими убийствами? Может быть, это лишь разрушает его самого?

Столько лет удерживаемый ритм, расписанный график теперь грозили превратиться в пыль, но ведь Доминик понимал, от чего защищался, выстраивая свою жизнь так чётко, что там не осталось пространства даже для Мадлен. Каждый ритуал, каждая особенность распорядка были ниточками, ведущими к социальному, к обществу. Это был его спокойный форт, позволяющий выглядеть столь же нормальным, как большинство действительно нормальных людей вокруг. Это была его раковина, защитный корпус, а он сам – слишком мягкотелый моллюск, чтобы существовать во внешней среде без неё, – будто выкарабкивался из осколков.

Но кто и когда нанёс удар?.. Кто сумел подкрасться и разрушить до основания славный замок, столь долго надёжно ему служивший?

Уже почти не обращая внимания на изображения, Доминик попытался сосредоточиться. Что на самом деле привело к такому плачевному результату? Что стало тем самым толчком, из-за которого он перестал доверять себе и принялся изменять заведённому порядку?

И осознание оказалось болезненным – всё таилось в понимании красоты.

Любое своё действие Доминик укладывал в схему этого понятия. Его восприятие каждого жизненного процесса сосредотачивалось в дуальном «красиво» и «некрасиво». И раньше любая категория легко оценивалась по этому признаку. Жизнь – была красивой, убийство – нет. Вот что пошатнулось, превратилось в иллюзию в тот день, когда Рик прислал первые фотографии. И до сих пор Вэйл не нашёл примирения с собой. Его точка зрения неуловимо изменилась, да так, что он не мог полностью принять её. Как странно было чувствовать, что он не в силах принять часть самого себя! Прежде ему не были присущи такие страдания.

Каждое столкновение с «первым» расшатывало его личную систему всё сильнее, и был только один плюс от «второго» – его «работы», его кровавые полотна не возбуждали в душе Доминика ровным счётом ничего, кроме гадливости. Вероятно, виной тому было не убийство, а именно воссоздание чужой идеи – тут Вэйл мог бы посомневаться, но ему сейчас достаточно было и того, что получалось отрицать красоту этих деяний.

Но первый… Нет, Доминик не звал его так.

Про себя он всё равно именовал его художником и творцом. Даже уловка с Мадлен не удалась до конца, из подсознания ли, из глубин души, но возникали именно эти названия. Творец преследовал высшую цель, и то, что он делал… Нельзя было ставить в один ряд с мерзким подражательством «второго». И потому снова приходилось возвращаться к дилемме красоты и уродства. А значит, опять находиться в мучительном подвешенном состоянии неопределённости, когда невозможно выяснить, где в этой системе сам Вэйл, какое место он мог бы выделить для себя и творчества, что вырывалось из его души. «Второй» со своим убогим плагиатом не сумел совершить такого с Домиником.

– Это очевидно, – сказал он, опуская крышку ноутбука. – Абсолютно.

Но если уж говорить начистоту, вокруг теперь не было ничего абсолютного или очевидного. Доминик блуждал в темноте и не видя дороги к свету. Он не мог отыскать свет даже в собственном творчестве. Наверное, нужно поскорее вернуть The Light домой! Может быть, полотно станет точкой отсчёта, восстановит душевное равновесие?.. Ведь оно не так давно казалось универсальным мерилом красоты.

Доминик будто бы лишился всякой опоры и тонул, тонул в беспощадной тьме, в чужом безумии, отталкивающем и мутном, но со дна вязкого мрака поднималось что-то ещё, огромное и страшное. И он не понимал, как выяснить, что же это такое, как не мог больше разобраться в себе.

Или это безумие жаждет стать им самим?..

Вэйл встал и прошёл на кухню, чтобы заварить чай. Простые действия, чёткие и почти механические, должны были успокоить, помочь разуму стабилизироваться, точно можно в космической пустоте имелось положение, где вновь появляются верх и низ. Доминику была нужна щепотка самообмана, маленькая капля, которая если не сумела бы придать уверенности, то хотя бы позволила заснуть.

На крайний случай оставалось ещё одно занятие, которое всегда приводило Доминика в себя, но он берёг его, как наркоман – последнюю дозу. Систематизация кистей и тюбиков с краской. Он уделял ей единственный день в месяц, и время ещё не пришло, но Вэйл уже предчувствовал, что если и дальше будет так же издёрган, то стоит отправиться в мастерскую и отдаться монотонному процессу. Или прогрунтовать холсты, чего он давно не делал сам, предпочитая оставлять эту работу любимому магазинчику, где закупался принадлежностями для рисования.

Сумрак за окном почти не разбивался фонарным светом, она показалась Доминику густой и липкой, будто кто-то вылил её из банки прямо на город. Однако и в этой темноте была едва заметна машина, стоявшая чуть поодаль от его дома. И Доминик, с присущей ему тщательностью заучивший все номера соседских автомобилей и их марки, был уверен, что эта – точно ему неизвестна. Чужеродное пятно, которое не дополняло, а разрывало канву ночи, пусть и не отличалось от сумрака цветом или фактурой. Доминик чуял её, как слепые понимают, что в их комнате кто-то переставил мебель, ещё до того, как споткнутся.

Взяв чашку с чаем, Вэйл приблизился к кухонному окну, выходящему в нужную сторону, и чуть раздвинул жалюзи, которые были почти закрыты. Фонари как раз погасли – было три часа ночи, и в это время улица всегда погружалась в абсолютный мрак. Чёрное небо тоже не давало никакой надежды на дополнительный свет, но, приглядевшись, Доминик всё-таки различил очертания авто. Какая-то недорогая машина, для многих слишком обычная и серая, чтобы обращать на неё внимание. Вэйл задумчиво сделал глоток.

Кто наблюдает за ним? Полиция? Или, может быть, его нашёл Творец, сумевший прочесть послание? Чем угрожает это тихое ночное присутствие? Что случится, если Доминик покинет дом?..

Отвернувшись, он вдруг вспомнил давнюю беседу с Риком.

– Иногда это не имеет значения, – говорил он, отчего-то бурно жестикулируя. Тема возмущала его, и он не мог сидеть на месте, но тогда Доминик не сумел так же этим проникнуться.

– Хочешь сказать, последнее убийство совершил кто-то другой?

– Так и есть! Но у бедняги нет алиби, и он точно сядет. И нет денег на адвоката, что, наверное, ещё хуже, чем отсутствие алиби, – он вздохнул. – Но это громкое дело, и его надо закрыть. А обвиняемым овладевает такое чувство… Эдгар объяснил бы лучше. Он не желает сопротивляться, лишь бы этот кошмар закончился, лишь бы, так или иначе, его перестали дёргать. Он испуган тем, что его обвиняют, и не может защитить себя. Лань, замершая в свете фар быстро приближающегося автомобиля.

Доминик пытался осознать этот момент, пока Рик сделал паузу. Но полностью представить всё-таки не получилось.

– И знаешь ещё что? Когда смотришь на него, видишь его глаза, понимаешь, что он чувствует – гибель неотвратима. Он не станет двигаться, не уйдёт с дороги, и его просто размажет. Чудовищно. Но полиции это на руку. Быстрое раскрытие. Они любят чувствовать себя… за рулём.

Сейчас Доминик понял, что стоит на проезжей части, будто ожидая, когда появится слепящий свет. И пока что у него есть возможность скрыться, но уже скоро, буквально за поворотом, в каких-то секундах от него несётся кто-то, кому просто… нравится быть за рулём.

Он отошёл от окна и оставил чай на столе в кухне. Ему больше не хотелось пить. В глубине души вдруг родилась новая идея, ещё пугающая, но тем не менее увлекательная – ему следовало самостоятельно отыскать Творца, «первого». Может быть, всего лишь для того, чтобы убедиться – они на самом деле нисколько не похожи, ни капли не связаны. А может, потому, что только так можно было наконец разрешить вопрос, поставивший саму суть Доминика под угрозу.

Личность «второго» его совершенно не заботила. Было очевидно, что скоро этот мотылёк сам прилетит на свет фонаря. Доминик не сказал бы точно, откуда в нём росла такая уверенность, но он ни секунды не сомневался, что «второй» в ближайшее время исчезнет. Или будет пойман.

В этом лесу может быть лишь один волк.

Доминик, безусловно, слышал от Эдгара, что «первый» может попробовать убить «второго», но знал – этого не случится просто потому, что так нарушится смысл деяний. Пусть он и не выявил ещё, что именно вложено в каждое убийство, но творец и художник никогда не вручил бы своего дара тому, кто намеренно подражает чужой работе, выписывая её с такой грубостью и пошлостью.

И снова он вернулся к вопросу, уродство или красота таятся в убийстве. Вэйл нервно взглянул на себя в зеркало, но тут же отвёл глаза, будто опасаясь, что увидит в глубине зрачков что-то дикое. Нет, нужно выпить снотворного и спать, чтобы все эти образы, все эти мысли исчезли, пусть даже оказались погребены во снах. Это было всё равно лучше, чем с мучительной настырностью пытаться разрешить одну и ту же задачу.

Конечно, Доминик знал, как больно понимать, что действие не доведено до конца. Но всё же он признавал – иногда утренний свет помогает разобраться лучше. Он приучил себя терпеть в таких случаях. Или хотя бы давать себе шанс выспаться.

***

Приём снотворного всегда представлялся Доминику падением в чёрную дыру, потому что ему не приходило никаких снов. Поэтому, проснувшись утром, он ощутил необыкновенную пустоту в голове, словно ещё не полностью поднялся из этого тёмного колодца. Он повернулся на бок. Медленно возвращались ощущения тела, а вместе с ними начинали лениво шевелиться мысли.

«Интересно, что чувствуют жертвы творца, когда приходят в себя обездвиженными на алтаре его творческого начала?» – и Доминик сел, поражённый этим вопросом. Откуда-то ему было совершенно точно известно, что они приходят в себя.

Принимают дар.

Смиренно ли? Протестуя? Что испытал бы он сам?

Возник новый аспект, которого Доминик прежде не касался. Он не ставил себя на место Творца, наблюдая со стороны, и не старался занять место… жертвы? Холста? Теперь же вспыхнувшая с излишней чёткостью идея буквально захватила разум.

Он машинально оделся, все действия, за годы жизни ставшие отточенными даже в мелочах, совсем не требовали внимания. Поглощённый странным волнением, Доминик смог немного вернуться к реальности, лишь включив телевизор.

Там, конечно, разговаривали об убийстве, совершённом «вторым», но даже звук чужих голосов оказался надёжным якорем, который помог Доминику наконец-то обрести себя в мире.

Ему не понравилось состояние, в которое он поневоле погружался всё чаще. Словно он глубже уходил в себя, а это, как он знал, могло стать опасным. Но Вэйл понимал, что не попросит кого-то о помощи.

Приготовив завтрак, Доминик вдруг вспомнил про автомобиль и подошёл к окну, чтобы убедиться – слежка не прекратилась. Однако никого не обнаружил. Нужно выйти из дома и осмотреться, так что Вэйл заглянул в холодильник. Как бы это ни было неприятно, но приходилось периодически наведываться в супермаркет. Отчего-то доставка еды на дом виделась ему настоящим вторжением, и он никогда не пользовался такими услугами.

Уже замыкая дверь на ключ, Доминик задумался о статье Линдси, которую она обещала опубликовать утром. Стоило признать, что сегодняшний день начался не так, как должен, поэтому можно было позволить себе после прогулки в магазин проверить, что там творится в Интернете. Вэйл огляделся, ведь на самом деле целью его вылазки были совсем не продукты, но подозрительных автомобилей нигде не маячило. Может ли быть, что его оставили в покое? У них нашёлся более любопытный подозреваемый?

Или они установили камеры.

Доминик нахмурился, но такое действие со стороны наблюдающих выглядело гораздо более логичным, чем ночные и дневные бдения. Люди и автомобили привлекают любопытных, а вот гаджеты – незаметные и беспристрастные шпионы.

Вэйл в каком-то смысле признал своё поражение и смирился. В любом случае, иного выбора у него не было.

***

Вернувшись, Доминик далеко не сразу обратился к ноутбуку. Но когда поймал себя на том, что на самом деле оттягивает это, разозлился. Некогда он, впрочем, уже оказывался в таком состоянии: каждое действие вызывало в нём сопротивление, а больше всего на свете хотелось замкнуться и ни с кем не контактировать, но откатываться к прошлому этапу он не собирался.

Победить собственную психику хоть в чём-то – когда-то он ставил перед собой такую цель и даже полагал, что достиг успеха.

Вчитываясь в строчки блога Линдси, Доминик подумал, что убийца-творец, быть может, тоже в чём-то борется с собой. Но пугающее ощущение, что ему нужно выбрать, кем стать, вынудило Вэйла быстро отбросить любые сравнения.

Комментарии привлекли его не сразу, но они заставили его почувствовать себя выхваченным из темноты светом фар.

«Этот Доминик Вэйл, с которым ты общаешься!.. Может, он сам и есть убийца? – писал кто-то, скрывшийся под маской анонимности. – Он так хорошо трактует символы, что можно заподозрить в нём маньяка!»

«Я точно больше не пойду ни на какую выставку, – вторил другой голос. – У меня создалось впечатление, что художники – все маньяки».

«Мешать искусство с кровью? Ты не придумала ничего лучше?..»

Доминик вздохнул и прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Попытки общения с Творцом не могли не привлечь тех, кто не умеет читать между строк. Не могли не стать для них приманкой. Они здесь не чтобы разбираться или вникать, а чтобы громко выкрикивать бредовые слова. Когда говоришь во весь голос, тебя действительно слышат, но не обязательно понимают.