Текст книги "Млечный путь (СИ)"
Автор книги: --PineApple-
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
Он пришел, потому что стало интересно, как еще можно жить. Попробовать это на вкус, вспомнить, что это не для него, и уйти.
Томас кормит Ньюта, говорит и смеется, выглядит полностью расслабленным и нисколько не расстроенным приходом гостя. Он спрашивает Ньюта о каких-то глупых вещах, и тот удивляется повторно, отвечая: сам он забыл уже, каково оно – так беззаботно общаться с кем-то на такие разные – создается впечатление, что Томас меняет суть разговора раз по пять в минуту, – и ничего не значащие темы. Может ли это позже заставить его страдать?
Томас похож не на просто доброго и уютного человека, он весь состоит из скопления света, он похож на само солнце, и то плещется в гранях его темно-янтарных глаз. И несходящая с губ улыбка греет, точно солнечные лучи.
Томас позволяет Ньюту вести себя как дома, даже несмотря на то, что тому сложно привыкнуть к такой открытости со стороны едва знакомого человека. Ньюту кажется, что он попал в фантастический мир, где и такому, как он, найдется свое место. Ощущение, что он спит, входит в силу, но Ньют понимает, что этот сон в любом случае станет самым лучшим на свете. Потому что так хорошо бывает так редко, почти никогда, и эти моменты Ньют собирает тщательно, как богатый коллекционер собирает оригиналы дорогих известных картин и раритетные статуэтки прошлых веков. Расслабляясь в такой идеальной фантазии и забывая о бывшей скованности, Ньют закрывает глаза, на минуту позволяя себе расслабиться и не думать ни о чем, и греет ладони о горячую кружку дешевого кофе.
Кофе, запах которого прочно связан с этой квартирой, в коей всегда живет солнце. Кофе, который стал уже неотъемлемой частью Томаса и его обиталища. Кофе, который Томас делит с Ньютом без всяких сомнений, а тот с благодарностью принимает напиток из его рук. Кофе, который навсегда станет для Томаса поводом пригласить Ньюта в гости и дух которого незримо присутствует в каждой комнате, живет в квартире подобно домовому и делает ее еще уютнее. И тот дух пускает пальцы даже в кошачью пушистую шерсть, гладит ее и преследует цель оставить свой след.
Укрывая Ньюта мягким пледом, видя, что он засыпает, Томас предлагает Ньюту перебраться в комнату, а тот упрямо и сонно мотает головой и отказывается. Думает, что там будет чувствовать себя еще хуже, еще некомфортнее, еще отвратительнее. Ньют передергивает плечами, когда на них ложится томасов плед в полоску, придерживает его пальцами и не позволяет себе встать на ноги только из-за кошки. Ее пронзительные глаза тонкими щелями провожают снующего туда-сюда хозяина, а после неспешно закрываются совсем, скрывая свой подозрительный взгляд.
Ньют просыпается уже почти совсем ночью. Уже и ноги затекли, и ретировалась с колен кошка, и помещение погрузилось во тьму. За окнами живет шумный город, а внутри квартиры тихо и темно. Сонно.
Ньют соскальзывает с подоконника, морщится от боли в ногах, проходит в комнату из кухни. По полу тяжелым шлейфом тянется полосатый плед, неслышно шуршит по ковру, вторя по-кошачьи невесомым шагам Ньюта. В комнате пыхтит ноутбук с уже потемневшим экраном, и прямо за столом перед ним сопит Томас. Подложив руки на стол, он утыкается лбом в раскрытую тетрадь, а на клавиатуре занимает свое почетное место кошка.
Ньют едва различает это в темноте, однако проходящий из-за стекла свет позволяет увидеть достаточно.
Уходя типично по-английски, Ньют просто оставляет полосатый плед у Томаса на плечах. Когда закрывается дверь, парень вдруг просыпается в квартире совершенно один. И только кошка укоризненно что-то мяучит хозяину.
***
Какое-то время Ньют никого не хочет видеть. Он сидит дома, никуда не выходит и думает, что ему делать дальше. Нужны ли ему все эти попытки влиться в русло повседневной и совершенно обычной жизни. Той самой, к которой привыкли тысячи и миллионы людей. Той самой, которая не несет в себе что-то такое, что заставляет выставить стену между собой и всем миром. Но, может быть, это мир выставляет стену, не позволяя проникнуть в него кому-то постороннему?
Томас уверяет Ньюта, что нет. Мир слишком великодушен, чтобы закрыться – так трусливо и невеличественно – от тех, кто в нем живет. Ньюту действительно хочется ему верить.
Наверное, такая слепая вера Томаса в добро выглядит глупо. Ньют не может ее принять. Он знает наверняка, что такого не бывает, но заставляет себя выслушивать все, что рассказывает ему Томас – а если слушать не захочется, можно оставить телефон на кровати и выйти покурить на балкон.
Сколько себя помнит, Ньют никогда не проводил за телефонными разговорами столько времени. Скорее, он просто их ненавидел. Максимум, что можно было себе позволить, несколько секунд. Спросить, как дела или попросить приехать. А потом разговаривать лично. С Томасом это не работало.
Он даже не заметил, когда точно они успели обменяться номерами. Только вот, когда Ньют решил, что за последние несколько дней в его жизни было и без того слишком много Томаса, и подумал, что лучше ему пока не заявляться больше в гости, как тот позвонил ему. Вообще-то номер не определился, и Ньют долго пялился в экран, пытаясь понять, ошиблись это номером или сейчас с него будут трясти деньги за кокой-то забытый долг. Но все оказалось много радостнее.
Томас не настаивал на том, чтобы Ньют к нему пришел. Поинтересовался, все ли в порядке, спросил, как самочувствие, пожелал удачного дня и быстро отключился. Вечером позвонил снова. И утром. Опять вечером.
Почему-то Ньют уже к третьему дню был не против.
Пока старые близкие друзья заняты, пока не могут контролировать, что с ним происходит, он заполняет все время только одним человеком. Понимание, что это донельзя глупо, не мешает, и Ньют отмахивается; мол, делать ему все равно большую часть дня нечего.
В перерывах между их разговорами – Ньют даже не запомнил ни одной темы, что они успели пройти, – он думал о том, что Томаса всюду слишком много. Вот по-настоящему много. Не так, как было в предыдущие дни – парень теперь пробрался и в телефон. Практически поселился в мозгу. И Ньют никак не может понять, нормально ли это: последний раз он начинал с кем-то такое тесное общение лет пять назад. И потому теперь не знает, правильно ли это – то, что за таким сближением скрываются дни. Исчезают и истаивают – их и заметить невозможно. Противиться же, однако, ему не особенно хочется.
Ньют не чувствует, что доверяет Томасу так же сильно, как, допустим, тому же Минхо. Он, разговаривая с Томасом каждый день утром и вечером, вставая под мелодию звонка телефона и ложась спать после услышанного «Спокойной ночи», начинает ощущать себя так, будто знал Томаса всю жизнь, но никогда раньше не перекидывался с ним и парой слов, а сейчас вдруг отчего-то стал узнавать его вновь. Ньют не рассказывает о себе, Томас не рассказывает о себе, никто из них друг о друге не спрашивает, но изучает. Осторожно. Ньют – с боязнью. Томас – с любопытством.
Усталости от всего происходящего испытывать не приходится. Но впускать кого-то в жизнь все равно тяжело. Если бы этот кто-то не казался настоящим ураганом, что сносит на своем пути абсолютно все, они на самом деле остались бы друг для друга простыми знакомыми, которым даже не о чем разговаривать.
Пересиливать себя Ньют давно отвык. Он и впрямь тянется к тому, что доныне было для него закрыто, но все еще напуган тем, чем это может для него обернуться. Столько раз уже наступал на одни и те же грабли. Так чем же этот раз отличается от других?
Но этот раз отличается. Хотя бы характером человека, который внезапно ворвался в привычный образ мыслей Ньюта. Свежим дыханием, новым глотком, странными убеждениями, невероятными открытиями. Возможно, чем-то еще. И Ньют увидит это, когда добровольно позволит себе разрушить воздвигнутую им же самим стену между собой и всем миром.
***
Когда идет дождь, Ньют всегда ощущает себя защищенным. Даже на самом деле не знает, от чего. Просто ощущение, что дождь плотной стеной отгораживает его от враждебного мира, в котором Ньюту по-прежнему нет места, появляется, как только по крышам ударяют первые капли. Даже город кажется более чистым, не запачканным людьми и их мелкими в масштабе Вселенной проблемами. Проблемы Ньюта этот дождь смывает тоже. И от осознания этого жить становится чуточку легче.
Рядом лежит выключенный телефон, а Ньют сидит на кровати в пустой квартире и смотрит в серое окно. В том окне отражение перерождающегося города, сокровище раздумывающего о стольких вещах, что и не укладывается в голове Ньюта, отголосок старых потерь старой жизни.
Дом серого кирпича, что стоит напротив, похож на тот, в котором живет Ньют, феноменально. Многоэтажки-близнецы, и таких по городу несчетное множество. Ньют думает, что души людей тоже во многом похожи, во многом одинаковы – как и эти дома.
Его душа, например, – заброшенная постройка.
Открывая окно, он позволяет свежему влажному воздуху подхватить его мысли и унести за пределы комнаты, чтобы растворить в вышине, как дым, слетающий с губ Ньюта. Он сминает пальцами сигарету, отправляет ее в далекий полет и наблюдает, как она приближается к земле. Не быстро и не медленно, но в какой-то момент с ней заигрывает порыв ледяного ветра, но умирающая сигарета не обращает на него должного внимания. В конце концов она все-таки достигает черноты асфальта.
Ньют быстро одевается, сует ноги в ботинки, а телефон – в карман и выскакивает из квартиры. Хлопает дверь; запирать ее, конечно, никто не будет. Даже если были бы ключи.
Порывистые – как тот же ветер – настроения бывают у Ньюта нечасто. Но дождливая погода вызывает их точно всегда. И потому он, сжигая за собой все, что давно пора было оставить в прошлом, шлепает по лужам. И намокают ноги, и с волос течет не меньше, чем с небес, и куртку можно выжимать, а Ньют продолжает шагать по совершенно мокрому асфальту, смотря прямо перед собой. Но он готов уверенно заявить, что живым себя чувствовать может лишь сейчас.
Его пару раз толкнули плечом, один раз задели низко опущенным – слишком низким для его роста – зонтом, раза четыре обрызгали из луж. Но ни испачканные джинсы, ни выдранные с болью несколько волосков, ни неприятный поток ругательств не обращают на себя его внимания. Пока Ньют под защитой дождя, пока он не принадлежит этому миру, пока он отдельная часть чужой галактики, ему плевать.
Забегая в недавно открытый подъезд, Ньют мчится прямо по лестнице, не собираясь дожидаться лифта. Поднимающееся волнение, оголяющее каждый нерв, не разрешает простоять без дела и пары секунд – нестись нужно прямо сейчас, срочно, без промедлений.
И темно-бордовая дверь, внезапно возникшая перед глазами, выбивает из легких воздух. Может, это просто одышка, но Ньют уверяет себя, что это лишь возбуждение. Точно оно. И потому он барабанит в дверь, настойчиво, нетерпеливо, не желая уходить без ответа. Собственная смелость не пугает сейчас. Возможно, он пожалеет о ней несколько позже.
А появившийся на пороге Томас выглядит растрепанно и по-домашнему, одетый в растянутую майку и широкие штаны, с заспанным лицом и взъерошенными волосами. Ньют улыбается ему широко-широко, наблюдая, как тот трет глаза, и проскакивает в квартиру даже не спрашивая разрешения. Томас вместе с кошкой провожает его непонимающим взглядом.
– Одевайся, – счастливо бросает ему Ньют уже из комнаты, раздвигает шторы и распахивает окно. Ловит разлетевшиеся томасовы бумаги, складывает их куда-то в стол и присаживается на подоконник, глядя, как, возмущаясь себе под нос, Томас выискивает в беспорядке свои вещи.
Даже слова против на такое вторжение не сказал.
Пока Томас переодевается, кошка садится напротив Ньюта – у самых его ног и внимательно смотрит на него снизу вверх. Кошке Ньют дарит от силы пару секунд своего внимания.
А потом он хватает Томаса за руку, не дав ему взять зонт, и выбегает – все так же по ступеням – из душного подъезда. Пока идет дождь, Ньют тоже продолжает жить.
Ньют сомневался бы в своем решении в любой другой день. Потому что, продолжая общение с человеком, с которым планировал познакомиться только на ночь, он уже совершил ошибку. Потому что он не знает, насколько может такому человеку доверять. Потому что ему страшно находиться в обществе других – в самых разных смыслах – людей. А Томас другой. Но Томасу хочется доверять. И Ньют боится Томаса, но бояться в этот раз ему интересно.
И что бы ему ни говорили, ему нравится тратить свою жизнь так, как он тратит ее в конкретный момент. Бегая по лужам, следя, как разлетаются во все стороны прозрачные брызги, смеясь над упавшим на мокрую траву Томасом, подставляя лицо неунимающимся каплям, а потом падая тоже.
Разве он чувствовал себя когда-то так же хорошо?
Конечно, нет.
Дождь утихает так же неожиданно, как начинался. Секунду назад он лил, словно под напором, секундой позже он капает едва-едва, но еще через секунду в воздухе остается лишь смутное о нем напоминание в виде мелкой мороси.
Ньют смотрит куда-то вдаль. Где-то там вновь оживает город.
– Теперь домой? – Томас становится с ним рядом, направляя взгляд все в ту же даль. Ньют поворачивается к нему, приподнимает брови. – Ко мне, имею в виду.
– Конечно. Почему нет. – Ньют улыбается.
***
Но следующие две недели проходят для Ньюта донельзя странно. Словно бесповоротно сошедший с ума, он бросается из крайности в крайность, не заботится ни о своем здоровье, ни о чужом. Не заботится не только о здоровье – вообще ни о чем. Не встречается со старыми друзьями совсем, снова ходит по клубам и барам, вливает в себя литры алкоголя, а потом уходит к Томасу. И тот только качает из стороны в сторону головой. Что же происходит?
Ньют не находит ответов на поверхности. Спроси у него: «Что случилось?» – и он сможет лишь плечами пожать. Копаться в себе нет сил. Уже надоело. Надоело так же, как надоедает каждый день вставать в семь ноль-ноль, распахивать шторы в темной комнате и проживать день, идеально повторяющий предыдущий.
Бывает ли что-то настолько же абсурдное, чем поведение Ньюта в эти две недели? Когда, напившись с незнакомыми людьми, выкурив множество сигарет, вдохнув пару дорожек белого порошка, он, едва успев от всего этого отойти, еле подволакивает ноги, чтобы добраться до парня, с которым познакомился в таком же состоянии? Когда, показывая себя все с более ужасной стороны, он понимает, что ни к кому больше пойти не может. Когда, приходя к Томасу, он открывает для себя, что и за него могут беспокоиться, а Томас сам по себе бесподобно хороший человек.
А Томас раз за разом покорно открывает Ньюту дверь, помогает снять куртку, наливает кружку горячего дешевого кофе, читает лекции, что постоянно это делать нельзя, а потом отправляет домой.
Но и у него в какой-то момент не выдерживают нервы.
«Если ты еще раз заявишься ко мне в таком состоянии, ты сюда больше не войдешь, » – обещает он. Складывает на груди руки, сдвигает брови у переносицы и не отводит от Ньюта пристального взгляда, прислонившись плечом к дверному косяку. Ньют пристыженно опускает голову, сильнее обхватывает пальцами пузатую томасову кружку и говорит себе, что знал, что рано или поздно придется уйти. Но он не уходит.
Так заканчиваются эти сумасшедшие две недели. Зависимость пожирает его изнутри, а он, возвращаясь домой, кричит в истерике, потому что не может ее ни вырвать, ни вырезать, ни хотя бы выблевать, чтобы никогда больше не беспокоила. Все ведь почти получилось.
Но все, что он может, – подавлять ее упрямо и изо всех выпитых сил – ровно до тех пор, пока она не окажет первое же сопротивление. И тогда она подавит его самого.
А в очередной раз, когда Томас недовольно отчитывает Ньюта за то, что совсем не бережет себя, кошка с рычанием запрыгивает к Ньюту на колени и сворачивается калачиком. Желтые солнышки ее глаз держат свой настороженный взгляд на хозяине, а острые коготки внезапно жестоко впиваются Ньюту в бедро.
Томас смеется. Ньют шипит от боли. Томас выглядит довольным.
– Ты ей нравишься, – говорит он. Уходит от других вопросов и садится за тетради, берет ручку, а следом снова начинает шуршать исписанная бумага.
Кошка ворочается у Ньюта на коленях, устраиваясь поудобнее. Ворчит, когда он пытается скинуть ее на пол и остается на своем месте, даже не пошевелившись.
– Я прямо ощущаю ее любовь, – саркастично произносит он. Впрочем, он готов просидеть в обществе Томаса (и кошки) хоть весь день. Этот уют, который сквозит в одном только присутствии парня, похож на мягчайшую перину, что выглядит настолько соблазнительно, что в ней можно проводить дни напролет.
И Ньют проводит. Потому что этот дом, хоть и никогда не станет для него родным и готовым принять, действительно тянет к себе своим теплом и неравнодушием. Здесь живет сама жизнь.
Вряд ли Ньют может похвастаться тем, что жизнь его становится разнообразнее с появлением в ней Томаса. Скорее всего она напротив становится более спокойной и совершенно размеренной – в ней не происходит ничего ровным счетом. Он сидит у Томаса дома каждый день, запоминает, что по выходным тот всегда с самого утра спешит на подработку, а иногда (конкретнее – по средам) ходит и на вторую, заимел новую привычку – читать все, что находит у Томаса на полках, развлекает вечно недовольную кошку и постепенно начинает вливаться в простую повседневную жизнь.
Этот месяц, что пролетает мимо него абсолютно незаметно, становится самым прекрасным временем с того рокового дня, который ознаменовал появление истощающих зависимостей. Самым прекрасным временем за полтора года. Так необычайно и так невероятно быстро переворачивается жизнь.
А потом все переворачивается и внутри, когда Минхо говорит ему то, что никогда не говорил – ни ему, ни кому-либо еще. «Я горжусь тобой».
***
У Томаса дома Ньюту нравится чертовски сильно. Он – говоря на полном серьезе – готов проводить в этой уютной квартире целые месяцы и никуда более не выходить. Сидеть на полюбившемся подоконнике на кухне завернутым в леопардовый томасов плед и изредка смотреть в окно на город. Живущий своей жизнью, находящийся за толстой непроницаемой стеной, отрогожденный и чужой. Чувствовать льющееся изнутри тепло и пить дешевый горький кофе. Пахнущий ярко, забивающийся в волосы и не желающий покидать захламленную квартиру. Читать утащенные из-под носа у Томаса умные книжки и поглаживать черную шерстку злой томасовой кошки. Мурчащей тихо и все еще недолюбливающей Ньюта, но неизменно сидящей на коленях только у него.
Томас говорит, он собственную кошку не может даже на руки на секундочку взять. Томас говорит, она всегда была готова выцарапать ему глаза. Томас говорит, она слишком надменная, а Ньют ей слишком понравился.
– И неудивительно, – добавляет он, поднимая от тетрадей голову, и подпирает подбородок кулаком. Ньют не выдерживает его взгляда и кидает в Томаса карандаш.
– Не мели чепухи, – просит он, и Томас только вздыхает, качая головой. Ньют закатывает глаза.
А пока он листает толстую томасову книжку, тот снова идет заваривать себе кофе, походя потрепав Ньюта по волосам. Тот улыбается краешком губ – ему так невероятно нравится, когда Томас так делает; он точно маленький котенок. А кошка провожает хозяина недовольным хмурым взглядом, дожидается, пока он отойдет и, переворачиваясь у Ньюта на коленях на спину, трется о него головой. Тихое мурчание становится удовлетвореннее, оно удивляет, и Ньют посмеивается, аккуратно проводит пальцами по мягкой черной шерсти. Томас вскидывает брови.
– Говорил же, ты ей нравишься, – произносит. Ньют смущенно опускает голову и улыбается.
Томас снова зарывается в бумажках. Подпирает рукой голову, делает мелкие глотки из кружки. Листает книги и тетради, устало зарывается пальцами в свои волосы. Ньют наблюдает за ним пару секунд и чувствует, как ему становится невыносимо хорошо. А привязанность кошки не кажется странностью. Она привязалась к Ньюту так же быстро, как Ньют привязался к Томасу.
Ньют встает с подоконника, оставляя на нем плед и в том кошку и раскрытую книгу. Свое недовольство животное даже не выражает никак. Он подходит к Томасу, треплет его по волосам в ответ и, смеясь, отнимает у него кружку.
– Ты знаешь, что кофеин – тоже наркотик? – интересуется, улыбаясь лукаво, и делает небольшой глоток. А потом цитирует томасову книжку на память. – Кофеин, который является мягким психоактивным стимулятором, может вызывать раздражительность, бессонницу, нервозность и головные боли. Он, являясь одной из разновидностей наркотиков, воздействует на центральную нервную систему, вызывает выделение сахара из печени, в результате чего человек ощущает подъем и снижение усталости. Но вместе с тем кофеин входит в перечень важнейших и жизненно необходимых лекарственных препаратов.
Ньют допивает остатки и с громким стуком ставит кружку на стол. Ухмыляется. Томас морщится от звука и поднимает голову к другу.
– И откуда ты такой умный только взялся, – с сарказмом проговаривает он и улыбается.
Ньют усмехается. Подцепляет указательным пальцем ворот томасовой футболки и вновь ерошит ему волосы.
– Тебе отдохнуть надо. Скоро совсем свалишься, – говорит мягко. Томас мотает головой из стороны в сторону, возмущается, просит его не трогать, говорит, что ему нужно готовиться. Много читать, много писать, много учить – и Ньют думает, что Томас гробит свое здоровье еще хуже, чем он. И Ньюту так не хочется видеть Томаса в подавленно-сонном состоянии, что он готов отдать душу за то, чтобы друг хоть немного отдохнул.
Ему не сразу удается отправить Томаса спать. Тот все просит его не беспокоить, а Ньют, как заботливая мамочка, говорит, что уже поздно, детское время давно прошло, а Томасу пора в кроватку. А потом смеется. Настырно тянет того за собой в комнату, скрестив руки на груди, внимательно наблюдает за тем, как друг раздевается и укладывается спать, и, с хитрой усмешкой пожелав Томасу спокойной ночи, закрывает дверь.
Сам он еще какое-то время сидит на кухне за столом, разбирая бессистемно наваленные неровной горкой тетради. Сверяется с расписанием, переписывает из чужих тетрадей Томасу конспекты, наводит порядок, а потом уходит. Снова не прощаясь, тихо, но под присмотром бдительной кошки, что доводит его до самой двери.
Ньют уходит к себе домой, оставляя Томасу маленькое, недостаточное спасибо.
========== Шаг 2. О том, как в кратчайшие сроки обрести надежду ==========
Когда-то давно – Ньют точно это помнит, – возможно, когда он вообще был еще маленьким, у него была мечта. Прекрасная, светлая и заветная. Такая, за которую хотелось бороться. Такая, которая помогала просыпаться каждое утро. Идти вперед. Не унывать. Быть сильным.
Но мир отчего-то решил, что мечту обязан разрушить.
Когда Ньют впервые разбил коленки, он познакомился с Минхо. Когда Ньют впервые разбил коленки, именно Минхо был тем самым человеком, который, пусть и посмеявшись, отвел Ньюта домой и рассказал его родителям, что произошло. Когда Ньют впервые разбил коленки, именно Минхо день и ночь торчал у него под окном, заставляя вылезти на улицу и рассказывая забавные истории. Именно Минхо тогда помог сильнее всех. А после стал помогать всю остальную жизнь. И он всегда был на первом месте.
Ньют впервые сбежал из дома – Минхо вовремя оказался рядом. Ньют впервые крупно рассорился с друзьями – Минхо остался с ним все равно. Ньют впервые попробовал алкоголь – Минхо, конечно, был с ним же. Ньют впервые поцеловался на вечеринке – Минхо и об этом знал. Ньют впервые подрался с отцом – только Минхо мог подставить другу плечо. И так они и жили, став друг другу роднее всех.
Именно Минхо настоял на том, чтобы Ньют не бросал секцию по бегу, и даже присоединился к нему в старшей школе. Именно Минхо еще раньше самого Ньюта разобрался в том, почему того не интересовали девчонки, с которыми Минхо его частенько знакомил. Именно Минхо позволял оставаться Ньюту у него дома, когда родители последнего ссорились особенно сильно и не хотелось их видеть. И только Минхо знал Ньюта как облупленного. От и до. Ньют и сам не набрал бы столько подробностей о себе. А друг оказался внимательным.
Не заметил он только одного. И Ньют несказанно этому рад.
За всей проявленной к нему заботой Ньют начал понимать, как медленно и сильно влюблялся в друга. Чаще задерживал взгляд на руках, пытался проводить с ним больше времени, но радовался каждой минуте. А Минхо его не бросал ни на секунду. Забирал из дома, когда дела шли совсем плохо, брал с собой гулять, позволял оставаться у себя, так же выдавал по сотне своих тупых шуток в час, продолжал протягивать руку и поднимать Ньюта из грязи и бездны, помогал не упасть снова, но закрывал глаза на первую влюбленность друга. Действительно не замечал или просто не хотел, Ньют не спрашивал, но точно знал, что это тоже стало поддержкой и помощью. Пусть перебороть чувства все-таки было тяжело. Минхо просто был рядом, и этого всегда хватало.
Ньют перерос и теперь любит Минхо по-прежнему тепло, но исключительно дружески.
И теперь Минхо сидит у Ньюта в квартире, а тот только улыбается уголками губ. Минхо рассказывает, как прошел его день, говорит что-то о том, что Алби отправили в командировку на пару месяцев и поэтому присматривать за Ньютом придется одному ему, а потом вдруг переводит тему. Ньют едва его слушает, думая о том, что давно прошло.
– Почему ты ему не доверяешь? – спрашивает он, ставя перед Ньютом кружку с горячим чаем. Звук выходит каким-то слишком громким, и Ньют испуганно вздрагивает. Рассматривая друга, он и не заметил, когда успел уйти в воспоминания так глубоко. Сфокусировать взгляд сразу не получается. Минхо садится напротив с каким-то легким недовольством на лице. – Эй, о чем думаешь?
Минхо щелкает пальцами у Ньюта перед лицом. Какие-то слишком длинные и худые пальцы у него. Ньют точно помнит, что такими они не были.
– Ни о чем, – бормочет Ньют, хватается за кружку, обжигает руки и отдергивает их. Натягивает посильнее рукава и опускает голову. – О ком ты говоришь?
Минхо на секунду замирает и смотрит в потолок. Глаза сощуриваются задумчиво, он словно что-то вспоминает. Так и есть. Он вспоминает имя, которое прекрасно помнит. Ньют говорит его слишком часто.
– О Томасе, – наконец произносит он. – Ты так о нем рассказываешь, будто не доверяешь. Интересно, почему?
Ньют поднимает голову, чтобы посмотреть Минхо в глаза. Тот увлеченно жует принесенное с собой печенье, но взгляда не отводит. Даже усмехаться продолжает. А Ньют только удивляется, как друг умудряется читать его с такой легкостью. Словно не просто открытую книгу – вовсе детскую сказку, чтобы понять которую, большого ума не требуется.
Ньют действительно Томасу не доверяет. Как бы сильно ему ни нравилось проводить время у него дома, как бы сильно он уже ни привязался к парню, как бы сильно уже ни привык к его присутствию в своей жизни, каждый день он просыпается с мыслью, что придет такой момент, когда Томас его бросит. Может быть, не так резко или прямо, может быть, не сразу, может быть, не заявит об этом прямым текстом, но все равно бросит. И Ньюту будет больно его терять.
Он так не хочет, чтобы было больно.
– Ну ты и дурак, – качает Минхо головой, тихо хохотнув. – Накручиваешь себя, как девчонка. Отвлекись хоть на секунду. Забудь, что там когда-то было. Я лично этого твоего Томаса не знаю, но, по-моему, он хороший парень. Вряд ли вы теперь разойдетесь. Нянчится с тобой, прям как я когда-то.
– Ты и сейчас со мной нянчишься, – ворчит Ньют. Мнет в пальцах серый вязаный ворот старого свитера и пытается унять дрожь: в этой квартире всегда было холодно. А дни становятся все промозглее и неприветливее.
Минхо скептически хмыкнул.
– Как будто у меня есть выбор. Но я серьезно, не накручивай себя. Никто тебя не оставит.
– С чего ты взял? До сих пор, например, со мной остался только ты.
– Я тем более тебя оставить не мог. Особенно после того, как ты в меня втрескался. Да и потом…
– Что?
Ньют ему не верит. Такого ведь не могло произойти? Ньют был рад об этом забыть – не то что как о ночном кошмаре, но о чем-то таком, что было недосягаемо, невозможно, эфемерно и абсолютно нереально. Стоило решить, что ничего не было, как Минхо подтверждает обратное.
– А ты думал, я не знал? – Минхо вздергивает брови. Ньют, напротив, хмурится. Отмечает для себя, что сейчас неприятного осадка от этой темы на душе у него не появляется вовсе. Просто так странно. И друг только кривит улыбку на губах в одну сторону. – Сложно было не заметить, знаешь ли. Ты так смотрел. Я думал, у меня кожа расплавится.
Ньют не знает, можно ли ему улыбаться, но с Минхо по-другому нельзя, и улыбка появляется на губах сама собой. Он закрывает лицо рукой, чуть сдерживая смех.
– Господи, – шепчет он. Минхо откидывается на спинку стула, с удовольствием наблюдая за другом.
– Всего лишь я. Но я рад, что ты ценишь, – он шутливо кланяется. Ньют запускает в него смятую салфетку, но та, конечно, не долетает. Падает Минхо в недопитый чай, оставаясь в нем умирать, и Минхо поднимает недовольный взгляд на Ньюта. Теперь шире усмехается он.
– Я правда надеялся, что ты не знаешь, – признается он.
– Я понял. Потому и старался закрыть глаза. Не представляешь, как мне хотелось поговорить по этому поводу.
– Уже поздно в любом случае, – кивает Ньют. Но Минхо, кажется, все равно.
– Может быть. Всегда есть еще Томас.
Ньют вздыхает, закатив глаза.
– Ну что ты так к нему прицепился?
– Потому что я уверен, что ты ему нравишься, – честно отвечает Минхо. Ньют скептически фырчит на это заявление, всерьез думая, что тот несет чушь; Минхо ведь даже не видел Томаса ни разу. Но друг сдаваться почему-то не собирается. – Вот, вот, смотри! Руки на груди складываешь и отворачиваешься. Значит, знаешь, что я прав, но упрямишься.
Ньют замечает, что руки и правда сложил, а смотрит теперь в стену, туда, где ободранные обои открывают вид на обрисованную фиолетовым фломастером стену. Ньют даже такого не помнит. Возможно, это оставили еще прошлые хозяева. Возможно, он такое и рисовал, но еще тогда, когда не способен был запомнить. Кто теперь разберет. И пока каракули выцветшего фломастера переходят в витиеватый узор все еще непонятного содержания, Ньют решает, что все не так страшно.
Он ставит локти на стол, скрепляет пальцы и кладет подбородок на получившийся замок.
– Психолог чертов.
– Я просто слишком хорошо тебя знаю, – усмехается Минхо, повторяя жест друга. Тот пожимает плечами. Наверное, даже больше, чем слишком хорошо. Это невозможно не признать. Выучил лучше, чем то, что столица Франции – Париж, а сердце размером примерно с кулак качает в организме кровь. – И все-таки сходи к нему снова, – советует Минхо, прежде чем отправиться в комнату.
