Текст книги "Млечный путь (СИ)"
Автор книги: --PineApple-
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
========== Шаг 1. О том, что мир на самом деле открыт для всех ==========
История не о том, как все начиналось.
Но о том, как все закончилось.
Как много в венах Млечного Пути. Наверное, только алкоголя больше. А крови нет. Совсем. Есть только боль и опьянение. И полумрак. И музыка, питающая разум, и много новых тел, убитых и упитых жизнью. Но жизни нет. Есть алкоголь. Есть сигареты. Млечный Путь. И тело, продолжающее почему-то жить. Но нет. Существовать.
В мозгу сворачивает кольца дым. В глазах отплясывают пьяно тени. В другом углу, на красном и потрепанном диване лежит штук десять человек. И все хохочут в дьявольском бреду. Пока в глазах отплясывают тени, они вливают в горло водку, впускают в легкие туман и заменяют кровь дорожкой звезд. А потом хохочут снова, еще громче и еще безумнее, почти перекрикивая своим сумасшествием поселившуюся в ушах и грохочущую в них музыку.
Лучи цветного света едва протискиваются сквозь плотную завесу дыма. Под цветными лучами отплясывающие тени обращаются на секунду в людей, но принимают свою истинную форму, как только вновь перестают попадать под свет. Бесконечная череда превращений, не останавливающихся ни на секунду. Потому что лучи цветного света – настоящие ищейки, и они обходят все помещение раз за разом в поисках этих теней.
Ньют не знает, что делает здесь. Не знает, что делает здесь опять. Почему кровь становится все более жидкой, почему от ее натурального состава не остается ничего, почему так громко и болезненно стонут вены. Стонут, потому что уже нет сил кричать. Стонут, потому что только это им и остается. Стонут, а потом замолкают и смеются вместе с Ньютом и тоже смешиваются с окружающим дымом. А тот змейками расходится во все стороны, проникает под кожу и заменяет вены собой. И не рассыпаться такой непрочной конструкции помогает только алкоголь.
Спина упирается в мягкость спинки дивана. Голова запрокинута назад, и губы с удовлетворенной неторопливостью выпускают в пронизанный туманом воздух змейки дыма. Змейки скручиваются в клубы, набрасываются друг на друга, грызут и кусают друг другу бестелесные тела, а в итоге уплывают размытыми облаками к другим точно таким же. И даже такими мертвыми и бесформенными они берут в свой плен мозг и тело.
Наотмашь по лицу бьют те же полосы света, что превращают танцующие тени в людей. Ньюта они пока ни во что не превращают – он еще пока человек, хоть с каждым разом становится тенью большей частью тела. Его тело – плата за вход в такие места. А подобные мероприятия – растущие на его теле язвы. Черные, мерзкие, грязные и противные, сочащиеся слизью, болезненные. Убивающие и высасывающие душу. Но Ньют распрощался со своей душой, еще когда самый первый раз сотканная из алкоголя, дыма и звезд тень привела его на порог подобного заведения.
Так когда это успело стать зависимостью?
А на коленях чувствуется тяжесть. Пальцы жжет сигаретой, и Ньют едва ли может понять, что за пепел осыпается к его ногам – сгорает это сигарета или он? Другая рука сжимает стакан, а на его дне плещется янтарная жидкость. Захлестывает разум петлей, опутывает целиком, запирает в клетке мысли. Потому что они – нарушители порядка. Потому что они отвлекают. Потому что они сковывают в действиях и движениях. Надоело. Ньюта всю жизнь ограничивали во всем. И с колен не пропадает тяжесть. А со спины – жар чужой ладони.
Вымывается янтарной жидкостью память. Утекает в воздух по канатам туманных змей. Смешивается с другими осколками памяти и взрывается пеплом. Взрывная волна накрывает агонией, привычным беспамятством, тьмой. Да. Утром этого не будет. Будет боль, но не будет звезд. Не будет тяжести. Не будет янтаря. Лучей цветного света и теней, пляшущих во мраке. Утром их съест рассвет, заставит истаять, как призраки.
Ньют не знает того, кто сидит у него на коленях. Не знает, почему он сидит у него на коленях. Не знает, откуда взялся. Потому что раньше он тут не бывал – и не бывал в месте подобном, Ньют видит. Ньют точно в этом уверен – новый незнакомый знакомый ни капли не похож ни на одного из присутствующих. Точно нет. Не проспиртованный, не заполненный до краев дымом, не заменяющий алую кровь на звезды Млечного Пути и не заставляющий вены стонать и страдать. Может быть, это просто эксперимент. Может быть, какие-то проблемы. Может, что-то не так с головой. У всех у них не так.
Этот парень, он любит кофе, помнит Ньют. Помнит кофе, но не помнит, как зовут. Змеи обращаются в дымных пиявок и вместо крови тянут из Ньюта воспоминания.
Тот парень роняет стакан. Брызгами эмоций алкоголь выплескивается и взлетает над осколками в переливах лучей цветного света. Ньют истерично смеется, откидывает волосы назад, говорит парню, что в первый раз так много не пьют, и скидывает его с колен. И утягивает за собой куда-то в толпу толкающихся теней, притворяющихся людьми. Ньют и этот парень без имени. Почти обратившийся в пустую тень Ньют и этот невинный любящий кофе мальчик, не имеющий имени. Сияющий в полутьме ослепительным белым пятном. Прицепившийся к Ньюту и отвечающий на пьяные поцелуи раз за разом. Для Ньюта – все как всегда. Для этого парня – подобное в первый раз. Ньют готов открыть ему свой мир хотя бы в эту ночь. Потому что совсем скоро она закончится, а он не вспомнит ничего.
И все кружится и поглощает их тела в дыму.
***
Как заставить себя подняться? Как перестать чувствовать мерзкий запах блевотины вокруг? Как дать мышцам приказ вновь обрести силы и возможность двигаться? А как понять, жив ли ты еще или эта боль – уже начавшийся по ту сторону ад? И что делать дальше со своей жизнью, если невозможно перестать ее ломать? И что делать дальше со своей жизнью, Ньют не знает.
А вены протестующе вопят, и молят, и просят все это прекратить. Но в ушах и голове пульсирует такой оглушительный гул, так громко, слишком громко, чтобы Ньют мог что-то услышать. Чтобы хотел что-то услышать. Чтобы хотел что-то менять и прекращать целенаправленное самоуничтожение. Крошатся камнями кости, и скручиваются лианами мышцы, разрываются тросами вены, рассыпается древним прахом память. Этого недостаточно, чтобы остановиться.
Ньют разгребает себе путь к выходу между тел, бутылок, окурков и чего-то шуршащего, каких-то упаковок, перепачканных непонятно чем. Ньют ползет к выходу. Ньют едва ли может разогнуться, но спину пригибает к земле. Ньют сводит брови, сжимает кулаки и зубы, а боль топит его в ледяном океане. Но плавать Ньют не умеет.
Ветер свежестью бьет в лицо, вырывает из плена губ низкий стон и приглушает на секунду боль. Так хорошо бывает очень редко. Жгут нельзя накладывать больше, чем на два часа. Но боль – наложенный когда-то давно жгут, который никто не может снять, и она убивает, терзает, выпивает до дна – как бутыль дорогого вина.
Но волна ледяного океана вновь накрывает с головой, и снова сводит судорогой все тело.
Не держат ноги – с треском ломаются кости, приходится срочно прислониться спиной к стене холодного серого кирпича. Ньют поднимает в небо глаза. Должно быть, собирается дождь. Грязный серый мрамор туч нависает над головой и грозится обрушиться, раздавить, расплющить об асфальт.
Очередная сигарета у Ньюта в зубах. Но бесполезная совсем – нигде нет зажигалки или спичек. Он стекает по стене на землю и следит безжизненными глазами за проходящими мимо людьми, начинающими новый день. Они живут и работают, учатся и веселятся, встречаются, радуются, грустят. Они живут, а Ньют сгорает и издалека наблюдает за ними. А они проходят мимо и не замечают, как потерянный парень корчится от собственного бессилия и слабости.
Но один не прошел. Худые ноги в потертых серых джинсах, заляпанных, с какими-то разводами, и в кедах, облитых тоже неизвестно чем, и эти ноги, мелькнув перед глазами, приносят к Ньюту неравнодушного соседа. Окутанного сизыми змейками дыма, передвигающегося с болью, но живого и теплого. Он садится прямо на землю, не боясь, и морщится совсем чуть-чуть. Равнодушно, наплевательски, но подсаживается к Ньюту, как к старому другу.
Парень, у которого нет имени, молчит и выпускает от себя сизых змеек, с которыми пришел. Они ведь знакомы? Ньют поворачивается к парню, у которого нет имени, и долго рассматривает мерцающими в звездах глазами. А оленьи глаза напротив, такие невинные, полные любопытства, отвечают сожалеющим взглядом. Ньют криво усмехается, склоняется к парню, у которого нет имени, зажимает меж двумя пальцами сигарету посильнее. Прикуривает от чужой совсем бессовестно, но парень, у которого нет имени, не против. Они ведь знакомы, так?
Все, что Ньюту приходит с затяжкой и покалыванием кончиков пальцев, это то, что парень, у которого нет имени, познакомился с Ньютом лишь ночью и был с ним до самого утра. И обычно Ньют не продолжает общение после такой ночи, но почему-то сегодня все идет не по плану.
– Я совсем не помню, как тебя зовут, – он откидывает быстро истлевшую сигарету, отправляет ее умирать одну на земле. Тонкая струйка дыма духом ее тела взлетает в небеса. К ней присоединяется вторая.
– Пил бы меньше, чтоб помнить, – парень, у которого нет имени, говорит хрипло и насмешливо. Ньют хмурится. Ему плевать. Он будет вливать в себя алкоголь, чтобы болью запить боль. Парень без имени теряет еще и голос. Голос не возвращается до тех пор, пока безымянный парень не прикуривает еще. И имя, и голос, и дым – взрывом взмывает в воздух. И вдох. – Томас.
Ньют кивает. Точно. Томас, который любит кофе, но не любит алкоголь, который предпочитает сидеть дома, который не заводит знакомства вот так. Томас, который единственный светлым пятном сиял во тьме окруживших пляшущих теней.
Ньют отбирает у Томаса сигарету, чтобы сделать затяжку. А называть свое имя не спешит. Он уверен, Томас помнит, как его зовут. Ведь он не забывается так беспросветно и так часто. Затяжка.
– Не желаешь разбавить алкоголь в крови? – Томас возвращает себе сигарету. Затяжка. Стягиваются морщинами в небе тучи. Затяжка. Дым в морщинах туч. Усмешка в дыму. Затяжка.
– Собрался отхаживать меня? – Затяжка. Неужто не больно? Идти ли? Затяжка. Идти.
– Если ты так хочешь, – Томас улыбается тепло, как солнце весной. Его затяжка – последняя, и окурок отправляется умирать к своим соратникам на растущее кладбище сигарет.
Ньют принимает возникшую перед его глазами бледную ладонь. Может, это даст ему шанс не тонуть, держаться над водой хотя бы на пару дней дольше. Он взмывает в воздух на одно короткое мгновение, когда вроде бы слабый Томас вздергивает его на ноги.
Нет настроения. Нет настороженности. Нет ничего. И на все элементарно плевать.
***
Ньюта никто не предупреждал о том, что ему может быть так хорошо. Никто не говорил, что таких ощущений можно добиться не на жалкие несколько часов, после которых обязательно приходится расплачиваться. Никто ничего никогда не говорил, а теперь Ньют думает, что может привыкнуть однажды и к этому. Когда-то он за все поплатится. Стоит только на секунду отвлечься.
Ньюту страшно оставаться одному. Ньюту страшно быть там, где ему не место быть, но Томас, этот упрямый Томас тащит Ньюта за собой. И тот Томас, которого Ньют встретил рассыпающимся на кольца дыма там, где он не должен был находиться, открывается с новой, совершенно новой стороны. И Ньют вспоминает, каким лишним Томас был в том грязном клубе, как чужеродно смотрелся, как выделялся среди всех. И Ньют знает, что выделяется тоже. Что он тоже чужой, абсолютно лишний, выбивающийся из общего вида. Ньют знает, что в окружении Томаса ему не место.
Ньют смотрит на него открыто. Ньют смотрит на него широко. Ньют смотрит на него с любопытством и пытается понять, чем заслужил такое счастье. Он думает не единожды о том, что повезло ему весьма незаслуженно. Ньют не хотел приходить к Томасу домой, а тот и не стал настаивать. Не в первый раз. Настоял сам мир. Ему, должно быть, надоело вечное полумертвое состояние Ньюта.
Томас встретил его случайно. Ньют уже почти забыл о том, что кто-то приглашал его к себе на чашечку кофе. Ньют снова вспомнил о змеях дыма и кольцах звезд Млечного Пути, что цепко и намертво держатся за него. Ньют не ожидал, что, пусть и не в таком большом городе, но он наткнется на уже знакомого ему человека вот так.
А удивленным Томас не выглядел. Немного радостным, чуть озадаченным, обеспокоенным сполна – но удивлением янтарь его глаз не сверкал. И этому удивлялся уже Ньют.
В тот день Томас поздно – настолько поздно, что было уже раннее утро – возвращался с подработки домой. В тот день Ньют начинал свою однодневную жизнь с граненого стакана какой-то невероятно горькой жидкости и нового укуса в вену. В тот день Томас начал Ньюта спасать. В тот день у Ньюта впервые не появилось в вене новой дыры. В тот день остановила свой рост дыра в груди. В тот день было вдвойне больно, но пережить это получилось больше чем просто хорошо.
Лишь только стоит Ньюту переступить порог томасовой квартиры, ему в голову приходит мысль, что этот первый визит станет впоследствии не единственным, что повлечет за собой целую бесконечную череду посещений Томаса. Но последний вовсе и не против. Он заботливо стягивает с плеч Ньюта куртку, пока тот мнется на пороге, не зная, что делать и что говорить, а Томас только мягко улыбается и говорит, что Ньюту нечего стесняться и бояться.
Впрочем, Ньют и не боится. Всего лишь не хочет находиться в этой комнате, в этой квартире, с этим странным человеком в одном помещении, но убежать прямо сейчас не может. Борьба внутри собственной головы не дает расслабиться, и Ньют от этого уходит в себя еще больше; разлад наводит одно лишь предчувствие того, что Ньют вернется сюда еще далеко не один раз, пока желание побыстрее свалить из этой квартиры становится сильнее.
Под ноги бросается черный пушистый комочек с длинным тонким хвостом, и откуда-то из центра этого комочка горят недоверием ярко-желтые глаза. Поджатые треугольные уши, приоткрытая маленькая пасть с виднеющимися острыми клыками и розовым языком – Ньют сразу понимает, что кошке Томаса нравится не слишком сильно, но испытывает к этому животному совершенно точно такие же чувства.
– Она просто не любит чужих людей, – смеясь, говорит сам Томас, отталкивая кошку подальше и утягивая Ньюта в сторону комнаты. – Она привыкнет к тебе. Еще не отвяжешься.
Под пристальным взглядом черной, как сама смерть, кошки Ньюту только еще сильнее хочется провалиться сквозь землю. Он с сожалением оглядывается на дверь, но точно уверен, что сейчас уходить еще рано. Не особо вежливо.
Квартира оказывается такой до невозможности уютной, что Ньют поначалу даже не знает, как такое захламленное помещение, весьма и весьма бедное на вид и дающее впечатление, что нормальные люди здесь жить абсолютно не могут, способно быть таким… комфортным. Не портят валяющиеся повсюду листы бумаги, ручки и тетради, не искажают восприятие стоящие в такой комнате не к месту два зеленых цветка в белых горшках, не мешают горы кружек на письменном столе, где помещаются еще учебники, ноутбук и черт знает какое количество цветных папок с множеством файлов. Ньют замирает прямо на пороге, рассматривая обиталище Томаса, и чувствует себя так, будто по случайности вторгся ему в голову. Возможно, все так и есть.
Запах кофе, бумаги и краски от принтера стойко держится в комнате, и Ньюту неожиданно это нравится. Он оборачивается к Томасу и смотрит на него слишком, пожалуй, пристально, на что тот просто снова дарит мягкую улыбку, а Ньют делает вывод, что все, что его окружает в данный конкретный момент, совершенно подходит друг другу. Томас подходит квартире, кошка подходит заваленной комнате, цветы подходят папкам и тетрадям на столе – и еще тысячи комбинаций всех присутствующих предметов, они полностью дополняют друг друга и создают неповторимо идеальное сочетание.
Задерживаться здесь не хочется все равно. Ньют стойко ощущает, что здесь точно лишний. В уютной квартире уютного человека, где все в полном порядке – даже эта чертова кошка, которая, кажется, заимела себе целью выцарапать Ньюту глаза, – такому разобранному ему не место.
Ньют спешит уйти как можно скорее.
Конечно же он дает себе отчет, что его обещание прийти позже – может, к вечеру или на следующий день, не пустое, как бывало раньше. Он понимает, что ноги все равно рано или поздно приведут его сюда, а он снова не будет знать, что ему со всем этим делать. Снова захочется убежать, снова не будет ощущаться того, что люди ощущают, когда находятся в нужном месте и в нужное время, но снова будет непередаваемо сильно тянуть сюда. И Ньют не посмеет не подчиниться.
Никогда больше.
***
Серая квартира и холодные бетонные стены – это все, что окружает Ньюта в ту ужасно истощающую минуту. Он задыхается, ему хочется кричать, он борется с желанием покинуть квартиру, сгоревшую изнутри, как сгорает он, и заставляет себя остаться на месте и никуда не выходить. Корчится на кровати, сжимается всем существом, удерживает себя в сознании и здравом уме. За тяжелой дверью, обшарпанной и поцарапанной, как его душа, Ньюта поджидает столько черных, как сама тьма, демонов, и он вряд ли сможет противиться их соблазнам.
Но в пустой квартире с некрасивыми, как-то, что сидит у Ньюта в сердце, стенами, такие демоны живут тоже.
Ему не хочется признаваться, насколько легко он поддался их коварному шепоту. Он не хочет думать о том, что ждет его в будущем – хоть сколько-нибудь обозримом будущем. Потому что если он на секунду допустит, что все может наладиться в его тлеющей на углях жизни, пламя вспыхнет новой силой и сожрет остатки мгновенно.
Ньют проходит в кухню. Шаркает по голому полу ногами, обхватывает себя за плечи, горбит спину и смотрит на собственные босые ступни. В квартире холодно, ему хочется завернуться в плед, но даже этого он здесь не может найти. Не в том погроме, не в том беспорядке, не в той ситуации, что правит в его доме.
Но дом не его, а дом вовсе не дом.
Дом – это место, куда хочется возвращаться. Дом – это частица в огромной Вселенной, которая выделена только для тебя одного. Дом – это люди, которые создают уют. Которые тебя ждут и любят. Которые, как те бетонные стены поддерживают здание, поддерживают тебя.
Ньют на секунду пропускает мысль, что у Томаса было хорошо. Это действительно был дом; и сколько бы Ньюту ни хотелось туда вернуться, он этого сделать не может. Потому что дом не его. Потому что он ни за что не признается себе, что был бы не против вернуться туда хоть еще раз. Потискать рычащую кошку, вдохнуть запах кофе, обжечь пальцы о горячую кружку, поговорить с Томасом о каком-то нелепом и незначительном бреде. Потому что сам Томас создает в своем доме уют. Потому что при том же самом беспорядке – и, возможно, еще хуже, чем у Ньюта, – квартира Томаса остается живой. Теплой, комфортной, обжитой, гостеприимной. Чужой. Но остается именно домом.
Открывается с протяжным скрипом дверца старого кухонного шкафчика, Ньют шарит по полке рукой. Поверхность бутылки сама тыкается в пальцы, и Ньют хватает горлышко так крепко, словно решает удушить. Переливается пением жидкость в бутылке, ударяется о прозрачное стекло, идет волнами – то к одной стороне, то к другой. Ньют болтает бутылку в руках, наблюдает за танцующим внутри алкоголем пару секунд, а затем вновь уходит в комнату.
Пачка сигарет падает на продавленную кровать. Рядом садится Ньют, откупоривает бутылку и в нерешительности смотрит на нее бесконечно долго. Знает, что делает это зря, знает, что зависимость ударит в голову настырнее, но помнит, что уже все равно оступился. Рано или поздно это должно было произойти.
На языке привкус горечи. Он чувствуется настолько ярко, что перед глазами мгновение пляшут цветные круги. Первый глоток. Первый шаг. Ньют смотрит на бутылку, будто не верит, что сделал это, но прикладывается к ней так жадно, словно боясь, что ее сейчас отберут. Большие глотки не позволяют чувствовать горький привкус, руки начинают трястись вновь – вовсе не потому что он снова пьет. Это волнение, это осознание собственной никчемности, это ощущение одиночества и пустоты. Это желание принять предложение странного парня, который повстречался в очередной неожиданный загул, это размышления о том, что там ему и впрямь помогут, это отрицание себя.
Все тонет в алкоголе, как тонут в океане корабли.
Ньют откидывается на спину, оставив недопитую бутылку на полу, и смотрит в страшный потолок, покрытый разводами, будто струпьями. В голове кружит, помутнение приходит быстро или медленно; Ньют теряет времени счет, просто лежит и смотрит в никуда, а в его пальцах одна за другой исчезают сигареты.
Дым их застилает пеленой все то, от чего Ньюту хотелось скрыться. И хоть на недолгое время он может позволить себе не думать ни о чем.
Ему приходится вспомнить, что ему нужно было куда-то идти. Приходится, потому что в комнате появляется лучший друг – Ньют никогда не запирает квартиру. Не запер бы, даже если бы захотел, потому что боится, что тогда его не смогут найти и спасти. Но запирать ее он не хочет, а зачем желает быть спасенным, понимает тоже с трудом.
Ньюту все равно, что делает его друг. Тот лишь презрительно щурит свои узкие глаза и вздыхает тяжело и надрывно. Так, будто бы отрывает от души небольшой кусок каждый раз, когда контактирует с Ньютом хоть как-то.
– Мы с Алби прождали тебя полтора часа, – упрекает Минхо и присаживается рядом. Ньют переводит взгляд на него. Все больше чувствуя себя фарфоровой куклой, он понимает, что ко всему безразличен. Даже «прости» выдавить не может. Не хочет. Не имеет права. И это не поможет.
Минхо отбирает у друга из пальцев сигарету, тушит ее о стоящую тут же бутылку, подбирает остальные окурки, а после безжалостно сбрасывает их в алкоголь, заставляя утонуть к нем. Ньюту по-прежнему все равно. Он следит за махинациями Минхо, но даже не думает подняться. Хоть пошевелиться.
Минхо выбрасывает бутылку прямо в окно. Губы Ньюта искажаются в ухмылке – а вдруг кому-то на голову? Он слышит, как где-то далеко внизу разлетается вдребезги стекло, но никаких криков и возмущений за этим не следует. Ньюту даже немного жаль. Минхо возвращается к нему.
Кажется, дальше следует лекция. Минхо не счастлив, что Ньют себя повел так безобразно, и Ньют думает, что он ничтожен. Подвел друзей и их старания, подвел себя, подвел и Томаса, который наверняка его тоже сегодня ждал, а Ньют положил на все и всех.
После этого Минхо приходится доказывать Ньюту, что он не настолько плох, как сам о себе думает – ему только и нужно, что иметь чуточку больше воли. Но откуда ее взять, Ньют не знает, а потому чувствует себя еще более бесполезным.
Минхо тяжело вздыхает раз пятнадцатый за прошедший час. Тема к теме, разговор к разговору, ему уже надоедает что-то доказывать другу и в чем-то его убеждать. Но тот успокаивается сам – пройденный, в конце концов, этап, и ничего странного в этом нет. Потому что перепады настроения Ньют может себе позволить только в таком состоянии.
Минхо обнимает Ньюта, дает ему просидеть так несколько минут. Они слушают неспокойное дыхание друг друга, а Ньют сопит Минхо в шею. Ему наконец-то стало хоть немного теплее, и дрожь не пробивает тело, не стучат громко зубы, не застывает льдом плоть. Даже голова не кружится так сильно. Становится ли лучше?
Очень сомнительно.
Минхо перестает поглаживать друга по спине.
– Кто такой Томас? – вдруг интересуется он. Непонимающе Ньют поднимает к нему глаза и хмурит брови, а Минхо только хитро улыбается. Так привычно. Так по-родному. – Ты упоминал его несколько раз за сегодня.
Правда? Ньют и не заметил. Даже не запомнил.
Ньют колеблется с ответом буквально секунду. Неуверенность, стоит ему об этом говорить или нет, пропадает, когда он сталкивается с Минхо взглядом. Тот выжидающе смотрит, практически требовательно, и Ньют сдается.
А потом Минхо вдруг неожиданно говорит, что Ньюту стоит принять предложение Томаса и хоть еще разочек заглянуть к нему в гости. У Ньюта даже не хватает сил спорить. Раз Минхо советует это сделать, то его нужно послушать. Потому что каждый раз, когда Ньют поступал вопреки словам друга, тот всегда оказывался прав. Потому что он не имеет права высказаться против Минхо. Потому что его жизнь уже давно от него не зависит.
И Ньют решает, что когда-нибудь заглянет к Томасу на пару часов.
Но действительно приходит к нему он только через четыре дня.
***
Когда-то давно – Ньют точно это помнит, – возможно, когда он вообще был еще маленьким, у него была мечта. Прекрасная, светлая и заветная. Такая, за которую хотелось бороться. Такая, которая помогала просыпаться каждое утро. Идти вперед. Не унывать. Быть сильным.
Но мир отчего-то решил, что мечту обязан разрушить.
Сейчас Ньют и не вспомнит, чего именно он тогда желал сильнее всего на свете. Было ли это связано с семьей, с профессией или, быть может, с богатством. Банальным миром во всем мире. Сейчас Ньют вспоминать об этом и не хочет. То ли слишком тяжело, то ли слишком глупо – на то эта мечта и детская.
Он отчетливо помнит вкус разочарования, когда перед ним впервые оказались плотно закрытые двери. А может, тогда он не слишком-то и расстроился, столкнувшись с таким несчастливым поворотом событий. Тогда у него было все: сила, упорство, любимая семья, готовые подставить плечо друзья. Воля, готовность идти до конца. Совершенно стальной характер. Пожалуй, ребенком Ньют был куда шире и богаче душой, чем теперь.
Он понятия не имеет, в какой момент все это исчезло. Возможно, все начало меняться, когда начали ссориться родители – маленький Ньют в том возрасте был еще не готов знать, из-за чего это происходило, поэтому узнал о причинах разногласий он много позже. Быть может, жизнь перестала быть сказкой, когда наступил переходный возраст, когда начались поиски себя и потери многих друзей. Вполне вероятно, новый виток – отнюдь не самый хороший – свершился, когда уже лет в пятнадцать Ньют впервые подрался с родным отцом из-за матери.
Но наверное, вся его жизнь оказалась неким домино. Стоило задеть одну, казалось бы, незначительную деталь, как стало рассыпаться все подряд.
Прочно держит в своем сознании Ньют только один момент. Когда все разрушилось окончательно. Когда неожиданный взрыв подорвал целое хрупкое здание его существа.
День, когда умерла мать.
Ньют даже не может сказать наверняка, какое чувство к ней у него было сильнее: ненависть или все же любовь. Девяносто процентов времени, что они проводили вместе, занимали ссоры. В остальные десять они проходили друг мимо друга, словно и вовсе не родные. И почему их отношения стали такими, Ньют тоже ответа никак не находил.
Впрочем, все это – то, что поджидало его из прошлого, – он года полтора назад выбросил из головы. Сначала забыть никак не получалось, Ньют ясно ощущал на своих плечах давление того, что пережил, но вскоре это перестало его беспокоить. Почти.
Ньют сжимает в пальцах сигарету, выпускает в воздух едкий дым. Он упирается руками в холодное дерево давно не крашеной лавки, немного склоняет тело вперед. Перед глазами разливается спокойная водная гладь, но виду несколько мешают находящиеся прямо на уровне зрения черные перила.
Холод не беспокоит. Темнеет на улице быстро – Ньют просидел здесь около получаса, а окружающий мир все заметнее отходит во мрак, словно в тень деревьев в лесу. Огонек сигареты – далеко не первой за этот вечер – путешествует от лавки к губам, а неподвижная вода на несколько секунд наполовину скрывается в облаках серого дыма.
Наверное, пора что-то менять. Наверное, пора прекращать думать о том, что прошло. Наверное, пора прекращать врать себе, что давно избавился от призраков былых дней. Наверное, пора брать себя в руки. Наверное.
Пора все менять.
Ньют оставляет на лавочке тлеющую сигарету и поднимается на ноги.
***
– Я очень люблю помогать людям, – как-то говорит за ужином Томас, смеясь тепло и ласково. Ньют смотрит на его широкую улыбку с долей удивления и грусти – как у него только получается так улыбаться? Будто мир не пропитан темной пеленой мрака, будто над головами людей, которым он помогает, не висят иссиня-черные тучи, а все вокруг не застлано непроглядным туманом. Сам Ньют улыбается только из вежливости, сидя напротив Томаса, слушая его рассказы и откровенно бессмысленную болтовню и все еще чувствуя себя несколько неловко и не в своей тарелке. Старательно отводит взгляд, рассматривает успокаивающий цвет пастельных обоев, что поклеены у Томаса в кухне и понимает, что откровенно натянутая «вежливая» улыбка выглядит нисколько не вежливо – ни капли искренности, и Томас все это прекрасно замечает.
На коленях у Ньюта сидит черная, как уголечек, кошка – даже глаза горят желтоватым, словно остатки огня, – и это та самая кошка, что невзлюбила его с первой встречи. Впрочем, при любой попытке Ньюта прогнать ее он получал разозленное шипение и страшный, поистине хищный оскал; при всей своей неприязни уходить с колен «недруга» наглое животное упрямо отказывается. Сам он с трудом может удержать себя от того, чтобы не оставить Томаса в квартире одного, а желание убежать подальше – туда, где ему не уделялось столько внимания, где он сливался с толпой и не выделялся, где не отличался ни от кого из всех тех посетителей, что успели закрепить за собой звание постоянных, – только возрастает. Но вес пушистого тела на коленях и проницательный кошачий прищур держат на месте, точно якорь, и Ньюту приходится подчиниться.
А еще на месте держит взгляд темно-янтарных глаз, приковывает и завораживает – сколько ни отводи глаза, не посмотреть на Томаса хоть раз оказывается сложно. Ньют не может заставить себя уйти.
Он чувствует себя застывшим во времени. Потому что понимание, где он находится, что он там делает и по какой причине он в этом месте, никак не настигает его мозг. Привычка быть незаметным фантомом, одиноким и не имеющим связи с чем-либо земным, не отступает, как и многие другие его привычки, и Ньют ощущает себя так, словно его спящего окунули в ванну с ледяной водой. Что-то внутри кричит о том, что было бы неплохо завести хоть одного нового друга за целую жизнь, а твердолобый парень одергивает себя в мыслях неустанно: он ведь никому не может доверять. Вскоре он исчезнет из жизни Томаса, как исчезал из тысяч других, и никто не вспомнит, что где-то рядом был светловолосый парень с темно-шоколадными глазами, который не слишком любил себя и свое существование.
А потом Минхо снова надает ему по голове за такие слова.
Ньюту страшно быть здесь, но он подавляет свой страх неосознанным интересом. Что же будет? Почему именно так? Вопрос «чем все закончится» он не задает – ясно, как белый день. Он не знает, зачем пришел, когда его позвали, но знает, как все обернется. Это предчувствие, магия, высшие силы – можно винить кого угодно; но Ньют пришел не потому, что Томас позвал.
