Текст книги "Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918"

Автор книги: Пайпс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 53 страниц)

8. Передышка даст правительству возможность организовать экономику (национализировать банки и тяжелую промышленность), что «сделает социализм непобедимым и в России и во всем мире, создавая вместе с тем прочную экономическую базу для могучей рабоче-крестьянской Красной Армии».

У Ленина, кроме того, было еще одно соображение, которое он не мог высказать вслух, не обнаружив, что, несмотря на все свои протесты, в действительности он желал, чтобы мировая война продолжалась. Он был совершенно уверен, что как только буржуазия Четверного союза и Антанты заключит мир, они объединят силы для войны против советской России. Во время прений о Брестском мире он намекнул на существование такой опасности: «Наша революция порождена войной; не будь войны, мы наблюдали бы соединение капиталистов всего мира: сплочение на почве борьбы с нами»³⁹. Проецируя на своих врагов свойственную ему самому воинственность, он сильно переоценивал их решительность и коварство: в действительности после ноябрьского перемирия 1918 года никакого «соединения» не произошло. Однако, уверенный, что угроза существует, он стремился продлить войну и выиграть время для создания военных сил, способных оказать сопротивление натиску «капиталистов».

8(21) января 1918 года большевики созвали конференцию, на которую съехались партийные вожаки из трех цитаделей революции: из Москвы, Петрограда и с Урала. Ленин представил свою резолюцию о принятии ультиматума Германии: за нее проголосовали всего 15 человек из 63. Компромиссная резолюция Троцкого «ни войны, ни мира» получила 16 голосов. Большинство (32 делегата) проголосовали за резолюцию левых коммунистов, требующую бескопромиссной «революционной войны»*.

* Ленин. ПСС. Т. 35. С. 478; Ленинский сборник. Т. 11. С. 41; Baumgart W. Deutsche Ostpolitik, 1918. Vienna; Munich, 1966. S. 22. Сталин, поддерживавший Ленина, говорил, что революции на Западе не видно. Протоколы конференции считаются утерянными. Isaac Steinberg утверждает, что левым эсерам импонировал лозунг «ни войны, ни мира» и что они приняли участие в его формулировании: Als tch Volkskommisar war. Munich, 1922. S. 190-192.

Затем дискуссия была перенесена в Центральный Комитет. Там Троцкий выступил за немедленное одностороннее прекращение военных действий и последующую демобилизацию русской армии. Проект был принят с незначительным перевесом голосов: 9 против 7. В ответ Ленин произнес вдохновенную речь о необходимости немедленного подписания мира на условиях Германии⁴⁰, но остался в меньшинстве, а на следующий день, когда большевистский Центральный Комитет устроил объединенную сессию с Центральным комитетом левых эсеров, резко протестовавших против мирных предложений Ленина, ситуация усугубилась. И на этой сессии прошла резолюция Троцкого.

Заручившись большинством голосов, Троцкий вернулся в Брест. Переговоры возобновились 15(28) января. Троцкий продолжал тянуть время, делая не имеющие отношения к сути переговоров заявления и произнося пропагандистские речи. Это начало раздражать даже известного своим самообладанием Кюльмана.

В то время как русско-германские переговоры застопорились на пустословии, Германия и Австрия договаривались с Украиной. 9 февраля страны Четверного союза подписали сепаратный мирный договор с Украинской республикой, что de facto превращало ее в протекторат Германии⁴¹. Германские и австрийские войска заняли Украину и утвердили там до некоторой степени закон и порядок. Наградой за эту дружественную акцию было отправление на Запад многочисленных эшелонов с украинским продовольствием.

Русско-германские политические переговоры сошли с мертвой точки 9 февраля, когда кайзер, под влиянием своего генералитета, отправил в Брест телеграмму с приказом предъявить России ультиматум: «Сегодня большевистское правительство обратилось по радио непосредственно к моим войскам и призвало их к восстанию и прямому неповиновению своим высшим военачальникам. Ни я, ни его превосходительство фельдмаршал фон Гинденбург не можем более мириться и терпеть подобное положение вещей! Следует как можно скорее положить этому конец! Троцкий должен до 8 часов вечера завтрашнего дня, 10-го <...> подписать без проволочек мир на наших условиях <...> В случае отказа или попыток затяжки и проволочек и прочих отговорок в 8 часов вечера 10-го перерываются переговоры, прекращается перемирие; войска Восточного фронта выдвигаются в этом случае на предписанную линию»⁴².

На следующий день Кюльман предъявил Троцкому ультиматум своего правительства: он должен подписать, без дальнейших обсуждений и отсрочек, германский текст мирного договора. Троцкий отказался сделать это, заявив, что советская Россия выходит из войны и начинает демобилизацию армии⁴³, а переговоры по проблемам экономики и права, которые были перенесены в Петроград, могут при желании сторон продолжаться. С тем Троцкий и отбыл в Петроград.

* * *

Необычное поведение Троцкого совершенно обескуражило германское руководство. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений в том, что русские использовали переговоры как прикрытие. Но даже и в этом случае было непонятно, как вести себя Германии. Продолжать бесплодные переговоры? Вынудить большевиков принять ультиматум, применив к ним военную силу? Или отстранить их от власти и заменить более приемлемым правительством?

Дипломаты рекомендовали сохранять терпение. Кюльман опасался, что возникнут проблемы с рабочими Германии: им будет сложно объяснить, почему на Восточном фронте возобновились военные действия. Он выразил беспокойство, что Австро-Венгрия может оказаться вынужденной выйти из войны⁴⁴.

Но у военных, которые зимой 1917/1918 годов играли ведущую роль в германской политике, было другое мнение. Передислоцируя войска на запад для решительной кампании, запланированной на середину марта, они хотели быть абсолютно уверены в том, что Восточный фронт более не представляет для них опасности, – без этого они не могли продолжать переброску войск на Западный фронт, им нужен был доступ к русскому продовольствию и сырью. Военная разведка доносила из России, что у большевиков были самые дурные намерения относительно Германии, но также и что их собственная позиция была под угрозой. Глава оперативного отдела Адмиралтейства Вальтер фон Кайзерлинк, отбывший в Петроград в составе сопровождения Мирбаха, слал в Берлин тревожные донесения⁴⁵. Наблюдая большевистский режим вблизи, он пришел к выводу, что это – «безумие у власти» (regierender Wahnsinn). По его мнению, режим, созданный евреями и для евреев, представлял смертельную угрозу не только для Германии, но и для всего цивилизованного мира. Он призывал отодвинуть русско-германскую границу как можно дальше на восток, чтобы оградить Германию от этой чумы. Кроме того, по мнению Кайзерлинка, следовало перенести в Россию часть промышленных интересов Германии: второй раз за свою историю Россия могла подвергнуться колонизации (намек на варягов). Другие донесения, полученные из первых рук, представляли большевиков слабым, лишенным симпатий меньшинством. Ленин, говорилось в них, снискал особую нелюбовь, и его приходится оберегать от покушений более усердно, чем любого царя. По информации, которую Кюльман получал из своих источников, большевиков поддерживали только латышские стрелки: если их перекупить, власть большевиков рухнет⁴⁶. Донесения очевидцев произвели сильное впечатление на кайзера и склонили его встать на точку зрения генералитета.

Проанализировав информацию о нестабильности большевистского правительства и учитывая недвусмысленные свидетельства того, что оно проводит систематическую кампанию по деморализации германской армии, Людендорф, при поддержке Гинденбурга, потребовал прекратить брестские переговоры и ввести в Россию войска для смещения большевиков и передачи власти в Петрограде более приемлемому правительству⁴⁷.

На происходившей 13 февраля под председательством кайзера конференции в Бад-Гомбурге рекомендации, данные министерством иностранных дел, пришли в противоречие с предложениями Генерального штаба⁴⁸. Кюльман проводил линию примиренческую. Клинком, говорил он, не истребить этот «очаг революционной чумы». Даже если Германия оккупирует Петроград, проблема этим не снимется: французская революция уже доказала, что иностранная интервенция только разжигает националистические и революционные страсти. Наилучшим средством, утверждал он, был бы антибольшевистский переворот, проведенный самими русскими при поддержке Германии. Однако оставалось неясным, рекомендует ли он прибегнуть в данном случае к этим мерам. Министра иностранных дел поддержал вице-канцлер Фридрих фон Пайер, упомянувший о широко распространенном среди народа Германии стремлении к миру и невозможности свергнуть большевиков военным путем.

Гинденбург это оспаривал. Если не будут предприняты решительные шаги на Востоке, говорил он, война на Западном фронте будет тянуться бесконечно. Он призывал «разгромить русских и свергнуть их правительство».

Кайзер выступил на стороне генералов. Троцкий, говорил он, прибыл в Брест не для того, чтобы заключить мир, а чтобы подстрекать к революции, что и проделывал при поддержке стран Согласия. Посланнику Великобритании в России следовало внушить, что большевики – это и его враги: «Англия должна бороться против большевиков совместно с Германией. Большевики – тигры, и их нужно всячески уничтожать». Германии следует в любом случае действовать решительно, иначе Соединенные Штаты и Англия перехватят инициативу в России. С большевиками, таким образом, следовало «кончать». «Русский народ» был «выдан на месть евреям, которые связаны со всеми евреями мира, т.е. масоны»*⁴⁹.

* Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапалльского договора. Т. 1. М., 1968. С. 328. Хотя и вызванная к жизни донесениями Кайзерлинка из Петрограда, эта антисемитская ремарка перекликается с так называемыми «Протоколами сионских мудрецов», которые вскоре стали излюбленным чтивом обывателя, пытавшегося объяснить себе возникновение мировой войны и коммунизма.

Конференция постановила, что перемирие продлится до 17 февраля, после чего германская армия возобновит военные действия против России. Цель наступательной операции была не очень ясна. От военного плана свержения большевиков вскоре отказались из-за возражений со стороны гражданских властей.

В соответствии с полученными инструкциями германский штаб в Бресте уведомил русских, что в полдень 17 февраля Германия возобновит военные действия на Восточном фронте. Миссии Мирбаха в Петрограде был отправлен приказ возвращаться на родину.

Несмотря на всю решительность, выказанную Германией, оставалось неясным, понимает ли она сама, чего хочет: заставить большевиков принять продиктованные условия мира или отстранить их от власти. Ни тогда, ни позже Германия не могла определить своих приоритетов: была ли она более заинтересована в захвате русских территорий или в создании в России приемлемого для нее правительства. В конце концов возобладала территориальная жадность.

* * *

Нота Германии о возобновлении военных действий была получена в Петрограде во второй половине дня 17 февраля. На немедленно созванном совещании в Центральном Комитете Ленин вновь призывал вернуться в Брест и капитулировать, но и в этот раз потерпел досадное поражение: шесть голосов против пяти⁵⁰. Большинство хотело подождать и посмотреть, выполнит ли Германия свою угрозу: если германские войска действительно войдут в Россию, а в самой Германии и в Австрии не произойдет революции, у России еще будет время склониться перед неизбежностью.

Германия сдержала свое слово. 17 февраля ее армия перешла в наступление и, не встретив сопротивления, заняла Двинск. Генерал Хоффман описывал операцию следующим образом: «Это самая комическая война, в какой мне когда-либо приходилось участвовать, – она ведется исключительно в поездах и автомобилях. Сажаешь в поезд несколько пехотинцев с пулеметами и одним артиллерийским орудием, продвигаешься до следующей железнодорожной станции, берешь ее, арестовываешь большевиков, сажаешь в поезд следующий отряд и продолжаешь двигаться вперед. Как бы то ни было, в этом есть очарование новизны»⁵¹.

Ленин ухватился за наступление немцев как за последнюю возможность настоять на своем. Пассивность русских войск, хотя не являлась полной неожиданностью, тем не менее поразила его. При полном нежелании воевать Россия оказывалась беззащитной и открытой для вражеского нашествия. Похоже, что Ленин располагал сведениями о наиболее существенных решениях германского правительства, возможно, переданными ему доброжелателями в Германии через большевистских агентов в Швейцарии или Швеции. На основании этой информации он сделал вывод, что Германия собирается занять Петроград и, видимо, Москву. Его бесила самоуверенность его соратников. Ничто (и он понимал это) не могло помешать Германии повторить в России украинский переворот – то есть заменить его, Ленина, марионеткой из правых и затем подавить революцию.

Однако же, когда Центральный Комитет собрался снова 18 февраля, Ленин опять не получил большинства. Его резолюция о принятии условий Германии получила поддержку в шесть голосов – против семи, поддержавших совместно выдвинутую резолюцию Бухарина и Троцкого. Руководство партии безнадежно увязло в разногласиях. Возникала опасность, что раскол затронет рядовых членов партии и дисциплина, основной источник силы партии, придет в полный упадок.

В этот критический момент на помощь Ленину пришел Троцкий: он передумал и вместо того, чтобы проголосовать за свою резолюцию, проголосовал за ленинскую. Биограф Троцкого считает, что сделано это было отчасти во исполнение некогда данного Ленину обещания капитулировать, если Германия введет в Россию войска, отчасти же, чтобы предотвратить возникновение губительного раскола в партии⁵². При следующем голосовании ленинская резолюция получила семь голосов «за» и шесть – «против»⁵³. Выиграв с этим незначительнейшим перевесом, Ленин набросал черновик телеграммы, извещающей Германию, что русская делегация выезжает в Брест⁵⁴. Текст был показан нескольким левым эсерам и, когда они одобрили ее, отправлен по назначению.

Однако же очень скоро большевистское руководство испытало шок. Вместо того чтобы прекратить наступление, войска Германии и Австрии продолжали двигаться в глубь российской территории. На севере германские части заняли Ливонию, в центральных областях продвигались, не встречая сопротивления, к Минску и Пскову. На юге наступали австрийские и венгерские части. То, что военная операция продолжалась, хотя Россия объявила о готовности согласиться на условия Германии, могло означать только одно: в Берлине решили захватить русские столицы и свергнуть большевиков. Именно здесь Ленин в свое время поклялся не уступать: по словам Исаака Штейнберга, 18 февраля он заявил, что откроет военные действия только в том случае, если Германия потребует, чтобы его правительство отошло от власти⁵⁵.

Дни шли, германская армия продвигалась вперед, а ответа на телеграмму все не поступало. Большевистских вожаков охватила паника, и они приняли чрезвычайные меры, одна из которых имела затем очень серьезные последствия. 21—22 февраля, все еще не получив от Германии ни слова в ответ, Ленин составил и подписал декрет, озаглавленный «Социалистическое отечество в опасности»⁵⁶. В преамбуле говорилось: действия Германии ясно показывают, что она решила свергнуть социалистическое правительство и реставрировать монархию в России. Необходимо принять срочные меры для защиты «социалистического отечества». Одной из них был принудительный призыв «всех работоспособных членов буржуазного класса» в специальные батальоны для рытья окопов. За отказ полагался расстрел. (Отсюда пошла практика принудительного труда, которая впоследствии применялась к миллионам граждан страны.) Следующий пункт гласил, что «неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления». (Этим была введена практика наказаний без суда и следствия за преступления, не определенные ни в уголовном кодексе, ни где-либо еще, поскольку старое законодательство было к тому времени упразднено⁵⁷.) В декрете ни слова не было сказано ни о суде, ни даже о следствии по делам приговариваемых к высшей мере наказания. Таким образом, ЧК получила право убивать, чем она незамедлительно воспользовалась. Эти два пункта ленинского декрета открывали эпоху коммунистического террора.

Ленин предупреждал уже своих соратников, что, если Германия возобновит военные действия, большевикам придется искать поддержки у Франции и Англии, и теперь они оказались вынуждены прибегнуть к этому средству.

Хотя германское правительство долго не могло решить, какому из мотивов отдать предпочтение, оно, наконец, сумело разграничить свои кратковременные интересы в России в связи с войной и имеющую большие перспективы геополитическую значимость России для Германии. У союзников же был только один интерес в России – не дать ей выйти из войны. Коллапс России и перспектива заключения ею сепаратного мира воспринимались союзниками как катастрофа, очевидным следствием которой могла стать победа Германии, поскольку десятки переброшенных на запад дивизий могли сокрушить истощенные силы Англии и Франции прежде, чем подоспеет многочисленное американское подкрепление. Таким образом, для союзников задачей первоочередной важности в отношении России было оживить военные действия на Восточном фронте – либо с помощью большевиков, либо, если это не удастся, с помощью любой другой силы: антибольшевистски настроенных русских, Японии, чешских военнопленных, содержащихся в русских лагерях, или, в крайнем случае, своих собственных войск. Кто такие были большевики, каковы их цели, союзников не интересовало: их внимание не привлекала ни внутренняя политика большевистских властей, ни их действия на международной арене, вызвавшие все большую озабоченность Германии. «Братания», обращения большевиков к рабочим с призывом бастовать и к солдатам с призывом не повиноваться командованию не находили отклика у народов стран Согласия и не представляли поэтому повода для беспокойства. Позиция стран Согласия была ясна и проста. Большевистский режим становился врагом, если заключал мир с Четверным союзом, но оставался другом и союзником, если продолжал военные действия. По словам министра иностранных дел Англии Артура Бальфура, покуда русские воюют против Германии, их дело – это «наше дело»⁵⁸. Дэвид Френсис, посланник США в России, выражал сходные чувства в письме от 2 января 1918 года, адресованном ленинскому правительству (оно так и не было отправлено): «Если русская армия под командованием народных комиссаров начнет теперь и проведет серьезные военные действия против сил Германии и ее союзников, я буду рекомендовать своему правительству формально признать существующее de facto правительство народных комиссаров»⁵⁹. Союзники располагали крайне неадекватной информацией о внутренней ситуации в большевистской России, главным образом потому, что не имели к этому никакого интереса. Их дипломатические миссии тоже не слишком хорошо справлялись со своими задачами. Джордж Бьюкенен, посол Англии, был компетентным, но вполне заурядным чиновником дипломатического ведомства; Дэвид Френсис, банкир из Сент-Луиса, оставался, видимо, не более чем «обаятельным старым господином», как выразился о нем один английский дипломат. Ни тот, ни другой, казалось, не понимали всей исторической значимости событий, в центре которых они оказались. Посол Франции Жозеф Нуланс, социалист и в прошлом министр обороны, интеллектуально был более пригоден для выполнения своей работы, но нелюбовь к русским и авторитарная бесцеремонность сводили на нет его профессиональную хватку. Положение усугублялось тем, что в марте 1918 года дипломатические миссии союзников потеряли прямой контакт с большевистским руководством, поскольку не последовали за правительством в Москву, а выехали из Петрограда сначала в Вологду, а затем, в июле, – в Архангельск*. Это заставляло их довольствоваться информацией, получаемой из вторых рук, от агентуры из Москвы.

* Все три союзнических посла написали впоследствии мемуары: Buchanan G. My Mission to Russia. 2 vols. Lnd., 1923; Francis D. Russia from the American Embassy. N.Y., 1921; Noulens J. Mon Ambassade en Russie Sovietique. 2 vols. Paris, 1933.

Агентура была представлена молодыми людьми, которые завязли в российской драме телом и душой. Брюс Локкарт, бывший консул Англии в Москве, служил связующим звеном между Совнаркомом и Лондоном; Раймонд Робинс, глава миссии Красного Креста США в России, поставлял сведения в Вашингтон, а капитан Жак Садуль – в Париж. Большевики не принимали этих посредников всерьез, но находили их полезными: их обхаживали, им льстили, с ними обходились как с доверенными лицами. Прибегая к подобным хитростям, удалось убедить Локкарта, Робинса и Садуля, что, если страны, которые они представляли, окажут России военную и экономическую помощь, большевики отвернутся от Германии и, возможно, снова вступят в войну. Не понимая, что ими манипулируют, все три агента усвоили эту точку зрения и стали энергично ее навязывать как собственную своим правительствам.

Самую сильную идеологическую склонность к большевикам питал Садуль, социалист и сын участницы Парижской коммуны: в августе 1918 года он перебежал к русским, за что на родине его заочно приговорили к смертной казни как дезертира и предателя*.

* Приговор не был приведен в исполнение, когда Садуль вернулся на родину и вступил во Французскую компартию. Его воспоминания о революции приводятся во впервые опубликованных письмах к Альберту Тома: Notes sur la Revolution Bolchevique. Paris, 1922. См. также: Quarante Lettres de Jacques Sadoul. Paris, 1922.

Робинс, человек хитрый и двуличный, при встречах с Лениным и Троцким высказывался с энтузиазмом в их поддержку, вернувшись же в США, сделал вид, будто все время боролся с большевизмом. Этот сочувствующий социалистам подполковник-самозванец, человек состоятельный, общественный деятель и организатор рабочих масс, отослал Ленину перед отъездом из России следующее письмо: «Ваша пророческая проницательность и гениальное руководство позволили советской власти укрепиться во всей России, и я уверен, что этот новый созидательный орган демократического образа жизни людей вдохновит и двинет вперед дело свободы во всем мире*. Он обещал затем, что по возвраще нии «продолжит усилия» по разъяснению принципов «новой демократии» американскому народу. Некоторое время спустя, выступая перед сенатской комиссией по ситуации в советской России, Робинс настаивал на оказании экономической помощи Москве, утверждая, что это якобы послужит «разрушению большевистской власти»**.

* Письмо датировано 25 апреля 1918 года и находится в Raymond Robins Collection, State Historical Society of Wisconsin, Madison, Wisconsin. В ответном письме Ленин выражал уверенность, что «пролетарская демократия... сокрушит ... империалистически-капиталистическую систему в Новом и Старом Свете» (Документы внешней политики СССР. М., 1957. Т. 1. С. 276).

** Kennan G.F. The Decision to Intervene. Princeton, N.Y., 1958. P. 237– 238. Имея в виду приведенные доводы, трудно согласиться с Кеннаном, что Робинс «в его отношении к советскому правительству не руководствовался никаким особым пристрастием к социализму как доктрине» или что он не был никак «предрасположен к коммунистической идеологии» (Р. 240—241). Впоследствии Робинс превозносил Сталина и был им принят в 1933 г. См: Meiburger A.V. Efforts of Raymond Robins Toward the Recognition of Soviet Russia and the Outlawry of War, 1917—1933. Washington, D.C., 1958. P. 193-199.

Локкарт был идеологически ангажирован меньше первых двух, но и он невольно стал орудием большевистской политики*.

* См. его: Memoirs of a British Agent. Lnd., 1935. См. также: The Two Revolutions: An Eyewitness Account. Lnd., 1967.

* * *

После большевистского переворота Садуль и Робинс время от времени встречались с Лениным, Троцким и другими коммунистическими вожаками. Во второй половине февраля 1918 года контакты участились и происходили довольно регулярно в период между принятием германского ультиматума (17 февраля) и ратификацией Брестского договора (14 марта). На протяжении этих двух недель большевики, испугавшись, что Германия намеревается отстранить их от власти, усиленно взывали к союзникам о помощи. Реакция союзников была благосклонной. Наиболее доброжелательно повела себя Франция. Она прекратила всякую помощь формировавшейся на Дону антибольшевистской Добровольческой армии, которой Нуланс до того оказывал финансовую поддержку, желая использовать ее в военных действиях против Германии. В начале января 1918 года генерал Анри Ниссель, только что возглавивший военную миссию Франции в России, предложил отказать генералу Алексееву в помощи на том основании, что тот возглавлял «контрреволюционные» силы. Совет был принят: помощь Алексееву прекратилась, а Ниссель получил полномочия открыть переговоры с большевиками*.

* Hogenhuis-Seliverstoff A. Les Relations Franco-Sovietiques, 1917—1924. Paris, 1981. P. 53. Ниссель не упоминает этих фактов в своих мемуарах Le Triomphe des Bolcheviks.

Локкарт тоже выступал против поддержки Добровольческой армии и характеризовал ее в донесениях своему министерству иностранных дел как контрреволюционную. По его мнению, единственной антигерманской силой в России, на которую можно опереться, были большевики⁶⁰.

В бурные дни, когда Германия возобновила военные действия, большевистское высшее руководство приняло решение просить помощи у союзников. 21 февраля Троцкий задал Нисселю через Садуля вопрос, готова ли Франция помочь советской России остановить наступление Германии. Ниссель связался с послом Франции и получил положительный ответ. В тот же день Нуланс телеграфировал Троцкому из Вологды: «В вашем сопротивлении Германии вы можете рассчитывать на военное и финансовое содействие Франции»⁶¹. Далее Ниссель давал Троцкому рекомендации относительно мер, которые надлежало принять советской России, чтобы остановить германскую армию, и обещал выделить военных советников.

Ответ Франции был вынесен на обсуждение Центрального Комитета поздним вечером 22 февраля. К этому времени Троцкий уже располагал меморандумом Нисселя относительно мер, которые готова принять Франция в поддержку России⁶². В документе, ныне считающемся утерянным, содержались конкретные предложения о выделении денежной и военной помощи. Троцкий призывал принять помощь и выдвинул соответствующую резолюцию. Ленин, не имевший возможности присутствовать на заседании, проголосовал заочно при помощи лаконичной записки: «Прошу присоединить мой голос за взятие картошки и оружия у разбойников англо-французского империализма»⁶³. Резолюция прошла с трудом – шестью голосами против пяти, поскольку против нее возражали Бухарин и другие сторонники «революционной войны». Потерпев поражение, Бухарин заявил, что выходит из Центрального Комитета и из редакции «Правды», но не сделал ни того, ни другого.

Как только Центральный Комитет закончил свои размышления – это произошло в ночь с 22-го на 23 февраля, – вопрос был поставлен перед Совнаркомом. Здесь резолюция Троцкого также была принята, несмотря на возражения левых эсеров.

На следующий день Троцкий известил Садуля о готовности своего правительства принять помощь Франции. Он пригласил Нисселя в Смольный для совещания с Подвойским, генералом Бонч-Бруевичем и другими большевистскими военными экспертами о подготовке операции против Германии. Ниссель придерживался мнения, что советской России следовало создать новые военные силы с помощью бывших офицеров царской армии, сотрудничеством которых можно было заручиться, воззвав к их патриотизму⁶⁴.

Под угрозой того, что Германия свергнет их власть, большевики полностью переориентировались. Они понимали, что союзники обращают мало внимания на внутреннюю и внешнюю политику России и окажут им щедрую помощь в ответ на возобновление военных действий на Восточном фронте. Не оставалось никаких сомнений в том, что, если германское руководство приняло рекомендации Людендорфа и Гинденбурга, большевикам, чтобы сохранить власть, следует объединиться с союзниками и дать им возможность использовать русскую территорию для военных операций против Четверного союза.

К концу февраля сотрудничество России и стран Четверного согласия продвинулось так далеко, что Ленин направил в Париж Каменева в качестве «дипломатического представителя». Каменев добирался до Парижа через Лондон и прибыл на французскую границу уже после ратификации Брестского мира. Прием ему был оказан прохладный. Франция не выдала ему въездной визы, и он отправился на родину. По пути в Россию он был задержан германскими властями и провел четыре месяца в заключении⁶⁵.

* * *

Получила ли Германия сведения о переговорах большевиков с Францией или это было простым совпадением, но случилось так, что ответ, которого от нее ждали с таким нетерпением, прибыл в то самое утро, когда Центральный Комитет и Совнарком приняли решение просить помощи у союзников⁶⁶. Ответ подтвердил худшие опасения Ленина. Берлин претендовал теперь не только на территории, захваченные германской армией во время войны, но и на земли, занятые в продолжение недели после срыва брестских переговоров. Россия должна быта отдать Украину и Финляндию, демобилизовать армию и пойти на ряд экономических уступок. Нота была выдержана в форме ультиматума, на который требовалось дать ответ в течение 48 часов, после чего еще 72 часа отводилось на подписание договора.

Следующие два дня большевистское руководство провело в беспрерывных заседаниях. Ленин постоянно оказывался в меньшинстве. В конце концов он вырвал общее согласие, пригрозив, что в противном случае оставит все свои партийные и государственные посты.

По прочтении германской ноты Ленин сразу же созвал Центральный Комитет. На заседание прибыло пятнадцать человек⁶⁷. Ультиматум Германии должен быть безусловно принят, считал Ленин, «политика революционной фразы окончена». Главным моментом, говорил он, является то, что, как бы унизительны ни были условия Германии, «эти условия Советской власти не трогают», – то есть большевики могут оставаться у кормила. Если его коллеги и дальше собираются действовать, не считаясь с реальностью, то им придется делать это в одиночку, поскольку он, Ленин, выйдет тогда и из правительства, и из Центрального Комитета.