Текст книги "Я для тебя останусь светом (СИ)"

Автор книги: paulina-m

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

А ведь Мартен строил такие планы на сегодняшний вечер, что с превеликим трудом запрещал себе думать об этом: слишком жарко становилось в низу живота. И что теперь? Все зря? Какой уж секс после такого провала! Ведь даже страшно подумать, как он вновь начнет себя грызть. Мартен уже слишком хорошо знал Антона, чтобы не понимать: Антон Шипулин и самоедство – близнецы-братья. Причем второе явно родилось раньше и усиленно третировало младшего. И вот что теперь? Снова превратится в замороженную и страдающую ледышку?! И это после того, как он ждал его почти полгода!

Он. Полгода. Ждал. Встречи. Со своим. Любовником.

От этой мысли, кажется, вырванной из романа 18 века, впору было либо начать восторженно закатывать глаза, либо, не теряя времени даром, пустить себе пулю в лоб. Мартен твердо решил сделать и то, и другое. Лучше одновременно.

А спустя несколько минут после стойки, еле удерживаясь от истерического смеха, он думал, что все же надо было остановиться на втором варианте, причем желательно до заезда на стрельбище. Тогда не пришлось бы позориться перед всем миром.

С ним бывало много всякого, но вот такой дурости он даже предвидеть не мог. Да и кто бы смог?! Мало того, что он зашел на три круга – «Три. Круга. Три. Круга.», – все еще не веря, повторял он про себя, остервенело наматывая эти самые круги – так он еще и, как новоиспеченный юниор, забыл использовать последний доппатрон. Это было уже просто оглушительным фиаско и позором, дети первого года обучения посмеялись бы… Очень почетно для лидера мирового кубка, да…

«Как можно было забыть про патрон, вот как?!» – не переставал изумленно вопрошать он себя.

Хотя и сам понимал, что уж себе-то врать глупо: не надо много думать, чтобы понять, что послужило причиной этой забывчивости и этого краха…

«Точно застрелюсь нахрен, и никакого стыда. И его с собой за компанию пристрелю, чтобы не мучался!» – мрачно размышлял Мартен, стоя у финиша и глядя на скромное шестое место российской команды. И да, именно для осуществления этой благой цели он, не обращая внимания на выстроившихся к нему в бесконечную очередь журналистов, набрал чуть подрагивающими и не попадающими по буквам пальцами: «Зайдешь вечером?». Он терпеливо отвечал на их вопросы, старательно смеялся над собственной оплошностью, всячески пытался вести себя обычно. Но все четче и четче понимал, что отныне понятие «обычно» уже наполнено не тем же смыслом, что и раньше. И только услышав звук смски, торопливо извинившись перед очередным назойливым репортером и прочтя такое сухое, но привычное уже «ОК», понял, что нынешнее «обычно» нравится ему гораздо больше.

Все лето и осень он волей-неволей представлял их встречу. Как правило, все его мысли заканчивались тем, что ему приходилось глубоко вдыхать-выдыхать и общаться со своим непослушным организмом на тему расслабления и земного притяжения, которому должны подчиняться все приличные части тела человека.

Он был уверен, что повалит его на пол тут же в коридоре, наверно, даже не успев толком раздеть. Фантазии роились роем потревоженных пчел и готовы были зажалить до смерти любого, кто посмеет помешать им сбыться.

А вместо этого сейчас он смотрел на Антона, стоявшего в коридоре за открытой дверью, и не мог сдвинуться с места.

Это был он, наконец-то он, живой, из крови и плоти, с этими его глазами цвета осеннего неба и вечно взъерошенными русыми волосами. Мартен смотрел на него и думал только об одном. Нет, не о том, как безумно он хочет его трахнуть. И не о том, как тот изменился за лето. И даже не о том, много ли у них сегодня времени. Он думал, что, кажется, впервые в жизни по-настоящему понял, что значит: «Я соскучился».

Антону, видимо, в конце концов надоело это бесполезное торчание, и он вопросительно приподнял бровь:

– Я что-то напутал? Это не ты мне прислал ту смс? Могу уйти.

Его голос словно разрушил тот гипноз, что охватил Фуркада, стоило только их глазам встретиться.

Он посторонился, и Антон, слегка усмехнувшись, прошел мимо него. И плечом он его задел, конечно же, совершенно случайно!

Пчелы вновь захватили власть над сознанием, а жар внизу живота полыхнул с такой силой, что во рту мгновенно пересохло. Но именно от того, что аж скулы свело от желания немедленно взять то, что принадлежит ему и только ему, вдруг захотелось помучиться еще дольше, чтобы потом от получения желанного главного приза мир разбился на мириады осколков. Антон остановился на середине комнаты и застыл, словно в раздумьях, что же делать дальше Мартен вплотную приблизился и уткнулся носом в его ухо. Руки настолько сильно дрожали от желания скорее почувствовать это тело, что он засунул их в карманы. Нет, еще не сейчас, еще немного…

Грудью он ощущал, как напряглась и мелко подрагивает спина Антона, и это возбуждало еще сильнее, хотя, казалось, сильнее уже просто некуда.

Антон вдруг развернулся так, что оказался с ним практически лицом к лицу. Он насмешливо улыбнулся, словно распознав игру Мартена и принимая вызов, а затем, почти касаясь губами его губ, спросил:

– Марти, а ты можешь мне ответить… – он сделал паузу и медленно облизнул губы, – что это сегодня такое было?

Неотрывно, словно кобра за дудочкой, следя за кончиком языка, так призывно скользящим по губам, Мартен уже хотел плюнуть на все, но его внутренний голос завопил: «Не смей сдаваться!»

 – А это тебя надо спросить, – ухмыльнулся он, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал. – Какого хрена ты на круг ушел?

Руки все же его предали и аккуратно обняли Антона за талию, пока еще довольно бережно привлекая к себе. Кое-как сдерживаясь от того, чтобы не стиснуть его изо всех сил и не вжать в себя, он легко заскользил руками по пояснице.

– Я? – не слишком натурально удивился Антон, и эта фальшивая нотка в слегка дрогнувшем голосе взволновала Мартена сильнее, чем могли бы самые пошлые признания. – Только не говори, что тебя так интересуют мои результаты.

«С некоторых пор они меня интересуют чуть ли не больше своих собственных», – недовольно подумал Мартен, но вслух он не произнес бы этого и под страхом смертной казни.

– Они – нет, а ты – да, – прошептал он ему на ухо, касаясь горячими губами краешка ушной раковины. Проще всего было бы приласкать правое ухо, и тогда Антон бы однозначно капитулировал, но он решил играть честно и добровольно отказался применять это не знающее промаха оружие.

– С каких это пор? – уже заметно неправдоподобно изобразил удивление Антон, которому тоже явно непросто давалось игнорирование губ, влажно целующих ухо, и рук, неторопливо вытаскивающих рубашку из-за пояса джинсов.

– С таких, что я ждал сегодняшнего вечера. И ты был мне нужен веселый и бодрый.

Руки Мартена неспешно пустились в путешествие по спине Антона. От прикосновений к бархатистой коже пальцы начинали гореть и требовали большего, гораздо большего, но мозг, пока еще держащий бразды правления, пресекал все поползновения.

Антон, видимо, чуя, что момент его позорной сдачи на милость победителя все ближе и ближе, уперся руками в его грудь, пытаясь хоть немного увеличить такое опасное в данный момент расстояние между ними.

Отстранившись, насколько это позволил Мартен, по-прежнему не выпускавший добычу из своих рук, он, кажется, счел себя в безопасности и даже позволил себе усмехнуться.

 – Что я слышу?! Так это ты настолько мечтал приблизить вечер, что дофига намазал и даже не стал достреливать последний доп?

– Конечно. Знаешь, как уменьшилось время ожидания, пока я мотал те круги! Кстати, хороший способ, возьми на заметку.

Совершенно не задумываясь над всем тем бредом, что его язык болтал, кажется, сам по себе, Мартен тем временем вновь незаметно приблизился настолько, что достаточно было небольшого движения, чтобы их губы встретились. Терпеть эту пустоту между ними не было больше никакой возможности, и он высунул язык и нарочито неспешно, стиснув в кулак всю силу воли, прикоснулся им к приоткрытым губам Антона. Губы судорожно дрогнули, но вновь отодвинуться Антон почему-то даже не попытался. Мартен никогда не знал, что способен на такую стойкость, какая понадобилась ему для того, чтобы кончиком языка безумно медленно провести по верхней губе, затем так же неторопливо облизать нижнюю, а потом отстраниться и прошептать прямо в пылающее ухо:

– А ты ждал этот вечер?

И задав этот вопрос, он вдруг понял, что именно ради этого и затеял всю эту безумную, выматывающую все нервы, игру. Ему до дрожи, до скрипа стиснутых зубов хотелось, чтобы Антон сам сказал это. Уж если Мартен по уши вляпался в эту историю, если он не мог провести и пары часов, не вспомнив о нем, если он увяз в нем, словно в зыбучем песке, то он имеет полное право хотя бы на это слабое утешение: знать, что Антон хочет его так же, как и он его.

Антон молчал, глядя ему прямо в глаза, и Мартен старался не думать, что же он там видит. Наконец он не выдержал:

– Антон, я вопрос задал…

– Сам-то как думаешь? – он все же сделал попытку уйти от ответа.

– Я хочу услышать это от тебя.

Тот усмехнулся, на пару мгновений опустил сверкнувшие знакомыми искрами глаза, но когда поднял обратно, то сомнений в них больше не было.

– Представь себе, да. Почему-то ждал…

Мартен на миг прикрыл глаза и медленно выдохнул, чувствуя, как покидает его то нечеловеческое напряжение, которое сковало его в последние минуты. Игру можно было заканчивать, теперь ему было не страшно признать себя побежденным.

Он, уже не пытаясь скрыть свои эмоции, торопливо притянул его к себе и потянулся наконец-то к этим алым, пухлым, проклятым губам, которые вновь с готовностью приоткрылись…

… Как раз в тот момент, когда раздался громкий стук в дверь.

Они оба замерли на полпути, и кажется, даже перестали дышать на мгновение.

– Марти, открой, – раздался недовольный голос Симона.

Мартена бросило в жар и холод одновременно, когда он осознал, что с брата станется без спроса войти в номер и принялся судорожно вспоминать, запер ли за Антоном дверь.

На его счастье, Симон не заставил его долго мучаться этим вопросом и решительно подергал ручку двери, которая твердо пресекла его попытки.

Вздох облегчения вырвался у них одновременно, кажется, с точностью до секунды.

– Марти, я знаю, что ты там. Совсем сдурел? Забыл про послегоночный сбор? Зигфрид рвет и мечет. Надеялся, что твои выкрутасы без тебя разберут? Не дождешься!

Антон начал сдавленно и тихонько хихикать: раньше он и не подозревал, что и непобедимого Фукада могут так безжалостно отругать в его команде.

– Не ори, я только что из душа, открыть не могу, сейчас выйду, – наконец пришлось подать голос Мартену.

– Я никуда не уйду, пока ты не откроешь, – настаивал Симон. – Зигфрид велел без тебя не возвращаться.

– Значит, так, – голос Мартена покрылся буквально осязаемой коркой льда. – Или ты сейчас уходишь, я выхожу через пару минут, догоняю тебя, и мы мирно беседуя, как два голубка, идем к нашим дорогим друзьям по команде, или ты продолжаешь бузить, торчишь там, а я тупо никуда не иду. Угадай с трех раз, кому влетит сильнее.

Симон громко выругался, пнул дверь, но слишком хорошо зная своего ненормального брата, предпочел уйти, чтобы выйти из ситуации с наименьшими потерями. Весьма экспрессивные французские ругательства начали удаляться, затихать и в конце концов совсем исчезли.

Антон тихо давился хохотом, и Мартен, плюнув на все игры, наконец-то, стиснул его, что было мочи.

– Merde! * – хрипло простонал он, жадно шаря одной рукой по его спине, а другой пытаясь подлезть под ремень. Выдержка окончательно признала свое поражение, и он изо всех сил вжался в его бедро своим, кажется, уже железобетонным членом, с неуместным сейчас торжеством ощущая его ответное возбуждение.

– Русские сказали бы «блять!», – полузадушенно отозвался Антон, стараясь увернуться от его хаотичных, тычущихся везде, словно слепой котенок, поцелуев. – Но вообще согласен. Если бы не тормозили, то давно бы успели.

Так и не сумев залезть под туго затянутый ремень, он вновь вполголоса выругался и жадно стиснул ягодицы через джинсы. И без того измученный член при этом, кажется, приготовился вот-вот взорваться.

– А тебе бы этого хотелось?! – горячечно прошептал он, осыпая поцелуями его шею и стараясь опуститься сколь возможно ниже в вырез рубашки

– Ну не то чтобы… Но и не совсем, чтобы нет. А ты сейчас иди. А то он же вернется…

Мартен прошипел что-то яростное на родном языке сквозь сжатые зубы, но не признать правоту Антона было сложно.

– Подожди меня, я быстро. Только не вздумай уходить, ты меня понял?!

Он остановился, замер на пару секунд и, понимая, что если не уйдет сейчас, то уйти уже не сможет, резко оттолкнул его.

Затем он быстро, не оглядываясь, пересек комнату, задержался на миг на пороге, вновь негромко выругался и вышел за дверь.

Накатило невыразимое желание запереть снаружи, чтобы не сбежал, чтобы дождался, чтобы был тут, когда он вернется. И ему потребовалась вся сила воли, чтобы остановиться на самой грани и не подумать то пугающее, после чего хода назад уже не будет: чтобы был тут всегда.

Получасовой разбор полетов показался дольше, чем олимпийский цикл. Зигфрид частенько бывал невыразимо скучен и монотонен, но сегодня он превзошел сам себя. Его хотелось подтолкнуть бульдозером, чтобы болтал быстрее, а еще лучше просто убить. Чтобы не мучился сам, садюга, и других не мучал. Застрелить с расстояния пяти метров. Утопить в ванной, наполненной ледяной водой. Почему именно ледяной, Мартен не успел придумать. Он ни на миг не позволял мыслям самим начать определять, что важно, а что нет. Ибо прекрасно понимал, что стоит ему на минуту перестать думать о всякой херне, как сразу навалится то единственное, что имело значение здесь и сейчас.

Антон в его номере. Или уже нет.

Он даже не стал обращать внимание на упреки тренера, которые сыпались на него, как из ведра. На все возмущенные вопросы он просто коротко пожал плечами, буркнул что-то типа «Не приноровился к трассе, от гонок отвык, больше такого не будет» и намертво замолчал. Видя, что больше ничего полезного от него не добиться, Зигфрид раздраженно махнул рукой и переключился на остальных, чем и занимался с видимым удовольствием еще минут десять, после чего, наконец, выпустил всех на волю.

Остался или ушел? Остался или ушел? Это все, о чем Мартен мог думать те совершенно бесконечные пять минут, что, то и дело непроизвольно срываясь на бег, возвращался к себе.

Антон остался. Он спал на кровати, крепко обняв подушку. Несмотря на то, что за потерянное время желание не только не угасло, а стало в разы сильнее и ярче, Мартен на миг замер, во все глаза уставившись на эту картину. Спящий Антон был таким неожиданно милым, домашним, уютным, что удивительно напоминал его любимого игрушечного медведя.

Совершенно некстати он вдруг осознал, что они ни разу не спали вместе в прямом смысле этого слова, как бы иронично это ни звучало. После секса Антон всегда, как ни в чем не бывало, вставал, неторопливо одевался и уходил, почти не глядя на него больше. Поначалу Мартена это более чем устраивало, но постепенно это чувство стало вытесняться осознанием некоей неправильности происходящего.

Но только сейчас при взгляде на мирно дремлющего Антона он понял, чего же ему не хватало. Ему до скрежета зубов вдруг захотелось однажды уснуть и проснуться рядом с ним. Так, чтобы всю ночь вместе. Чтобы никуда не бежать, не смотреть поминутно на часы, не отказывать себе в неторопливых ласках, на которые вечно не было времени. Впервые в жизни захотелось после бурного секса просто валяться рядом. Может быть, болтать лениво обо всем на свете. Может быть, накормить с руки любимым круассаном. Может быть, просто неспешно, удовлетворенно гладить все, что попадется под руку, чувствуя, как вновь закипает в крови знакомый жар… А после второго (третьего, четвертого и так до бесконечности) раза заявить, что пора спать, и закинуть на него руки и ноги, так, чтобы никуда не делся. Отныне и во веки веков. И пусть даже не думает фыркать и говорить, что тяжело: Мартен все равно не послушается. А потом долго лежать без сна, с непроизвольной улыбкой слушая, как он сначала возится, ерзает, дергает одеяло, недовольно ворчит, но постепенно расслабляется и наконец засыпает. Слышать, как выправляется и замедляется его дыхание, и незаметно, убаюканному теплом под боком, провалиться в сон самому. А утром проснуться от ощущения тяжести на груди и улыбнуться, осознав, что это он закинул свою руку. Аккуратно убрать ее и притянуть к себе, вот такого спящего и податливого. Коленом нащупать его утренний стояк и, довольно усмехнувшись, подумать, что этим грех не воспользоваться. Начать будить нежными поцелуями, становящимися все более рваными и нетерпеливыми. И уже дождавшись первого, недовольного пробуждением, фырканья, отстраненно подумать, что, кажется, обратной дороги больше нет…

Разум, зачарованный этими картинами, возможно, еще долго предавался бы сладким мечтам, но плоть заорала, что она, конечно, сегодня творит чудеса героизма, но держится из последних сил. Он помотал головой, чтобы вынырнуть из мира таких розово-приторных, но почему-то вдруг очень притягательных фантазий, и с трудом, но отложил их на потом. Сейчас следовало решать гораздо более насущные проблемы.

Он вновь окинул Антона загоревшимся вожделением взглядом, решительно скинул с себя всю одежду и бросился к нему на постель. Изнывающее тело после всех сегодняшних измывательств над собой сразу же зажило своей жизнью и взяло руководство процессом на себя. Он плотно прижался к нему и вцепился зубами в ухо. Руки моментально заскользили по груди, путаясь в пуговицах рубашки, которые отчаянно хотелось оторвать.

Антон, так безжалостно вырванный из сна, что-то заворчал, закопошился и развернулся к нему лицом.

Не медля ни секунды, он впился в его губы и тут же, воспользовавшись его еще неполным возвращением в реальность, проник внутрь. Огненный шар вновь знакомо взорвался в голове, и обжигающая лава хлынула по венам, воспламеняя каждую клеточку тела. Господи, как же он отвык от этого, и как же он об этом мечтал!

Он тут же опрокинул Антона на спину и навалился на него всей своей массой, послав куда подальше всю нежность Какая к черту нежность, если стоит так, что как бы не кончить, словно зеленый пацан, от одних поцелуев и обжиманий?!

Сонный и разнеженный Антон поддавался, почти не размыкая глаз. Не сказать, чтобы Мартена это сильно радовало: в конце их общения весной Антон всегда вел себя довольно активно, и это было для Мартена гораздо приятнее.

Он трясущимися руками, вполголоса ругаясь на неподдающуюся молнию, сорвал с него джинсы вместе с нижним бельем и торжествующе улыбнулся. Антон мог сколько угодно делать вид, что он спит, что ему пофиг на происходящее, и вообще он бесчувственная жертва гадкого маньяка, но гордо стоящий член говорил сам за себя.

Он снова навалился на него всем телом, изо всех сил вжимаясь в его бедро, сам при этом стараясь одной рукой ласкать его член. Было тесно, неудобно и жарко. Но какое это, в конце концов, имело значение, когда при первом же движении его ладони, Антон издал сдавленный стон и выгнулся навстречу.

– Хочешь меня? – прошептал Мартен срывающимся голосом, лаская ухо и то и дело проникая языком глубоко внутрь.

Антон ожидаемо не ответил: он и раньше никогда не отвечал на подобные вопросы, которые Мартен задавал уже не раз. Но сейчас ему почему-то было просто необходимо получить ответ. Он вдруг совсем не к месту подумал, что сегодняшний день должен расставить все точки над I. Он-то для себя их поставил давно: беспомощно смотря на молчащий телефон в Сочи, вновь и вновь протягивая перчатку в Ханты-Мансийске, глядя в глаза тепло и мудро улыбающейся Жанны, уходя на три круга в сегодняшней гонке. А Антон?

Собственный член, кажется, проклинал его на веки вечные, умолял, увещевал, обещал, что за такие издевательства больше никогда и ни за что не встанет, но он не мог отступить и поддаться желанию, которое достигло предела его возможностей и легко перевалило через него. Он сполз ниже, нащупав вполне красноречиво стоящий сосок, обвел его языком, несколько раз поцеловал, глубоко втягивая в рот и, наконец, довольно сильно прикусил. Сбивчивый, прерывистый шепот на русском явно свидетельствовал о том, что его действия не проходят даром. Он рывком поднялся обратно, навис над ним и снова прошептал прямо в губы:

– Хочешь?

Руки Мартена при этом вновь уверенно отыскали его член и принялись довольно-таки чувствительно ласкать, сжимать то сильнее, то еле ощутимо, обводя пальцем головку и проводя по заполошно пульсирующим венкам.

Антон нервно кусал губы, вздрагивал и судорожно комкал простыню, но упрямо молчал, хотя, судя по испарине на его виске и яростно бьющейся жилке, давалось ему это непросто.

Рука с члена сползла ниже, огладила моментально поджавшиеся яички и пробралась в заветную ложбинку.

– Я же знаю, что хочешь, – покрывая поцелуями его лицо, шею, уши, поминутно прерываясь и хватая ртом воздух, вновь лихорадочно зашептал он. – Так скажи это… Я же все равно знаю, как ты ждешь, когда я наконец окажусь в тебе… Ну же, Антон, я ведь не отстану…

То ли его действия, то ли слова, от которых свой собственный член вновь и вновь напрягался, готовый взорваться в любой момент, все же достигли своей цели.

– Хочу… Хочу тебя, сволочь французская, – кривясь, выдавил из себя Антон. – Давай уже.

– Давай что? – неумолимо давил Мартен. Он еще ни разу не слышал от Антона ничего подобного и теперь просто не мог остановиться.

– Да трахни уже меня, Фуркад!.. Или я тебя застрелю… из твоей собственной винтовки! – содрогаясь от ощущения горячих и жадных пальцев, хозяйничающих у него между ног, яростно выплюнул Антон.

Мартен резко сглотнул: на такое он и рассчитывать не смел. Терпеть и тянуть дальше было уже из разряда садизма и мазохизма одновременно.

Он резко толкнул его, поворачивая на живот, и потянулся к тумбочке за всем необходимым. Руки тряслись так, что порвать пакетик с презервативом не удавалось, и он, в очередной раз выругавшись, рванул его зубами.

Безумно хотелось ворваться сразу, но он заставил себя вспомнить, как давно они не были вместе, и что он ни в коем случае не хочет делать ему больно. Он очень старался сделать все, как полагается, но именно Антон прошептал: «Не тормози, бля! Давай!», когда он трясущимися пальцами пытался растянуть его как можно тщательнее.

И разве можно было противиться этому отчаянному призыву?! Голос разума моментально капитулировал, и он рванулся вперед. Но войдя чуть ли не с первого толчка полностью, он тут же замер. Ибо чуть не кончил в ту же секунду, как жарко, бесстыдно и призывно сжали его раскаленные тиски. Из последних сил он заставил себя думать о правилах французской грамматики, чтобы хоть немного сбить градус накала. Это помогло, а вот Антон, сдавленно выдохнувший и рванувшийся навстречу, – совсем наоборот. И не в силах более сопротивляться и ему, и себе, он сорвал все замки, вырубил тормоза и сорвался сам…

Быстрее… Глубже… Да что ж Антон так стонет-то… От одних этих стонов можно кончить… Господи, как же хочется сказать ему, как сильно скучал! И не только по сексу… вообще… Хотя бы по французски, он же все равно не поймет… Еще быстрее, ну!.. «Tu m’as tellement manqué»**… Вцепиться в его волосы, запрокинуть голову назад, потому что жизненно необходимо прямо сейчас найти его искусанные, измученные губы и прижаться к ним так, словно ничего важнее в мире нет… И ведь в самом деле нет… Замедлиться… Тихо, тихо… Вот так, медленнее, спокойнее… Или иначе все закончится прямо сейчас. А не хочется, господи, как же не хочется!.. Как же хочется, чтобы это длилось вечно… «Je ne peux pas vivre sans toi»***… Как же это круто… Как это невероятно обалденно, так никогда не было. Никогда и ни с кем… И, кажется, никогда не будет. Ни с кем, кроме него… Быстрее… Господи, как же он прогибается и подается назад… С ума сойти можно! Как стискивает простыню и утыкается лицом в подушку, пытаясь погасить стоны… Все… Кажется… все. Больше невозможно держаться… Но сначала остановиться, рвануть его к себе… Прижаться грудью к влажной спине, так тесно, как это только возможно, чтобы ни миллиметра между ними… Вцепиться зубами в шею… Следы? Похер, пусть все видят. Жадными пальцами нащупать его член, стиснуть совсем неласково и начать отчаянно двигать рукой, всем телом ощущая, как он вздрагивает и ответно толкается в ладонь… Ну давай же, ну… Еще крепче стиснуть напрягшееся горячее тело, ощутить теплую жидкость на ладони и, не сдержавшись, вскрикнуть от того, каким жаром и содрогающейся теснотой вдруг опаляет собственный член. И от этого ли, или от того, как Антон откидывает голову ему на плечо, беспомощно хватая приоткрытыми истерзанными губами горячий воздух, отпустить себя, несколько раз неудержимо рвануться вперед и ощутить, как мир все-таки разбился на мириады осколков…

Merde (фр.) – дерьмо

Tu m’as tellement manqué (фр.) – Я так по тебе скучал

Je ne peux pas vivre sans toi (фр.) – Я не могу без тебя

====== Часть 11 ======

– Может, останешься?

Давно выношенный вопрос сам собой слетел с губ прежде, чем утратившее на миг бдительность сознание успело его заблокировать.

Антон, методично застегивавший джинсы, неторопливо обернулся и смерил его привычно хмурым взглядом, к которому на сей раз примешивалась изрядная доля насмешливого удивления.

– Зачем?

Мартен досадливо поморщился, и правда, зачем?

Вообще вот все это – зачем?!

Та ночь после дурацкой проваленной смешанки была однозначно лучшей за все время их знакомства. Антон был невероятен и ненасытен настолько, что Мартену все время хотелось потыкать в него пальцем, дабы убедиться, что это действительно реальность, а не очередной мучительный сон в бесконечно длящемся межсезонье.

В какой-то момент Мартен перестал осознавать, что с ним творится и где он вообще находится: на этом свете или уже на том.

Оказывается, на этом.

И Антон, неизвестно когда успевший принять душ, удивительно быстро одевшийся и уже подходящий к двери, был лучшим подтверждением этого невеселого факта. Тот самый Антон, что совсем недавно плавился в его руках и исступленно стонал: «Еще! Пожалуйста, еще… Не останавливайся… Марти…». Или уже не тот самый? Где был его Антон? И где было нечто, им лишь прикидывающееся?

Мартен растерянно смотрел ему вслед и понятия не имел, что делать и чего он на самом деле хочет.

Кажется, он хотел сказать «Не уходи!». Кажется, он хотел крикнуть: «Остановись!». Кажется, он хотел заорать «Я никуда тебя не отпущу!». Кажется, он хотел вскочить, догнать его, схватить в охапку и действительно никуда не отпускать.

Но какая разница, чего он хотел, если он молча смотрел в закрывающуюся дверь и тяжело думал, что, кажется, поимел не он, а его.

Да, вся та ночь была удивительной, особенно если учесть, что осталась единственной такой.

Радость от начала сезона и – что скрывать! – от такой долгожданной встречи схлынула слишком быстро. Радость от сезона незаметно растворилась в серых буднях, начинавших приедаться гонках и пьедесталах. А радость от встречи вышла за дверь номера в Эстерсунде вместе с Антоном и так больше и не вернулась. Нет, Антон-то как раз исправно возвращался, стоило ему только позвонить, исправно ложился под него, исправно выполнял все прихоти, исправно стонал и кончал под ним. Вот только Антон возвращался, а радость – нет. Осталась радость в шведских горах, и почти теперь уже забытые искры в отныне непроницаемых и безразличных глазах оставила при себе. Чтобы не так одиноко было…

В череде этих становившихся все более однообразными дней пролетел почти месяц. Оглядываясь назад, он даже не мог бы сказать, чем ему этот месяц запомнился. Ну, гонки, ну, победы… И что? Почему-то все чаще и чаще начинало мутить от осознания, что, кажется, существует в мире нечто, что важнее всех гонок, медалей и подиумов, вместе взятых. И не хотелось бы верить в это, всей глубиной своей прагматичной души не хотелось, а как не поверишь, если вдруг все, что раньше было смыслом существования, резко перестало приносить радость. Если вдруг все существо переполнилось желанием чего-то неведомого, чему так страшно даже пытаться дать название. И самое больное, что в жизни других оно, это странное Нечто, есть, а вот в его такой успешной, такой яркой жизни – нет.

В этом году впервые в истории Кубка мира третий этап сезона должен был проводиться во Франции. Его страна долгих четыре года добивалась этой чести, постоянно используя его в качестве флага, и вот, наконец, вожделенная цель была достигнута. Лучшие биатлонисты мира съезжались в Ле Гран Борнан.

Этот этап должен был стать его триумфом. Предвкушение наполняло его полузабытым волнением. Даже ему, многократному чемпиону, вдруг, словно сопливому юниору, захотелось проявить себя во всей красе перед собственными болельщиками, а главное, перед родными людьми, давно ждущими случая полюбоваться на сына и брата своими глазами, а не через равнодушный экран.

Анси должен был стать его триумфом, а стал его крахом.

Все началось с эстафеты, где не только он, но и вся его команда, видимо, не справилась с грузом ожиданий и, проиграв победителям более минуты, заняла жалкое шестое место из десяти участников.

Будь это любая личная гонка, они бы угодили хотя бы в цветы. Конечно, его самого это бы слабо утешило, но, возможно, слегка порадовало бы болельщиков. Однако, это была эстафета, а посему разочарованным трибунам пришлось глазеть на совсем другие лица, в том числе – словно ему назло! – гордо улыбающегося на верхней ступени Антона.

Вот он-то как раз прошел свой этап безупречно: он вновь закрывал эстафету своей команды и, не в пример шведской смешанке, справился на «отлично». Еще нервно дефилируя туда-сюда в зоне ожидания и искоса бросая на него краткие взгляды, Мартен был уверен, что Антон сегодня справится: слишком он был спокоен и уверен в себе. Такое ощущение, что он, словно вампир, высосал из Мартена всю ту уверенность, что ему сейчас отчаянно не хватало. Антон принял эстафету третьим с отставанием от лидирующих немцев в 25 секунд, и отчего-то Мартен точно знал, что его эти жалкие секунды сегодня не остановят. Сам он стартовал лишь еще полминуты спустя. И можно было говорить себе, что нет смысла бежать, когда ты идешь шестым, впереди тебя в минуте пятеро отличных спортсменов, и уж хотя бы трое из них точно все равно окажутся выше, так стоит ли рвать жилы? Не лучше ли поберечься для спринта, где все будет зависеть исключительно от силы твоих ног и крепости рук, а не от количества минут, привезенных тебе твоими незадачливыми сокомандниками?! Именно так и убеждал себя Мартен, пока шел по трассе и с глухим раздражением слышал, что расстояние до лидеров, увы, не уменьшается. Убеждал, лишь бы не признаваться, что на самом деле он просто не может ничего поделать с тянущей апатией, разливающейся внутри, отравляющей душу и парализующей тело.