Текст книги "Я для тебя останусь светом (СИ)"

Автор книги: paulina-m

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Словно впервые видя, словно пытаясь влить своей веры, словно прося и умоляя… Пожалуйста, Антон, ты сможешь, пожалуйста…

… – Пожалуйста, Антон, – прошипел он, стискивая его волосы и сам не понимая, чего хочется сильнее: оттащить его голову или прижать еще крепче.

Господи, Антон сто раз ласкал его вот так, вот этими самыми губами и языком, но почему же тогда сейчас он чувствовал то, чего раньше даже представить не мог?! И почему при этом хотелось большего, неизмеримо большего?! Почему появилось такое незнакомое желание не брать, не властвовать, а отдавать и наслаждаться этим?! Почему от его таких уверенных, таких решительных и при этом удивительно нежных поцелуев и прикосновений хотелось то ли взлететь, то ли заскулить?! Неужели и это тоже любовь? Кажется, зря он столько лет отрицал ее существование…

– Пожалуйста что? – Антон, вдруг оказавшийся совсем близко, нарочно медленно провел языком по его шее, подбородку и замер у границы губ, с готовностью приоткрывшихся в ожидании. – Скажи!

Через силу Мартен разразился истеричным смехом:

– А не издеваться не можешь?

– Неа, – мотнул головой Антон, сам не менее тяжело дыша, но продолжая упорствовать, – у меня были слишком хорошие учителя… Скажи!

Мартен попробовал было прижаться своим каменным членом к его колену, чтобы хоть немного усмирить мчащийся по венам бурлящий поток лавы, но тот был настороже и мигом отстранился, ехидно заломив бровь.

И Мартен сдался. Поняв одну очень простую вещь: иногда сдаться не стыдно, иногда это просто необходимо. И кажется, когда у тебя есть человек, рядом с которым ты это чувствуешь, это и есть счастье.

Он обхватил Антона за шею, притянул к себе настолько близко, что их губы почти встретились, и горячо прошептал:

– Трахни меня…

… Он никогда раньше не смотрел стойку третьего этапа: слишком мало времени остается между стрельбой и его собственным стартом, но в этот раз, ругая себя на чем свет стоит, не мог заставить себя оторваться от огромного экрана. И вместе со всей, слившейся сейчас в один огромный организм, толпой болельщиков он невольно издал разочарованный вздох, когда так хорошо шедший по трассе Малышко намазал последним выстрелом.

Он успел злобно подумать, что, если этот гад сейчас промажет еще раз или, того хуже, два (про три он и думать не хотел), он сам его пристрелит после гонки, и, видимо, угрозы подействовали. Малышко быстро исправился, первым же допом закрыв непокорную мишень, и, в компании с шустро перебирающим ногами Пайффером, ринулся в погоню за улепетывающим Бьорндаленом. Вновь возвращая надежду на чудо для Антона.

Мартен с силой заставил себя отвести глаза от экрана и вдруг окаменел, застыл на месте, наткнувшись на взгляд Антона, направленный прямо на него. И в этом взгляде было столько всего – надежды, страха, вызова, отчаяния, просьбы о помощи – что он почувствовал, как вмиг тонет в теплом, напоминающем пушистое облако, мареве.

И все, что он смог сделать, на что его хватило, это – ободряюще подмигнуть и улыбнуться. И почувствовать, как все внутри торжествующе звенит от его ответной улыбки…

… «И почему считается, что это больно?!» – эта, столь нелепая в такую минуту, мысль была единственным, что удерживало его по эту сторону мироздания. То, что он чувствовал сейчас, цепляясь за плечи Антона, стараясь не то подаваться навстречу его резким, горячечным движениям, не то неизвестно зачем убежать от них, было настолько неповторимо прекрасно, что, кажется, он мог кончить сию секунду. Но как же этого не хотелось, господи! Как же хотелось, чтобы эта сказка длилась вечно, потому что он был совершенно не уверен, что завтра, когда наступит утро, карета не превратится в тыкву, а волшебные зеленые искры в глазах Антона не уступят место серому безразличию. И, похоже, каким-то чудом Антон почувствовал это и, почти остановившись, навис над ним, еле переводя дыхание. Мартен, непроизвольно дрожа, обхватил его лицо руками, притянул к себе близко-близко и, утонув в глубине его глаз, вдруг с обрушившимся, подобно неудержимой лавине, счастьем понял, что эти искры больше никуда не пропадут…

… Все, дальше торчать столбом перед экраном было уже совсем непозволительной глупостью. Он отмахнулся от безумствующих тренеров и легко побежал на старт.

Малышко, чересчур выложившийся в попытке отыграть секунды, так опрометчиво потерянные на стойке, заметно подустал к финишу. Видя, как нетерпеливо оглядывается на него Антон, явно считающий в уме секунды, все более и более отдаляющие его от убегающих лидеров, Мартен и сам готов был выскочить на лыжню, схватить Малышко за шиворот и приволочь к Антону. И у него это явно вышло бы гораздо быстрее! Но, увы, он был не в силах это сделать, и поэтому Антон, хоть и сорвался в гонку третьим, имея неплохие шансы на медаль, но отставал от Эмиля на шестнадцать секунд. А если учитывать, что словенцы и австрийцы стартовали совсем рядом, то положение русских было довольно-таки серьезным. Это было единственное, о чем думал Мартен, когда измученный Симон все же дополз до финиша и из последних сил шлепнул его по руке, передавая сомнительную честь вновь стартовать седьмым.

Пусть все его мысли были далеко впереди, там, где Антон несомненно бросился догонять Эмиля и Шемппа, но профессионализм таки сделал свое дело, и он быстро оценил текущее положение французской команды. Седьмое место, больше минуты отставания от лидера и почти минута от текущего третьего места. Шесть отличных команд перед ним, и, как минимум, три из них уж точно не облажаются настолько, чтобы проиграть больше минуты. Придя к этому, в общем, не сильно огорчившему его выводу, он расслабился и решил пройти гонку, не особо упираясь, в привычном темпе. Да и, внутренне усмехнулся он, вряд ли ему бы удалось сегодня полностью сконцентрироваться и выложиться на своем этапе на все сто.

Задолго до того, как выкатиться на стадион для первой стрельбы, он услышал такие знакомые, ритмичные вскрики толпы, означавшие только одно: лидеры уже стреляют. На автомате вонзая в снег вдруг ставшие удивительно тяжелыми палки, он изо всех сил напрягал слух, пытаясь разобрать в этом буйстве звуков хоть что-то членораздельное, понять, кто стреляет, как стреляет. Но в бушующем гуле невозможно было вычленить хоть что-то осмысленное, и он, сжав зубы, только яростнее принялся толкаться, вдруг совершенно не к месту вспомнив…

… – Черт… – откинувшись на подушку, Мартен нервно усмехнулся, – надо, наверно, что-то сказать, а я чувствую себя полным идиотом. Хотя, конечно, по меньшей мере странно начинать такой разговор с человеком, с которым вместе уже больше года.

– Год и два месяца, – поправил Антон, поплотнее закутываясь в тоненькое одеяло: в чересчур просторном номере было не слишком жарко.

– Год и два месяца, – эхом повторил Мартен и скривил губы: – А мы ничего друг о друге не знаем, правда? Так, может быть…

–…Что?.. Продолжай, чего замолчал?

Мартен повернулся на бок, подпер голову рукой и сглотнул, пытаясь избавиться от так мешающего сейчас волнения.

– Может быть, сделаем вид, что не было этих года и двух месяцев? Что мы познакомились буквально вчера…

– И сразу оказались в постели? – критично усмехнулся Антон.

– А что? Мы – взрослые люди, как-никак. В крайнем случае, можно считать, что перебрали с выпивкой.

– Не, не катит, – твердо отрезал Антон. – Во-первых, столько я никогда не пью, даже в межсезонье, – Мартен, не сдержавшись, иронично хмыкнул, всем видом давая понять, что он думает об этом, но Антон предпочёл этого не замечать. – Во-вторых, даже пьяный, я никогда не лягу в постель на первом свидании. Думай дальше.

– Лаааадно, – протянул Мартен почти весело, подхватывая игру, – тогда пусть на втором. На первом твои принципы нам не позволили, но на втором уже не выдержали, захотелось слишком, – он сам удивился несколько игривым нотам, промелькнувшим в его голосе, и не смог удержаться от того, чтобы не провести пальцем по руке Антона поверх одеяла. – Так лучше?

– Не идеально, конечно, – поморщился Антон, – но допустим. А дальше что?

– А дальше мы просыпаемся…

– Уже.

– И понимаем две вещи. Первая: секс был настолько крут, что его просто невозможно не повторить.

На зардевшиеся щеки Антона можно было любоваться вечно.

– А вторая? – торопливо спросил он, пытаясь побороть смущение.

– А вторая тесно вытекает из первой. Чтобы повторить секс, надо лучше узнать друг друга. Как думаешь?

– Один мой знакомый полагает, что это совершенно необязательно, – неожиданно сухо отчеканил Антон и посмотрел прямо ему в глаза, слишком пристально и слишком значительно. – По его мнению, чтобы заниматься сексом, даже целый год, ничего, кроме постели и собственно двух тел, не требуется.

Вот он. Скрывшийся за веселой болтовней, усыпивший бдительность самый главный, самый ответственный момент этого, так непривычно шутливого разговора. Момент, от которого вероятно зависит очень многое, если не все. И сейчас он не имеет права совершить еще одну ошибку. Которая вполне может стать последней.

Мартен незаметно выдохнул, непроизвольно облизнул вмиг пересохшие губы, приказал вдруг взбесившемуся сердцу угомониться, и, не отводя взгляда, медленно произнес:

– Твой знакомый – полный идиот, так ему и передай. И никогда – слышишь, никогда! – больше его не слушай. А лучше, вообще забудь о его существовании.

– А если он сам о себе напомнит? – холодно усмехнулся Антон, по-прежнему не отрывая взгляд и почти не моргая.

– Не напомнит, – прошептал Мартен и, повинуясь неожиданно вспыхнувшему желанию, потянулся к Антону и нежно-нежно прикоснулся к его губам. Очень легко, очень бережно, очень невесомо… – Я ему этого не позволю…

… Два промаха! Господи Боже!

Увидев эту убийственную цифру на табло напротив фамилии «Шипулин», Мартен почувствовал, как его лыжи наотрез отказались ехать дальше, словно моментально прилипли к суровому сочинскому снегу. Вот как?! Как можно было промазать лежа дважды в такой момент?! И это с его скоростью и точностью стрельбы в других гонках?! Ох уж эти проклятые антоновы нервы! Сколько крови они Мартену попортили, и сколько еще попортят!

Он настолько погрузился в пучину неподдельного отчаяния и перестал воспринимать окружающее, что сам не понял, как смог отстреляться без кругов, всего лишь с теми же двумя злополучными допами.

И лишь выходя со стадиона, он обратил внимание на отставание. Все оказалось не так страшно: всего пять секунд от Эмиля, но при этом в шести секундах разместилось сразу четыре команды.

Четыре команды.

В шести секундах.

«Господи, я не имею права ни о чем тебя просить, но ради него… Пожалуйста…»

Все расстояние между лежкой и стойкой Мартен занимался тем, что пытался вспомнить какие-то молитвы, которым еще в глубоком детстве обучала его мать, пока окончательно не сдалась, поняв, что это безнадежно. А вот сейчас он безумно жалел о своем упрямстве тогда. Ибо больше ему ничего не оставалось, кроме как верить и надеяться. Ведь любить, как известно, он научился уже давным-давно…

… – Я очень виноват перед тобой. Нет, не перебивай! Я и сам готов сбиться в любой момент! Ты, что, думаешь, я каждый день вот так распинаюсь и несу какой-то феерический бред?!

Мартен замолчал, пытаясь вновь собраться с заполошно мечущимися мыслями и тихо радуясь, что бархатные сумерки уже сгустились, а лампу на тумбочке они так и не включили, иначе не факт, что он решился бы все это сказать.

– Так вот, я очень виноват. Во всем. И я, в общем, даже не хочу просить прощения, потому что не считаю, что заслуживаю его. Но если вдруг ты меня все же простишь… и останешься со мной, то… То, наверно, я буду счастлив, да, – нервно усмехнулся он, – как бы это ни унижало мое самолюбие.

Он вновь замолк, изо всех сил стараясь не скосить глаза вправо, где, все так же закутавшись в одеяло и забавно нахохлившись, устроился Антон. Мрачно молчащий, явно что-то для себя решающий, готовящийся вынести приговор Антон.

Внезапно он хмыкнул, и по натянутым нервам Мартена этот звук прошелся словно зазубренное лезвие ножа:

– Сейчас по всем законам жанра ты обязан повторить, что любишь меня.

– А оно тебе надо?

– Надо.

И повинуясь неожиданной твердости, пронизавшей это коротенькое слово, он, упрямо глядя в одну точку перед собой, вновь в который уже раз, произнес это, такое замусоленное, такое затертое, такое избитое, но сейчас вдруг показавшееся самым важным и самым нужным:

– Я люблю тебя.

Антон молчал долго, гораздо дольше, чем в прошлый раз. Мартен, чтобы как-то вынести это ожидание, начал считать удары сердца. Странно – оно билось так же ровно, как и всегда, так же размеренно, так же спокойно. Словно не понимало, что, возможно, отстукивает последние мгновения, отделяющие его от окончательного краха.

А, возможно, на самом деле оно было гораздо умнее своего хозяина и все знало наперед. Потому что Антон, наконец, выпутался из своего кокона, сел на кровати и, уставившись в окно, протянул:

– Я не знаю, за что точно ты там извиняешься, да и знать не хочу. Но я точно не против того, чтобы мы вроде как и дальше были вместе.

Мартен шумно выдохнул, уже не стесняясь этого. До стеснения ли тут, когда сорваны все маски, вытащены на свет Божий все тайны и раскрыты все неприглядные секреты?

– А ты не хочешь сказать что-нибудь в ответ? – он произнес это нарочито небрежно, пытаясь обратить все в шутку, но на самом деле до дрожи в животе желая услышать ответ и боясь его.

– Чего, например? – Антон обернулся к нему и сделал удивленные и одновременно скучающие глаза.

– Да не знаю я! – Мартен хохотнул, старательно притворяясь, что ему весело, хотя он сейчас чувствовал все, что угодно, кроме веселья. – Например, что тоже меня любишь, что жить без меня не можешь…

– Почему не могу? Могу, – безразлично пожал плечами Антон, но не успел Мартен понять, каково это – рухнуть в бездну, как он продолжил: – но, кажется, уже не хочу…

… На подходе к стойке его сразу оглушило оголтелым гулом трибун, который на сей раз явственно сливался в единый вопль: «Россия! Россия!». Неужели… Он запретил себе додумывать эту такую сладкую, такую вожделенную и невозможную мысль, чтобы потом, если это окажется неправдой, не упасть лицом в снег от разочарования.

Стиснуть зубы, выждать, дотерпеть до табло!

Несколько сотен метров показались ему расстоянием, равным от Земли до Луны. И когда он все же преодолел его и увидел на табло заветный ноль в графе «Промахи» и отставание в четыре секунды от Шемппа (какая занятная ирония судьбы!), то понял, что до этой минуты он еще и не переживал по-настоящему. Что все только начинается…

Глаз мельком зацепился за кошмарную единичку в столбце «Штрафной круг» для Свендсена, и разумом он понимал, что должен ужаснуться этому. Эмиль… Такой верный, такой честный, такой понимающий Эмиль! С такой надеждой говорящий, что должен привезти золото для своей страны! Мартен почувствовал, как в надрывном плаче зашлась какая-то частичка его души, но тут же резко замолчала. Это ему еще предстоит пережить, но не сейчас. Сейчас есть только трое.

Антон, Симон и финишная черта.

Он не помнил, как он отстрелял стойку, как доехал финишный круг, как отталкивался, как скользил, как поворачивал и притормаживал. Вымуштрованное тело делало все само, без участия сознания, которое умчалось вперед, туда, где Антон рвался к своей мечте.

Он мечтал обзавестись крыльями, чтобы рвануться вперед и увидеть, что же там происходит, и одновременно до истерики боялся узнать это. Но когда вечность спустя он с лихорадочно прыгающим сердцем, наконец, вырвался на стадион, то сразу увидел ликующее море русских флагов, развевающихся в такт бешеному реву зрителей. Пару секунд он помедлил, боясь убить такую реальную надежду, а потом, словно в омут головой, глянул на табло и увидел на верхней строчке слово «Россия».

И в этот миг он понял, что сегодня сбылась и его мечта тоже.

Весь остаток вечера после этого финиша, который русские болельщики забудут не скоро (Мартен сам не знал, сколько раз просмотрел запись, и не мог не признать, что это было впечатляюще!), он даже не пытался приблизиться к Антону.

Это был его день. Это была его победа. Это было его счастье. И он должен был насладиться им сполна.

Глядя на его абсолютно счастливое и почти безумное от этого лицо на пьедестале, Мартен чувствовал, как невольно в глупейшей улыбке расползаются губы. Интересно, а кто из них двоих был более счастлив? Он не мог бы поручиться, что Антон.

И кажется, вот теперь ему уже хотелось этим счастьем поделиться. А вдруг целое, разделенное на двоих, станет еще больше? Сухая математика скептически утверждает, что это абсурд, но что она понимает в таинственных мирах человеческой души?

И поэтому, с трудом дождавшись до почти глубокой ночи, позволив Антону сполна познать вкус триумфа и будучи твердо уверен, что тот не спит, он отправил ему коротенькую смску, в которой осторожно спрашивал, смогут ли они сегодня встретиться. Он не ждал мгновенной реакции, и поэтому вздрогнул, когда ответный сигнал раздался почти тотчас же. А прочтя еще более короткое «Да», понял, что счастье таки действительно есть.

Через минут десять он, стараясь унять мурашки, кажется, проникшие даже в печенку, и пытаясь поудобнее перехватить громоздкий пакет с запотевшей бутылкой шампанского, шоколадом и так любимыми Антоном цитрусовыми всех видов, вошел в незапертую дверь его номера. Антон болтал по телефону на родном языке, судя по радостному тону отвечая на очередные поздравления, которые лились на него сегодня, как из рога изобилия. Увидев Мартена, он приветственно кивнул ему, слегка махнул рукой, показывая, чтобы тот закрыл за собой дверь, и отвернулся к окну, продолжая разговор. Сгрузив свой пакет на стол, Мартен выполнил его просьбу, а потом подошел быстрым шагом, резко притянул к себе, выхватил проклятый телефон, отключив, отшвырнул на кресло и, не дожидаясь очевидно вот-вот готовых вырваться возмущенных возгласов, горячо прошептал на ухо:

– Ну, давай отпразднуем, что ли…

====== Часть 18 ======

– Опять межсезонье… Поверить не могу, что у нас с тобой уже второе межсезонье, – с еле заметной капризной ноткой протянул Мартен, который в честь вышеупомянутого межсезонья позволил себе несколько расслабиться и не вылезать утром из постели чуть дольше обычного. В конце концов, неужели он не заслужил права хотя бы пару дней провести так, как хочется?!

 – Не могу понять, огорчает тебя это или радует, – усмехнулся Антон, неторопливо застегивая рубашку.

Мартен задумался на миг:

– Пожалуй, и то, и другое. Радует, что мы удивительным образом дотянули до этой пугающей цифры…

– А огорчает? – Антон так и не дождался предполагающегося продолжения, поэтому был вынужден спросить сам.

Мартен медленно перевел на него вмиг затянувшийся хмарью взгляд.

– А тебя разве ничем не огорчает? – мрачно спросил он.

Антон, к тому моменту полностью одевшийся и уже собравшийся уходить, нехотя пожал плечами. Он никогда не любил пространные разговоры о чувствах в прошлом, не стал больше их любить в настоящем и был уверен, что будет так же избегать их и в будущем.

– А я буду скучать, – вдруг смял повисшую тишину голос Мартена, и Антон, почти готовый выйти, невольно остановился, помедлил пару мгновений и устало опустился на край кровати.

В другой раз Мартен, может быть, и сдержался бы, но ужас надвигающейся разлуки длиной в восемь месяцев сделал свое дело.

Он рывком поднялся и крепко обнял его со спины за плечи, уткнувшись носом в ухо.

Хотелось сказать очень много, так много, что слова бурлили, словно лава, ищущая выход из вулкана, метались внутри, как плененные птицы, и не могли обрести форму. Простых человеческих слов из банальных букв было слишком мало, чтобы выразить все то, что ему так нестерпимо хотелось. И когда он уже почти отчаялся хоть что-то произнести, в мозгу вдруг мелькнула шальная, но такая притягательная мысль, что, не давая себе задуматься о ее разумности, он тут же выпалил:

– А давай поедем куда-нибудь вместе в отпуск. На море, например!

Антон с трудом вывернулся из объятий и с изумлением уставился в его воодушевленные глаза:

– С ума сошел?

Не обращая внимания на эти слова, Мартен вдохновенно принялся расписывать картины, которые вдруг, словно кадры из кинофильма, одна за другой пошли вспыхивать в мозгу.

– Ты только представь! Синее-синее море, белый, мелкий песок, тихий залив, где нет ни одной живой души на многие километры, солнце жарит так, что хочется превратиться в мороженое и съесть себя самому, пальмы тихо колышутся на ветру… Как ты там говорил, про сны? Остров с павлинами и обезьянами? Ну вот, павлины хвосты раздувают, а обезьяны скачут по деревьям и швыряются в нас шкурками бананов…

Антон, наконец, не сдержался при описании этой жизнерадостной картины и разразился смехом.

– А целые бананы они не хотят кинуть, нет? В качестве презента от гостеприимных хозяев? Ну, чтобы нам зря по пальмам не лазить?

– Еще чего захотел, лезь и доставай, не перетрудишься! Обезьяны там не для этого. И вообще, не отвлекай. Дальше слушай! Так вот…

Он снова привлек его к себе, на ощупь найдя его пальцы и переплетя их со своими, и задумался, на чем же его сбил этот русский невежа.

– Ты на обезьянах остановился и на их жестокой мести непонятно за что, – охотно подсказал Антон.

– Да, обезьяны… Можешь, кстати, попробовать швырнуть шкурку им в ответ, совместишь приятное с полезным – меткость потренируешь.

– А потом потренирую еще и скорость, когда буду улепетывать от целой стаи разъяренных тварюшек?

– Что-то вроде этого, да. Будет чем отчитаться перед вашими суровыми тренерами. А вечером… О, вечером, мой дорогой, мы будем сидеть на пляже и смотреть на заходящее солнце. Ты знаешь, что закат на море – это самая красивая вещь в мире? Будем целоваться в последних лучах солнца, – его голос стал глуше, и он аккуратно, но многообещающе поцеловал его в краешек уха, – долго-долго, а потом заниматься любовью в воде прямо посреди лунной дорожки.

Антон вновь рассмеялся, но на сей раз совершенно очевидно лишь для того, чтобы скрыть смущение, которое его до сих пор охватывало, когда Мартен говорил что-то подобное. Мартен подобную застенчивость находил крайне забавной и нелогичной – это после всего, что между ними было-то! – но ужасно милой.

– Обязательно в воде?

– Обязательно!

– А если приплывут ядовитые медузы, ужалят нас, и мы умрем прямо там, даже не успев понять, что происходит?

Фуркад на миг окаменел, как всегда в последние пару месяцев, стоило кому-то при нем завести разговор на эту тему, но недюжинным усилием воли заставил себя прогнать эти мысли.

Нет, он не позволит своему проклятию портить такой момент. Ни за что. К черту!

– Ну и что? – несколько деланно рассмеялся он. – Если вместе и моментально, то не жалко.

– Да? – Антон вновь развернулся, чтобы видеть его глаза. – А как думаешь, в раю этим заниматься можно?

– Конечно, можно! – твердо ответил он. – Иначе, какой же это рай?

Превращаясь в желе под лучами тропического солнца, Мартен никак не мог поверить, что все наяву. Что он сейчас лежит на побережье маленького острова, затерянного среди бескрайних просторов лазурной воды. Что рассеянно слушает лениво бьющиеся о берег и тихо бормочущие позабытые легенды волны Индийского океана. Что всем телом, насквозь промерзшим за долгую зиму, впитывает тепло, щедро отдаваемое ему песком, по которому словно никогда не ступала нога человека. И что рядом тихо копошится Антон, во сне подгребая к себе песок точно так же, как он всегда это делал с подушкой.

Когда Мартену впервые пришла в голову эта сумасбродная идея, он и сам до конца не верил, что ее возможно воплотить в жизнь: слишком уж заманчивой и неправдоподобно сладостной она казалась. Но, видимо, его непутевая жизнь – зебра, до того усиленно прикидывавшаяся лихим жеребцом, черным как смоль, наконец, смирилась со своей сущностью и решила-таки явить Мартену очередную белую полоску. Он не знал, насколько широкой она окажется, да и не задумывался об этом. С некоторых пор он начал очень дорого ценить каждую минуту, каждый миг, каждый вздох и радоваться тому, что они у него все-таки есть. Пока еще есть…

Все получилось как-то само собой, ему даже не пришлось прикладывать для этого никаких сверхусилий. Стоило ему только вбить в гугл коряво сформулированный запрос об уединенном отдыхе в тропиках, как тот моментально и услужливо подсунул ему целую россыпь ссылок и картинок. Он успел щелкнуть мышкой всего четыре раза, когда на экране появилась фотография небольшого островка с совершенно непроизносимым названием из числа почти двух тысяч островов, входящих в Мальдивский архипелаг. И едва увидев эти снимки, он влюбился в него окончательно и бесповоротно. В его представлении, если рай на Земле существовал, то он должен был выглядеть вот именно так. Точь-в-точь, как он вдохновенно расписывал смеющемуся Антону: белый-белый песок, синее-синее море, сливающееся на горизонте с небом, сочно-зеленые пальмы, густо нависающие над водой. И самое в их случае главное – вокруг ни единой живой души.

Целая тьма островов, как относительно крупных, так и совсем крошечных, была причудливо разбросана на огромной площади. На крупнейших островах архипелага все было ровно так же, как на любом популярном курорте: большие отели, куча посетителей, многолюдные пляжи. Но гораздо больше туристов привлекало на Мальдивы совсем другое – островки-крошки, где гости, не стремящиеся к шумным компаниям, могли чувствовать себя совершенно спокойно. Это место было идеально для отдыха тех, кому не нужно буйное веселье, огни больших городов, достопримечательности и многочасовые экскурсии – ничего, кроме отдыха и того человека, что рядом. Для желающих тишины и уединения острова-малютки, каждый из которых можно было пройти из конца в конец за пару часов, были просто находкой.

Единственным сооружением на облюбованном Мартеном острове было небольшое бунгало, довольно аскетично выглядящее снаружи, но на деле оснащенное полным набором всех благ цивилизации. Несколько раз в неделю (туристы сами устанавливали необходимую периодичность) к острову причаливала лодка с продуктами и всем прочим, заказанным заранее. Расположенный на самом деле не так далеко от столицы Мальдив, Мале, он тем не менее вызывал иллюзию полного одиночества и затерянности в пространстве. И именно поэтому Мартен точно понял – это оно.

– Я понимаю, что это не те весна, галька и цветочки на побережье, о которых ты мечтал в юности, – несколько грубовато брякнул он по телефону Антону, делясь своей находкой, – но, боюсь, те мне никак не найти. Так, может быть, это место окажется не хуже?

– То место и мне-то не найти, – вздохнул тот с еле ощутимой тоской, – так что пусть будет эта твоя Керна… Как там ее… – он запнулся, разыскивая название на сайте, ссылку на который только что скинул француз, – Ке-ра-мин-таа. Мне, по большому счету, без разницы.

Не сказать, что Мартена обрадовало это безразличие – ему, пылающему священным огнем энтузиазма, очень хотелось, чтобы Антон разделял его ощущения, но спорить он не стал. К чему сейчас эти бесполезные слова и увещевания? Ведь стоит только упрямому Шипулину увидеть этот райский уголок вживую, и он влюбится в него не менее пылко, Мартен был в этом твердо уверен.

И, конечно же, он оказался совершенно прав. В этом он самодовольно убедился спустя пару недель, когда, приехав на Кераминтаа вечером, практически вылетел следующим утром из дома, завидев, как приближается лодка болтливого Алессандро, накануне просто вынесшего ему мозг своим словесным потоком.

Одного взгляда на лицо Антона, несколько неловко сходившего на берег, было достаточно, чтобы поздравить себя с очередной победой. Восторг на лице того читался бы совершенно явно, даже если бы тот и пытался его скрыть. А он, в общем, и не пытался.

– Ну, как тебе? – с невольной ноткой хвастливости спросил Мартен, затаскивая чемодан Антона в их прибежище на ближайшие десять дней.

Тот неопределенно пожал плечами:

– Вообще, конечно, я особо ничего толком еще не рассмотрел, но то, что все-таки попалось на глаза, весьма впечатляет. И я, признаться, в такую даль еще никогда не забирался.

Он подошел к стене, которая представляла собой одно огромное окно от потолка до пола, из которого открывался вид на изумрудный океан, совершенно умиротворенный полуденным зноем.

– Как красиво все-таки… – протянул он и, не сдержавшись, зевнул, после чего протер глаза и с наслаждением потянулся:

– Черт, спать как хочется… В самолете какого-то хрена так и не смог нормально поспать, всю ночь проворочался…

Кажется, он говорил что-то еще, но Мартен уже его не слышал. Весь мир для него вмиг сконцентрировался на полоске белой кожи над ремнем брюк, что открылась, когда Антон потянулся.

Они не виделись две недели… Мартену показалось, что прошло два года.

Всего несколько шагов понадобилось ему, чтобы оказаться рядом, нетерпеливо обнять, жадно провести ладонями по вмиг напрягшимся мышцам груди и вкрадчиво прошептать:

– Спать – это хорошая идея. Очень-очень хорошая! Особенно если не одному…

– Не-не-не! – Антон мигом отстранился, протестующе поднял руки, а для верности еще и сделал шаг в сторону, чтобы между ними оказался столик. – Никакого «не одному», пока я не искупаюсь в море. Я усталый, я грязный, я голодный, и вообще…

Что «вообще» он не стал уточнять, зарывшись в свой чемодан, – как не без оснований посчитал раздосадованный Мартен, чтобы спрятать взгляд.

Он скрипнул зубами, но не стал настаивать, с тоской подумав, что в прошлом этапе их отношений – да, ужасном, мрачном, тягостном, – были и свои несомненные плюсы.

А потом надавал себе мысленных пощечин и обозвал идиотом.

Антон плескался в нагревшейся с утра прозрачной воде так долго, что Мартен, нетерпеливо наблюдающий за ним с берега, начал откровенно скучать.

– Шипулин, ты впервые воду увидел?! – крикнул он в сердцах, наконец, но тот никак не отреагировал.

От долгого ожидания он едва не уснул, вольготно раскинувшись на теплом песке, когда этот любитель водных процедур (внутри при этой мысли все опять зашлось тоской, но он схватил за шкирку все тягостные воспоминания и пинком отправил их куда подальше) наконец, соизволил выбраться на берег.

– Я думал, тебя акулы съели, – проворчал Мартен, не открывая глаз.

– Не надейся, – усмехнулся тот, встряхивая головой так, что капельки от его волос приземлились прямо на голый живот Фуркада, от чего тот невольно вздрогнул, – тебе меня терпеть еще целых десять дней.

– Это должно меня напугать? – хмыкнул он.

– Понятия не имею, – Антон растянулся рядышком, – но, надеюсь, что нет… Господи, хорошо-то как. Кажется, я должен тебя поблагодарить за этот отпуск. Как-то даже не очень верится, – пробормотал он невнятно и умолк.