Текст книги "Хент"

Автор книги: Раффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– Я не огорчу бека из-за сотни золотых.

– Да царствует верная радость в твоем доме! – воскликнули курды.

Старик вышел из комнаты и, позвав старшего сына, приказал ему принести сто золотых из спрятанных в сеннике денег.

– Для какой надобности? – спросил сын.

– Разве не знаешь, что эти негодяи после того, как обожрутся, попросят еще «дишкираси» – ответил отец печальным голосом.

– Да покарает их бог, проклятых, – выругался сын и, взяв корзину, отправился как бы за соломой в сенник.

«Дишкираси», или «плату за зубы», получали некогда курды от армян, когда делали им честь у них обедать. Хозяин дома, если не хотел подвергнуться насилию, обязан был платить этот налог. И в настоящее время этот обычай не вполне вывелся, приняв только более приличную форму.

В отсутствие старика между курдами произошел следующий разговор.

– Если он вернется без денег, я велю поджечь его дом, – сказал бек сердито.

– Не надо, зачем? – успокаивал его один из свиты. – Славный армянин, не следует огорчать старика. Дом его всегда открыт для нас – берем все, что нам нужно. Он добрый, не надо забывать хлеба и соли, которыми он встречает нас всегда.

В эту минуту вошел старик и, положив перед беком кошелек с золотом, сказал:

– Бог свидетель, что деньги эти были предназначены на поездку в Иерусалим, куда я собирался для спасения души. Но отказать тебе я не мог.

– Не лги, кум Хачо. Много их у тебя, много… это мне известно, – ответил бек, приняв кошелек, и не считая положил в карман.

Была вечерняя прохладная пора. Бек приказал приготовить лошадей, чтобы тронуться в путь, и, пока их седлали, прогуливался по двору вместе с хозяином дома. Вдруг он заметил Степаника, игравшего с козулей, и подошел к нему.

– Хороша козуля? – спросил он.

– Хороша, только жаль, что ногу ранили собаки… но это не беда, я вылечу. Бедняжка, видно ей больно, ничего не ест, – ответил мальчик, перевязывая рану.

– Степаник, видно, ты очень любишь животных, я пришлю тебе хорошенького жеребенка.

– Я не люблю лошадей.

– Что же ты любишь?

– Люблю вот таких козуль, куропаток…

– Прекрасно, я буду высылать тебе все живое, что случится от охоты.

Слуги доложили, что лошади готовы.

Бек, поблагодарив хозяина, вышел во двор, где у дверей стоял его конь. Хачо подсадил бека, поддерживая за уздечку коня, что означало высшую степень уважения хозяина к почетному гостю.

Усевшись на коня, вождь курдов повертел в руке длинную пику, и несколько раз покружившись перед домом, попрощался и уехал.

Старик остался стоять неподвижно и долго смотрел ему вслед. Он видел, как бек пришпорил коня и перескочил через канаву, пренебрегая мостиком, которым, по его мнению, пользуются лишь трусы и слабые, Он видел, как, погнавшись за бегущим меж кустов зайцем, бек стремительно настиг его и пронзил копьем.

Наконец, бек исчез в густых кустарниках.

Наблюдая все это, Хачо с грустью думал:

«Почему так несправедливо небо? У курда нет хлеба – армянин пашет, сеет и готовит для него запас… Курд получает в подарок хорошего коня, едет на нем – гарцует так, что земля дрожит, – а платит за коня армянин, которому приходится ездить только на осле».

VIII

Настал вечер. Сыновья Хачо вернулись уже с полевых работ. В углу комнаты мерцала сальная свеча, бросая вокруг тусклый свет. Старик и сыновья сидели за ужином и молча ели; по временам только глава дома прерывал тишину. Весенний свежий воздух наполнял комнату приятной прохладой, издали доносилось блеяние возвращавшихся с пастбищ овец. Невестки Хачо занимались приготовлением ужина. Они еще ничего не ели и должны были ужинать после всех. Дети же, уставшие от игр и беготни, легли спать без ужина.

Трапеза кончилась, каждый ушел по своим делам. Нужно было смотреть за скотиной, поливать ниву, потому что очередь пользования общественной водой была в этот день за ними, надо было идти на мельницу смолоть пшеницу, словом, было еще много работы.

Хачо еще не вставал с места, а старший сын его, Айрапет, набивал чубук для отца. Оба угрюмо молчали, точно в эту ночь дух печали опустил свои черные крылья на спокойные сердца обитателей этого дома.

– Сколько муки увезли курды? – спросил наконец старик, курнув раза два из чубука.

– Ровно двенадцать возов, – угрюмо ответил сын.

– Ведь бек просил десять.

– У них мешки большие, наполняли доверху, точно заплатили наличными деньгами. Проклятые!

– А на чьих волах увезли?

– На наших. Благодарите бога, если возвратят волов – я боюсь, чтоб они не съели их вместе с мукой.

– Этого бек не позволит.

– А разве мало было таких случаев? По правде говоря, мне не особенно жаль денег и двенадцать возов муки, меня возмущает другое, – отдав им даром хлеб, мы же сами должны еще доставить его нашими волами! Что же это за наказанье божье! Я не знаю, до каких пор будут грабить нас эти курды! Приходят, уносят и уносят все без конца; всего требуют без совести, без стыда, точно бог создал нас кормильцами их.

– Неужели ты не знаешь, что это так, – ответил старик, крепко затянувшись, будто хотел табачным дымом потушить свой гнев. – Что мы можем сделать! Если не отдавать волей, они отымут силой. Все же лучше, что они грабят с просьбой, во имя дружбы.

– Мы сами научили их этому разбою, – ответил сын. – Мы можем не давать им ничего, тогда они вынуждены будут сеять и потом добывать свой хлеб; но мы учим их лени и жить за наш счет.

– Это верно, но нам очень трудно уничтожить то, – печально возразил отец, – что установлено на наше несчастье нашими дедами. Мы пожинаем горькие плоды, посеянные их глупостью. Послушай, сын мой, я знаю, что в твоем сердце кипит ненависть; я знаю, что рабство слишком возмущает тебя, но все-таки спрашиваю тебя: что мы можем предпринять? Какими средствами? Если мы перестанем исполнять их требования, то наживем себе врагов, и тогда, смотришь – возьмут да и угонят все наши стада овец. Кому жаловаться? Кто услышит нас? Те, которые призваны уничтожать зло и защищать правду, – все разбойники, начиная с вали и паши до последнего мюдира[9]9
  Мюдир – полицейский чиновник


[Закрыть] и каймакама[10]10
  Каймакам – начальник уезда


[Закрыть]. Разбойники живут как братья. Они, как говорится, «собака собаке – родня». Ты сам слышал, что эрзерумский вали вместо того, чтобы заковать в цепи разбойника Фаттах-бека, подарил красивого коня этому злодею, наводнившему целый край кровью и слезами. Если вали поступает так, то к кому же нам обращаться с жалобой? Остается один бог, но он нас не слышит, вероятно, мы сильно согрешили перед ним. Айрапет слушал молча. Старик продолжал:

– На нас, армян, наложено божеское проклятие. Мы сами своими же руками разрушаем свои дома: раздоры, ненависть, вражда и другие пороки свили себе гнездо в наших сердцах, и мы несем наказание за эти грехи. Если б у нас было единодушие и мужество, что бы мог сделать с нами этот ленивый и глупый курд?

Хачо попросил разжечь ему чубук, и сын, подав огня, заговорил.

– Отец, нас шестеро братьев, достаточно было одного твоего знака, и мы сейчас же прогнали бы Фаттах-бека с его тридцатью всадниками, и они не посмели бы больше врываться к нам так нахально.

– Знаю, сын мой, но какая польза от этого? Вы подрались бы с ним, быть может, многих бы убили, а завтра налетела бы целая орда курдов и сравняла бы наш дом с землей. Кто из армян явился бы к нам на помощь? Никто! Пожалуй, нашлись бы и такие, которые обрадовались бы этому. Таков наш брат. Курды не такие. Если случайно убьют курда, то целое племя мстит за пролитую кровь, у них развито единодушие. Они как бы все члены одного семейства. А у нас разве есть такое единство? Всякий тянет свою лямку и думает только о себе, до другого ему дела нет; пусть будет что будет – ему нет времени заботиться о соседе. Какое ему дело до других, если сам он спокоен, если никто его не трогает? Глупцы! Они не понимают, что каждый существует для всех, а все для каждого.

Старик Хачо нигде не учился и книг не читал, но жизненный опыт научил его многому. Его природный ум развился в водовороте жизни, поэтому в рассуждениях старика были такие истины, которые доступны лишь людям, глубоко изучившим условия человеческой жизни.

– Обстоятельства поставили нас в такие условия, – продолжал он, – что мы иначе не можем существовать; мы вынуждены работать и нашим трудом кормить врага. Другого выхода нет. Мы должны жить в дружбе с нашими грабителями. Хоть и верно, что Фаттах-бек грабит нас, но мы не можем отказаться от его дружбы, как бы она ни была фальшива.

– Почему? – спросил сын.

– А потому, что будучи в дружбе с крупным разбойником мы избавляемся от мелких. Ведь все они связаны между собой. Вот потому-то всякая наша пропажа, будь это овца или вол, немедленно разыскивается Фаттах-беком и возвращается нам.

– Что за польза? – ответил Айрапет. – Фаттах-бек дает нам яичко, а взамен берет лошадь. Он не позволяет другому курду отнять у нас овцу, а сам в случае надобности берет сотни золотых. Он смотрит на нас, как на дойную корову, и бережет для того, чтобы самому пользоваться хорошим молоком.

– Все это правда, сын мой, я все понимаю, – ответил Хачо. – Но нужно понять и то, что армянин унаследовал такой способ самосохранения от предков. Я, конечно, не читал, что пишут в книгах, но монах из монастыря Уч-Килиса рассказывал мне, что когда неприятель нападал на нашу землю, армяне, вместо того, чтобы встречать неприятеля огнем и мечом, выходили к нему с дорогими подарками и с кошельками, полными золота. Как видишь, они научили нас не казнить врага, а задабривать. Они научили нас жертвовать своим имуществом ради спасения своих голов.

– Так неужели продолжать веками ошибки наших дедов? – перебил его сын.

– Очень трудно исправить разом ошибки, которые совершались веками: нужно столько же времени для их исправления. Попробуй-ка дать понять народу, что с врагом можно обращаться иначе, что тело у него не железное и он такой же смертный, как и мы, и что если он приходит грабить нас с оружием в руках, то можно и защититься оружием, – словом, прочти ему целую проповедь на эту тему – и ты думаешь, поймет тебя кто-нибудь? Тебя сочтут сумасбродом и осмеют. Понятия, которыми народ руководствуется в жизни, унаследованы им от дедов.

Сын не знал, что ответить старику, ибо находил в словах его неопровержимые истины. Но все же он думал о способах борьбы с предубеждениями народа, а потому спросил:

– Хорошо, скажем, наши деды шли этим путем, и мы невольно следуем их примеру. Но неужели мы не должны изменить этого пути, если видам, что он ведет нас к погибели? Не время ли сказать народу, что он в заблуждении?

– Надо, но кто должен это сделать? Это дело тех людей, которые взяли на себя обязанность учить народ, открывать ему глаза и указывать новый путь. Это обязанность монахов, священников, но они проповедуют одно: «Если тебя ударят по правой щеке, подставь левую». Кроме них, то же самое должны сделать и учителя наших детей, но во всем нашем крае нет ни одного порядочного учителя…

– С этим я не согласен, отец, – ответил сын. – Почему же курд, у которого нет ни священника ни учителя, знает, как обращаться с людьми? Кто дал ему понять, что человек без оружия похож на слепую курицу, которую всякий без труда зарежет?

– У курда нет ни священника, ни монаха, ни учителя, но у него есть шейх, шейх, хотя и лицо духовное, но и он также носит оружие и с народом своим идет грабить имущество безоружных людей. Никогда он не говорит, что такой поступок – грех. А что проповедуют наши священники?..

Сын молча слушал.

– Во всех этих несчастьях, – продолжал Хачо, – есть одно утешение: сколько бы курды ни воровали нашего добра, как бы ни грабили нас, все же наши амбары полны, а у курда и хлеба нет.

– Знаешь, отец, поговорку: «Вор не может построить себе дом и за то разрушает дома другого». Курд не пашет, не сеет, не жнет и, не имея хлеба, вечно голоден, а потому старается лишить хлеба и армянина, отнимая его силой. Ты не бери в пример наш дом, а подумай, отец, сколько есть армян, обнищавших из-за грабежа курдов.

– Ты прав, сын мой, но не забывай, что этим они нас не уничтожат. Между тем сам курд, как волк, вечно будет голоден. Он вынужден всегда охотиться, а охота ведь не постоянно бывает удачна.

– А по-моему, – ответил сын, – для того, чтобы бороться с волками, нужно иметь волчьи зубы и когти.

IX

Между Эрзерумом и Баязетом, в стороне от единственного караванного пути из Трапезунда в Персию, в ущелье расположены были палатки одного курдского племени. По числу палаток, покрывших большую часть зеленой поляны, можно было заключить, что курдов очень много. Большие табуны лошадей, стада овец и крупного скота паслись на ближайших горах; все это говорило о благосостоянии и богатстве этого племени.

Было уже совсем темно, когда Фаттах-бек со своей свитой приехал от старика Хачо в лагерь, главой которого он был. У некоторых палаток горели еще костры, на них варился ужин или кипятилось молоко; в ночной темноте костры распространяли приятный свет. Когда всадники приблизились к лагерю, сторожевые псы подняли страшный лай, заглушивший таинственную перекличку пастухов, дававших знать о приближении всадников; тогда из отряда бека ответили условными возгласами, и пастухи узнали своих. Бек направил коня к той палатке, где помещался его гость – посланец вали. Это был чиновник, старый опытный турок, прошедший через огонь и воду. Одно время он занимал должность мюдира, но был смещен за чрезмерное взяточничество.

– Долго ты заставил меня ждать, бек, – сказал он, поднявшись с места, когда бек вошел в палатку. – Я хотел распрощаться с тобой сегодня.

– Клянусь головой шейха, ты слишком нетерпелив, – ответил бек с улыбкой; – я удивляюсь, как ты мог терпеть девять месяцев в утробе матери? Мы почти еще не видались, чего же так торопишься? Разве надоела тебе моя кочевка?

– Вовсе нет! Мне очень приятно пользоваться твоим гостеприимством; если когда-либо быть мне в раю (на что я не очень надеюсь), то я желал бы, чтобы этим раем была твоя кочевка. Однако, несмотря на это, я просил бы тебя отпустить меня завтра утром.

– Хорошо, хорошо; знаю я привычку турок: вы любите жить в вонючем городе, валяться с утра до вечера на мягких подушках, пить кофе и курить кальян. Ну что хорошего для вас в горах? По правде говоря, я сам виноват в том, что не сумел занять тебя, как следовало. Что же делать? Охоты ты не любишь. Кататься верхом – тоже, а у нас в горах других развлечений нет.

Мюдир был сладкоречив, как истинный турецкий чиновник.

– Свет, исходящий от твоего лица, выше всякого удовольствия, я счастлив, что удостоился чести видеть тебя. Но подумай, бек, что твой слуга – человек подневольный и не может располагать своим временем. Вали назначил мне десять дней на поездку. Просрочить я не могу.

– Я напишу ему, что задержал тебя; ты ведь знаешь, как он уважает мое слово.

– Это мне известно: вали очень любит тебя и твое слово ценит, как жемчуг. Он говорит всем, что у султана нет слуги храбрее Фаттах-бека и что ты представлен к ордену Меджидиэ первой степени.

Бек презрительно улыбнулся и ответил:

– Для меня ордена не имеют никакого значения; это украшение для женщин.

– Что же ты любишь?

– Я люблю меджидиэ золотом[11]11
  Слово «меджидиэ» имеет двойной смысл: золотой монеты.


[Закрыть].

– Будет и это, бек. Вали особенно внимателен к тебе. Он назначил тебе жалованье, которое ты получишь от казны как начальник этого участка и блюститель порядка этого края. Он же принял твою просьбу об упразднении здесь должностей мюдира и каймакама, и передал их тебе. Словом, чего бы ты ни просил, он ни разу еще не оставлял твоей просьбы без внимания.

– Я всегда благодарен вали, – ответил бек.

Во время этой беседы слуги бека, расположившись вокруг палатки, болтали. Каждый рассказывал о своих подвигах: кто сколько убил людей, в каких разбоях участвовал, сколько похитил женщин и т. д.

– Осман угнал за свою жизнь столько овец, сколько у него волос на голове, – говорил Омар.

– А ты, Омар, тоже хорош, – отвечал Осман: – сколько я угнал овец, столько же ты похитил армянок.

– Шабан не любит армянок, – вмешался другой, – говорит, они плаксивые.

– Это правда, – подтвердил Шабан, – у этих баб сердце хрупкое, как стекло. Но у наших женщин, клянусь богом, каменные сердца; брось их хоть в волчьи когти – не заплачут. Терпеть не могу, когда женщина плачет.

– А хуже всего то, – перебил их пожилой курд – что эти неверные никогда не изменяют своей проклятой вере. Вы же знаете, что у меня целых три, и хотя я бью их очень редко, все же вижу, как они молятся тайком. Но есть у них одно достоинство: все они хорошие хозяйки и работницы, работают как волы и не спят так много, как наши женщины.

– А какие милые невестки у этого старого Хачо! – с особенным восторгом заговорил молодой курд, – не будь старик другом нашего бека, непременно похитил бы одну из них.

Разговор слуг был прерван лаем собак, вслед за которым послышались голоса пастухов. Некоторые из слуг схватились за оружие и побежали туда, откуда доносились голоса. В темноте послышались вопли: «Ради бога, ведите нас к беку, мы имеем к нему просьбу…» Несчастные с трудом были спасены от собак подоспевшими сторожами (опасно проходить мимо кочевки курдов в ночное время: нередко достается прохожим от острой пики огорожа).

Пришедших было несколько человек. Их повели к палатке, где сидел бек с гостем. При свете фонарей, висевших перед палаткой, стало видно, что это купцы и перевозчики грузов. У одного была разбита голова, у другого – рука, третий был ранен в бок, раны были перевязаны кое-как, из них сочилась кровь. Услышав шум, бек позвал одного из слуг и спросил:

– Что случилось?

– Явилось к тебе несколько купцов с просьбой, говорят, что ограбили их караван.

Веселое лицо бека приняло выражение недовольства, но он велел позвать просителей.

– Странно, – обратился он к мюдиру, – никогда ничего подобного не случалось на моей земле; каким образом ограбили их?

Бек имел привычку называть ту местность, на которой кочевало его племя, своей землей, хотя ни одна пядь земли курдам не принадлежала, и сами они, как бродячие цыгане, кочевали с места на место.

– Разбой везде случается, – ответил мюдир спокойным тоном, – нет страны, где не было бы разбойников; даже на небе и то появились дьяволы. У нас в Эрзеруме не проходит дня, чтобы не поступило несколько жалоб к вали.

Воодушевленный словами мюдира, бек сказал:

– Уверяю тебя, мюдир, клянусь головой шейха, что я храню вверенный мне край так, что без моего ведома и птица не пролетит по моей земле. Удивляюсь, какой сатана мог ограбить этих несчастных.

В палатку вошли раненые купцы. Один из них, раненный легко, прошел к беку.

– Пришли целовать следы твоих ног, милостивый бек, мы признаем бога на небе и тебя на земле. Во имя пророка помоги нам. Мы бедные купцы, у нас отняли все, многих товарищей убили, остальных, видишь, сами недолго проживут и они. Ничего у нас не осталось, все [потеряли].

Раненые не могли стоять на ногах, одни сели, а другие еле держались.

– Где вас ограбили? – спросил бек.

– Недалеко от этих гор. Напали на нас и, угнав караван в глухое ущелье, связали и бросили нас в глубокий овраг. А сами раскрыли тюки и взяли все, что было ценного.

– В котором часу это случилось?

– В полдень. До вечера мы оставались связанными, наконец, бог сжалился над нами: одному из наших удалось освободиться от веревок, и мы были спасены, а не то умерли бы с голоду и сделались добычей зверей.

– Откуда вы, и куда шел караван?

– Слуги твои из Персии. Мы приняли груз из Трапезунда, куда прибыл наш товар из Константинополя. От Эрзерума прошли благополучно и направились через Баязет в Персию, но вот тут настигло нас несчастие. Караван наш был нагружен дорогим товаром, но все хорошее унесли, а остальное сожгли.

– Клянусь головой шейха, первый раз слышу о таком безобразии, – обратился бек к мюдиру, который с любопытством слушал рассказ купца.

– Вы не могли узнать разбойников? – спросил мюдир, вмешиваясь в допрос.

– Как можно было узнать, если все они были в масках, виднелись одни глаза. Когда поймали нас, сейчас же завязали нам глаза, потом уже начали вскрывать тюки, мы успели только заметить, что это были курды.

– Много их было? – спросил мюдир.

– Около пятидесяти.

– Куда они направились?

– Мы не видели. Я же сказал, что глаза у нас были завязаны, и мы связанные лежали в овраге.

– Довольно! – закричал бек сердито, прервав допрос мюдира. – Я понял. – Затем он обратился к купцам:

– Теперь идите и успокойтесь. Если разбойники окажутся из наших курдов, я постараюсь разыскать их, и ни соринки вашей не пропадет. Если даже они из другого края, то и тогда я могу их указать вам. Будьте покойны; я не позволю, чтобы на моей земле совершались подобные беспорядки.

Купцы поклонились и пожелали беку многие лета.

– Крпо, – позвал бек одного из слуг, – уведи этих людей в свою палатку и прими их, как приказал бог принимать гостей. Позови сейчас же знахаря, чтобы перевязал им раны. Поручаю их тебе, и если будет какая-нибудь жалоба, ответишь головой.

Купцы снова поблагодарили и, поклонившись, вышли.

– Видишь, уважаемый мюдир, какие бывают случаи! Иди теперь разыщи, какой сатана ограбил их! Я уверен, что это не из наших курдов. Я жестоко наказываю разбойников, а потому из страха никто не осмеливается на такие дела. Но очень часто приходят разбойничать в нашу сторону из Персии и из других мест Кто может узнать перса, если он одет курдом? Это часто бывает и причиняет нам немало хлопот; однако я постараюсь изловить их, авось, удастся.

– Ахме, – обратился он к своему двоюродному брату, все время молча сидевшему в палатке. – Возьми с собой двадцать всадников из наших храбрецов и прежде всего отправляйся на место ограбления каравана. Разыщи там следы лошадей, расспроси соседних пастухов, – словом, сделай все, что нужно. Ты ведь не нуждаешься в советах, опытен в таких делах. Я не потерплю, чтобы на моей земле был грабеж. Это позорит мое имя.

Ахме сейчас же отправился в путь для исполнения приказания бека.

– У Ахме собачье чутье. Если разбойники не ушли далеко, то он их накроет, – сказал бек.

– Это видно… – заметил мюдир многозначительно.

Была уже поздняя пора. По приказу бека, подали ужин; наелись, напились, и бек, пожелав своему гостю спокойной ночи, отправился в свою палатку. Он не забыл сделать нужные распоряжения к отъезду мюдира.

Последний долго не мог уснуть и о чем-то думал.