Текст книги "Хент"

Автор книги: Раффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

IV

На следующий день после этого происшествия всадник в платье курда незаметно проскользнул в лагерь генерала Тер-Гукасова и объявил, что имеет важное письмо к генералу. Дежурный офицер, допросив его, взял письмо, а самого гонца оставил у палатки, где тот водил коня, который был весь в мыле. Через несколько минут его позвали к генералу. В палатке сидел военный, среднего роста, плотный, с суровым лицом, выражавшим львиную отвагу. Это был Тер-Гукасов. Он сидел у письменного стола, наклонив седую голову над вскрытыми письмами; при входе гонца он взял одно из писем, начал читать его и усиленно курить. На лице генерала отражалась сердечная боль и печаль. Вдруг он повернул голову к гонцу и спросил:

– Ты армянин?

– Армянин, сын священника, – ответил молодой человек.

Генерал бросил на него проницательный взгляд и продолжал допрос.

– Есть ли запас хлеба в крепости?

– Через несколько дней начнут пожирать друг друга, если не умрут голодной смертью.

– А вода есть?

– Нет. Нужно добывать ее за крепостью. По ночам с трудом спускаются с цитадели десять-двадцать человек; на них почти всегда нападают курды, так что редко кто возвращается обратно.

– А огнестрельные припасы? Есть ли у них порох, пули?

– Все было израсходовано, но один из наших армян разыскал где-то в крепости оружие, порох и ядра, зарытые турками; теперь перебиваются этим.

– Как удалось тебе выбраться из крепости?

– Рано утром я спустился с крепостной стены и прямо направился в лагерь врагов, где целый день тешил и смешил их: пел, плясал, дурачился, а потом, побывав везде и все разведав, попрощался с ними.

Генерал смотрел на него с удивлением.

– Вот так безумец, что ты говоришь!

– Да, ваше превосходительство, – ответил спокойно молодой человек, – мне, видно, суждено играть роль безумца, и это спасает меня от многих опасностей. Я прикинулся юродивым и вошел в лагерь неприятеля.

Юноша рассказал генералу о всех своих проделках в лагере курдов.

На строгом лице генерала показалась легкая улыбка, и он благосклонно спросил:

– Где же ты раздобыл платье, которое сейчас на тебе?

– Бог помог мне в этом: по дороге сюда я встретил курда, у которого и отнял это платье, оружие и коня.

И молодой человек рассказал, как удалось покончить ему с курдом.

– Ты, видно, храбрец, – сказал генерал и, приняв прежний сосредоточенный вид, продолжал допрашивать.

– А много курдов у Баязета?

– Много. Говорят, около двадцати тысяч, но не все курды, между ними немало и других магометанских племен. У кого было какое-либо оружие и лошадь, все поспешили в Баязет, образовалась целая армия. На пути я встретил многих, которые направлялись туда же.

– Есть ли у них пушки?

– Есть.

– Что же они думают предпринять?

– Спешат взять Баязет, а затем двинуться на Эривань и Тифлис, куда их влечет красота грузинок и армянок.

Генерал презрительно улыбнулся и сказал:

– С двадцатью тысячами направиться к Тифлису? Это немыслимо…

– Ваше превосходительство, двадцать тысяч не мало, если для сопротивления нет и тысячи солдат, а между тем, к ним скоро присоединится Измаил-паша со своей армией. Что же касается магометан тех краев, то они с нетерпением и с раскрытыми объятиями ждут этих гостей.

При этих словах лицо генерала омрачилось, и сердце его, не знавшее смущения в минуты ударов судьбы, охватило сильное волнение. Он начал бессознательно тереть рукой лоб, как бы стараясь освободиться от гнетущих мыслей. После минутной задумчивости он поднял седую голову и обратился к гонцу с вопросом:

– А в самом Баязете ты был?

– Как же, был. В нем не осталось ни одного армянина. Старики, больные и дети перебиты; молодых девушек увезли в плен. Дома сожгли, а имущество разграбили. Только около сотни семейств, которым известно было, что ожидало Баязет, убежали в пограничный город Магу; да они спасли только себя – имущество их разграблено. Вы не представляете, как изменнически, как жестоко поступили с армянами магометане.

– Как?

– Когда в начале войны русские подступали к Баязету, местные магометане боялись их. Они думали, что русские, как турки, придут и ограбят их: они спрятали все ценное у соседей армян, говоря: «Вы христиане, вас не обидят, и имущество наше будет в безопасности».

Но русские, придя, никого не тронули и в обращении не отличали магометан от христиан, и мусульмане, успокоившись, взяли обратно все, что было спрятано у армян. Когда же пронесся слух, что идут курды, мусульмане сказали своим соседям. «Вы сделали нам добро, мы хотим отплатить вам тем же: идут курды и, наверное, ограбят вас, дайте ваше имущество нам на хранение». Армяне поверили и отдали все, что имели, а некоторые и сами скрылись у них с женами и дочерьми. Но как только курды ворвались в город, мусульмане выгнали армян из своих домов, оправдываясь тем, что курды отомстят им за покровительство христианам. Таким образом, они предали армян в руки неприятеля, присвоив их имущество. А как только начался погром, первый огонь открылся из домов местных мусульман… тех самых, которые полтора месяца назад присягнули вашему превосходительству быть верными подданными русского царя. Стреляли даже их жены.

Генерал слушал молча. Молодой человек продолжал:

– Ах, если б вы знали, сколько храбрецов погибло при взятии Баязета курдами! Как вам известно, для охраны крепости было оставлено слишком мало солдат и ополченцев. Штоквич с русскими солдатами героически охранял крепость, а ополченцы – город. Давно доходили до нас слухи, что целые полчища курдов, предводимые шейхами Ибадуллой и Джелалэддичом, направляются к Баязету. Об этом нас извещали ванские армяне. Многие из нас требовали укрепления города и увеличения численности войск, чтобы встретить неприятеля, но нашлись люди, которые старались помешать этому, убеждая всех, что слухи эти ложны, а потому всякие приготовления излишни. С какой целью эти изменники старались оставить нас беззащитными перед неприятелем, я не могу сказать; вы, конечно, расследуете все это потом. Скажу только одно, что армяне были и будут всегда верны русским.

Как видно было, молодой человек затруднялся обо всем говорить откровенно.

– Ты расскажи мне, что было предпринято после вторжения курдов, – перебил его генерал.

– Когда пришли курды, Штоквич после нескольких неудачных боев поспешил укрепиться в крепости. Часть ополченцев осталась в городе, так как в крепости не было ни места, ни запасов продовольствия для всех. Из друзей наших ополченцев-татар часть убежала в Игдырь и Персию, но мы решили или умереть или удержать город за собой, хоть нас и было мало. Местные армяне готовы были присоединиться к нам, так как знали хорошо, что их ждало в случае, если б турки овладели городом. Вам известно, генерал, с какой радостью встретили армяне победоносные русские войска, когда они вошли в город. Турки не могли никогда им этого простить и должны были выместить свою злобу на тех, которые предпочли русский орел полумесяцу ислама…

– Ты опять уклоняешься от ответа, – перебил его генерал. – Расскажи мне, чем кончилось дело.

Молодой человек сдержал волнение, вызванное печальными воспоминаниями, и продолжал.

– Быть может, нам удалось бы сообща с местными армянами спасти город, если бы последних заранее снабдили оружием, но жители не получили его. Однако, несмотря на это, они не отставали от нас. Сначала борьба шла славно. Маленькие группы людей сопротивлялись громадной силе; с нами было и несколько сот ополченцев-татар. Но неожиданно наши друзья мусульмане покинули поле битвы и разбежались – вероятно, им не особенно приятно было пускать пули в своих. Тогда мы, армяне, стали защищаться одни. Но недолго мы продержались. Через несколько часов у нас вышли огнестрельные запасы и начался рукопашный бой, в котором многие пали. Часть попала в плен, а другие, увидя бесцельность борьбы, успели убежать. Вот тогда только удалось неприятелю завладеть городом.

– Понятно… – промолвил тихо генерал и, поднявшись с места, подошел к ящичку, достал оттуда крест и, надев его на грудь молодого человека, сказал:

– Ты заслужил его; кроме того, я представлю тебя к чину. Ты останешься при мне, я нуждаюсь в таких героях…

Молодой человек поблагодарил его низким поклонам и сказал:

[Достаточно] с меня и креста, генерал. Вы сделали бы мне большое добро, если б отпустили меня сейчас туда, куда я хочу.

Генерал, удивляясь его скромности, спросил.

– Куда же ты спешишь?

– Спасти одну жизнь, которая дороже для меня всего на свете…

– Ты, друг мой, вероятно, имеешь тайну? – добродушно спросил генерал.

– Да, это тайна моего сердца…

– В таком случае прими этот маленький подарок, быть может, он пригодится тебе, – сказал генерал, давая ему сверток золота.

– Если бы вы отпустили меня скорее, это для меня было бы лучшим подарком, – ответил юноша, отказываясь от золота.

– С богом! Пусть господь хранит тебя, – сказал генерал, пожав ему руку.

V

Вернемся на несколько лет до войны.

В провинции Багреванд, недалеко от монастыря Сурб-Ованес (Уч-Килиса), на берегу одного из верхних притоков Евфрата, находилась армянская деревня О… Она была расположена в довольно обширной долине, которую природа щедро наградила красотой.

Две цепи гор с волнистыми вершинами, окаймляя долину, придали ей вид овала. Среди долины, извиваясь, бежал приток Евфрата, который у местных жителей называется Агсу, то есть «чистая вода». И это название было вполне заслуженным. На окружавших долину горах, богатых пастбищами, паслись большие стада овец и скота, а вся равнина была покрыта пшеницей, ячменем, льном и другими посевами; рука земледельца не оставила здесь и клочка невозделанной земли. На этой обширной долине недалеко друг от друга находилось несколько армянских деревень, которые, утопая в садах и рощах, издали казались зелеными островами.

На самом краю долины, в ущелье, стояла деревня О… Дом старшины Хачо (настоящее имя его было Хачатур) богатством и величиной сильно отличался от других. Каждое утро со двора этого дома выгоняли на пастбище около ста голов крупного скота. Его буйволы, волы, коровы и лошади считались лучшими во всей деревне. У Хачо было около тысячи овец, которые паслись на ближайших горах под охраной пастухов. Ему же принадлежала большая и единственная в деревне маслобойня. За деревней была у него прекрасная мельница, жернова которой вертелись круглый год. Но главным богатством дома Хачо и его опорой были семеро его сыновей, один мужественнее другого.

Они были женаты, и дом Хачо был полон ребятишек всех возрастов – были даже женаты некоторые из внуков, у которых тоже, в свою очередь, были дети.

Таким образом, старик Хачо имел у себя перед глазами несколько поколений; все они жили вместе, работали сообща и как бы составляли свой, особый мир. В деревне сложилось нечто вроде поговорки: «У Хачо столько же детей, сколько скотины».

Из всех сыновей старшины не был женат один, меньшой – Степаник, которому только исполнилось шестнадцать лет. Однако, глядя на его лицо, можно было заметить, что годы еще не дали ему присущей на юге этому возрасту зрелости. Черты его детского, свежего лица были нежны и привлекательны, он был больше похож на девушку, чем на юношу.

Сыновья и внуки Хачо имели свои особые обязанности как в землепашестве, так и в уходе за скотиной, и редко кто оставался дома, исключая Степаника, который мало помогал братьям в этих работах.

Он был для Хачо Иосифом Прекрасным, и старик всегда держал его при себе. Между Степаником и Иосифом Прекрасным было сходство не только в том, что он был таким же красивым и скромным, как сын Израиля, но и в том еще, что его одевали так же нарядно, как и Иосифа. На нем всегда можно было видеть архалук из пестрого аленского атласа, обшитый золотом, а сверх архалука накидку из красного сукна, вышитую золотыми нитками. Кирманская шаль заменяла ему пояс, широкие шаровары шились из ванской шерстяной материи, а ноги были обуты в эрзерумские красные сапожки. На голове Степаник носил красную феску, обвитую цветным шелковым платком, поверх которого спускалась черная шелковая кисть. Из-под фески мягко падали на плечи волнистые каштановые волосы. Словом, он отличался от Иосифа Прекрасного только тем, что братья Иосифа смотрели на любимца отца с завистью, а братья Степаника, наоборот, души в нем не чаяли.

Издали дом Хачо производил впечатление древнего замка. Стоял он на холме и имел все необходимое для защиты от врагов. Этот замок был окружен четырьмя высокими стенами, образовывавшими громадную квадратную площадь, на которой находились разные строения, необходимые при большом хозяйстве: овчарки, хлев для скота, конюшни, склады для хранения земледельческих орудий, сенники и кладовые для корма скота, погреба, амбары и т. д.

Тут же были устроены помещения для пастухов и рабочих с их семействами; все они были курды и исполняли разные полевые работы, а жены их работали в доме. Короче говоря, в ограде замка помещалась маленькая деревня, хозяином которой являлся старик Хачо.

Помещение, где жило его многочисленное семейство, не отличалось замысловатостью: не было почти никаких подразделений на комнаты с разными названиями, которые выдумал наш современный цивилизованный мир. В этом доме сохранялась еще та патриархальная простота старины, когда наши деды жили под шатром, с той лишь разницей, что шатер заменял каменный дом.

Для сыновей Хачо, из которых каждый со своими детьми составлял целое семейство, не было отдельных комнат; все они жили под одной крышей, в одной комнате, представляющей собой не что иное, как четыре стены, крытые толстыми бревнами.

Здесь разводили огонь, здесь пекли хлеб, варили пищу; ели и спали все вместе. Тут же можно было видеть телят, козлят, которые вместе с детьми бегали, прыгали, наполняя дом шумом и гамом. Часто заглядывали сюда и куры со своими цыплятами собирать крошки хлеба и объедки, выпавшие из рук беззаботных детей. Словом, это был Ноев ковчег с разнообразными животными. Рядом с описанной комнатой находилась другая, которая, как летнее помещение, имела со стороны двора открытую галерею. Кроме этих комнат, была «ода» – приемная, двери которой открывал только для гостей, поэтому она была хорошо убрана [и] содержалась в чистоте.

VI

Несмотря на такую простоту обстановки, жизнь в этом патриархальном доме текла в радости и довольстве. Работа непрерывно кипела, амбары и погреба Хачо были постоянно переполнены хлебом, маслом, зерном и прочим добром. Во всякое время года: в жар, холод, старик умел находить работу.

Горные снега начали уже таять, и покрытые свежей зеленью поля глядели весело. Воздух, пропитанный ароматной теплотой, распространял всюду жизнь. По ущельям и оврагам шумно бежали ручьи и, как змеи, расползались по долине. Прилетевшие ласточки звали землепашца на работу. Сыновья Хачо готовили свои плуги.

Солнце уже подымалось, чуть-чуть освещая розовыми лучами снежные вершины гор. Старик возвращался с заутрени домой, благословляя встречных крестьян. Сегодня сыновья его должны были вывести во двор откормленных быков и буйволов, которые за все время зимовки не видели солнечного света. Для крестьян это зрелище было большим развлечением, и многие собрались перед домом Хачо посмотреть, как выхолен и откормлен его скот.

– В добрый час, старшина Хачо, – оказал один из крестьян.

– Кажется, дети твои хотят выгнать сегодня скотину?

– Да, пора уже. Я спросил священника, а он ответил, что сегодня день добрый, ну, я и решил… – ответил Хачо, придававший особенное значение словам священника.

В эту минуту со двора послышались звуки колокольчиков, и крестьяне расступились, чтобы дать дорогу.

– Это – Чора, – раздалось со всех сторон.

Так звали одного из лучших буйволов старшины. Чора имел на лбу белое пятно в виде звезды и отличался необыкновенной силой и величиной.

Громадное животное с ревом вырвалось на волю. Земля дрожала под его ногами. Он стал посреди площади, приподнял голову и свирепым взглядом посмотрел вокруг. В эту минуту подошел к нему старшина и разбил об его лоб сырое яйцо; желтая жидкость окрасила белый лоб животного. (Это делалось для того, чтобы изгнать злую силу и чтобы не «сглазили» буйвола). Однако такая операция взбесила Чора, и он, сделав страшный прыжок, бросился на толпу.

Увидев это, подоспели сыновья старика с дубинами и стали усмирять рассвирепевшее животное. Началась борьба человеческой силы с дикой силой животного.

Вырвавшись из мрака хлева на свет, Чора ничего не разбирал и не узнавал даже своих хозяев, кормивших его всю зиму, руки которых он не раз облизывал, теперь в яром бешенстве он бросался на всех. Шестеро молодцов наносили Чора удары со всех сторон, но он принимал их как удары легкой палочки. Старик, стоя вдали, с восторгом любовался картиной этой борьбы, которая могла бы сделать честь лучшим римским гладиаторам.

Перед его глазами боролись две силы – его храбрые сыновья и дикое животное, и обе эти силы имели одинаковое значение, так как от них зависело благосостояние его хозяйства.

Схватка делалась очень опасной – оборвалась цепь с чурбаном, привязанная к шее животного и раньше не дававшая ему возможности двигаться свободно. Крестьяне бросились на Чора, чтобы связать его веревками, но он одним движением разорвал веревки и, кидаясь во все стороны, заставил крестьян разбежаться. Вдруг, в момент такой растерянности толпы, к удивлению всех, Апо, младший сын старшины, отважно бросился к Чора и схватил его за хвост. Чора брыкался, вертелся, увлекая за собой врага. Эта борьба, сопровождаемая криками толпы, продолжалась несколько минут. Разъяренное животное ревело, било ногами. Поднялась пыль и скрыла борющихся из глаз окружающих; наконец, подоспели братья Апо и общими усилиями связали целями непокорного Чора. Победа Апо над животным была встречена восторгом толпы.

Старик подошел к сыну и, поцеловав его в лоб, оказал:

– Пусть бог не оставит тебя, сын мой, ты не осрамил меня.

Затем он приблизился к Чора и, погладив его по голове, сказал:

– Озорник! Чего ты дурачился?

Но Чора был спокоен. Туман, застилавший ему глаза, рассеялся, и он, узнав своих хозяев, как будто сожалел о совершившемся. Снова накинули ему на его толстую цепь с бревном и пошали к реке.

Крестьяне все еще стояли перед домом Хачо, так как после Чора должны были выводить других буйволов, не уступавших своей силой Чора. Но на этот раз сыновья Хачо приняли все меры предосторожности. Каждое из этих красивых, здоровых и откормленных животных удостоилось бы первой награды на любой сельскохозяйственной выставке.

Старик любовался ими и над каждым из них совершал таинственный обряд спасения от злых духов, привешивая на шею треугольный пакет из зеленой кожи, где была зашита молитва, написанная священником – этот пакетик имел силу талисмана. В свою очередь, крестьяне восторгались и хвалили сыновей Хачо за хороший уход за скотиной: это льстило самолюбию старика. Так должны были каждый день выводить одичавших животных, пока они, освоившись с жизнью на воле, могли бы быть пущены на работу в поле.

VII

Настали апрельские ясные, теплые дни. Горы давно уже покрылись цветами, и молоденькие курдианки, связав из цветов букеты, обходили дома армян, обменивая их на хлеб. Грибы, спаржа и разные съедобные травы уродились в таком изобилии, что жены курдов охотно отдавали их крестьянам за несколько фунтов муки целыми вьюками.

Сыновья Хачо уже начали пахать свои поля. Работа кипела всюду, в деревне нельзя было увидеть праздного человека.

Утро. Тониры[4]4
  Тонир, тондырь – вырытая в земле печь.


[Закрыть] в доме Хачо затоплены. На одних стоят большие котлы и горшки, а в других пекут хлеб. Молодые хозяйки и служанки суетятся около печей. Дом, наполненный паром и приятным запахом еды, обратился как бы в обширнейшую кухню, готовящую обед для целого отряда войск. За столом Хачо кормилось, кроме его большого семейства, множество пастухов и работников с семьями. Все это составляло целый легион. Ежедневно топились те же тониры, готовилось в том же количестве кушанье, вследствие чего трудолюбивые невестки Хачо не имели ни одной минуты покоя; надо было заботиться обо всем и накормить всех. Но были и другие работы: вот одна из хозяек доит коров и овец, другая кипятит молоко, третья готовит сыр, четвертая бьет масло. Дети кружатся тут же, играя с телятами и барашками. Любо смотреть на такое семейное счастье крестьянина.

На восточной стороне двора под стеной стоят ряды ульев, освещенные апрельским солнцем. В то время, когда хозяйки занимаются своим делом, старик Хачо возится около ульев; он открывает их дверцы – вылетают рои пчел и весело кружатся над головой Хачо, наполняя воздух жужжанием и шумом. Есть между ними и злючки, которые награждают морщинистое лицо старика колючими поцелуями. Но он не чувствует боли и, отгоняя пчелу рукой, кричит: «Эх, злой сатана, что худого сделал тебе Хачо?»

Степаник обыкновенно стоит тут же и следит с любопытством за работой отца.

– Уходи, дитя мое, пчелы ужалят тебя, – предостерегает его отец.

– Отчего же тебя не кусают?

– Кусают, но мне не так больно.

– Почему же не больно?

– Тело мое давно привыкло к их жалу.

– Пусть и мое привыкает, – отвечает, улыбаясь, юноша.

Старик смеется и целует его.

Разговор их прерывает сельский десятник, который пришел известить Хачо о том, что Фаттах-бек, вождь курдов, едет к нему и, вероятно, скоро прибудет, так как охотится на ближайших горах. Казалось, черная туча прошлась по открытому лбу старика и сразу опечалила его веселое лицо; но он, скрыв недовольство, не просил десятника позвать сыновей с поля для прислуживания беку и позаботиться о корме для его лошадей.

Посещения бека сделались так обыкновенны в доме Хачо, что уже всем было известно, что и в каком количестве приготовить для его приема; а потому хозяйки дома, узнав о госте, сейчас же зарезали несколько баранов и начали варить плов[5]5
  Плов – рисовая каша, любимое на востоке блюдо.


[Закрыть] в больших котлах, потому что свиту бека составляло всегда не меньше двадцати или тридцати человек.

Фаттах-бек был вождем одного из племен курдов, стада которого паслись в соседних с деревней О… горах. Благодаря такому соседству нередко возникали споры и драки между пастухами армянами и курдами из-за украденного барана или потравы, но споры эти оканчивались миром, потому что вождь курдов не только считался хорошим знакомым старшины, но и состоял с ним в кумовстве. Он был крестным отцом некоторых внучат Хачо, а тот, в свою очередь, присутствовал при обрезании детей бека, вследствие чего между ними завязались самые близкие отношения.

Но почему же опечалился Хачо, узнав о прибытии Фаттах-бека? Он не был скуп, чтобы бояться приема таких гостей. Двери его дома, как у отца Авраама, были открыты для всех. Всегда за его стол садилось много гостей и странников, и Хачо всегда с особенным удовольствием говорил, что он не обедает без гостей. «Хлеб, – говорил он, – дар божий и принадлежит богу; нужно, чтобы им пользовались все нуждающиеся».

Но что же его встревожило? В молчаливой задумчивости вышел он со двора и стал у ворот в ожидании гостя. Несколько крестьян, увидев старшину, подошли к нему.

– Говорят, бек едет, – сказал один из них, – интересно, что ему опять нужно?

– Курд даром не приходит к армянину: что-нибудь ему да нужно, – хмуро ответил старик.

Из-за холмиков стали видны острые концы копий и через несколько минут показались всадники.

– Едут, – сказал кто-то из крестьян. Старик видел плохо, а потому, как ни старался разглядеть едущих, ничего не заметил.

– Да, это они, – подтвердил другой крестьянин.

– Ребята, – сказал им старик, – оставайтесь здесь, возьмите их лошадей, дайте корм, пока наши вернутся с работ.

Бек приближался, окруженный охотничьими собаками разных пород и более двадцатью всадниками, которые были его родственники и исполняли обязанности телохранителей. Беку перевалило за сорок лет, но он хорошо сохранился и выглядел таким статным молодцом, что с виду ему можно было дать не больше тридцати. Одет он был с головы до ног в шелк и бархат, обшитый золотом; оружие его также было разу крашено золотом и серебром.

Красивая серая лошадь под ним, казалось, вся засыпана серебром и блестящими каменьями.

Старик, увидев бека, сделал несколько шагов и стал возле канавы, вырытой для стока воды. Через канаву был перекинут мостик, по которому должен был проехать бек, но он пришпорил коня; тот, фыркнув, легко перескочил канаву и, сделав несколько красивых оборотов, стал против Хачо.

– Каково, нравится тебе, кум Хачо? – спросил бек, поглаживая красивую гриву коня. – Ты знаешь толк в лошадях, как находишь моего коня?

– Пусть господь хранит его от всякого зла, очень красив; сам Кёр-оглы[6]6
  Кер-оглы – сказочный богатырь.


[Закрыть] не имел такого. Конь как раз по тебе, – ответил Хачо, погладив лошадь по голове. – Где приобрел? У тебя раньше его не было.

– Получил недавно в подарок от эрзерумского вали[7]7
  Вали – губернатор.


[Закрыть], – ответил с гордостью бек. – Он берег его как зеницу ока и отдал мне, как хорошему знакомому; ему он достался от алеппского шейха.

– Красивый конь, – повторил старик.

Воодушевленный похвалой, бек снова ударил коня. Тот, сделав несколько прыжков, стал кружиться перед домом. В этих упражнениях видны были благородные качества чистокровного животного и умение ездока укрощать диких лошадей. Наконец бек слез с коня и, бросив поводья работнику, приказал водить коня, потому что конь был весь в мыле.

Старик, взяв за руку бека, ввел его в приемную, где уже все было готово к приему почетного гостя.

Пол был застлан богатым персидским ковром. Около стен лежали мягкие подушки для возлежания, а для самого бека было приготовлено почетное место. Хозяин, пригласив гостя сесть, по принятому на востоке обычаю, обратился к нему со следующим приветствием.

– Дом мой принадлежит вам. Место ваше на голове моей, в глазах моих; я ваш покорный слуга, сыновья мои – ваши рабы, а жены их – ваши прислуги; все, что есть у меня – ваше. Прошу покорно, садитесь.

Бек поблагодарил. Один из сыновей Хачо, подбежав, снял с его ног красивые сапоги, и гость уселся на почетное место. Рядом с ним заняли места его двоюродные братья и другие родственники.

Часть свиты осталась в комнате, приложив руки к пистолетам, заткнутым за пояс; другие же вышли во двор смотреть за собаками и лошадьми, объедавшимися добром из амбаров хозяина.

Бек и его свита были вооружены пиками, саблями, пистолетами и ружьями; они не снимали их, хотя были в гостях у приятеля. Курд и у себя дома и в гостях, в военное и в мирное время, не может расстаться с оружием; оно с ним нераздельно.

Вернулись с полевых работ и другие сыновья Хачо. Они суетились, исполняя приказания отца. Все они были без оружия. По восточному обычаю, вначале подали черный кофе в маленьких чашечках.

– А где Степаник? Не видно что-то его, – спросил беж. – Я привык у вас дома принимать кофе из его рук.

Старик Хачо, скрыв неудовольствие, приказал позвать мальчика.

Вошел Степаник; на лице его играла веселая улыбка. Он приветствовал бека, приложившись к его руке (вожди курдов любят эту церемонию). Бек, погладив его шелковистые волосы, сказал:

– Знаешь ли ты, какой хороший подарок я привез для тебя?

– Знаю, – ответил Степаник, покраснев, – красивую козулю; я уже бросил ей корм, но она не хотела есть.

– Видите каков! Уже успел получить подарок, – заметил бек, обращаясь к хозяину.

– Я знал, что ее привезли для меня, потому и взял, – ответил Степаник.

– Ну, иди теперь поиграй с ней, – оказал бек.

Юноша поклонился и вышел.

– Умный мальчик, – заметил бек. – Наверно, он остается недоволен, когда не получает от меня подарков.

– Он не виноват, что вы балуете его, – ответил старик, нехотя улыбаясь.

– Какие роскошные горы у вас, кум Хачо, – переменил разговор бек. – Прекрасная охота, на каждом шагу встречаем диких коз, джейранов, блуждающих группами, а фазанов и диких голубей – и не перечтешь. Вот эту козулю поймали живой мои борзые. Если б столько вы видели, какие у меня борзые! Недавно получил еще пару в подарок от вождя зиланцев; я послал за нее пару мулов. – Бек говорил только об охоте, собаках, разбоях и очень воодушевлялся, рассказывая о своих подвигах.

Хачо, хотя не выносил таких разговоров, однако слушал, а по временам делал и одобрительные замечания.

Настал час обеда. Прямо на полу накрыли скатерть и расставили блюда с пловом и целыми жареными баранами.

Между ними стояли кувшины с шербетом и огромные миски с болтушкой из кислого молока, которую ели большими ложками. Крепких напитков не было.

Гости ели и пили с аппетитом.

– Вы не выгоняли еще стада на пастбище? – спросил бек хозяина.

– Нет, еще не выгонял, – ответил тот. – Нельзя надеяться на апрель: он любит к концу пошаливать. Жду, пока минет это время.

– Тепло и холод зависят от бога, кум Хачо, чему быть, того не миновать, – ответил гость. – Наши стада вот уже неделя как пасутся, но знаете, какая беда? У нас нынче совсем нет запаса муки, и пастухи наши несколько дней уже сидят без хлеба.

Старик понял намек и ответил:

– А наш хлеб разве не твой? Прикажи, сколько нужно муки, и я вышлю.

– Пусть благосостояние и счастье не покидают твоего дома! – воскликнул бек. – Конечно это так. Что мое, то твое. Что твое – мое. Не так ли, кум?

– Сам бог свидетель тому. Сколько послать муки?

– Пока достаточно будет десять возов, а там, в случае надобности, попросим еще, ведь от этого не опустеют твои амбары?

Старик нехотя улыбнулся, что придало его лицу печальное выражение, и кивнул головой в знак согласия.

После обеда Степаник подал всем умыться и принес кофе. Бек приказал своим слугам, стоявшим в комнате, идти обедать вместе с другими, для которых был подан обед на паласах[8]8
  Палас – простой ковер


[Закрыть], накрытых на дворе. В приемной остались бек с несколькими приближенными и старик Хачо.

Предметом их беседы был конь, подаренный эрзерумским вали. Бек рассказывал о благородстве его крови и уверял, что он знаменитой арабской породы и что его родословная восходит чуть ли не ко времени знаменитого Антара.

– Но дорого обойдется мне этот роскошный подарок, – закончил бек свой рассказ.

– Почему? – спросил Хачо.

– Да разве не знаешь, что посланцу вали, приводившему коня, нужно дать не меньше ста золотых.

Старик смекнул теперь, в чем цель посещения бека, но, словно не поняв в чем дело, ответил:

– Что ж, дай. Разве конь не стоит ста золотых?

– Откуда у курда деньги? – перебил его бек сердитым тоном. – Этот презренный металл есть только у вас, армян.

Один из родственников бека вмешался в разговор.

– Бек, неужели и ты заботишься о деньгах? Разве кум Хачо позволит, чтобы ты в них нуждался?

– Клянусь богом, это верно, – прибавил другой.

– Да, он добрейший человек, – подтвердил третий, – нет подобного ему среди армян.

Старик понял, что, хочет он или нет, деньги ему придется выплатить, и сказал: