Текст книги "Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918"

Автор книги: Пайпс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 53 страниц)

* * *

Брестский договор требовал дополнительного соглашения, которое регулировало бы экономические отношения между Германией и Россией.

Немцы очень хотели возобновить торговлю с Россией. До 1914 года она была их главным коммерческим партнером и получала из Германии около половины всего своего импорта.

Прежде всего немцам нужно было продовольствие, но также и другое сырье, и они рассчитывали получить почти монополию на внешнюю торговлю России. В июне 1918 года Москва представила немцам список товаров, предлагаемых ею на экспорт. В нем, в частности, было зерно, – в действительности в стране его не хватало. Красин нарисовал ослепительную картину обширных рынков, которые советская Россия могла предоставить для товаров немецкого производства, и чтобы картина эта стала более убедительной, начал переговоры со своим старым работодателем Сименсом о поставках электрического оборудования. Ни одно из предложений не имело никаких реальных оснований: все это были приманки, служившие лишь политическим целям. Советская Россия не поставляла обещанных товаров, и немцы вскоре начали проявлять нетерпение. В июне д-р Альфред Лист, прибывший в Москву в качестве представителя Блейхрёдер Банка, сказал Чичерину, что отсрочки в поставках из России разочаровывают те круги в Германии, «в которых Великороссия могла бы с наибольшей вероятностью найти сочувствие своим политическим устремлениям»²⁰¹. Ленин очень хорошо понимал, что эти «круги», а именно банкиров и промышленников, можно использовать, чтобы нейтрализовать других немцев, главным образом военных, хотевших от него избавиться. Поэтому он внимательно следил за ходом переговоров по выработке Дополнительного договора, которому придавал первостепенное политическое значение.

Переговоры открылись в Берлине в начале июля. В советскую делегацию, возглавляемую Иоффе, входили Красин и различные специалисты, присланные из Москвы. С немецкой стороны участвовала большая делегация, включавшая дипломатов, политиков и бизнесменов. Ключевой фигурой среди немцев был, по-видимому, представитель министерства иностранных дел Йоханнес Криг, которого историк Уинфред Баумгарт называет «серым кардиналом» германской политики по отношению к большевистской России²⁰². Иоффе получил инструкции всячески идти навстречу требованиям германской стороны, но там, где эти требования будут непомерными, давать понять, что уступчивость русских имеет границы. Подтверждая, что следует этой линии, Иоффе сообщал Ленину из Берлина: «Вся политика должна быть основана на доказательстве немцам, что, если они слишком перегнут палку, мы принуждены будем воевать и тогда они ровно ничего не получат»²⁰³.

Учитывая сложность обсуждавшихся вопросов, соглашение было достигнуто очень быстро. Немцы выдвигали жесткие требования. Иоффе удалось заставить их пойти на некоторые уступки, но все равно соглашение, известное как Дополнительный договор, подписанный 27 августа, явные преимущества давало Германии. Дискуссия шла вокруг территориальных и финансовых вопросов*.

* Текст Договора, за исключением одного из трех его секретных пунктов, приводится в кн.: Wheeler-Bennet J. Brest-Litovsk: The Forgotten Peace. N.Y., 1956. P. 427-446.

Что касается территориальных вопросов, Германия обещала не вмешиваться в отношения России с сопредельными регионами. Этот пункт означал прежде всего отказ от намерений германских военных создать протекторат под названием «Южный Союз», который включал бы Кавказ и примыкавшие к нему казачьи районы²⁰⁴. Россия признала независимость Украины и Грузии и согласилась отдать Эстонию и Ливонию: в Брестском договоре этих уступок не было. Взамен Россия получала право доступа в балтийские порты, которое ранее было ею утрачено. Немцы вначале потребовали отдать им Баку, центр российской нефтяной индустрии, но в конце концов согласились оставить его России, выторговав себе четверть всей ежегодно производимой в Баку продукции. В тот момент Баку находился в руках англичан, пославших туда в начале августа свои войска из Персии. Чтобы получить город, который с готовностью уступали им немцы, большевики должны были еще изгнать из него англичан²⁰⁵. Русские также взяли на себя обязательство выдворить из Мурманска силы Четверного согласия, а немцы согласились оставить Крым и пошли на некоторые незначительные территориальные уступки на западной границе России.

В финансовой части Россия согласилась выплатить Германии и лицам немецкой национальности полную компенсацию за ущерб, причиненный им действиями царского и советского правительства, а также возместить расходы, понесенные Германией на содержание русских военнопленных. Немцы посчитали, что эта сумма составляет от 7 до 8 млрд. марок. После того как были приняты в расчет встречные претензии русских, сумма эта сократилась до 6 млрд. Из этих денег 1 млрд. должны были выплачивать Финляндия и Украина. Россия взяла на себя обязательства выплатить в течение восемнадцати месяцев половину своего долга, составившего 5 млрд. марок, поставив Германии 24,5 тонн золота, определенную сумму в рублях и товары на 1 млрд. рублей. Вторую половину советская Россия должна была выплачивать с доходов от заема сроком на сорок пять лет, облигации которого были выпущены в Германии. Такие выплаты удовлетворяли все претензии к России со стороны Германии, как правительственные, так и частные. Москва еще раз подтвердила свое согласие, оговоренное в Брестском договоре, возвратить германским владельцам все национализированное и муниципализированное имущества, включая наличность и ценные бумаги, и разрешить вывезти его в Германию.

Несмотря на то, что, придя к власти, большевики в самых сильных выражениях осудили тайную дипломатию и сделали достоянием гласности многие секретные соглашения «империалистических держав», сами они, когда речь шла об их интересах, отнюдь не брезговали такой практикой. Дополнительный договор имел приложение в виде трех секретных пунктов, подписанных с русской стороны Иоффе, с германской – Хинце. Содержание их стало известно лишь годы спустя. В них нашло отражение согласие Германии на просьбу Москвы о военной интервенции, поступившую 1 августа.

Один из этих пунктов развивал Статью 5 Дополнительного договора, в которой Россия брала на себя обязательства изгнать из Мурманска войска союзников. В секретном пункте сказано, что, если Россия не сможет этого сделать, задачу будут решать соединенные финляндско-германские войска*.

* Этот пункт был впервые опубликован в журн.: Europaische Gesprache. 1926. V. 4. № 3. S. 149—153. Он также приводится в кн.: Wheeler-Bennet. Forgotten Peace. P. 436.

В конце августа для разработки планов этой операции в Берлин прибыл во главе делегации наркомата по военным и морским делам командующий Петроградским военным округом В.А.Антонов-Овсеенко²⁰⁶. Он подтвердил, что Москва просит германские войска взять приступом Мурманск и что при этом, как это оговаривалось и прежде, русские войска будут отражать атаку англичан, если те выступят из Архангельска на Москву. Однако между сторонами возник спор относительно Петрограда. Людендорф настаивал, чтобы германским войскам позволили занять Петроград, который был им необходим как база для наступления на Мурманск. Москва не хотела об этом и слышать. Чтобы сгладить нежелательное впечатление, которое произвело бы передвижение германских войск по территории России, Москва предложила замаскировать операцию с помощью целого ряда обманных маневров. Один из них заключался в том, чтобы «номинальным» командующим германских частей был русский офицер²⁰⁷. На самом деле командовать будет немецкий генерал (в какой-то момент переговоров русские предлагали на эту роль фельдмаршала Августа фон Макензена, генерал-адъютанта кайзера, который в 1915 году нанес русским войскам сокрушительное поражение в Галиции²⁰⁸.) Подготовка этой операции шла полным ходом, когда Германия капитулировала²⁰⁹.

Второй секретный пункт, овеянный даже еще большей тайной, ибо речь в нем шла о действиях германских сил не против иностранцев, а против русских, выражал согласие Германии выступить по просьбе большевиков против Добровольческой армии. Это было сформулировано следующим образом: «Германия ожидает, что Россия использует все имеющиеся в ее распоряжении средства, чтобы немедленно подавить восстания генерала Алексеева и чехословаков; с другой стороны, Россия признает [nimmt Akt], что Германия также выступит всеми имеющимися для этого силами против генерала Алексеева»*. К этому обязательству немцы тоже отнеслись со всей серьезностью. 13 августа Иоффе сообщил в Москву, что после ратификации Дополнительного договора Германия собирается предпринять энергичные действия против Добровольческой армии²¹⁰.

* Europaische Gesprache. 1926. V. 4. S. 150. Согласие Иоффе: Idem. S. 152. См. также: Gatzke H.W. // VZ. V. 3. 1955. Jan. № 1. S. 96-97.

Итак, Германия обещала, идя навстречу просьбам русских, выступить против английских войск и деникинской армии. Третий секретный пункт соглашения был принят по инициативе немцев и навязан русским против их желания. Он обязывал советское правительство изгнать из Баку английские силы, находившиеся там с 4 августа. Как и в первых двух случаях, здесь была сделана оговорка, что, если советские силы не справятся с этой задачей, решение ее возьмет на себя Рейхсвер*. Но и этому не суждено было осуществиться, так как 16 сентября, когда германские силы еще не были готовы выступить, в Баку вошли турки.

* Baumgart. Ostpolitik. S. 203. Этот третий секретный пункт соглашения стал достоянием гласности лишь после второй мировой войны. Впервые его опубликовал Баумгарт (см.: Historisches Jahrbuch. Bd. 89. 1969. S. 146—148).

Три секретных пункта Дополнительного договора означали, что Германия (если бы она не потерпела крах в первой мировой войне) получает господство над Россией не только в экономическом, но и военном отношении.

В докладе перед рейхстагом о Дополнительном договоре (не содержавшем, конечно, упоминания о секретных пунктах) Хинце заявил, что этот документ закладывает основы «сосуществования» (Nebeneinanderleben) Германии и России²¹¹. Примерно такую же терминологию использовал и Чичерин, выступая 2 сентября перед Центральным исполнительным комитетом, который единогласно ратифицировал Договор. «При глубочайшем различии между строем России и Германии и основными тенденциями обоих правительств, – сказал он, – мирное сожительство обоих народов, являющееся всегда предметом стремлений нашего рабоче-крестьянского государства, является в настоящее время желательным и для германских правящих кругов»²¹². По сути, это одно из наиболее ранних официальных упоминаний термина «мирное сосуществование», о котором советское правительство вспомнит затем после смерти Сталина.

Теперь два правительства стремительно пошли навстречу друг другу. За неделю до капитуляции Германии между ними фактически возник политический, экономический и военный союз. Хинце поистине фанатически поддерживал большевиков. В начале сентября, когда Москва развязала красный террор, в ходе которого были расстреляны тысячи заложников, Хинце употребил все свое влияние, чтобы воспрепятствовать полной публикации в германской печати присылаемых корреспондентами из России отчетов о тамошних зверствах, опасаясь, что возмущение общественности повредит дальнейшему сотрудничеству²¹³.

В сентябре по просьбе Москвы Германия начала поставлять в советскую Россию топливо и оружие. В России ощущалась острая нехватка угля, и министерство иностранных дел Германии организовало во второй половине октября посылку в Петроград двадцати пяти немецких судов, которые должны были доставить в общей сложности 70 000 тонн угля и кокса. Лишь половина из них или даже меньше достигли порта назначения, а затем поставки были прекращены из-за разрыва дипломатических отношений между двумя странами. Доставленный в Петроград уголь пошел на заводы, производящие оружие для Красной Армии²¹⁴.

В сентябре Иоффе обратился к немцам с просьбой поставить в Россию 200 000 ружей, 500 млн. патронов и 20000 пулеметов. Под нажимом министерства иностранных дел Людендорф неохотно на это согласился, вычеркнув из списка пулеметы. Эта сделка не состоялась, так как Хинце и канцлер Гертлинг ушли в отставку. Новый канцлер, принц баденский Максимиллиан, не был уже таким энтузиастом пробольшевистской политики²¹⁵.

Несмотря на неотвратимо надвигавшееся поражение Четверного союза, Москва пунктуально выполняла свои финансовые обязательства по Дополнительному договору. 10 сентября в Германию было отправлено золота на 250 млн. немецких марок в качестве первой выплаты, а 30 сентября была выплачена сумма в 312,5 млн. немецких марок – частично золотом, – частично рублями. Третья выплата, запланированная на 31 октября, уже не состоялась, поскольку в тому времени Германия была на краю капитуляции.

* * *

Вплоть до конца сентября 1918 года большевики верили в победу дружественной им Германии. Затем стали происходить события, заставившие их задуматься. Отставка 30 сентября канцлера Гертлинга и последовавшее несколько дней спустя смещение Хинце лишили их самых верных сторонников в Берлине. Новый канцлер принц Максимиллиан обратился к президенту Вильсону с просьбой оказать услугу Германии, договорившись о перемирии. Это были несомненные симптомы надвигающегося краха. Ленин, находившийся на даче под Москвой, где восстанавливал силы после ранения, полученного во время неудачного покушения на его жизнь (об этом мы еще расскажем позднее), среагировал немедленно. Он побудил Троцкого и Свердлова созвать заседание ЦК для обсуждения насущных внешнеполитических вопросов. 3 октября он направил Центральному исполнительному комитету анализ ситуации в Германии, в котором с восторгом говорил о перспективах надвигающейся в этой стране революции²¹⁶. По его рекомендации 4 октября ЦИК принял резолюцию, заявлявшую «перед лицом всего мира», что «вся советская Россия всеми своими силами и средствами поддержит революционную власть в Германии»²¹⁷.

Новый германский канцлер нашел такие беззастенчивые призывы к свержению законной власти чрезмерными. К этому времени уже и министерство иностранных дел пришло к выводу, что с него хватит большевиков. На состоявшемся в октябре межведомственном совещании министерство иностранных дел впервые поддержало предложение разорвать отношения с Москвой. В составленном его сотрудниками в конце месяца меморандуме о перемене политического курса говорилось: «Мы, испортившие свою репутацию тем, что изобрели большевизм и выпустили его на волю во вред России, должны теперь, в последний момент, по крайней мере не протягивать ему руку помощи, чтобы не потерять доверия России будущего»²¹⁸.

У Германии имелись достаточные основания для разрыва с Москвой, поскольку Иоффе, который уже весной и летом вел здесь подрывную работу, теперь стал открыто разжигать революцию. Впоследствии он с гордостью писал, что в этот период агитационно-пропагандистская работа его посольства «все более принимала характер решительно революционной подготовки вооруженного восстания. Помимо конспиративных групп спартаковцев в Германии, в частности в Берлине, со времени январской [1918 г.] забастовки существовали, конечно нелегальные, Советы рабочих депутатов... С этим Советом российское посольство находилось в постоянной связи... [Берлинский] Совет полагал, что восстание только тогда окажется своевременным, когда весь берлинский пролетариат будет хорошо вооружен. С этим приходилось бороться. Нужно было указывать, что если ждать этого момента, то до восстания никогда дело не дойдет, что достаточно вооружения только авангарда пролетариата... Тем не менее стремление германского пролетариата вооружиться было вполне законно и разумно, и посольство всячески содействовало этому»²¹⁹. Содействие это принимало форму денежных субсидий и поставки оружия. Когда советское посольство покидало Берлин, по небрежности был оставлен документ, из которого следовало, что между 21 сентября и 31 октября 1918 года оно закупило на сумму в 105 000 марок 210 единиц огнестрельного оружия и 27 000 патронов²²⁰.

Для разрыва дипломатических отношений вполне хватило бы заявления высшего советского законодательного органа о поддержке революционных сил в Германии и той деятельности, которую вел Иоффе, воплощая это заявление в жизнь. Но министерство иностранных дел хотело получить прямой повод и с этой целью спровоцировало следующий инцидент. Зная, что советские дипкурьеры в течение многих месяцев привозят в посольство агитационные материалы, распространяемые затем в Германии, оно устроило так, что на Берлинском вокзале контейнер с дипломатической почтой из России при разгрузке как бы случайно упал и разбился. Это произошло вечером 4 ноября. Из поврежденного контейнера потоком хлынули пропагандистские материалы, содержащие призывы к немецким рабочим и солдатам подняться и свергнуть правительство²²¹. Иоффе было предписано немедленно покинуть страну. Выразив положенное в таких случаях негодование, он, тем не менее, не забыл перед отъездом в Москву оставить д-ру Оскару Кону, члену Независимой социалистической партии и фактическому резиденту советской миссии, 500 000 марок и 150000 рублей в качестве дополнения к сумме в 10 млн. рублей, выделенной перед этим «на нужды германской революции»*.

* Иоффе // Вестник жизни. 1919. № 5. С. 45. Из-за близких отношений с Троцким Иоффе впоследствии впал в немилость. Он покончил жизнь самоубийством в 1927 г. (см.: Троцкий Л.Д. Портреты революционеров. (Benson, Vt., 1988. P. 377—401).

* * *

Русская революция никогда не была узконациональным событием, имевшим значение лишь для судеб самой России: уже с начала февральских событий, и в еще большей степени после того, как большевики захватили Петроград, она приобрела международное значение. На это было две причины.

Россия представляла собой театр военных действий. Ее односторонний выход из войны затрагивал жизненные интересы обоих воюющих блоков. И поскольку война продолжалась, ни для одной из сторон не было безразлично, что происходит в России: благодаря самому своему географическому положению Россия неизбежно оказывалась втянутой в водоворот мирового конфликта. Большевики вовлекали страну в этот конфликт еще сильнее, натравливая друг на друга воюющие стороны. Весной 1918 года они обсуждают со странами Четверного согласия вопросы создания на своей территории многонациональной антигерманской армии, разрешают союзникам занять Мурманск и приглашают их оказать помощь в создании Красной Армии. Осенью того же года они призывают немецкие вооруженные силы освободить от войск союзников северные порты России и нанести удар по Добровольческой армии. Вновь и вновь Германии приходилось вмешиваться, оказывая большевикам политическую и финансовую поддержку и спасая этим режим. Хельфферих, обращаясь в воспоминаниях к кризису советского режима в июле – августе 1918 года, признает, что «самую сильную поддержку большевистскому режиму в критический период его существования, пусть неосознанно и ненамеренно, оказало правительство Германии»²²⁴. В свете всех этих фактов вряд ли можно всерьез утверждать, что «интервенция» иностранных держав в Россию в 1917—1918 годах имела целью отстранить большевиков от власти. Прежде всего они стремились повлиять таким образом на ход войны на Западном фронте: страны Четверного согласия – путем восстановления фронта в России, а страны Четверного союза, наоборот, – путем поддержания его бездействующим. Большевики принимали в этом вмешательстве активное участие, призывая то одну сторону, то другую, – в зависимости от того, что соответствовало в тот или иной момент их интересам. Германская «интервенция», которой они добивались и которую приветствовали, вероятно, спасла их, не дав разделить судьбу Временного правительства.

Кроме того, большевики с самого начала заявляли, что в эпоху социалистических революций и глобальных классовых войн границы между государствами становятся бессмысленными. Они выпускали воззвания, призывающие народы зарубежных стран свергать свои правительства. Они ассигновали на это специальные средства из государственного бюджета. И там, где это было возможно (а такая возможность открылась для них в это время только в Германии), они деятельно пытались ускорить наступление революции. Бросая таким образом вызов законным правительствам других стран, большевики давали им полное право ставить под сомнение легитимность режима, существующего в советской России. И если в 1917—1918 годы никакое правительство не воспользовалось этим правом, то только потому, что ни одно государство не было в тот момент в этом заинтересовано. Немцы считали, что большевики проводят политику, полезную для Германии, и поддерживали их каждый раз, когда их режим начинал шататься. Страны Четверного согласия были слишком поглощены защитой своих интересов на поле боя. Вопрос, заданный одним историком: «Каким образом советское правительство, не имевшее сколько-нибудь серьезных вооруженных сил, продержалось в течение первого года революции посреди этой самой разрушительной из всех известных до того времени в человеческой истории войн?»²²⁴ – получает, таким образом, очевидный ответ. Эта разрушительная война полностью заслонила собой события в России. Германия поддерживала большевистский режим. У стран Четверного согласия были другие заботы.

Поэтому неправильно интерпретировать иностранное вторжение в Россию в 1917—1918 годах как враждебную режиму «интервенцию». Большевистское правительство, с одной стороны, было инициатором этой интервенции, а с другой, само действовало весьма агрессивно. И хотя великие державы, мечтавшие вернуться к нормальной жизни, не хотели этого признавать, русская революция никогда не была только внутренним делом России, значение которого для других стран ограничивалось лишь влиянием на исход войны. Новые правители России сделали все возможное, чтобы революция вызвала отклик во всем мире. Ноябрьское перемирие 1918 года предоставило им беспрецедентную возможность организовать революцию в Германии, Австрии, Венгрии, – всюду, где бы только они смогли. Несмотря на то, что все эти попытки тогда провалились, они показали, что в мире невозможны уже ни передышка, ни возврат к той жизни, которая была до 1914 года.

И еще одно необходимо сказать в связи с вопросом о вторжении иностранцев на территорию России в 1918 году. Во всех дискуссиях о том, что сделали союзники в России (а сделали они в общем не так уж много), обычно совершенно упускают из виду, что они сделали для России, хотя в этом отношении вклад их как раз был весьма существенным. После того как Россия, отрекшись от своих обязательств, оставила союзников воевать с Четверным союзом, они понесли неисчислимые человеческие и материальные потери. В результате выхода России из войны Германия перебросила с потерявшего значение Восточного фронта такое количество войск (от 150 до 192 дивизий)²²⁶, что ее силы на западе увеличились примерно на четверть. Это подкрепление позволило ей организовать яростное наступление. Знаменитые битвы на Западном фронте весной и летом 1918 года – Сен-Кантен, Лис, Эна, Мец, Марна, Шато-Тьерри – унесли сотни тысяч жизней англичан, французов и американцев. Ценой этих жертв в конце концов удалось поставить Германию на колени*. Но победа над Германией, к которой советское правительство не приложило никаких усилий, не только позволила ему аннулировать Брест-Литовский договор и вернуть большую часть территорий, потерянных в Бресте, но также уберегла советскую Россию от судьбы, уготованной ей Германией, – от превращения в колонию, в своего рода Евразийскую Африку.

* Этот тезис энергично и яростно поддерживает Брайен Пирс (Реаrсе В. How Haig Saved Lenin. Lnd., 1987).

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ВОЕННЫЙ КОММУНИЗМ

В коммунистической и некоммунистической литературе термин «военный коммунизм» приобрел со временем точное значение. Вот как определяет его Советская Историческая Энциклопедия:

«ВОЕННЫЙ КОММУНИЗМ – название экономической политики Советского государства в годы гражданской войны и иностранной военной интервенции в СССР 1918—20. Политика военного коммунизма была продиктована исключительными трудностями, созданными гражданской войной и хозяйственной разрухой...»¹.

Утверждение, что политика военного коммунизма была «продиктована» обстоятельствами, противоречит историческим фактам. Об этом свидетельствует сама этимология термина. Первое официальное упоминание «военного коммунизма» относится к весне 1921 года, то есть к периоду, когда эта политическая линия уже должна была уступить место новой экономической, политике. Именно тогда коммунистические власти, вставшие перед необходимостью как-то оправдать крутой поворот своего политического курса, постарались возложить всю вину за ужасы недавнего прошлого на обстоятельства, изменить которые они якобы были не в силах. Как писал в апреле 1921 года Ленин, «военный коммунизм» был вынужден войной и разорением. Он не был и не мог быть отвечающей хозяйственным задачам пролетариата политикой. Он был временной мерой»². Но эта оценка была дана задним числом. Конечно, в какой-то части политика военного коммунизма вынужденно решала неотложные проблемы. Однако в целом она была отнюдь не «временной мерой», но самонадеянной и, как оказалось, преждевременной попыткой ввести в стране полноценный коммунистический строй³.

То, что в первые годы режима экономическая политика большевиков не была ни импровизацией, ни реакцией на обстоятельства, подтверждает такой авторитет, как Троцкий.

Признавая, что военный коммунизм был «по существу своему системой регламентации потребления в осажденной крепости», он вместе с тем отмечает: «По первоначальному замыслу, он преследовал более широкие цели. Советское правительство надеялось и стремилось непосредственно развить методы регламентации в систему планового хозяйства в области распределения, как и в сфере производства. Другими словами: от «военного коммунизма» оно рассчитывало постепенно, но без нарушения системы, прийти к подлинному коммунизму»⁴. Этот взгляд находит подтверждение и в другом авторитетном советском источнике. Политика военного коммунизма, читаем мы, «не была продуктом одних военных условий и иных стихийно действовавших сил. Она была также продуктом определенной идеологии, реализацией социально-политического замысла, построившего хозяйственную жизнь страны на совершенно новых началах»*.

* Юровский Л.Н. Денежная политика советской власти (1917—1927). М., 1928. С. 51. Такого же мнения придерживается и левый коммунист Л.Крицман. «Так называемый «военный коммунизм», – пишет он, – это первый грандиозный опыт пролетарско-натурального хозяйства, опыт первых шагов перехода к социализму» (Героический период великой русской революции. Изд. 2-е. М.; Л., 1926. С. 77).

Но, пожалуй, самым убедительным свидетельством того, что в период гражданской войны большевики ставили перед собой стратегические задачи построения коммунизма, является та систематическая борьба, которую они вели против института частной собственности. Нацеленные на это законы и декреты, принимавшиеся в разгар схватки за выживание большевистского режима, вовсе не служили укреплению власти большевиков, а были продиктованы исключительно их верой в необходимость лишить граждан имущества, которое может служить источником их политической независимости. Экспроприация началась с недвижимости. Так называемый Декрет о земле, принятый 26 октября 1917 года, лишил собственности на землю всех, кроме крестьян. За этим последовали декреты, касающиеся недвижимого имущества в городах, которое вначале (14 декабря 1917 г.) было изъято из торгового обращения, а затем (24 августа 1918 г.) передано в собственность государства⁵. В январе 1918 года были аннулированы все государственные долги. Декрет от 20 апреля 1918 года запрещал покупку, продажу и сдачу в аренду торговых и промышленных предприятий. Другим декретом от того же числа предписывалась регистрация ценных бумаг и закладных на частное имущество⁶. Но, пожалуй, самым решительным шагом на пути уничтожения частной собственности был декрет от 1 мая 1918 года, отменявший права наследования⁷. Ни одна из этих мер не была продиктована какой-либо «насущной необходимостью». Все они преследовали единственную цель – лишить частных лиц и объединения прав владения и распоряжения основными капиталами и другим полезным имуществом.

К зиме 1920/1921 годов военный коммунизм достиг полного развития. К этому времени были приняты решительные меры, направленные на полное подчинение государству, а точнее, Коммунистической партии, всей экономики России – трудовых ресурсов, производственных мощностей и системы распределения. При этом преследовались две цели: во-первых, ослабить экономическую базу тех, кто составлял оппозицию коммунистическому режиму, и, во-вторых, создать условия, в которых этот режим мог бы осуществлять «рациональную» реорганизацию экономической жизни страны. Меры эти сводились к следующему:

1. Национализация: а) средств производства, за исключением (важным, хотя и временным) сельскохозяйственных; б) транспорта и в) всех предприятий, кроме самых мелких.

2. Ликвидация частной торговли путем национализации оптовых и розничных торговых предприятий и введение системы распределения, находящейся под контролем правительства.

3. Упразднение денег как менового эквивалента и единицы бухгалтерского учета и переход к системе регулируемого государством прямого обмена товарами.

4. Подчинение всей экономической жизни страны единому плану.

5. Введение трудовой повинности для всех совершеннолетних дееспособных мужчин, а в отдельных случаях также для женщин, детей и стариков.

Эти беспрецедентные меры вовсе не были продиктованы условиями военного времени. Наоборот, они проводились несмотря на то, что в стране шла гражданская война. Их целью было объявлено создание в советской России рационально сбалансированной экономической системы, которая отличалась бы высочайшей производительностью и справедливым распределением.

Идеологи политики военного коммунизма черпали свои идеи из нескольких источников. Контроль государства (хотя и не государственная собственность) над производством и распределением продукции и использованием рабочей силы был установлен в Германской империи во время первой мировой войны. Эта чрезвычайная политика, известная как «военный социализм» (Kriegssozialismus), произвела огромное впечатление на Ленина и его экономического советника Юрия Ларина. Замена свободного рынка потребительских товаров сетью государственных распределительных центров осуществлялась в соответствии с идеями Луи Блана, по образцу ateliers, созданных по его замыслу во Франции в 1848 году. Однако по своему духу военный коммунизм больше всего напоминал вотчинный режим, существовавший на Руси в средние века (тягловое государство), когда монархия рассматривала страну со всеми ее жителями и ресурсами как свое частное владение⁸. Для основной массы русских, никогда по-настоящему не знавших западной культуры, государственный контроль в экономике был гораздо более естественной вещью, чем абстрактное право частной собственности и весь круг явлений, обозначаемых термином «капитализм».