Текст книги "Хент"

Автор книги: Раффи

XVIII

В приемной, где разместились гости, распространяя слабый свет, догорала свеча. Вардан долго не мог заснуть, так как был очень взволнован впечатлениями дня. Он вспоминал о равнодушии сыновей старика к своим словам и к словам нового друга; он удивлялся тому подозрению, с которым они отнеслись к благородному и пылкому гостю. Сердце его волновали два чувства: любовь к угнетенному крестьянину и любовь к Лала, бывшей тоже в нравственной неволе.

Он взглянул на спавшего Дудукджяна. Слабый свет догоравшей свечи освещал его бледное, страдальческое лицо, черты которого говорила о сильном характере. Спал он неспокойно. По временам его пересохшие губы шевелились и слышались отрывочные фразы на французском и армянском языке. «Крестьяне… час настал… Кровью своей вы должны купить свою свободу… настоящее. Будущее… принадлежит нам. Храбрецы, докажите, что железная палка турка… не совсем убила в вас жизнь и чувство свободы… Огнем и мечом должны мы добыть свое спасение… Вперед, храбрецы…»

– Несчастный! – сказал Вардан, покачав головой. – Видно, зачитался. В жалкой лачуге армянского крестьянина он воображает, что находится на парижских баррикадах и держит речь. Бедняга.

Вдруг Вардан услышал песню, печальными переливами звучавшую в ночной тишине. Он узнал этот голос и вышел из комнаты.

В эту ночь в доме Хачо все опало крепким сном. Только Лала не могла уснуть. Она оделась и тихонько вышла из дома. Она осторожно, тихо прокралась через проходную комнату и очутилась во дворе. Собака залаяла. «Цыц», – сказала Лала едва слышным голосом, и та замолкла.

Свежий, холодный воздух весенней ночи освежил ее возбужденное лицо. Она прошла в сад и скрылась за деревьями. Здесь было темно, и никто ее не мог увидеть. Лала уселась на траву и стала глядеть на небо. Луны не было видно. «Где она? Спит, вероятно», – подумала девушка. Кругом царила глубокая тишина, даже листья на деревьях не шевелились. Все отдыхало – и ветер, шевеливший ветви деревьев, и река, притаившаяся в ночной тишине.

Лала вспомнила песню, слышанную от бабушка, и запела eе.

 
Дремлет тихо месяц на глубоком небе.
В гнездышке уютном пташка мирно спит,
Ласточка-певунья смолкла, утомилась,
И волной речною ветер не шалит.
Почему не в силах, матушка, уснуть я?
Не дается сон мне, все бежит он прочь!
Что меня так мучит, сердце что так гложет,
Что, скажи, волнует душу в эту ночь?
 

Окончив песню, Лала опустила голову на колени и, закрыв лицо руками, горько заплакала. Слезы полились ручьем из ее прекрасных глаз. Она сама не понимала, отчего ей так грустно. Быть может, вспомнилось ей, что она не знала матери, не слышала ни одного ее слова.

Слезы успокоили Лала. Она подняла голову, посмотрела вокруг, и взгляд ее остановился на могилке, защищенной четырьмя тенистыми деревьями. Это была могила сестры – Сона. Лала не знала сестры, но ее печальную историю слышала не раз. Покойница считалась святой среди невежественного населения, и очень часто на ее могилу приводили больных и страждущих. Каждую субботу, по приказу старика, здесь зажигали свечу. В эту ночь тоже мерцала свеча, бросая бледный свет на белую могилу.

Лала в ужасе смотрела на свечу. Разгоряченное воображение живо представило ей печальную историю сестры. Вместо могилы она видела черный шатер курда в глухом ущелье гор. В шатре сидела Сона, лицо которой выражало ужас и отчаяние. В руках она держала чашу с ядом и то подносила ее к губам, то отстраняла. Долго выбирала она между смертью и жизнью. Вот подошел к ней курд – ее похититель; Сона поднесла чашу с ядом к губам, перекрестилась и выпила…

Глаза Лала были устремлены на белую могилу Сона, но воображение рисовало уже другую картину: перед ней предстали хитрое, наглое лицо Томаса-эфенди и дикое разбойничье лицо Фаттах-бека. Девушка задрожала всем телом. Знала ли она, что готовили ей эти люди? Нет, но она инстинктивно опасалась их.

– Нет! – громко вскричала она, – я не пойду к Сона, я боюсь смерти…

В этот момент чья-то рука нежно легла на ее плечо и послышалось ее имя: «Лала» Девушка не сразу очнулась.

– Лала, – повторил голос. – Я не пущу тебя к Сона… я спасу тебя…

Обернувшись, она увидела Вардана. – Да, спаси меня, – дрожа всем телом заговорила она, – спаси, уведи меня в другой край… здесь очень плохо…

Молодой человек сел рядом с ней. Оба молчали, от волнения не находя слов. Лала находилась еще под впечатлением созданных воображением картин, наведших на нее ужас. Вардана мучил вопрос, почему эта невинная, неопытная девушка так горячо умоляла увезти ее в чужой край, когда здесь ее так любили?

– Чем плох этот край? – спросил он.

– Плох, очень плох! – ответила она. – Видишь эту могилу? Знаешь, кто там лежит?

– Знаю…

– Известно ли тебе, какой смертью умерла она?

– Известно…

– Я не хочу умереть так, как умерла Сона. Вардан, я боюсь яда… боюсь могилы…

Глаза ее снова наполнились слезами.

– Лала, почему ты думаешь, что тебя ждет судьба Сона? – спросил молодой человек, взяв ее за руку. – Это был печальный случай, который бывает не со всеми девушками. Зачем думать, что то же самое ждет и тебя?

– Я об этом думала… всегда боялась и была настороже с того дня, как начала понимать, почему меня одели мальчиком… Здесь быть девушкой – значит быть наказанной богом, особенно, если девушка недурна… Послушай, Вардан, была у нас девушка соседка, славная такая, я ее очень любила. Мать постоянно била ее за то, что она родилась красивой и хорошела с каждым днем. «Ты, говорила ей мать, непременно принесешь несчастье на нашу голову». И Наргис, так звали ее, плакала каждый день. Мать не позволяла ей ни умываться, ни причесываться, и ходила Наргис совершенно ободранная. Но все-таки курды похитили ее. На днях я встретилась с ней. Ах, как она бедняжка подурнела… Она сказала мне: «Степаник, очень плохо быть женой курда», – и заплакала…

При этих словах заплакала и сама Лала. Потом, немного успокоившись, спросила:

– Вардан, ты ведь увезешь меня отсюда?

– Увезу, будь спокойна.

– Увези скорее. Бели пожелаешь, я хоть сейчас пойду с тобой, куда захочешь!..

– Потерпи несколько дней, лала, пока я поговорю об этом с отцом.

Сидя в темноте, они долго беседовали, пока печаль не уступила место чувству любви.

XIX

После бессонной ночи Вардан проснулся поздно. Его несколько бледное лицо сияло радостью.

Дудукджяна в комнате он не нашел, его дорожная сумка лежала в углу. «Куда он ушел?» – подумал Вардан. С первого же дня знакомства с Дудукджяном Вардан видел в нем неопытного юношу, которого нужно было беречь и опекать.

Сыновья Хачо ушли в поле. Сам он отправился вслед за ними. Женщины хозяйничали. Все были заняты делом, за исключением Айрапета, который хотел повидаться с Варданом. Он надеялся услышать от него что-нибудь относительно Лала и поговорить о ней. Другие же братья, кроме Апо, не думали больше о Лала и почти забыли об угрожавшей ей опасности. Они оставили сестру на волю судьбы, повторяя: «Что богом определено, то и будет». Отец же ничего еще не знал об этом и хотел лишь удостовериться в прошлом Томаса-эфенди, которого все еще считал будущим женихом Лала.

Когда Айрапет вошел в комнату, Вардан спросил его:

– Куда ушел мой новый друг?

Поняв, что речь идет о Дудукджяне, Айрапет ответил:

– Странный какой-то твой друг! Поднялся до восхода солнца, надел высокие сапоги и, взяв свой посох, ушел, даже не позавтракав. На наш вопрос, куда идет, он только кивнул нам головой.

– И куда же он направился? – спросил Вардан беспокойно.

– Да не знаю… Я видел его в деревне, он остановил оборванную босую девушку, которая шла за водой, и спросил ее, почему она так плохо одета. – «Ведь в твои годы непристойно так одеваться». Девушка ответила, что она дочь бедных родителей. Тогда Дудукджян вынул из кошелька золотую монету и отдал ей. Я думаю, это были его последние деньги.

– Вполне возможно, – ответил Вардан задумчиво. – А потом куда он пошел?

– Потом он подошел к группе крестьян, которые только вышли из церкви и говорили между собой о новых налогах. Дудукджян вмешался в разговор и начал объяснять им, что они платят правительству больше, чем следует, и что вообще они мало думают об общественных делах. Говорил он много о приходских школах для мальчиков и девочек, о каком-то товариществе, которое поможет крестьянину, о каких-то кассах, откуда всякий мог бы взять деньги за небольшой процент… Да о чем только он не говорил!

– Что же отвечали ему крестьяне? – спросил с любопытством Вардан.

– Крестьяне посмеялись над ним, побормотали что-то, и никто ничего не ответил. Один из них только заметил своему товарищу: «Чудак какой-то! Хент!».

– Слава богу, не один я чудак, – сказал Вардан смеясь. – Я думал, что только меня называют чудаком. – Дальше?

– Потом один из крестьян пригласил его в трактир, на рюмку водки, Дудукджян принял приглашение, и они вошли в трактир. Там сидело много пьяных… Дудукджян начал угощать их всех, но сам ничего не выпил. Он заговорил опять о положении крестьян и о причинах их страданий – говорил отец горячо и много. Я даже расчувствовался от его слов. Но крестьяне слушали равнодушно. Один из них начал расспрашивать Дудукджян а – какую он занимает должность, какой имеет чин, и когда узнал, что он не служит, грубо заметил: «Чего же ерунду болтаешь!..»

– Да, чтобы повлиять на эту массу, нужно быть непременно мюдиром, каймакамом или же мюльтезимом, вроде Томаса-эфенди. Какое значение имеет в их глазах обыкновенный образованный человек!.. – сказал Вардан грустно. – Ну рассказывай, рассказывай… Это интересно.

– Я взял его за руку, – продолжал Айрапет, – и почти силой вывел из трактира, опасаясь скандала. На улице он мне сказал: «В таких местах скорее и ближе можно изучить народ, – пьяный бывает откровенен и легче открывает свою душу»… Мы продолжали идти по деревне. Через плечо Дудукджяна висела сумка с какими-то книжками; он раздавал их всем встречным. Некоторые из крестьян отказывались, говоря, что они неграмотные, а другие брали книжки, хотя тоже не умели читать. Одного из них я спросил, зачем он берет ее, если не знает грамоты. «Бумага пригодится дома, может понадобиться матери на табак», – ответил он. Лицо Вардана стало еще печальнее.

– Нет ли у тебя одной из этих книжек?

– Есть, я взял две штуки.

Вардан взял одну из них, просмотрел и возмущенным тоном сказал:

– Распространять такие книжки среди темного народа – какая глупость!.. Куда же он пошел потом?

– Мы вместе вышли из деревни, но он попросил меня оставить его. Мы расстались. Дудукджян направился в ближайшую деревню. Я долго смотрел ему вслед. Он шел быстро, точно его там ждали. Клянусь, что он сам не знал, куда шел, и все время менял дорогу, – произнес Айрапет несколько насмешливым тоном.

– Он, дорогой Айрапет, – возразил Вардан, – может быть, незнаком с тропинками ваших гор, но зато, уверяю тебя, он опытный проводник в общественных делах.

– Я тоже так думаю, – ответил Айрапет, сожалея о своей насмешке. – Видно, он много читал и много знает.

– Кроме этого, он благороден.

Но Айрапета не очень интересовал незнакомый юноша: он искал повода поговорить с Варданом о своей сестре. После рассказа Сары о любви Вардана и Лала Айрапет все время ждал, что Вардан откроет ему свою душу, так как для Вардана в этом доме Айрапет был самым близким человеком.

Но Вардан в эту минуту как будто забыл Лала и после рассказа Айрапета о Дудукджяне погрузился в глубокую думу. Потом он поднялся, чтобы уйти.

– Куда спешишь? – спросил его Айрапет.

– Пойду разыскивать Дудукджяна, – ответил он, – ты напрасно оставил его, он неопытен и неосторожен. Они вышли вместе.

– Пойдем в конюшню, – сказал Вардан, – уже несколько дней я не видел моих лошадей.

Вардан и Айрапет направились к конюшне. Проходя через двор, Вардан заметил Лала, которая умывалась у ручейка, текущего через их двор. Видно, она только что встала.

– Доброе утро, Степаник, – сказал Вардан издали.

Лала ничего не ответила и только кивнула ему, как-то таинственно улыбнувшись.

В конюшне стояло три лошади: одна Вардана, а две другие – его слуг Сако и Его – двух дюжих молодцов, преданных помощников Вардана.

– Сако, – обратился Вардан к одному из них, – сегодня нужно подковать лошадей и приготовить все в дорогу. Мы недолго останемся здесь.

Отдав это распоряжение, он подошел к лошадям посмотреть, отдохнули ли они настолько, чтобы в одну ночь пройти трехдневный путь.

Затем он приказал оседлать своего коня, вскочил на него и спросил Айрапета;

– В какую сторону отправился Дудукджян?

Айрапет указал рукой, и Вардан погнал лошадь.

Когда он удалился, Айрапета охватили печальные думы.

«Зачем он велел подковать лошадей? Что за приготовления? Неужели он уедет, не поговорив о Лала? И, наконец, почему он так взволновался, услышав о ребяческих выходках Дудукджяна?» Возвращаясь домой, он встретил свою жену, которая шла со скотного двора, держа в руке кувшин для молока.

– Ничего не сказал тебе Вардан? – спросила Сара, остановившись и поставив подле себя кувшин.

– Нет, не сказал, – ответил Айрапет печальным голосом, – он теперь какой-то скрытный.

– Я все уже знаю, – весело сказала Сара, – садись, расскажу тебе.

Супруги сели на повозку, стоявшую посреди двора.

Сара рассказала мужу все, что поведала ей Лала о своем ночном свидании в саду с Варданом. Лала не скрыла ничего, сообщив все подробности этого свидания. Вардан обещал поговорить с отцом и, если он не согласится, тайком увезти ее.

– Так вот для чего он приказал слугам приготовить коней! – оказал Айрапет, прикусив палец.

– Что ж, пусть увезет, – ответила Сара. – Если он не увезет Лала, то ее похитит негодный курд.

– Я ничего не имею против Вардана, – ответил Айрапет.

XX

Целый день ходил Вардан по деревням, разыскивая Дудукджяна. На его расспросы отвечали, что видели молодого человека в высоких сапогах, в европейской одежде, в широкополой шляпе, с посохом в руках и сумкой через плечо. И все в один голос называли его «хентом».

Под вечер Вардан вернулся в дом Хачо, так и не разыскав Дудукджяна.

Один из пастухов Хачо рассказал Вардану, что он видел приезжего господина в соседней деревне, где его окружили крестьяне-турки и били. Узнав в нем гостя своего хозяина, он спас его от остервеневших турок.

– Я ждал этого… – проговорил Вардан тихо и спросил:

– За что же его били?

– Не понял я, в чем было дело, – ответил пастух. – Хотел было посадить его на осла и проводить домой, но он отказался, говоря: «И пешком дойду». – Как он дойдет, когда ему все кости переломали?

Это известие очень огорчило Вардана; он знал силу палки турецкого крестьянина, в особенности, если она обрушивалась на армянина.

– Где ты оставил его? – спросил он.

– На полдороге. Он шел, едва передвигая ноги.

Только зажгли огни в доме, как явился Дудукджян, усталый и в грязи с ног до головы. Вардан ожидал, что он сейчас же расскажет о побоях крестьян, но Дудукджян даже не намекнул об этом, только на лице его было написано глубокое отчаяние.

Дудукджян улегся в углу комнаты, подложив руку под голову.

– Не одолжите ли мне табаку? – спросил он Вардана, – у меня весь вышел.

– Сейчас, – ответил Вардан и подал ему табачницу.

Дудукджян дрожащими руками скрутил папироску и закурил.

– Настоящий сфинкс, чистая загадка этот народ! – говорил он словно сам с собою. – Как ни ломай голову, как ни изучай его, все же не узнаешь, каков он. Этот народ или не имеет истории или же уродливый продукт ее.

Он замолчал и начал пускать изо рта густые клубы дыма, точно хотел вместе с дымом рассеять тоску, давившую душу.

Вардан тоже молчал и смотрел на взволнованного юношу глубоко сочувствующим взглядом. Он напоминал Вардану бабочку, которая, кружась вокруг свечи, старается потушить огонь своими крылышками.

В комнату вошел Хачо, а вслед за ним собрались и его сыновья. Наступили сумерки. Все сели за ужин, Крестьянин ужинает рано, чтобы пораньше лечь и пораньше встать на работу.

За ужином Дудукджян немного выпил, и дурное расположение духа сменилось весельем. Он даже пропел известную песню Тагиятянца[22]22
  Месроп Тагиятянц – армянский поэт начала XIX в.


[Закрыть] «Господь, храни армян». А когда убрали со стола, обратился к старику:

– Прикажите запереть двери, чтобы нам не помешали. Я должен сказать вам нечто важное.

Старик удивился, однако приказал одному из сыновей запереть двери. Все замолчали, ожидая что скажет гость.

– Скоро начнется война между русскими и турками. Знаете вы об этом? – спросил он.

– Нам ничего не известно, – ответили ему в один голос Хачо и сыновья.

– А я знаю, – сказал Вардан, – в нашем краю русские делают большие приготовления.

Это известие как громом поразило старика. В своей жизни он не раз был свидетелем битв между турками и русскими и не забыл еще их ужасных последствий для армян. Айрапет же понял теперь цель приготовлений Фаттах-бека, о которых недавно говорила Саре жена бека.

– Да, война будет, – с горечью проговорил Вардан. – «Конь и мул подерутся, а погибнет осел».

– Верно, – заметил Айрапет, – ужасы войны разнесут, уничтожат армян нашего края.

– Это я знаю… – сказал старик, и голос его оборвался.

– Послушайте, – начал Дудукджян (он старался говорить на более простом и понятном для них языке). – Эта война не будет похожа на те войны, какие бывали между турками и русскими. Затевается она совсем с другой целью. Вы не читаете газет, а потому, конечно, не можете знать, что творится в другой части света, на Балканском полуострове. Там тоже живут христиане, которые, как и мы, подданные турок, и так же, как и здешние армяне, веками страдают от их варварства. Но они не могли снести этого, как наши армяне; они восстали и вот уже больше года дерутся с турками, что бы свергнуть тяготеющее над ними иго. Сначала они побеждали, потом потерпели поражение, понесли большие потери, наконец вмешались русские и, во имя освобождения христиан, заступились за них. В Константинополе собрались представители европейских держав и подняли вопрос о свободе и правах балканских славян, но соглашение не состоялось, и собрание разошлось без всяких результатов. А теперь русские решились силой оружия принудить Турцию принять те условия, которых она не хотела принимать для освобождения подданных ей христиан.

Хотя весть об этой войне распространилась повсюду – здесь об этом слышали впервые, потому все слушали Дудукджяна с большим удивлением. Крестьянин не знает, что творится дальше своей губернии. Здесь только было известно, что турки с кем-то воюют, но с кем и почему – никто не знал. Да и об этом они знали лишь потому, что налоги и подати требовались строже и больше, чем прежде; сборщики то и дело повторяли: «Нынче правительство готовится к войне, вы должны помочь».

– Русские воюют теперь за свободу христиан – турецких подданных, – продолжал Дудукджян. – Не забывайте, что из всех христиан, подвластных туркам, наиболее угнетены, измучены армяне. Вам это лучше известно – вы на своей шкуре испытали варварства турок. Значит, пора, чтобы и армяне подумали о своем освобождении.

– Зачем нам думать об этом? – ответил старик Хачо, – сам же ты говоришь, что русские будут бороться за освобождение христиан. Помоги им господь! Они придут и спасут нас тоже.

– Так-то так, но не забывайте, что «пока дитя не заплачет, мать не покормит его», – вмешался Вардан. – Армяне своим молчанием, своим терпением и благими надеждами на будущее ничего не добьются. Армяне должны протестовать.

– Да, должны протестовать! – повторил Дудукджян, – и так, как это сделали христиане славяне…

– Хотите сказать, что и армяне должны бороться? – перебил его старик.

– Да, хочу сказать именно это. Теперь такой порядок в мире, да и всегда было так: кто не умеет владеть оружием, кто не способен проливать кровь и убивать врагов, тому говорят: «Ты не имеешь права быть свободным». Значит, если армяне желают добиться чего-нибудь и хотят быть свободными, то должны доказать, что и они не лишены храбрости, что и они умеют сражаться. А теперь самый удобный момент для этого.

Старик горько усмехнулся.

– Чудак! Чем же они докажут свою храбрость и способность сражаться? Ведь турки не оставили армянам даже ножа, чтобы зарезать курицу.

Дудукджян не знал, что сказать. Но старику ответил Вардан.

– Лишь бы были борцы, а оружия я достану, сколько хотите. Вам известию мое занятие: я контрабандист, Я знаю, откуда можно провезти оружие.

– Одного оружия мало, – заговорил старик, – можете ли вы дать здешним армянам то сердце, ту храбрость, какая есть у христиан, что дерутся теперь за свободу? Что может сделать оружие в руках порабощенного народа!

– Нельзя так судить о народе, старшина Хачо, – перебил его Дудукджян, – наш народ не потерял еще ни сердца, ни храбрости. Нужен только толчок, нужен момент, чтобы в нем проснулись силы. Теперь самое удобное время: русские будут воевать с турками, пусть восстанут и армяне. Тогда, я уверен, русские окажут нам всяческую помощь.

Сыновья Хачо молча слушали, никто не вмешивался в разговор. Наконец Аго, тот, который был не прочь выдать Лала за бека, для того чтобы приобрести в его лице сильного защитника, – Аго, слушавший с неудовольствием отца и молодого гостя, обратился к Дудукджяну.

– Братец, от тебя пахнет кровью… Мы не хотим ни твоего добра, ни твоего зла. Завтра же рано утром собери свои пожитки и уходи из нашего дома. Неровен час, ты втянешь нас в какую-нибудь историю…

Старик Хачо прикрикнул на сына, и, обратившись к Дудукджяну, сказал:

– Ты не обижайся на него. Он не понимает, что говорит. Слушай-ка меня. Я ничего не читал и не знаю, что делают другие народы в своих краях, но как земледелец скажу одно: мы, крестьяне, не сеем, пока не вспашем, не удобрим и не приготовим земли, – без этого семя не пустит ростка, не зазеленеет, а высохнет. То же самое говорил и Христос – я это слышал много раз в церкви во время чтения святого Евангелия. Теперь, сын мой, почва еще не готова, я хочу сказать, что народ не подготовлен. Нужно было двадцать, тридцать, а может и пятьдесят лет назад подготовить почву. Если б это было сделано, то теперь наши семена упали бы на благодатную почву, взошли бы, созрели и принесли сам – сто, сам – тысячу. А в один день ничего не может совершиться. Мы ведь знаем, что растение выносит и холод и тепло, пока созреют плоды: то ветер не дает ему покоя, то град или снег уничтожают его, а иногда достается ему и от палящих лучей солнца, одним словом, посев, только пройдя тысячи опасностей, дает обильный урожай… Вот так же семя, посеянное в сердце народа, должно еще полежать, пережить целый ряд невзгод, прежде чем дать плоды…

– Очень хороший пример! – воскликнул Дудукджян. – Я совершенно согласен с вами. Но есть еще одно обстоятельство, которое следует принять во внимание. Я тоже буду сейчас говорить с вами языком земледельца, так вам будет понятнее. Оставьте хоть раз без расчистки от бурьяна ваши посевы, и вы увидите, что дикие травы разрастутся, размножатся и, задушив посев, займут его место, а посеянные вами растения пропадут. Не есть ли это своего рода борьба, где сильный побеждает слабого? Во всякой породе растений замечается такая борьба, каждое растение старается уничтожить другое, чтобы обеспечить свое существование. Кто лишен способности соперничать в этой борьбе, тот лишается жизни. Эту способность иначе называют самозащитой. Учитель ее – сама природа. Она дала всем существам, имеющим возможность расти и размножаться, и способность к борьбе – конечно, одним больше, другим меньше. Все живое – деревья, травы, животные и люди имеют эту способность. Только камень, высохшее дерево и другие мертвые тела не могут защитить себя. Где жизнь, там и эта естественная борьба. Это борьба за существование, в которой всякое существо не только старается сохранить свою жизнь, но и стремится уничтожить своего врага, чтобы расти без всяких препятствий…

Теперь, я думаю, вы понимаете мою мысль, – продолжал молодой гость. – То, что совершается в мире растений и животных, повторяется и среди людей. Здесь та же борьба, но более сильная и многообразная. В зависимости от культуры и характера народа меняется и оружие самозащиты. (Говоря оружие, я не имею в виду только меч и ружье; ремесла, науки – то же оружие, посредством которых один народ соперничает с другим). Дикие народы имеют только одно оружие – меч. Этим оружием борются с нами курды и турки. Закон самозащиты велит нам отвечать неприятелю тем же оружием, которым он убивает нас. Было бы глупо с моей стороны требовать большего – того, к чему не способен наш народ. Я не желаю этим сказать, что мы должны взять в руки оружие для уничтожения курдов и турок, чтоб на земле наших дедов жили только мы одни. Я говорю лишь то, что мы должны учиться самозащите, чтобы враги нас не уничтожили. В этом есть значительная разница.

– Я понимаю все, что ты говоришь, – перебил Хачо Дудукджяна, – но все же должен повторить то, что сказал раньше: наш народ не может сразу сбросить с себя ярмо рабства, изменить свой характер и взять в руки оружие. Такие перемены совершаются не в один день. Вы, жители столицы, должны были начать это дело давным-давно, вы должны были научить нас бороться, а теперь, во время этой христианской войны, собирать плоды посеянных семян. А вы не подготовили нас. Вы спокойно сидели в Константинополе, а теперь пришли и говорите, чтобы мы взялись за оружие и защищали себя от турок и курдов. Кто вам поверит, что это возможно?

– Вы правы. Мы, константинопольцы, были ленивы и беззаботны, мы не подготовили вас, – ответил Дудукджян спокойным голосом. – Но я говорю не о том, что армяне потеряли чувство свободы, свою честь и гордость. Воспитать эти качества была задача наша, константинопольцев. Я говорю только о самозащите, а для этого не нужно обладать культурой и развитием. Чувство самозащиты присуще даже животным и растениям. Так неужели армяне своей неподвижностью подобны камню и дереву!