Текст книги "Млечный путь (СИ)"
Автор книги: --PineApple-
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
А облака сегодня и впрямь похожи на вату. А некоторые – на развевающийся на ветру шелк. Обычно они давят своим грозным видом с высоких небес. Обычно они выбиты из мрамора и замаскированы под легкую материю, чтобы создать ощущение свободы, чтобы быть похожими на перину, в которую хочется упасть с размаху и в ней же уснуть. Но Ньют всегда точно знает, что такое ощущение ошибочно. Что на самом деле они тверже камня, что, прыгнув в объятия такой обманчивой перины, можно больше никогда не встать, что они убивают так невыносимо просто, что и не заметишь.
Сегодня вообще все не так.
С ними на балконе сидит кошка, Ньют встает с кресла и подходит к окну, а Томас кладет голову ему на плечо снова, наблюдая за непривычно воздушными облаками. Все теперь непривычно. Новый скачок – Ньют чувствует новые неуловимые изменения.
Может быть, упавшее домино теперь становится на место, чтобы в какой-то момент вновь разрушить идеальную систему от одного лишь взмаха крыльев мотылька?
***
Ньют сидит на перилах моста, свесив ноги и болтая ими в воздухе, и думает о том, что впервые смог сделать кого-то счастливым. Наверное, Ньют был бы не против делать это чаще. Чтобы видеть чужие сияющие лица. Чтобы ловить восторженный блеск в глазах. Чтобы заставлять людей улыбаться и самому довольно растягивать губы – улыбаться в ответ хотя бы совсем мимолетно и легко. Чтобы наблюдать за чужим счастьем со стороны и греться в тени, чувствуя, как сквозь тело проходят теплые лучи того самого счастья.
Он был бы не против. Если бы ему было для кого это делать.
А ведь Томас уже так много сделал для самого Ньюта. Но ни в коем случае Ньют не откупается от Томаса за свою внезапно возникшую зависимость, это лишь способ сказать спасибо. Ньют знает, что это – лишь малая часть того, что дал ему Томас, но на большее он пока не способен.
Невидимой тенью Ньют следует за Томасом, наблюдает, как расцветает его лицо, как все шире и радостнее становится его улыбка, как все чаще Томас старается сдержать слезы. Те слезы, что он не может позволить себе показать кому бы то ни было, потому что внутренние монстры есть даже у него. И монстры эти ни за что не дадут Томасу хоть секундную слабость выдать напоказ. Те слезы, что переполняют его существо через край и теперь готовы вылиться из сосуда, но Томас упорно пытается им найти в себе новое место. Те слезы, что Ньют видел уже не единожды, но упрямо пытался не замечать. Разве так поступают?
Томас общается с потерянной матерью так, словно она никогда его не оставляла. Так, словно всегда была рядом. Так, словно она для Томаса все и немножечко больше. Мать общается с найденным Томасом так, будто не она прекратила общение с ним на долгие годы. Будто не она стала причиной того, насколько Томасу пришлось пересмотреть для себя весь свой мир. Будто она не была виновата во всем, что с ним случилось.
Но Ньют, шагая рядом с ними насколько может незаметно, не знает всего. Не знает ничего.
Томас и вправду выглядит счастливым. Томас – тот человек, который, Ньют убеждался уже не раз, готов радоваться любой мелочи в своей короткой жизни, потому что уверен, что это несравнимо много. Потому что уверен, что любой день – повод для радости. Потому что он – воин с серостью окружения, и та могла бы проиграть только уже под напором его ярчайшего оптимизма.
Места сменяют друг друга со скоростью света: за один день Томас поставил себе целью показать матери весь город, чтобы напомнить ей все то время, которое они вместе проводили, когда он был еще совсем маленьким. И Ньют уже едва может идти, не поспевая за ними двумя, такими сверкающими и счастливыми, что слепнут глаза. Парк и детские качели, музыкальная школа Томаса, в которой когда-то преподавала и его мать, кафешка, в которой они бывали почти каждый день, которая стала лично для них двоих маленьким раем, мостовая, по которой оба без сомнений пробежали босиком, оглушая веселыми криками и Ньюта, и любых прохожих. Смотреть на них уже нет сил. Но Ньют смотрит. Смотрит, рассматривает, запоминает, до боли впитывает в себя образы счастья. И понимает, что для него счастье – понятие настолько же эфемерное, как надежда на нормальную жизнь.
Томас легко замечает его меланхолию. Подбегает к Ньюту мгновенно, и лицо его – то самое обеспокоенное лицо, к какому Ньют уже давно привык. И если бы Ньют мог, он обязательно бы достал из-за пазухи фотографию лица Томаса и показал бы ему – чтобы тот сравнил и понял, насколько его выражение всегда похоже. Насколько оно одинаково. И насколько забавно.
А мать стоит в стороне и улыбается самыми краешками губ. Так, как часто улыбается Томас. И Ньют замечает, насколько они похожи, насколько они родные, насколько Томас перенял ее черты. А сравнить себя со своей матерью Ньют не рискует. Боится не найти отличий.
Что говорит ему Томас, Ньют не слушает. Только смотрит ему за спину, точно в глаза – такие же темно-янтарные – его матери и не может от них отвернуться. И в них такое понимание его самого, что Ньюту хочется завыть. Разорвать ребра, вырвать легкие – что угодно, только бы перестать что-то чувствовать. И недовольный тем, что Ньют совсем не обращает на него внимание, Томас кладет руки ему на щеки, заставляет повернуть голову, и Ньют лишь тогда с огромным трудом позволяет себе перевести на Томаса взгляд.
Томас убеждает Ньюта, что все хорошо. Убеждает, говорит какой-то сбивчивый бред, лепечет что-то заплетающимся языком и сам забывает, что несет. Ньют смотрит ему в глаза, не отрываясь, и ощущает, как быстро в груди разливается тепло – будто от дорогого алкоголя. Так ли часто он чувствовал что-то подобное?
– Томми, – выдыхает он и улыбается – надломленно, надрывно, но однако же почти спокойно, и Томас прерывается, обрывает себя на полуслове, затыкается совершенно внезапно, но на улыбку отвечает – чуть ли не до глупости радостно.
Ньют обнимает его аккуратно, едва позволяя себе дышать. Может быть, потому что боится, что этот момент рассыплется, как тысячи других, и никакого тепла снова не будет и в помине. Он утыкается Томасу в плечо и цепляется за его рубашку пальцами так лихорадочно, так судорожно, словно знает, словно уверен, что сейчас из-под ног исчезнет сама земля. А Томас гладит его одной рукой по спине, совсем даже ласково, второй зарываясь в волосы и перебирая пряди. И наверное, Ньют никогда не чувствовал себя так хорошо.
Томас оставляет Ньюта со своей матерью одних буквально на несколько минут. Они сидят под зеленым зонтиком за столиком и наблюдают за проходящими мимо людьми. Так много жизней проносится рядом, соприкасаясь с ними каждый день, так много жизней они не замечают за своей, так много жизней упускают из виду. Мужчина с пятнистой собакой мчится на вечернюю пробежку, по пути задевает другую жизнь – блондинку, поправляющую свои очки и смотрящую на себя в витрину какого-то магазина. С другой стороны витрины на нее смотрит молодой продавец, а за продавцом следит полная женщина средних лет, поджимает губы и недовольно бурчит себе под нос о том, что нынешнее поколение совсем не умеет работать. Мимо проходящая девчонка закатывает на это глаза – старики только и умеют, что осуждать. И Ньют видит столько связей, столько взаимодействий, столько на секунду соприкоснувшихся жизней, что кругом идет голова. Его жизнь тоже соприкоснулась с чужой. Его секунда затянулась, но он боится, что и она когда-то оборвется – если все прикосновения линий жизни такие недолговечные, то исключения очень редки.
Мать Томаса смотрит на него с теплом. Улыбается. Ньют видит в ней его и не может заставить себя посмотреть на нее в ответ. Какой бы отличной она ни была.
А мать Томаса отличная. Как человек уж точно. Не ровень матери Ньюта, он знает.
– О чем ты думаешь? – спрашивает вдруг она заинтересованно. В ее голосе отчетливо слышны нотки, с которыми дети спрашивают у взрослых, почему трава зеленая, а Земля круглая. И Ньют почему-то не может ответить на элементарный вопрос.
– О многом, – абстрактно отмазывается он и опускает голову. Мать Томаса улыбается чуть шире и чуть грустнее.
– Знаешь, никогда не видела, чтобы Томас на кого-то так смотрел, – делится вдруг она. – Он всегда любил помогать всем, кому только может, но ни о ком не заботился так. Он еще никого не приглашал к себе жить.
– Я у него не совсем живу, – качает головой Ньют. И это неправда. Потому что он у Томаса живет и потому что Ньюту нравится проводить там время. А еще потому что Томас постоянно зовет к себе и просит остаться. Кто Ньют такой, чтобы отказать?
– Может быть пока нет. – Она молчит несколько секунд. – Я так рада, что ты устроил нам встречу. Так давно его не видела. Хотя бы смогла увидеть, каким он стал; совсем не изменился, знаешь. И еще я думаю, что это так хорошо, что у него теперь есть кто-то, кто может о нем позаботиться.
Ньют замирает на месте. Это он-то заботится о Томасе? Он качает головой, держа на губах вежливо-грустную улыбку.
– Скорее это он заботится обо мне. Вряд ли я сделал за все время для него хоть что-то.
Она не отвечает. Продолжает улыбаться и подпирать щеку кулаком. Ее темно-янтарные глаза изучающе оглядывают Ньюта, и ему под таким взглядом непривычно неуютно. Он ерзает на стуле и молит богов, чтобы Томас поскорее пришел.
И Томас приходит. Приносит им всем по стаканчику мороженого, треплет Ньюта по волосам и со счастливой улыбкой садится рядом с ним.
Так они проводят еще несколько часов. Успевают неспешно пройтись по малооживленным улицам, поговорить о еще многих и многих ничего не значащих вещах и встретить закат. Такой прекрасный, такой отличающийся от остальных, такой каждый раз уникальный и такой яркий.
И глядя на затухающее солнце, Ньют думает, что точно так же затухает его прошлая жизнь. Уходит куда-то за горизонт, чтобы встретить потом что-то новое, а после возродиться из абсолютной тьмы, новым и непередаваемо ярким. Волшебным и сильным. Ньюту так хочется верить в эту сказку.
Прощается с матерью Томас невозможно тепло. У той даже слезы на глазах блестят – так она не хочет уходить. Но говорит, что прилетела на денек, что никак не может остаться, что ее ждут дома, но говорит, что Томаса любит сильнее всех. И Томас легко в это верит, позволяет поцеловать его в лоб и обнимает мать так крепко, как только способен. Они говорят друг другу еще много теплых слов, а Ньют в это время стоит в стороне – шагах в десяти от них, сунув руки в карманы и смотрит, какие у них отношения. Томас не держит на мать зла, та выглядит немного виноватой, но все равно сильно любящей сына, и вместе они создают такое настроение в душе Ньюта, что ему хочется завыть. Так редко он чувствует подобной силы тоску.
Прощаясь с Ньютом, мать Томаса просто треплет его по волосам и просит беречь ее сына.
В тот вечер Томас впервые после встречи в клубе целует его сам, и Ньют чувствует, что его долг возвращается ему снова. Никогда не отплатить Томасу за всю его доброту, никогда не сдаться в объятия радости. Никогда не осознать, что его жизнь не просто мимолетно коснулась другой.
========== Шаг 3. О том, что идеалы не идеальны, а новые знакомства открывают много интересного ==========
Не сказать, что после того дня в жизни Ньюта все кардинально поменялось. По крайней мере, он старается так думать, все еще удерживая в голове мысль о том, что изменения все же начали происходить давно, и нынешнее состояние, он считает, – всего лишь очередное упавшее звено цепи. Хорошо, может быть, в этот раз их упало несколько больше, чем Ньют обычно успевал замечать. Но это в любом случае произошло.
После того дня прошла уже целая неделя, и Ньюту кажется, что он не видел Томаса вечность. Ньют начинает скучать по нему слишком быстро, но что-то упрямо не дает ему показаться на пороге чужой квартиры. Возможно, это связано с тем, что он без ведома Томаса заставил приехать его мать. Быть может, он избегает Томаса потому, что боится сказанных женщиной слов, пока они с Ньютом остались наедине. Но есть еще вариант, что это его поведение связано с поцелуем.
Он этого ждал и боялся, хотел и надеялся, но был почти уверен, что Томас не сделает того шага, который ему мысленно дал Ньют.
Томас часто звонил. Болтал снова без умолку, делал максимально веселый голос, говорил обо всем и ни о чем, но ни разу не затронул тему того дня. Боялся ли он, как и Ньют, этого или просто хотел, чтобы Ньют первым начал об этом говорить, а может и вовсе не придавал значения – Ньют уже и не знает. Просто дает Томасу болтать и дальше.
Минхо знал о том, что случилось, немного. Не знал про мать, не знал про проведенный день, знал только про сам факт поцелуя в конце, и потому просто фыркнул: «И все?». Конечно, наверное, со стороны казалось, что это ничего и не значит, но Ньют с детства любил преувеличивать. Для него это не было простым «и все».
Простым «и все» для него не было и то, что он прочно вбил себе в голову слова чужой матери. Просьба позаботиться о Томасе кажется невероятно эфемерной, потому что как он может вообще позаботиться хоть о ком-то, если не может позаботиться даже о себе? И здесь дело даже не совсем в том, что он бросил институт, не в том, что не может устроиться на нормальную работу, не в том, что он никогда не использовал свой ум по назначению.
Чтобы позаботиться о Томасе, чтобы выполнить просьбу его матери, чтобы облегчить собственную душу, Ньюту необходимо сначала признать одну немаловажную вещь.
Ньют никогда не думал, что это окажется так тяжело. Даже не учитывая, что неизвестно, что сложнее: признаться самому себе или все же другим. Переставая врать хотя бы в собственных мыслях, он все равно не хочет, чтобы его считали одним из тех, кому необходима помощь. Потому что помощь он никогда не хотел принимать. Не хотел, чтобы его считали тем, кто нуждается в их жалости. Жалость его унижает особенно. Будто он недостаточно унизил себя сам. Он не хочет, чтобы на него смотрели так, словно он не заслуживает жить. Пускай он действительно так думает, никто не имеет права его осуждать. Точно не за это. И он не хочет, чтобы его считали зависимым.
Он не хочет считать таковым самого себя.
Всю неделю, что он провел без Томаса, он болтался где-то между первой и третьей стадией принятия, то отрицая очевидную зависимость, то надеясь, что она пройдет сама по себе. Как проходит, допустим, легкий насморк. Как заживает неглубокая царапинка. Уже приближаясь к четвертой стадии, он наконец понимает, что та болезнь, которой заразился он, никак не походит на легкий насморк. И не то чтобы от этого хочется плакать, просто на душе становится еще более паршиво. Неужели у него нет других проблем?
Это не совсем похоже на депрессию, если все же снова рассматривать все стадии принятия (особенно если учесть одну пропущенную – Ньют просто терпеть не может злиться), но грусть по-настоящему овладевает истощенным мозгом. И Ньют уже вовсю клянет себя за то, что вообще решил в этом разобраться.
В любом случае к концу недели ему с трудом удается дойти до последней стадии. Смирение приносит гораздо больше душевного спокойствия, чем ожидалось, но Ньют этому даже рад. Проделанная работа над собой – только начало, но она дает повод задуматься о том, что пора бы прекратить уничтожать себя. Решимость возрастает с каждым шагом Ньюта и опадает с каждым часом молчания телефона.
Именно поэтому на стадии принятия Ньют напивается в баре снова. Именно поэтому на стадии принятия Ньют возвращается к тому, с чего начал.
***
Ньют знакомится с Чаком, когда Томас неожиданно заболевает и впервые не дает о себе знать новым звонком. Ньют знакомится с Чаком, когда приходит к Томасу в первый раз за почти неделю сидения дома в надежде, что его жизнь как-нибудь вдруг сама внезапно исчезнет. Потому что он всегда все делает не так. Потому что Ньют знакомится с Чаком, когда проходит еще четыре дня гуляния по барам. Ньют знакомится с Чаком очень для себя внезапно, но против такого знакомства не имеет ничего. Вроде. Ну, почти.
Ньют знакомится с Чаком, столкнувшись с ним на пороге томасовой квартиры. Знакомством это поначалу не назовешь, потому что Чак вылетает из квартиры Томаса, когда Ньют даже еще не успевает нажать на звонок. Кудрявый мальчишка с пухлыми розовыми щеками натыкается на Ньюта, выросшего у него на дороге, и сбивчиво просит отойти в сторону, но в итоге обходит Ньюта сам и уносится вниз по лестнице в неизвестном направлении. И Ньют провожает незнакомца взглядом, искренне не понимая, что этот пацан мог забыть у Томаса.
Ответ на вопрос удается получить незамедлительно. Потому что, стоит Ньюту обернуться снова, он натыкается взглядом на темно-янтарные глаза. Такие родные, такие знакомые, такие нужные. И такие болезненно мерцающие сейчас.
Ньют сглатывает вставший в горле комок. Почему Томасу так виртуозно и легко удается разбудить в Ньюте те эмоции, которые он прячет так долго и так старательно? Почему Томас будит пропавшую безвозвратно еще в детстве совесть? Почему заставляет чувствовать боль сильнее, чем от укусов множества иголок? Почему? Что не так? Где и когда Ньют свернул не туда?
– Проходи, – хрипит Томас, отходит в сторону, снова предоставляет Ньюту возможность закрывать дверь за собой самому. Ньют аккуратно протискивается внутрь, а под ногами уже возникает кошка, крайне недовольно разглядывая явившегося в гости Ньюта. Ньют поглаживает эту пушистую тучку по голове и уходит за Томасом.
Почему ему так хочется бросится ему на шею, обнимать и долго-долго не отпускать?
Ньют присаживается на край томасовой кровати, развороченной, незастеленной, на которой разваливается сам Томас и тянет руку к стоящему рядом столу, заваленному упаковками от лекарств. Заболел. Ньют выгибает брови, будто это он виноват в болезни Томаса, а тот только тепло улыбается. Как он умеет. Как часто улыбается Ньюту.
– Ты опять пропал, – осуждающе начинает Томас, и Ньют опускает глаза. Столько раз поднималась эта тема, но Ньют не может заставить себя перестать туда ходить. Да что говорить – если даже Томас не может. Но он произносит странную фразу. – Если уж не ради себя, то хотя бы ради меня прекрати это делать.
Ньют почти слепо опускает глаза на свою руку, поверх которой ложится горячая ладонь Томаса. Не ради себя, а ради него. Ньют сплетает их пальцы. Так заметно. Но Томасу он будто брат. Или все-таки нет? Томас переживает потому, что любит помогать людям. Но Ньют обещает себе попробовать. Для верности обещает и Томасу.
– Я постараюсь.
И Ньют не выдерживает. Он порывисто обнимает Томаса, утыкается носом ему в шею и все-таки говорит, что скучал. Он знает, Томас улыбается. Снова тепло, снова заботливо, снова отстраненно. Ньют знает, он вряд ли когда-нибудь добьется другого. Томас позволяет ему приходить к себе домой, Томас ждет его каждый раз, когда Ньют не возвращается, Томас не спит ночами, потому что переживает – это так много, но так неизмеримо мало. Лучше бы Ньют следовал своим обычным привычкам и не развивал знакомство после клуба дальше. Если б можно было все вернуть, он бы обязательно так и сделал.
Томас гладит его по волосам. Томас грустно следит за тем, как Ньюту становится хуже, как он худеет, исчезает на глазах, но продолжает молчать и рассматривать его с немым упреком. Если бы только он не пошел тогда в клуб. Если бы не привел этого зависимого к себе. Если бы не стал зависимостью сам. Если бы. Ньют знает, Томас готов стать такой зависимостью, лишь бы Ньют избавился от других.
Но что вот можно ожидать от очередной зависимости? Ньют любит причинять себе боль.
Слипаются сами по себе глаза. Наверное, сон в пьяном бреду организм воспринимать не хочет, и потому Ньюта срубает усталость. Истончен, выжат, подавлен, уничтожен, разбит – все про него. Так не хочется жить.
– Томас, я не нашел… – в комнату врывается тот пацан, на которого натолкнулся Ньют у порога, и замирает в дверях. Ньют нехотя раскрывает глаза, хмуро смотрит на появившегося нарушителя спокойствия, а потом и на Томаса. Улыбка не покидает его измученных губ.
– Ньют, познакомься, это Чак. Мой брат, – Чак кивает осторожно. Ньют пытается улыбнуться. Получается? Нет? Плевать. – Чак, это Ньют. Мой друг.
Чак подходит к Ньюту с настолько радостной улыбкой, что Ньют сначала даже боится. Чак жмет Ньюту руку, трясет ее так, словно готов оторвать и оставить себе на память. Наверное, воодушевление Чака такое же странное, как все, что окружает Ньюта с детства. Наверное, Ньют просто родился в искаженной версии реальности. Наверное, Ньют просто обречен всегда попадать в петлю.
– Томас никогда раньше не знакомил меня со своими друзьями, – доверительно и радостно заявляет Чак, плюхнувшись на диван. – Только один раз как-то познакомил с парнем, когда я пришел из школы раньше обычного.
Томас тяжело вздыхает. Должно быть, они это обсуждали не раз. Должно быть, Томасу не нравится слишком длинный язык братца. Должно быть, ему неловко перед Ньютом за такую ситуацию. А может, Ньюту неловко. Но только не Чаку.
Ньют поджимает губы. О да. Любит делать себе больно. Квартира Томаса – идеальное для этого место.
– Так что ты там не нашел? – переводит Томас тему, а Ньют уходит из комнаты в кухню. За ним следует кошка невесомой черной тенью. И подает голос один лишь раз, протяжно, рыдающе, сожалеюще.
***
С болезнью Томасу помогает справиться Ньют. Чак мечется вокруг брата, что-то щебечет, рассказывает страшные и смешные истории, звучащие абсолютно неправдоподобно, но выглядит малец при этом так, будто он лично присутствовал на местах, где это происходило. Ньют мягко ему улыбался, трепал по кучерявым волосам и, чувствуя их облачную нежность, понимал, что привязывается и к мальчишке тоже.
Чака оказалось невозможно не любить. Озорной, веселый и полностью заряженный позитивной энергией – он как новая батарейка или даже вечный двигатель, и он никогда не останавливается на месте. Уже через три дня после первого появления Чака в жизни Ньюта, тот мог с чистой совестью заявить, что и представить теперь не может хоть день без него. Таков весь брат Томаса – легко вливающийся в любой коллектив, интересный, беззастенчивый и быстро заполняющий собой все пространство.
А еще Чак запросто выкладывает всю информацию – полезную или нет, важную и не особенно, содержащую лишние подробности чужой жизни и совсем не новая. Так, Чак успел выложить Ньюту, что терпеть не может рисовать, ненавидит, когда в доме слишком тихо, никак не может подолгу молчать, а еще – что Томас когда-то давно обманом отнимал у него приставку, чтобы самому поиграть с друзьями; как он, первый раз напившись, перепутал комнаты и завалился спать к родителям, перепугав их до смерти; и как Томасу не удалось скрыть от пристального взгляда Чака, что как-то однажды, пригласив одного хорошего друга к семье на ужин, Томас весь вечер держал его за руку под столом.
И Ньют бесконечно благодарит судьбу за встречу с этим пацаном. Проведенные с ним и Томасом вечера становятся отрадой для больной души.
Томасу часто не нравится то, что Чак рассказывает про его «лихую молодость», как называет это сам Ньют, смеясь над очередной историей из давней жизни Томаса – настолько давней, что, кажется, это было много столетий назад. И Ньют разряжает обстановку, когда спокойно кладет ладонь на руку Томаса и тихо проговаривает, что ничего страшного во всем этом нет. Точно тогда же Томас и начинает улыбаться ему в ответ, а про Чака забывает совсем.
Откровения происходят, когда Чак отправляется спать в другую комнату. Сначала Томас выражает свою благодарность Ньюту за помощь с братом и его уроками, просто налив ему все того же дешевого кофе. Но пока Ньют греет вечно мерзнущие ладони о чашку, Томас осторожно поглаживает его щеку большим пальцем, а после нежно и долго целует Ньюта, позволяя тому таять в объятиях чужого тепла. Ньют растворяется, точно плитка шоколада в горячем кофе, а его глаза цвета горького шоколада становятся светлее на несколько тонов и оттого их взгляд кажется еще приветливее и теплее.
Откровения продолжаются, когда Чак, забрав у Томаса насовсем соседнюю комнату и окончательно оставив ее своей, ночует в ней. Томас с Ньютом сидят на кровати, замотавшись в плед, смотрят в окно, туда, где бьет по стеклам сильнейший дождь, редко переговариваются и так же редко целуются.
Ньюту сложно в это верить, но он отчаянно желает, чтобы это не оказалось плодом его воспаленной фантазии.
Откровения прерываются внезапно, когда Томас, обнимая Ньюта со спины, по-детски клюет его в щеку. Это вызывает лишь широкую улыбку у обоих ребят, а Ньют смущенно опускает глаза на свои сцепленные вокруг кружки пальцы. Томас просто утыкается носом ему в шею, убрав длинные мешающие волосы в сторону. Ньют вздрагивает сначала от прикосновения, а потом и оттого, что, повернув голову к двери, замечает там улыбающегося от уха до уха Чака, обнимающего свое мягкое одеяло. Томас не убирает рук и продолжает крепко обнимать Ньюта.
– Новая история, которую ты можешь кому-нибудь рассказать, – проговаривает только он.
Ньют весело смеется и чуть откидывается назад, чтобы плотнее прижаться к томасовой груди. А тот сильнее сжимает руки, и Ньют уверен: Томас ни на секунду не перестает улыбаться. Несколько мгновений Чак в полном молчании смотрит на парней, выглядя немного сконфуженно, но затем улыбается во весь рот и подбегает к ним.
– Вообще-то я пришел потому, что мне было страшно спать одному сегодня, – заявляет он, уже ложась на кровать и укрываясь одеялом. – Но это хорошо, что я увидел вас.
Единственное, что Ньют узнал о Чаке не от Чака, это то, что жить с ним значит не иметь никакого личного пространства. Томас предупреждал, что он вторгается во все дела – особенно никоим образом его не касающиеся.
Ньют поворачивает голову к Чаку и улыбается легко, лишь уголками губ. А тот лежит, будто он здесь король своего маленького королевства, подложив руки под голову. А ресницы подрагивают слишком часто – он точно не спит и пока не собирается. Возможно, ждет от Ньюта с Томасом откровенных разговоров. Ньют усмехается, и выходит немного злорадно. Не дождаться Чаку.
– Томми? – окликает Ньют, чувствуя, что Томас уперся носом ему в шею. Тот что-то мычит, выражая готовность слушать, и тихо вздыхает. – Почему Чак сейчас живет с тобой?
На самом деле это нужно было спросить уже давно. Потому что прошло уже недели две, как Ньют в очередной раз временно прописался в чужой квартире, развлекая не только кошку, но и младшего братца, но откуда он внезапно появился в жизни Томаса вновь, никто ему не объяснил.
Томас на вопрос не отвечает. За него это делает сам Чак, привычно встревая в чужой разговор.
– А меня мама на Томаса оставила, когда приезжала. Они с ее хахалем собрались куда-то переезжать, хотели взять меня с собой, а тут так удачно получилось, что ты ее нашел. Вот она быстренько все и устроила, чтоб меня тут оставить.
Ньют мстительно бьет Томаса локтем куда-то в живот. Томас недовольно кряхтит, но ничего не отвечает, полусонно укладывая подбородок у Ньюта на плече.
– И почему ты мне тогда ничего не рассказал? Может, я мог бы помочь.
– Твоя помощь была не нужна. А не говорил, потому что он замучил бы тебя потом звонками, – бурчит ему на ухо Томас. – В любом случае вы познакомились, разборки с документами скоро закончатся, а о маме мы больше никогда не вспомним. Будем раз в пять лет получать от нее рождественскую открытку с отпечатком ее красных губ.
Ньют почти заставляет себя растянуть губы. Наверное, это на самом деле не слишком весело. Наверное, зря он устроил Томасу встречу с его сумасшедшей мамашей. Наверное, он теперь виноват в том, что Томас с Чаком – а теперь еще и он сам – лишились из-за этой женщины покоя. Наверное, и исправить теперь ничего нельзя. Ньют портит все, к чему прикасается, и доброе дело вылилось в густо заваренную кашу.
Томас сжимает пальцы у Ньюта на запястье.
– Я знаю, о чем ты думаешь. Твоей вины во всем этом нет. Лучше уж пускай Чак будет с нами, чем с ней. И за встречу я тебе тоже безмерно благодарен. Сам бы я вряд ли когда-нибудь решился на это.
– По вашим рассказам эта женщина кажется абсолютно сумасшедшей, свихнувшейся с катушек теткой, по которой плачет психушка, а при встрече она показалась мне вполне нормальной.
– Она на самом деле больная, – вставляет Чак. Выглядит он сейчас очень взросло. – Но мы ее любим и такой. Просто иногда ее невозможно терпеть. Как мать она, кажется, не вышла.
– Понимаю, – только и может ответить Ньют, роняя тяжелый вздох.
***
Проходят дни и недели, и Ньют наверняка вливается в теплую атмосферу томасовой квартиры, успешно преодолевая тягу к неправильным своим привычкам. Минхо не объявляется все это время, а у Ньюта и не возникает желания увидеться с лучшим другом хоть раз. Домино остановило свое падение, и теперь Ньюту остается только ждать нового фактора, который заставит продолжить падение.
В привычку наравне с горьким дешевым кофе и помощь Томасу с учебой начинают входить и утренние поцелуи и сборы Чака в новую школу. Выкуривая сигарету за сигаретой на балконе в ожидании возвращения обоих братьев домой, Ньют думает, что наконец-то в его жизни наступает весна.
Понедельник, среда и суббота переносятся несколько тяжело – в эти дни Томас ходит на подработку, задерживаясь до самого позднего вечера. Кошка совсем признает теперь хозяина только в Ньюте и ни к кому другому на руки идти совсем не хочет; столько времени, сколько с ней проводит Ньют, с ней, наверное, никогда никто не проводил. Ньют каждый день делает Чаку уроки, помогает разобраться с тем, что ему недосказали в школе, добавляет еще некоторые полезные факты, а позже садится и за конспекты Томаса, когда тот уже совсем валится с ног без сил. В ответ вместо пустого спасибо ему оказывают поддержку и не дают вернуться к старым привычкам и вновь взяться за иглу и спиртное.
Но, разумеется, никто из них не подозревает совершенно ни о чем. Слишком уж подолгу они не бывают дома.
Ньют чувствует, что в жизни теперь не только период цветущей весны, но и третий по счету переломный момент, новый, куда более приятный, чем предыдущие, но затягивающийся и занимающий большее время, нежели раньше. Но ведь и раны, особенно глубокие, заживают мучительно и долго, а потому Ньют, ощущая себя на какое-то время счастливым человеком, старается не думать, что в любой момент ему могут выкинуть на улицу, и окунается в эти ощущения с головой.
Немного омрачает картину тот факт, что Ньют совсем мало что знает о Томасе, а тот, несмотря на расспросы, не слишком стремится что-то рассказывать. Иногда встревает Чак, и тогда Ньюту открывается хоть что-то, но он не всегда бывает рядом, а Томас часто успевает поцеловать Ньюта до того, как кто-нибудь скажет хоть слово. Такие моменты Чак никогда не прерывает.
