Текст книги "Хент"

Автор книги: Раффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

XXIII

Обычный порядок жизни в доме Хачо несколько изменился. Салман, которого здесь звали по-прежнему Дудукджяном, очень часто уходил вместе с Варданом из дома. Нередко он отлучался из села О… на несколько дней. Айрапет и Апо сделались необщительными. Для остальным же братьев эти двое чужеземцев – их гости – стали невыносимы, и их «сумасбродства» совсем не нравились им. Сам старик был очень занят делами сельского общества, которые с каждым днем становились все запутаннее и причиняли ему немало забот. Поэтому ода старика пустовала, и с некоторого времени не слышно было в ней прежних оживленных споров.

Перемены не замечалось только в жизни женской половины дома. Там по-прежнему текла патриархальная, однообразная жизнь, оторванная от жизни мужчин. В армянской семье женщина ведет обособленное, замкнутое существование, не принимая участия в разговорах и беседах мужчин.

Кроме хозяйства и домашних забот, никакая другая мысль не занимала этих женщин; никто из них не знал о совещаниях, происходивших в ода старика. Этот маленький клуб был недоступен для женщин.

– Необходимо притянуть к делу также и женщин, – говорил часто Салман, – тогда, несомненно, удача будет на нашей стороне.

– Рано еще, – отвечал ему Вардан, – нужно прежде подготовить их к этому.

– Нельзя изменить жизнь народа без участия женщин. Если наш народ коснеет в невежестве, то это отчасти и потому, что женщина не играет в обществе никакой роли. Эта сила, эта жизненная энергия, будучи втиснута в узкий круг семейной жизни, пропадает у нас даром. Дело образования в нашем народе надо начинать с женщин. В этот приезд я объехал всю Армению и везде наблюдал армянку; сведения, добытые мною, оказались утешительными. Насколько мужчина измельчал под влиянием турок, потерял свою национальную самобытность, настолько женщина сохранила неиспорченность и нравственное целомудрие. Нет худа без добра. Если запертая в четырех стенах женщина не сделалась общественным человеком, то в этом заключении она сумела сохранить дух нации. Это – великое дело. Таким образом, поддерживается постоянное равновесие: то, что теряет мужчина, восполняет женщина. Наблюдать это можно на самых мелочах. Ненависть женщины к магометанству доходит до фанатизма; все, что исходит из рук магометанина – противно; она не ест мяса животного, зарезанного турком, не ест сыра и хлеба, приготовленного рукой мусульманина. Мужчины не знают такой брезгливости. Мне рассказывали о многих случаях, когда похищенные магометанами армянки старались убежать, если это удавалось; если же нет – то кончали самоубийством. Есть еще одно очень важное обстоятельство: во многих местах, в особенности в городах, турецкий язык сделался обыденным для армянина, но я не видел ни одной армянки, которая говорила бы по-турецки или хорошо знала бы этот язык. Женщина сохранила наш родной язык и вложила его в уста детей. Это отразилось на курдах, служащих в армянских домах: все они говорят по-армянски. Женщина дала нам язык, национальность и сохранила основы нашей семьи. Армянка – чистый, неиспорченный материал в наших руках, из которого можно создать чудеса.

Салман часто говорил на эту тему. Но несмотря на его хорошее мнение о женщинах, женщины в доме Хачо ему не сочувствовали. Они не могли понять и оценить его умственных и душевных достоинств, хотя и внешность Салмана могла обратить на себя внимание. Но женщина каждого сословия, смотря по тому, насколько она развита, имеет свои вкусы, которыми и руководствуется при оценке достоинств мужчины. Поэтому неудивительно, если невестки Хачо отдавали предпочтение Вардану.

Как-то в послеобеденное время все они сидели в большой комнате за работой: одни занимались чисткой шерсти, другие пряли; кто ткал на станке цветной ковер, кто шил платье для работ, словом, у всякой была работа. Говорили о Салмане.

– Сара! – обратилась жена одного из младших братьев, молоденькая Паришан. – Зачем толчется в деревне этот человек, что он думает делать?

– Говорят, хочет открыть школу.

– Но ведь он не дьячок, – допрашивала Паришан, понятие которой об учителе не шло дальше.

– Нет, дьячок, константинопольский дьячок, – ответила Сара.

– Почему же он не ходит в церковь читать псалмы?

– Он дьячок особого рода, – сказала Сара, не найдя другого ответа.

В разговор вмешалась жена Апо, красивая Маро.

– Муж мой говорит, что будут учить и девушек. Слова Маро вызвали смех.

– На что девушке учиться! Ведь не будет же она потом учителем!.. – сказали все в один голос.

Одна из женщин обратилась к маленькой Назлу:

– Слышишь, Назлу, с нынешнего дня ты будешь ходить в школу учиться.

– Назлу, дочь Айрапета, довольно смело ответила:

– Ну и что же, буду учиться; потом стану ходить и в церковь петь с мальчиками.

– Провались ты сквозь землю! Этого еще не доставало! – заметила наивной девочке Паришан, начавшая этот разговор, и продолжала:

– Учит же наших детей дьячок Симон, к чему нам другой учитель? Не может быть, чтоб этот господин был умнее дьячка.

– Конечно, он менее учен, – ответила Сара. – Дьячок Симон читал много, но у него есть недостаток – он любит пить и бьет детей. Помните, как сильно он побил сына нашего соседа Каспара, и его принесли на руках домой? Мальчик и двух дней не прожил.

– Чем виноват дьячок Симон? Если не бить ученика, – чему же он научится?

Разговор этот возник не без причины. Салман предлагал открыть в селе две школы – для мальчиков и для девочек. Он уговаривал крестьян, обещал пригласить учителей и не брать платы ни за учебу, ни за учебники и письменные принадлежности.

Крестьянин смотрит на все даровое с подозрением, а потому Салману стоило большого труда уговорить сельчан, которым особенно не нравилась мысль об открытии женской школы. Народ, привыкший учить своих детей у попов и дьячков, считал не только странным и диким, но даже греховным поручать воспитание своих детей человеку, который не ходит в церковь, не читает псалмов и, как говорят, даже не соблюдает поста.

Старик Хачо, во многом не соглашавшийся с Салманом, в вопросе школы был с ним заодно. Как старшина и глава села, он сумел повлиять на крестьян, и они отвели место, где Салман нашел удобным построить здание школы. Дело уже пошло, начали копать землю, как вдруг среди крестьян поднялось какое-то волнение и они, собравшись, в одну ночь засыпали яму. Наутро никто из них не вышел на работу, хотя Салман увеличил поденную плату.

Мы знаем из разговоров женщин, что в селе был дьячок, по имени Симон, который учил детей грамоте. Он собирал их зимой в сарае и учил читать псалтырь и другие церковные книги, а весною, когда начинались полевые работы, распускал их, – ученики его к будущей осени забывали все, что выучили зимой. Дьячок был женат на дочери приходского попа – отца Марука. Был он пьяница, и увидев, что новая затея подорвет его заработок, уговорил своего тестя Марука помешать этому делу.

Достаточно было одного слова попа, чтобы возбудить предубеждение крестьян и прекратить дело в самом зачатке. Отец Марук так и сделал: в церкви в своей проповеди он объявил, что Салман «фармасон», то есть не признает бога и всех детей может сделать еретиками. Затем он прибавил, что учить девушек грамоте – грех, что мудрый Соломон проклял женщин, ибо по желанию женщины отсекли голову Иоанну Крестителю. Привел он и еще несколько примеров из святого писания смерть пророка Самсона, в которой была замешана женщина, указал на Еву, из-за которой Адам был изгнан из рая. Словом, приведя много таких фактов, он доказал вред грамоты для женщин. Конечный вывод его проповеди был таков: ученая женщина – дьявол.

Вообще сам дьячок Симон пользовался большим уважением среди женщин: он писал им заклинания, гадал, предсказывал будущее. После этого не удивительно, что женщины настроили своих мужей против постройки школы и заставили их помочь дьячку, чтобы он не лишился куска хлеба.

Поп и дьячок Симон, поднявшие волнение против Салмана, нашли поддержку в лице Томаса-эфенди, этого большого врага школ и ученья. Кроме того, дьячок был даровым секретарем Томаса-эфенди; он писал его счета и во время молотьбы обходил с его жандармами местных крестьян для сбора десятины.

Вся эта история причинила много забот старику Хачо, но не пошатнула решимости Салмана. Вечером, придя домой, он сказал Вардану:

– Я решил обращаться с этими негодяями так, как поступают миссионеры. Те, куда бы ни проникли, встречают первых соперников в лице духовенства и местных грамотеев. Спустя некоторое время эти самые господа делаются первыми последователями миссионеров, так как миссионеры поручают им разные дела, хотя те ничего не делают и получают только хорошее жалованье. Таким образом, ярые гонители миссионеров впоследствии превращаются в горячих поборников их ученья.

– Это верно, – ответил Вардан, – но что ты думаешь предпринять?

– Нужно быть практичным, – сказал Салман с самоуверенностью. – Надо уметь привлекать людей. Я хочу узнать, сколько получал этот глупый дьячок от их учеников. Предложу ему вдвое больше, чтобы он находился при школе и ни во что не вмешивался. Увидишь, что после моего предложения он завтра же первый явится с киркой и лопатой строить школу.

– Я тоже так думаю, – согласился Вардан, – но надо подкупить и попа.

– И это будет сделано.

Несмотря на неприятности этого дня, Салман казался веселее обыкновенного. Неудача пробудила в нем энергию, и надежды на светлое будущее наполнили его воодушевлением.

– Знаешь, Вардан, какую широкую будущность обещает нам школа? Она даст нам все, о чем мы мечтаем. Только она исцелит наши вековые раны и вырастит новое поколение для здоровой и обновленной жизни Бездеятельность предков причиняет нам немало забот – нам многое предстоит сделать. Они не облегчили нашего теперешнего положения. Но не беда. Можно еще надеяться, что будущее принадлежит нам. Нужна лишь серьезная практическая работа. Я думаю, недостаточно только развивать ум и облагораживать душу ребенка, надо воспитать его и физически. Ты не заметил, как неуклюжи и медлительны здешние дети? Надо укрепить их нервы и развить мускулы; гимнастика должна входить в программу нашей школы, только тогда дети вырастут здоровыми и крепкими телом и душой…

– Да, должен сообщить тебе приятную новость. Сегодня я был у курдов и говорил с ними о школе и пользе учения. И представь: они изъявили готовность посылать своих детей в армянские школы. Как видно, они и сами не особенно довольны тем, что их дети превращаются в разбойников. И в самом деле, чем виноват этот народ, что остался диким и должен добывать себе хлеб разбоем и убийством? Виноваты мы, что не смогли воспитать их, когда и наши личные выгоды требовали этого. Если мы хотим избавиться от жестокости зверей, то должны приручить их. Нужно стремиться к тому, чтобы курды привыкли к мирной, цивилизованной жизни. Турция нисколько не заботится об их просвещении, и это понятно: в дикости курдов правительство усматривает известную выгоду. Но мы обязаны позаботиться о курдах, потому что вред, который приносят они, ложится на нас. Не будем касаться их веры, а только займемся их воспитанием – и тогда все устроится само собой…

XXIV

Уже начинались открытые приготовления Турции к войне. Признаки этого были особенно заметны в пограничной с Россией провинции Багреванд.

С крестьян требовали недоимки и взыскивали подати не только текущего, но и будущего года. Вздохам и недовольству народа не было границ. Кто не мог платить деньгами, у того продавали домашние вещи, животных, не щадя ни волов, ни буйволов, необходимых земледельцу как средство для обработки полей и перевозки грузов. Не довольствуясь этим, на крестьян наложили заготовление тысячи пудов сухарей и отобрали все припасы: пшено, полбу, лапшу, масло, сыр, крупу и т. д. На все мольбы, слезы и рыдания крестьян давался один ответ: «Государство готовится к войне»…

Новое и широкое поле деятельности открылось для Томаса-эфенди. Как государственный чиновник он был обязан собрать подати и ускорить приготовление продовольствия для армии. Перед ним лежала обильная жатва, и его острая коса энергично работала.

Эфенди получил от правительства открытый лист, по которому мог держать, вместо двух, столько жандармов, сколько ему понадобится.

Все эти поборы падали исключительно на армян, так как магометане собирались на войну, и от них ничего больше не требовалось. Несчастных крестьян грабили, лишая их имущества, приобретенного многолетним трудом. Но страшнее надвигающейся нищеты были носившиеся вокруг слухи. В среде мусульман пробуждалась дикая свирепость к христианам, ко всем «гяурам». Везде слышалось страшное слово – «джагат»[30]30
  Джагат – священная война.


[Закрыть]. Муллы, мюфты, кадии и шейхи возбуждали фанатизм масс, говоря, что скоро в Константинополе подымут «санджак шериф»[31]31
  Санджак шериф – священное знамя.


[Закрыть] и объявят священную войну, и тогда все мусульмане должны поднять меч против христиан…

Салман был очень встревожен этими слухами, ибо хорошо знал значение этих ужасных движений и их последствия для армян.

– Скоро здесь начнется резня, как в Болгарии, – сказал он однажды утром Вардану. – Надо спешить подготовить народ к самозащите.

– Да, и мне так кажется, – ответил Вардан.

Занятые этой беседой, они вышли из дома Хачо и направились к отцу Маруку, с которым решили покончить вопрос о школе, то есть, как говорил Вардан, хотели сегодня же, чтоб тот не мешал делу, «замазать ему рот». Что же касается дьячка, то его решили нанять пока надзирателем над рабочими при постройке школы, обещав в будущем и должность при ней.

Вдруг им послышался голос коробейника, который шел по улице села, выкрикивая названия своего товара и приглашая покупателей.

– Милые девушки, красивые невесты, приносите мне денежки, я вам дам иголочки, цветные ниточки, золотые наперсточки…

Коробейник был высокий мужчина, одетый с ног до головы в лохмотья. Большой короб, висевший у него на спине, производил впечатление маленького сита, повешенного на горб верблюда. Коробейник сильно хромал на правую ногу, и каждый раз, когда он наклонялся вправо, казалось, что этот Голиаф вот-вот упадет. Но он удерживал равновесие, опираясь на огромный посох.

Услышав его голос, Салман вздрогнул, словно почувствовав в сердце отзвук чего-то близкого, родного.

Коробейник продолжал еще распевать названия своих товаров, идя тяжелым неровным шагом по узким улицам села, когда Салман прошел мимо него, и глаза их встретились. Они не промолвили ни слова, но взглядами сообщили друг другу многое… Вардан ничего не заметил.

– Нашел тоже время продавать свои иголки и нитки! У несчастного мужика и так гроша нет, на какие же деньги он станет покупать? – сказал Вардан с усмешкой, когда они несколько отдалились от коробейника.

– Короб его, милый мой, как ящики фокусников, имеет два отделения, – ответил Салман, – в нижнем находятся такие товары, в которых именно теперь чувствуется большая потребность…

Вардан не обратил особого внимания на эти загадочные слова. В эту минуту его мысли были заняты другим: он думал о Лала.

Внезапная перемена обстоятельств и всеобщее волнение сильно беспокоили его, и он не знал, что делать, куда скрыть Лала, когда он сам не сегодня-завтра принужден был взяться за совершенно новое предприятие…

– Хорошие иголки, цветные нитки, блестящие бусы! – опять послышался издалека голос хромого коробейника.

Вардан и Салман, продолжая путь по деревне, неожиданно наткнулись на Томаса-эфенди. Он был окружен группой крестьян, которым давал какие-то приказания; рядом с ним стояла его красивая лошадь, и он готовился сесть на нее. Увидев молодых людей, эфенди отделился от крестьян и с сатанинской своей улыбкой направился им навстречу.

– Я давно хотел видеть вас, господин Дудукджян (ему не было известно настоящее его имя), – если бы вы знали, как я счастлив, что встретил дорогого земляка. Вы, вероятно, не знаете, что я из Константинополя?

Лицемерие Томаса-эфенди неприятно поразило Салмана, вызвав отвращение к этому человеку, которого он видел в первый раз. Салман ничего ему не ответил. Эфенди же, не выпуская его руки, продолжал:

– Надеюсь, вы позволите обнять, расцеловать вас как земляка; я осмеливаюсь просить вас об этом потому, что хочу этим несколько разогнать тоску по родине.

Вардан издали молча наблюдал эту сцену.

Салман же не знал, как выйти из затруднительного положения. Тогда эфенди обратился к Вардану:

– Подойди ко мне, мой безумный друг. Ты ведь знаешь, что я, как ребенок, не злопамятен. «Курд никогда не похулит своей похлебки». Хорош ли ты, плох ли, ты мой друг. Дай руку.

Вардан о трудом сдержал гнев, но подумав, что эфенди не без цели выражал ему свою дружбу, подошел к нему и протянул руку.

Эфенди вторично обратился к Салману.

– Я очень сердит на вас, господин Дудукджян, – начал он серьезным тоном. – Слышали ли вы турецкую поговорку: «Прежде чем грабить деревню, повидайся со старшиной». Томас-эфенди – здесь первый человек, если б вы с самого начала обратились к нему, то ваши проекты были бы приведены в исполнение, и вы не встретили бы никаких трудностей… Эх, молодежь, молодежь! Доброе у вас сердце, но вы не знаете, как начинать дело. Правду ли я говорю?

– Я, право, не понимаю, о чем вы говорите, – ответил Салман.

Эфенди притворился, будто не расслышал слов Салмана и, повернувшись к ожидавшим его крестьянам, сказал:

– Ах, ослы вы, ослы! Когда же поумнеете? Затем, опять обратившись к Салману, он продолжал!

– Возможное ли дело, чтобы человек сам лишил себя глаз? Вот они, мужики, из таких. Я сегодня слышал их разговоры, и, клянусь, волосы у меня стали дыбом. Мы стараемся, чтобы у них была школа, чтобы они учились, чтобы не остались слепыми и умели бы отличить добро от зла. Но они и понять этого не хотят – «гонят своего осла, да и только»…

«Мы стараемся…» – повторил про себя Салман, – но кто это – «мы»?

Эфенди продолжал:

– Я очень обрадовался, услышав о ваших намерениях, господин Дудукджян, а потому выражаю вам свою благодарность. Наш народ находится во мраке; нужно просветить его. Это может сделать только школа. Пусть не смущают вас беспорядки последних дней. Не надо падать духом: начало всякого доброго дела бывает горько. Во мне, как в земляке, вы найдете сочувствие и поддержку; примите же мои маленькие услуги. Я сейчас еду по делам в соседнюю деревню, а утром, как только вернусь, сам лично заставлю крестьян рыть фундамент. Здесь никто не посмеет ослушаться Томаса-эфенди.

– Благодарю вас, эфенди, – ответил Салман. – Но вы так заняты, что я не хочу отнимать у вас драгоценное время.

– Пустяки, – самодовольно произнес сборщик, – для доброго дела всегда найдется время.

Он полол руки молодым людям и удалился.

– Нахал!.. Мошенник!.. – сказал ему вслед Вардан.

– Иногда приходится пользоваться услугами и таких людей, – сказал Салман.

– И ты ему поверил? Кто знает, какие у него дьявольские замыслы!..

Молодые люди подошли уже к дому отца Марука.

– Хорошие иголочки… цветные ниточки… славный бисер… – послышался голос коробейника, проходившего по соседней улице.

– Вардан, отложим до другого раза визит к попу, – сказал вдруг Салман.

– Почему?

– Мне надо купить кое-что у этого коробейника. Вардану показалось смешным неуместное желание товарища.

– Идем, есть одно дело… – сказал Салман таким тоном, что Вардан молча последовал за ним.

Молодые люди свернули на соседнюю улицу и стали издали наблюдать за коробейником. За ним бежала куча ребятишек, крича: «Дай нам кевы[32]32
  На востоке в обычае жевать мастику и смолу, которые называются кевой. (Прим. пер.).


[Закрыть], дай нам кевы». Он достал из короба немного кевы и раздал ее детям.

– Я видел этого коробейника с неделю назад в ближайших от Вана деревнях, – сказал какой-то крестьянин своему соседу.

– Да эти коробейники бродят всюду, – ответил ют. – Но какое у него страшное лицо, смотри, Григор. Не хотел бы я встретиться с ним ночью! Точно дьявол!

Хромой коробейник долго блуждал по улицам села. Иногда его звали в какой-нибудь дом, чтобы купить разной мелочи, и держали целый час. Случалось, он открывал короб на улице, и толпа крестьянок, окружив его, долго с ним торговалась. Но как только стемнело, коробейник вышел из села. Сойдя с проселочной дороги, он направился к оврагу, довольно глубоко изрытому весенними ливнями. Шагал он, как раньше, медленно, – очевидно, короб его был очень тяжел, но не хромал, как днем. Коробейник сошел в овраг, опустил свою ношу на землю и, приложив два пальца правой руки к губам, несколько раз свистнул. (Кстати заметим, что остальные пальцы на этой руке были отрублены). Через несколько минут спустились в овраг Вардан и Салман. Последний кинулся к коробейнику и долго не выпускал его из своих объятий.

– Теперь сядем, – начал Салман, – ну, расскажи, как торговал?..

– Очень хорошо! – весело ответил коробейник. – Весь Васпуракан наводнил своим товаром…

– Конечно, бесплатно?..

– Ну да, я раздаю этот товар даром… Вардан слушал их с удивлением.

– Теперь ты понимаешь, – спросил его Салман, – что ящик моего друга имеет два отделения, как ящики фокусников?

– Интересно знать, что хранится на дне этого секретного ящика? – спросил Вардан.

– Оружие…

Вардан понял наконец, кто был этот коробейник, так как несколько дней назад Салман говорил о нем намеками. Вардан тоже обнял его.

Этот человек был Мелик-Мансур.